Текст книги "Четвертый эшелон"

Серебровский, Никитин, Костров и другие

В двух километрах от хутора Стефанчука дорога больше походила на болото. Серебровский представил себе рев двигателей и пронзительный треск шестеренок коробки передач и понял, что добраться до хутора на машинах скрытно просто невозможно.

Он вылез из кабины, еще раз с сожалением поглядел на асфальтово блестящую под солнцем грязь и скомандовал:

– Слезай!

Автоматчики, привычно прыгая через борт полуторки, строились вдоль кювета, из «газика» вылезли оперативники.

– Кононов!

К Серебровскому, скользя по глине обочины, подбежал командир взвода автоматчиков.

– Дальше идешь без машин. Все помнишь?

– Так точно, товарищ полковник.

– Оставь нам пулеметный расчет и двигай.

– Есть.

Автоматчики тремя маленькими колоннами ушли в лес.

Серебровский посмотрел на часы. Через тридцать минут, ну пусть через сорок, автоматчики окружат хутор. Тогда и начнется их работа.

Он посмотрел на куривших у машины оперативников. Посмотрел внимательно, стараясь различить хоть малейшую тень беспокойства на их лицах. Но так ничего и не увидел. Лица у офицеров были будничные, как у людей перед привычной и уже надоевшей работой.

Над лесом, дорогой, полем висело яркое апрельское солнце. От земли шел пьяноватый резкий дух. Из леса пахло сырой землей и талым снегом. Весна была спорой и ранней. Солнце припекало спину, и хотелось постелить на землю брезент, лечь лицом к солнцу и, закрыв глаза, ощутить на лице доброе и ласковое тепло.

Серебровский взглянул на часы. Время тянулось нестерпимо медленно. Он подошел к машине, сел на подножку, закрыл глаза и подставил лицо солнцу. И сразу всего его наполнило чувство покоя. Легкий ветерок, пахнущий свежестью, прилетел из леса, оставляя на губах горьковатый привкус смолы и березового сока. Мысли Серебровского сразу стали спокойными и размеренными. Все нынешнее ушло куда-то, и подступили воспоминания. В них жили люди, которых любил он, Сергей Серебровский, и которые платили ему тем же. Постепенно ушли куда-то голоса товарищей, смолкли щебетание птиц и шум леса. Серебровский задремал.

– Товарищ полковник, – сквозь сон прорвался голос Никитина, – товарищ полковник…

Серебровский открыл глаза и сразу никак не мог сообразить, где он находится. Так не вязался этот солнечный, чистый, прекрасный мир с тем, чем он занимался этим утром.

– Связной от командира взвода.

– Товарищ полковник, – к машине подошел сержант, – лейтенант Кононов приказал передать: все в порядке.

– Люди в доме есть?

– Так точно.

– Пойдешь с нами. – Серебровский повернулся к оперативникам: – Тронулись.

А утро было таким же, и солнце с каждой минутой припекало все сильнее. Но для Серебровского этого больше не существовало. Все заслонил хутор Стефанчука. И, идя по лесу, Сергей думал о том, как незаметно подойти к хутору, взять хозяина и оставить засаду.

Он уже видел дом. Добротный, бревенчатый, покрытый шифером, и коровник он видел под железной крышей, и колодец.

Всего ничего оставалось до хутора, как из чердачного окна ударил пулемет и тяжелые пули косой срезали ветки берез.

– Ложись! – крикнул Серебровский, срывая с плеча автомат.

Лежа за поросшим мхом стволом ели, он оглянулся, пересчитал ребят: вроде бы все в порядке.

– Раненые есть? – спросил он.

– Нет, – врастяжку ответил Никитин, – бог миловал.

Дом стоял на поляне, залитой солнцем. Он был мирным и уютным, этот добротно, на долгие годы сработанный дом. Но вместе с тем в нем жила смерть. И неизвестно, кто сегодня останется лежать на этой поляне. Серебровский еще раз посмотрел на дом. Он знал, что сейчас начинается его работа и что уже никто не сможет помочь ему.

Он встал, и сразу же басовито прогрохотал пулемет.

Серебровский прижался к дереву, вынул из кармана платок, поднял его над головой и шагнул из-за спасительных деревьев. Теперь он стоял на поляне словно голый, чувствуя телом леденящую бесконечность черного ствола пулемета.

– Прекратить огонь! – крикнул он чуть хрипловатым голосом и сделал еще несколько шагов.

Дом молчал. И тишина эта ободрила Серебровского, он понял, что люди, сидящие за прочными бревенчатыми стенами, готовы слушать его.

– Я, полковник милиции Серебровский, предлагаю вам сдаться. Дом окружен. Сопротивление бессмысленно. Помните, что добровольная сдача поможет вам…

Выстрела он не услышал, просто внезапно перевернулось небо, и солнце начало постепенно гаснуть.

– Огонь! – крикнул Мишка. – Пулеметчик, пень рязанский, огонь!

Он стеганул из автомата очередью в полдиска по чердачному окну. За его спиной, захлебываясь, бил пулемет, оперативники палили из автоматов по дому.

Никитин прыжком пересек несколько метров, отделявших его от лежащего полковника, поднял его на руки и тяжело побежал к деревьям. Ему оставалось всего шага два, как из окна закашлял, давясь ненавистью, второй пулемет. Пуля куснула его в ногу, но он все же сделал эти два шага и только потом упал.

Оперативники втащили их за спасительные деревья. Серебровский потерял сознание, но был еще жив, только дышал прерывисто и тяжело. Мишка разорвал его набухшую кровью гимнастерку и начал бинтовать простреленную грудь.

Никитин сидел на земле, зло матерясь, рассматривал раненую ногу.

– Ну, – повернул он к Самохину выцветшее от боли лицо, – ты теперь начальник, что делать будем?

– Брать их будем, – жестко ответил Самохин.

– Иди бери, – выругался Никитин. – Они тебя как раз дожидаются: где этот капитан Самохин, который нас брать будет?

Подбежал командир взвода.

– Ну что у вас?

– А ничего, – так же зло ответил Никитин, – чай пить собираемся.

– У них три МГ, капитан, – сказал взводный. – Так просто их не взять.

– Значит, так, Самохин. – Костров положил автомат. – Гранаты есть? – повернулся он к взводному.

Лейтенант утвердительно кивнул головой.

– Прорвусь к дому, а вы меня огнем прикроете. Только патронов не жалейте.

– Ты что? – выдавил Никитин. – Жить надоело?

– Миша… – начал Самохин.

– Все, – сказал Мишка, – среди вас я один фронтовик, у нас такое бывало. Значит, мне и идти… Так где гранаты, лейтенант?

– Сидорчук! – крикнул Кононов. – Неси гранаты.

Младший сержант, первый номер пулеметного расчета, опасливо косясь в сторону хутора, принес вещевой мешок. Мишка развязал шнурок, стягивающий горловину, сунул руку и вытащил тяжелую противотанковую гранату.

– Годится.

Он опять сунул руку и вытянул «лимонку».

– Куда столько-то? – спросил Сидорчук.

– Надо так, понял? Значит, слушай меня. – Мишка взял его за отвороты ватника. – Запомни, что я скажу, как Отче наш. Бей по чердаку, не давай этому, с пулеметом, высунуться.

– Я еще один расчет пришлю и пяток автоматчиков, – сказал Кононов.

– Дело. Пусть они огонь на окнах сосредоточат.

Через полчаса все было готово. Пробившийся сквозь грязь «виллис» забрал Серебровского и Никитина, пришло обещанное подкрепление.

– Ну, Мишка! – Самохин хлопнул его по плечу.

– Моя сдача, – Костров сунул запал в гранату, – давайте.

Вот они, проклятые десять метров. Ну чуть больше. Да как же проскочить их? Ничего, он проскочит. Он не умрет в самом конце войны от пули этих гадов. Просто не может умереть. Зря, что ли, прополз он на брюхе бесконечный путь от Москвы до Будапешта? Нет, не умрет.

И от мыслей этих пришла к Мишке великая злость. Она овладела всем его существом. И в ней без остатка растворились нерешительность и страх. Теперь в нем жили эти несколько метров, иссеченные пулями наличники окна и тяжесть гранаты.

– Давай! – крикнул Мишка.

За его спиной загрохотали очереди, посыпались выбитые пулями щепки.

– Эх. – Он скрипнул зубами и кинул вперед сразу ставшее невесомым тело.

Рывок! Земля! Теплая, пахнущая. Опять рывок! Очередь с чердака! Мимо! Еще! Бьет пулемет из окна, смерть прошла над головой, даже волосы опалила. На! Получи, гад!

Мишка, падая, метнул гранату в окно. Он не следил за ее полетом, он знал, что попадет. Он не мог не попасть. Тяжелый взрыв качнул дом. Со звоном вылетели стекла.

Мишка вскочил, выдернул пистолет и, подтянувшись о подоконник, прыгнул в комнату. Взрыв разворотил печь, и красноватая кирпичная пыль плыла в комнате густой пеленой. На полу валялся искореженный пулемет, рядом с ним безжизненное тело в иссеченной осколками кожаной куртке. Второй бандит лежал посреди комнаты, обхватив руками МГ. Мишка выскочил в сени. Вот и лестница на чердак. Он осторожно поднялся, заглянул в проем люка. Прислонясь к скату крыши, сидел сам старик Стефанчук, из-под прижатых к животу ладоней текла казавшаяся черной кровь. Он с ненавистью посмотрел на Мишку и закрыл глаза.

Западная Белоруссия. Апрель

«ОТ СОВЕТСКОГО ИНФОРМБЮРО

Оперативная сводка за 3 апреля.

В течение 3 апреля войска 2-го Белорусского фронта вели бои по уничтожению остатков окруженной группы немецких войск восточнее Гданьска и заняли населенные пункты Нойемдорф, Клайплеенсдорф, Зигескранц, Хойбуде, Кракауеркемпе, Кракау. За 1 и 2 апреля в этом районе взято в плен более двух тысяч немецких солдат и офицеров».

Данилов

Москва торопила. Телефон ВЧ раскалился от указаний и приказов. Крук ушел, но Иван Александрович чувствовал, что скоро он должен появиться. Пока работники районных НКВД проверяли лесные хутора, искали следы банды. После ранения Серебровского руководство операцией было поручено ему, Данилову.

Поторопился Сергей со Стефанчуком. Хутор нужно было обложить и ждать. А вместо этого… В общем, что вспоминать. Серебровский лежал в госпитале, врачи говорили, что опасность миновала.

Данилов ездил к нему. Сидел у кровати, смотрел на худое, пожелтевшее от боли и потери крови лицо друга, и острая жалость наполняла его.

Ночью ему позвонил начальник областного ОББ Грязновский:

– Товарищ полковник, получены данные: Крук собирается объединить все мелкие бандгруппы и прорываться на Запад.

– Сведения надежные?

– Вполне.

Как же невероятно тяжело шло это дело! Разве мог он подумать в Москве в январе, что дело Судина приведет его сюда? Что от московского барыги потянется ниточка к главарю опасной банды?

Ему очень не хватало Игоря Муравьева. Не хватало его уверенности, веселья, напора. Нет, не его это дело – гонять по лесам банды. Город Москва – это другое дело…

Дни и ночи Данилов мотался по районам, пешком, на лодках добирался до хуторов, пытался разговорить напуганных молчаливых людей. Банда была где-то рядом. Он чувствовал это в односложности ответов, читал на испуганных лицах.

Ночью, забываясь коротким тяжелым сном, он просыпался от стука капель и шороха ветвей и сидел, настороженно слушая темноту. Нервное переутомление давало о себе знать, и Данилов с завистью смотрел на безмятежно спящих Белова и Кострова.

Он так часто смотрел на его фотографию, что мог бы узнать Крука сразу, во что бы он ни был одет. Закрывая глаза, он видел хрящеватый нос, тонко очерченные губы, глубоко сидящие глаза этого человека.

Война заканчивалась. Наши войска освободили почти всю Венгрию. Третий Украинский фронт наступал в Австрии. По утрам, читая газеты, Данилов находил все новые и новые названия незнакомых городов. Они звучали непривычно и таинственно. Сталкиваясь с ними на газетных страницах, он вспоминал старинные рождественские открытки, на которых были выдавлены покрытые серебром готические городки.

Все чаще и чаще люди говорили: «Ничего, вот кончится война, тогда заживем». Он тоже ждал конца войны с нетерпением, хотя знал, что его война не кончится никогда. Он воевал уже двадцать семь лет, с 1918 года. Днем, ночью, в любую погоду. Просто после окончания войны он и его коллеги автоматически переходили из четвертого эшелона в первый – вот и вся разница.

Об их потерях и победах не писали в газетах. Они жили скромно и умирали так же скромно. Но если бы ему когда-нибудь предложили уйти из угрозыска, он наверняка бы отказался.

Они жили прямо в управлении. Их группе выделили три комнаты. Данилову достался маленький квадратный кабинетик. Чтобы разложить раскладушку, нужно было отодвигать шкаф. Но зато окно выходило в парк. Он был через дорогу. Каждое утро Иван Александрович видел изысканную решетку ограды и длинную вереницу деревьев.

Весна началась всерьез. На деревьях набухли почки, улицы уже высохли, и в открытое окно залетал пьянящий, пахнущий смолой ветер.

По коридорам управления ходил злой Мишка Костров. Вечерами он вваливался к Данилову и читал бесконечные письма от жены. Сережа Белов каждое утро бегал на почту и в окошке до востребования получал очередное послание от Марины. Судя по количеству писем, роман развивался стремительно. Данилов никому не писал и не получал писем. Писать он не любил, Наташе звонил по телефону. Он тосковал по Москве.

Сегодняшнее утро началось плохо. Он едва успел умыться, как дежурный вызвал его к аппарату ВЧ.

– Москва, – с сочувствием сказал майор.

Данилов: Данилов слушает.

Королев: Говорит комиссар Королев.

Данилов: Слушаю вас, Виктор Кузьмич.

Королев: Доложите обстановку.

Данилов: Работаем по установлению места расположения банды.

Королев: Долго работаешь, Данилов.

Данилов: Как могу.

Королев: Не прибедняйся, Иван Александрович. Есть результаты?

Данилов: Есть.

Королев: Конкретнее.

Данилов: Нами по оперативным каналам точно установлен район дислокации Крука.

Королев: Иван Александрович, нарком торопит, активизируй действия. Через пяток дней жду результатов. Возможно, прилечу сам.

Данилов: Хорошо бы.

Королев: Как Серебровский?

Данилов: Пошел на поправку.

Королев: Слава богу. Наталья Константиновна передает тебе привет. Вчера звонил ей. Жалуется, что не пишешь.

Данилов: Вот я всегда так… Как дела у Муравьева?

Королев: Тяжело ему. Работа серьезная. Так что заканчивай дела и сюда, в Москву.

Данилов: Я здесь по своей охоте сижу?

Королев: Ну ладно, ладно, Иван. Так ты помни, я жду результатов. У меня все.

Данилов положил трубку, достал папиросы. Майор-дежурный щелкнул зажигалкой.

– Значит, через пять дней. – Данилов выпустил толстую струю дыма. – Через пять дней…

Участковый уполномоченный младший лейтенант Егоров

Теперь войну он видел во сне. Она возвращалась к нему постоянно, и сны эти были однообразны и длинны, как бесконечные товарные составы. Он все время убегал, а за ним, беззвучно лая, неслись собаки, и солдаты без лиц, только плечи и каски, стреляли. И выстрелов он не слышал, только вспышки, огромные, как сполохи грозы, и ожидание чего-то страшного и жестокого. Но на этот раз Егоров услышал звук выстрела и, просыпаясь, еще не сознавал, где кончается сон и начинается реальность. Он лежал в саду под яблоней на жестком топчане. Гимнастерка валялась рядом на земле, а за ней ремень с кобурой. Действуя инстинктивно, еще не придя в себя, он вытащил наган и, как был в одних галифе, нижней рубашке и босиком, выскочил за калитку.

Вдоль улицы в клубах пыли неслась тройка. Она приближалась стремительно, и Егоров увидел человека, погонявшего лошадей. Он стоял, широко расставив ноги, словно влитой, хотя бричку немыслимо трясло. В бричке было еще трое. А лошади приближались, и тогда один из троих поднялся на колени и взмахнул рукой:

– Прими подарок, участковый!

Егоров выстрелил, падая. Сбоку глухо рванула граната. Участковый вскочил и, положив наган на сгиб локтя, выстрелил вслед бричке.

Когда осела пыль и стук колес ушел за околицу, Егоров увидел метрах в десяти лежащего человека. Он лежал, неестественно раскинув руки, но все же Егоров полез в карман, где насыпью лежали патроны, и перезарядил наган. Мягко ступая босыми ногами, участковый подошел к убитому, перевернул его и, мельком поглядев в лицо, понял, что этого человека он видит впервые.

«Так кто же все-таки кричал с брички?»

– Участковый, младший лейтенант!

От сельсовета бежал боец истребительного батальона.

– Ну что? Что там еще?

– Бандиты сельсовет перебили.

Данилов и начальник управления

За окном лежали развалины города, соединенные темными, без фонарей улицами.

– Видишь, Иван Александрович, – сказал начальник управления, – видишь, какой стал город. Темнота, грязь, развалины. А я здесь вырос. Он зеленый был, добрый.

– Восстановим, – ответил Данилов, – еще лучше станет.

– Может быть, лучше, но не таким.

Начальник открыл сейф, достал папку.

– Я тебя вот зачем пригласил. В лесах между деревнями Ольховка и Гарь банда объявилась.

– Большая?

– По нашим данным, стволов двадцать.

– Чья банда?

– Видимо, Крука.

– Точно Крука? В области есть и другие бандгруппы.

– Точно.

– Откуда данные?

– А ты фотографию посмотри. Вот донесение Егорова о нападении на сельсовет. У участкового фотоаппарат трофейный, он сфотографировал убитого и следы.

– Так, – сказал Данилов. – Кто это?

– Сенька это Мазур, кулак, дезертир, по нашим данным, с прошлого года в банде Крука. Застрелил его Егоров. А вот дальше, видишь ли, послание.

Данилов сел удобнее, прочитал прыгающие безграмотные строчки.

– Так, значит, в апреле сто работников НКВД и большевиков… Ничего, с размахом начинает действовать.

– Егоров мужик умный, хочу забрать его сюда, в аппарат угрозыска. – Начальник опять встал, подошел к окну. – Видишь, даже следы, типичные для этого налета, дал.

Данилов полистал страницы дела, начал читать рапорт участкового:

«Также сообщаю, что кроме гильз отечественного и немецкого образца мною обнаружено:

1) На одном из колес брички лопнула металлическая шина, и поэтому колесо оставляет характерный след.

2) В подкове коренника на правой задней ноге не хватает трех гвоздей.

3) Кроме того, перед нападением в селе появился велосипедист. След его велосипеда точно такой же, как оставленный на месте преступления в деревне Ложки. Протектор переднего колеса имеет три широкие гладкие заплаты, причем одна из них четко выдавливает цифру девять…»

– Молодец. – Данилов закрыл папку. – Ведь, кроме этого, ничего нет. Велосипедист, я думаю, наводчик, сначала в деревне появляется он, потом бандиты. И видимо, этого человека знают. Привыкли к нему, иначе чужого да на велосипеде «срисовали» бы сразу же. Вот его и надо устанавливать.

– А кто тебе мешает? Устанавливай. Вот поезжай в район и устанавливай на доброе здоровье. Группу я тебе дам, старший ее капитан Токмаков. Шесть оперативников и шофер. Пулемет ручной дам МГ, автоматы. Выезжай этой ночью. В конце концов, – начальник управления полистал календарь, – числу к двадцать девятому Крука нужно обезвредить.

– Даже число назначил. – Данилов встал. – Планировать легко, а…

– Что я, не знаю, Иван Александрович? Прошу очень, выйди ты на него быстрее, сделай все, чтобы подготовить войсковую операцию, понял?.. Ведь тебя из Москвы нам в помощь прислали. Так ты уж того, помоги, брат, а?

– Я-то понял.

– Ну раз так, помни, – голос у начальника стал жестким, – за кровь людей мы с тобой в ответе. С нас спросят, с милиции.

Данилов вышел из кабинета начальника областного УНКВД. Задумчиво постоял в приемной.

Дежурный адъютант посмотрел на полковника из Москвы. Полковник улыбнулся.

– Что-нибудь надо, товарищ полковник? – спросил с недоумением адъютант.

– Что? Ах да, – Данилов провел ладонью по лицу, – у тебя вода горячая есть?

– Так точно, в титане.

– Организуй, пусть принесут ко мне в кабинет. Побриться надо.

– Слушаюсь, – ничего не понимая, ответил адъютант, а про себя подумал, что полковник, видимо, немного не в себе. Видать, выпил втихую.

Данилов брился, насвистывая какой-то бойкий мотивчик. Черт его знает, когда он слышал эту песенку про дочь камергера. Видимо, в двадцать первом в Одессе, когда брали они остатки знаменитой банды Мишки Япончика. С самим Мишкой, некоронованным королем Молдаванки, было покончено еще в двадцатом, а дружки его очень мешали нормальной жизни. Вот тогда и полазил Данилов по одесским забегаловкам…

В дверь постучали. Данилов отложил бритву.

– Да! – крикнул он.

На пороге появился капитан Токмаков.

– У меня все готово.

– Молодец. Сейчас едем. Только вот лицо умою.

Через несколько минут свежий, подтянутый, чуть пахнущий одеколоном, Данилов вошел в комнату своей группы. Все спали, только Сергей Белов, загородив свет лампы газетой, писал бесконечное письмо Марине.

– Ей? – спросил Данилов, добро усмехнувшись.

– Так точно.

– Поднимай людей, Сережа. Едем.

– Куда?

– Крука ловить.

– Объявился? – обрадованно спросил Белов.

– Вроде.

Данилов

Все это время его не покидало ощущение странной приподнятости. Даже ночная дорога, по которой с трудом пробиралась машина, не могла испортить его настроения. Сначала они ехали по шоссе, вернее, по тому, что осталось от него. Война разбила полотно, и машины шли медленно, как слепые. Прорези маскировочных колпаков, надетых на фары, высвечивали совсем узкую полосу перед самым радиатором машины. Шофер, нещадно ругаясь, вел «виллис» предельно осторожно. Но все равно они несколько раз проваливались в ямы, и Данилов больно стукнулся головой о металлический кронштейн брезентовой крыши.

Несколько часов их трясло и мотало, и наконец к рассвету они свернули на размытый проселок. Ревели двигатели, машины не ехали, а скользили по грязи. Дважды все вылезали и толкали «виллисы». Но все равно Данилов был доволен. Наконец-то появилась чуть заметная ниточка. Она приведет его к Круку.

В районный центр приехали к семи утра. Их уже ждали. Начальник райотдела, худощавый капитан с двумя рядами колодок на кителе, доложил Данилову обстановку.

– Хорошо, хорошо, – ответил Иван Александрович. – Вы бы организовали нам умыться с дороги.

Капитан посмотрел на них, улыбнулся и гостеприимно распахнул дверь:

– Прошу. Умойтесь, закусите, чем бог послал.

Через полчаса они сидели за столом, на котором нестерпимо аппетитно дымилась вареная картошка и лежали куски жареной свинины. Пообедав, вместе с капитаном Токмаковым они посмотрели выборку всех вооруженных нападений за последние два месяца. Их было всего четыре.

– Вот эти два, – сказал начальник угрозыска района, – мы второго дня раскрыли. Тут, на хуторах, – он ткнул пальцем в карту, – дезертир притаился. Решил, видно, к дому податься, документы ему были нужны да деньги. Мы его на втором эпизоде и сняли. Нет-нет, товарищ полковник, – он посмотрел на Данилова, – я сам ездил, и из НКГБ ребята с ним в минской тюрьме говорили. Глухо. Он о банде ничего не знает.

– А ты сам-то о Круке слышал чего?

– Я? – начальник розыска усмехнулся. – Дай-ка папироску, Токмаков, спасибо. Я его, как вас, видел. Допрашивал он меня. Очень он душевно допрашивал.

– Ты что-то путаешь, – сказал Данилов, – Крук допрашивал! По нашим данным, он…

– Я путаю? – начальник угрозыска улыбнулся. – Вы зубки эти металлические видите, товарищ полковник? Так-то. Так мои собственные мне Крук в сорок третьем ручкой «вальтера» выбил. Я тогда в партизанском отряде был, в разведке. Подорвали мост, а меня взрывной волной оглушило. Они меня и взяли тепленького. Узнал он меня. Я ведь его в тридцать шестом задерживал.

– А потом?

– Потом история длинная. Оглушили они меня, в камеру бросили. Утром собирались в фельджандармерию передать. А я ушел.

– Как ушел? – удивился Токмаков.

– Ночью из отхожего места. Да неинтересно это все. Я вот что скажу… – он не успел закончить.

Дверь распахнулась, влетел дежурный.

– На селекционную станцию налет!

– В машину! – скомандовал Данилов. – Быстро. Ты, Токмаков, останешься здесь искать велосипед. Остальные в машину. Сколько километров до станции?

– Шесть. – Начальник розыска достал из шкафа автомат. – Людей брать?

– Не надо, хватит моих. Пусть лучше Токмакову помогут.

– Кто звонил?

– Да голос странный, вроде детский, – ответил дежурный, – он только успел сказать: банда, потом выстрел, и связь оборвалась.

Не доезжая километров двух, увидели дым. Горела станция.

– Давай, – крикнул Данилов шоферу, – слышишь!

Шофер буркнул что-то и выжал педаль газа. Стрелка спидометра медленно уходила за цифру сто. Во дворе станции горел сарай.

– Зерно подожгли, сволочи, – выругался начальник розыска. Он прислушался и вдруг бросился к сараю.

– Стой! – крикнул Данилов. – Сгоришь!

– Там люди!

Сквозь треск и гул пламени из сарая доносились стоны.

Оперативники ломами разбили дверь и вытащили шестерых полузадохнувшихся связанных работников станции.

Пока спасали остатки зерна и оказывали помощь людям, Данилов узнал, что часа два назад приезжал на велосипеде новый почтальон, привозил газеты, потом приехали шестеро на бричке, нагрузили зерно на бричку и две телеги, стоявшие в сарае на станции, людей связали, заперли в сарай и подожгли с остатками зерна.

Звонила дочка агронома, она спряталась в директорском кабинете. Бандиты о звонке ничего не знали и девочку не нашли.

– Где она? – спросил Данилов.

– Вон у крыльца, – ответили ему.

На крыльце стояла девочка лет тринадцати в выгоревшем на солнце ситцевом платьице.

– Как тебя зовут? – спросил Данилов, присев на ступеньки крыльца.

– Зина…

Голос был тихий, казалось, что девочка не говорит, а выдыхает слова.

– Ты очень испугалась?

– Очень. Когда они уехали, я поглядела в окно. Они поехали туда, – девочка показала рукой к лесу. – Потом я увидела огонь и спряталась.

– Спасибо, дочка, ты нам очень помогла.

– А вы их поймаете?

– Наверное.

Через двор, придерживая автомат, бежал начальник розыска.

– Товарищ полковник, они в сторону хуторов подались через лес. Следы те же, что в Ольховке.