Текст книги "Убийца на экспорт. Охота за русской мафией"

– Значит, это он бил ту иранку пистолетом по голове?

– Наверно. Я там не был. И таких людей вы выпускаете до суда на свободу!

– Под залог! – напомнил Питер.

– Ужас! – сказал Камский. – Я не знаю, как я доживу до суда! Я умираю каждую ночь…

Однако ускорить суд над Любарским было не во власти ФБР. А только во власти случая…

Неожиданным результатом прогулок Питера и Билла по Брайтон-Бич и раздачи там визитных карточек стал поток в ФБР русских анонимных писем. Питер, который выучил русский в разговорах с мамой и бабушкой, но никогда не учился ни читать, ни писать по-русски, с большим трудом разбирал витиеватые русские строки и чаще всего бросал эти письма недочитанными – там не было ничего, кроме сплетен по поводу бывшего коммунистического прошлого соседей по дому или «незаслуженной» пенсии партнеров по шашкам на брайтонском бордвоке.

Однако этот лист бумаги, выскользнувший из очередного конверта, не нуждался в особых усилиях для прочтения. На листе из ученической тетради был простейший рисунок и несколько слов, написанных печатными буквами. Рисунок изображал человеческую фигуру так, как ее рисуют двухлетние дети: кружочек – голова, длинная палочка – туловище, и руки-ноги – четыре палочки, торчащие в разные стороны. При этом на каждой части тела были написаны фамилии: голова – «Агрон», туловище – «Пузырецкий», и на ногах еще четыре имени. А под рисунком подпись из двух слов: РУССКАЯ МАФИЯ.

Питер и Билл рассматривали этот рисунок, когда на столе у Билла зазвонил телефон. Билл снял трубку и через несколько минут от изумления округлил глаза. Потом, даже не прикрывая трубку ладонью, сказал Питеру:

– Натан Родин. Плачет и умоляет помочь ему.

– Плачет? – удивленно переспросил Питер.

– Хочешь послушать?

– Нет. Что случилось?

– Он не хочет говорить по телефону. Но умоляет встретиться. И действительно плачет в трубку!

Питер пожал плечами:

– O’кей, можем встретиться…

И уже в машине, по дороге на встречу с Родиным в ресторане «Шератон» возле аэропорта Ла-Гуардиа, дополнил:

– Только ничего ему не обещай! Никакой защиты! Что бы ни сказал этот засранец – мы не хотим иметь с ним дело. Ты понял?

– Конечно, – усмехнулся Билл. – Если кто-то ему угрожает, он может обратиться в полицию. Верно?

Однако на Родина действительно было жалко смотреть. Человек, который безжалостно отнял у старика Асафа все сбережения его жизни, который приказал своему ассистенту избить русских страховых агентов и дважды отказался сотрудничать с Питером и Биллом, – этот самый Родин теперь судорожно комкал в руках ресторанную салфетку, беспрестанно курил и умолял слезным голосом:

– Вы достали меня! Вы меня достали, я сдаюсь! А теперь – спасите!

– Что случилось? – спросил Питер.

– Только вы можете меня спасти, больше никто! Пожалуйста! Я готов на все!

– Короче! Что случилось?

– Ко мне пришел человек. Я его знаю еще по России. Убийца. Ему сказали, что я получил страховку – 280 тысяч долларов. И он хочет половину. А у меня нету, клянусь! Вы же знаете, что я ничего не получил! Но он дал мне три дня срока. Или он убьет моего сына и взорвет мой дом. И он сделает это, сделает, я его знаю! Он связан с террористами!

– Кто это?

– Вы его не знаете.

– Кто? Как его звать?

– Его звать Слава.

Питер и Билл переглянулись.

– Любарский? – спросил Билл.

– Вы знаете его? – удивился Родин.

– Как тебя, – сказал Питер, он уже все понял.

Наживка, брошенная наобум на Брайтон-Бич, нашла-таки рыбу! Любарскому срочно нужны деньги, чтобы выплатить залог, и он пришел за этими деньгами к Родину, потому что… потому что это он «грабил» магазин Родина «Milano Jeweller’s»! Он пришел за своей долей! Однако Питер не подал виду, а сказал холодно:

– Слава такой же мерзавец, как ты. Пошли отсюда, Билл! Если один русский бандит убьет другого, мне на это насрать! Пошли отсюда!

– Питер! Билл! – Родин униженно схватил их за руки.

– Не меня он убьет! Если бы меня – хуй с ним! Моего ребенка! Сына! Ему два года! Я сделаю все для вас, все! Я много знаю, клянусь!

Но Питер вырвал у Родина свою руку и встал:

– Мне ничего от тебя не нужно! Ты сам вымогатель и убийца. Ты убил жену старика Менделя, ты вымогал деньги у страховых агентов и бил их, и ты должен сидеть в тюрьме! Точка!

– Я сяду! Сяду, клянусь! Только ребенка спасите, Питер! – Родин схватил его за полу пиджака. – Любарский убьет его! Откуда у меня такие деньги? Вы не знаете его! Он настоящий убийца!

– А мне по хую твой ребенок! Что ты мне теперь ребенка суешь? Пусти, мне надо в туалет!

И, обменявшись взглядом с Биллом, Питер ушел в туалет. Пока его не было, Билл «позволял» Родину уговаривать себя. И минут через пять сказал:

– О’кей, я тебя понимаю. Но без партнера я ничего не могу. А ты же видел его. Он очень зол на тебя. Особенно за старика Менделя и его жену. Но я попробую уговорить его. Я ничего не обещаю, но попробую…

Питер дал им на разговор еще минуту-полторы, а потом вышел из туалета и с хмурым лицом пошел через зал к столику Родина и Билла. Но Билл поднялся и пошел ему навстречу, перехватил его в центре зала и отвел в сторону. Издали Родин видел, что Билл о чем-то говорит Питеру, а тот отрицательно качает головой и решительно отмахивается руками. Но потом Питер поостыл, словно в сомнении, покачал головой и вместе с Биллом вернулся к столу, сказал Родину:

– О’кей, ради твоего ребенка я посмотрю, что я смогу сделать. Но имей в виду: если ты хоть раз откажешься сотрудничать, я тут же брошу это дело! И тогда иди в полицию, и пусть они спасают твоего ребенка! Ты понял?

– Понял! Понял! Спасибо!

– И плюс – ты будешь свидетельствовать в суде против Любарского, что он тебе угрожал. Будешь или нет?

– Б… буду… – с трудом вымолвил Родин.

– И расскажешь правду про ограбление своего магазина. Да или нет?

– Да…

– О’кей, а теперь посмотри сюда. – Питер положил перед Родиным лист бумаги с фигурой человечка и фамилиями, подписанными возле головы, рук и ног. – Ты знаешь этих людей? Только честно!

– Честно – не знаю, – сказал Родин.

– Но ты слышал о них?

– Да…

– От кого?

Родин посмотрел ему в глаза. И сказал еле слышно:

– От Любарского.

– Я хочу, чтобы вы сделали Любарского, как вы сделали меня! – Родин, абсолютно голый, стоял на стуле в ФБР, в офисе начальника Билла.

Питер, пригнувшись, липкой серебристой лентой туго приклеивал портативный магнитофон «Наягра» прямо под пахом Родина.

– Убери яйца! – приказал он.

Родин послушно сдвинул рукой свои гениталии в сторону. Питер еще раз обмотал его левую ногу липкой лентой и вывел от магнитофона два провода с микрофонами: один – Родину на живот, второй – на спину, в район поясницы.

– Ты думаешь, он сможет так ходить? – скептически сказал Билл.

– А ты можешь придумать лучшее место? – огрызнулся Питер.

Они оба были на взводе. Вот уже четвертый день они подставляют Любарскому этого Родина, но Любарский не клюет. Конечно, Родин мог просто позвонить Любарскому и сказать: «Я готов дать тебе деньги». Но это не могло не вызвать у Любарского подозрений. Никто в этом мире сам деньги не отдает, а в уголовном мире – тем более. И такой тертый волк, как Любарский, да еще с петлей предстоящего суда на шее, должен быть втройне осторожен. Он мог сразу учуять западню. Поэтому Питер и Билл решили ждать, когда Любарский сам выйдет на Родина. В конце концов он дал Родину три дня сроку, и эти три дня истекли позавчера.

Любарский, которому позарез нужны деньги, не мог не прийти за ними к Родину. Вопрос был только в том – куда и когда? Родин не мог круглые сутки таскать «Наягру» у себя под пахом. К тому же «Наягра» дает качественную запись только в течение полутора часов, а потом нужно менять пленку и батарейки.

Обсудив все варианты, Питер и Билл пришли к выводу, что второй раз к Родину Любарский не придет – побоится засады. А «Milano Jeweller’s Store» в Лонг-Айленде Родин на эти дни закрыл. Оставалось третье место – автомастерская, которую Родин недавно купил с тремя своими родственниками в Манхэттене, на Западной девятнадцатой улице. Нет ничего подозрительного в том, что Родин каждый день появляется здесь на час-полтора, ведь это его новый бизнес. Любарскому это место могло показаться наименее опасным – тут всегда многолюдно и к тому же два выхода: на Девятнадцатую улицу и на Десятую авеню. Поэтому каждый день ровно в 12.00 Родин, «заряженный» уже включенной «Наягрой», приезжал сюда на своем «шевроле» и примерно час слонялся по мастерской и обсуждал со своими родственниками-партнерами текущие дела. А Питер и Билл еще заранее, до его приезда, проникали в эту мастерскую через третий, никому, кроме хозяев, не известный, ход со двора Восемнадцатой улицы. И к моменту появления Родина занимали свой пост под крышей мастерской, в маленьком и давно заброшенном навесном кабинетике, узком, как стакан. Здесь, в пыли, августовской духоте, гари отработанных газов и в грохоте пневматических инструментов, они лежали по два часа, не спуская глаз с ходившего по мастерской Родина и держа в руках телекамеру и ружья с оптическим прицелом. Любарский мог появиться в любой момент, а в том, что он вооружен, у них не было сомнений. Да и у Родина за поясом пистолет – они в этом не сомневались, ведь Родин знал, кому его подставляли, и с того момента, как Питер приклеивал ему «Наягру», до прибытия в мастерскую Родин оставался один. Но три дня дежурства не дали никаких результатов, если не считать, что вчера, во время пребывания Родина в мастерской, кто-то позвонил туда, попросил Родина к телефону, но, когда он взял трубку, там уже были гудки отбоя.

Конечно, это мог звонить кто угодно, но Питер и Билл были уверены: это Любарский. И значит, он появится сегодня или завтра.

Питер приклеил микрофоны к животу и к пояснице Родина и приказал:

– Надень штаны и пройдись!

Родин оделся и прошелся по кабинету, косолапя левой ногой, как циркулем.

– Прямо ходи! Прямо! – приказал Питер.

– Да у меня там уже рана! Три дня ношу! – сказал Родин.

– Fuck you! – жестко сказал Питер. – И ебать твои раны! Хочешь жить – носи! И ходи прямо! Ты понял?

Билл посмотрел на часы и сказал:

– О’кей, камрады. Пора.

Любарский вошел в мастерскую через распахнутые ворота гаража буквально на третьей минуте появления там Родина. Скорей всего он просто сидел на улице в машине, наблюдая издали, как Родин подъехал сюда на «шевроле», и тут же пошел за ним. Но теперь, в воротах гаража, Любарский остановился, привыкая к резкому переходу от августовского солнца на улице к полутемному и пыльному помещению бывшего склада, приспособленного под автомастерскую.

Билл локтем тронул Питера.

– Я вижу, – сквозь зубы сказал Питер, включая видеокамеру.

Оба лежали на полу, в «стакане» навесного кабинетика, Билл держал фигуру Любарского на мушке своего ружья. И почти забытое чувство commandos, чувство братства с партнером, которое так возбуждало и грело его в первые годы работы в ФБР, во время налетов на притоны и склады с наркотиками, вернулось к Биллу в эту минуту. Он видел, что Любарский, шагая в глубь мастерской, к Родину, держит руки в карманах пиджака.

Два вооруженных русских бандита сходились посреди грохота пневматических инструментов, меж разобранных «камаро» и «вольво», под которыми возились механики, и каждый из этих бандитов мог в следующий миг вытащить пистолет и открыть стрельбу.

Билл чувствовал, как его кровь пузырится адреналином и любовью к партнеру, которого он прикрывал сейчас дулом своего ружья. Да, конечно, вот уже год у них идет какая-то скрытая борьба за лидерство, и он не может удержать себя от постоянных подначек в адрес Питера и от злости на то, что Питер заставил его выйти на Большое жюри с теми телефонными счетами, и что русские звонят Питеру, а не ему, и что вся эффектная, полевая часть работы – на Питере, а ему, Биллу, досталась работа канцелярской крысы. Но сейчас вся эта ерунда ушла, словно ее волной смыло. Билл держал на мушке Любарского, но знал, что хоть краем глаза он должен видеть и Родина. Потому что в одном Питер прав: этот Родин такая же сволочь, как Любарский. Они оба прикатили сюда из этой ебаной России не для того, чтобы работать, как его родители и родители Питера, а для того, чтобы грабить, вымогать, обирать и убивать.

Любарский стал медленно вынимать руки из карманов, и Билл, разом вспотев, почувствовал, как палец стал мягко нажимать на курок.

Но Билл сдержал и палец, и дыхание. А Любарский вытащил из карманов пустые руки и усмехнулся своему «другу» Родину.

И Родин вытащил из-под полы пиджака пустую руку и протянул ее Любарскому. Они обменялись рукопожатиями.

– Лучшие друзья! – сказал Питер, держа в прицеле фигуру Родина.

Билл закрыл на секунду глаза и перевел дыхание. Он почувствовал, как пот стекает с его век. И еще – что он не ошибся тогда, в прошлом году, выбрав себе в партнеры Питера Гриненко. Они – хорошая команда, это бесспорно, или, как говорят русские в таких случаях, huli tut sporit!

Оба – и Билл и Питер – не слышали, о чем говорят Родин и Любарский, но видели, как Родин то вел Любарского в глубь мастерской, поближе к грохоту воздушного пистолета, с помощью которого механик вывинчивал из старой «камаро» проржавевшие гайки и болты, а то – подальше от этого механика, к месту потише.

– С-с-сука! – сквозь зубы выругался Питер по-русски, когда Родин, резко жестикулируя, снова повел Любарского в грохот пневматических инструментов.

Билл знал, что он имеет в виду. Конечно, этот мерзавец Родин играл свою роль так, как они ему велели: под напором угроз Любарского якобы нехотя соглашался добыть ему часть денег. Но он не хотел, чтобы «Наягра» записала весь его разговор с Любарским. Как только Любарский переставал требовать деньги и заводил речь о делах, не имевших отношения к фальшивому ограблению «Milano Jeweller’s», Родин уводил его в грохот, чтобы заглушить разговор.

Но Билл и Питер уже ничего не могли с этим поделать. Они должны были только лежать здесь в пыли, духоте и шуме и держать в прицелах своих ружей обе эти фигуры – Родина и Любарского. И как только Любарский опускал руку в карман пиджака, их пальцы напряженно замирали на курках.

Через десять минут Питер и Билл почувствовали, что вспотели до нитки, до корней волос.

Через двадцать минут – что похудели каждый на десять паундов, нестерпимо хотят пить и что даже приклады их ружей стали мокрыми от пота.

Через двадцать пять – что пальцы свело судорогой, локти и шеи онемели, а глаза почти ничего не видят.

На двадцать девятой минуте Родин проводил Любарского к выходу, и Любарский ушел. Питер и Билл в изнеможении брякнулись лицом в пол.

Прочитав перевод разговора Любарского с Родиным, судья Бруклинского федерального суда признал, что пребывание Любарского на свободе до суда нежелательно даже под залог в 250 тысяч долларов. И выдал Питеру и Биллу ордер на арест Любарского и содержание его до суда в тюрьме. После этого Родин прямо из офиса ФБР в Квинсе позвонил Любарскому и сказал, что сегодня вечером у него будут деньги – правда, не вся сумма, а часть. Где Слава хочет их получить?

– Ресторан «Эль Греко», в шесть часов, – сказал Любарский.

Команда, которая должна была брать Любарского, была небольшой – Питер, Билл и еще шесть агентов ФБР. Они приехали в Бруклин, на Нептун-авеню, к «Эль Греко» в 5.30, и двое, изображая супружескую пару, пошли в ресторан ужинать, а четверо остались поодаль в своих машинах. Питер и Билл были в двух кварталах от них и держали с ними связь по радио. А Родин должен был приехать в 6.05, чтобы Любарский видел, что он один, и не волновался.

В 5.50 к «Эль Греко» подъехал серый «мерседес», но из машины никто не вышел, пока не появился «шевроле» Родина. И только когда Родин, не оглядываясь по сторонам, прямиком вошел в ресторан, задняя дверца «мерседеса» открылась, из нее вышел Любарский и, оглянувшись, пошел в ресторан следом за Родиным. А водитель «мерседеса» остался за рулем. Это сразу усложнило операцию, потому что – по плану Питера и Билла – Любарский должен был приехать за деньгами один, и арестовывать его собирались сразу, как только он выйдет из ресторана.

Но оказывается, это было только началом сложностей. Едва за Любарским закрылась дверь, как к ресторану подкатил черный «линкольн-континенталь», из которого вышли Марио Контини и Пиня Громов. Оба проследовали в ресторан к Родину, и Пиня Громов заказал себе чаю.

Изумлению Питера и агентов ФБР не было предела. Зачем Марио и Пиня явились сюда? Выжать из Родина еще денег для Славы Любарского? Это было нелепо – особенно со стороны Контини, представителя старого мафиозного клана Дженовезе, известного своей осторожностью. Позже, уже в тюрьме, во время допроса Марио хватался за голову и признавался Питеру в своей глупости: «Да, я такой идиот! И теперь меня убьют, потому что мой босс приказал мне: держись подальше от этих русских! А я нарушил приказ! Знаешь почему? Слава сказал мне, что этот Родин занимается вымогательством у русских, используя мое имя. И я пришел сказать ему, чтобы он этого не делал. Вот и все, клянусь! Слава меня просто надул! Он показывал меня Родину, чтобы напугать его еще больше. Вот зачем он меня позвал туда! Он использовал меня! Слушай, я тебе скажу: мой босс прав, эти русские – опасные люди! У них нет принципов, у них нет религии, у них нет ничего! Зачем вы пускаете их в Америку?»

Однако, как бы то ни было, появление Контини и Громова в «Эль Греко» и наличие у Любарского шофера меняло всю операцию. Питер и Билл подъехали поближе к ресторану и стали ждать. Родин приехал в ресторан чистый – без магнитофона, без микрофона и – без денег. Сидя за столиком напротив Любарского, Контини и Громова, он объяснял взбешенному Любарскому, что деньги ему еще не принесли, но принесут через пару часов в его «Боди шоп» в Манхэттене. Поэтому долго сидеть в ресторане он не может. По предположению Питера и Билла, Любарский должен был отпустить его и назначить новую встречу сегодня вечером или завтра утром.

Нервничая, агенты сидели в машинах и не спускали глаз с дверей ресторана. Ведь вместо одного Любарского им предстояло арестовывать четверых. Даже если у Контини нет оружия, то у Любарского оружие есть наверняка, а у его шофера и Громова – вполне вероятно. Между тем вокруг шла обычная жизнь – по улице катили машины, по тротуарам шли бруклинские мамаши с младенцами в колясках, подростки катались на роликовых досках, а на углу остановился фургон «ICE CREAM» с характерной мелодией, зазывающей юных покупателей мороженого.

Наконец из «Эль Греко» вышел Родин. У него было лицо человека, выскользнувшего из смертельной опасности. Словно не веря в свое спасение и боясь получить пулю в спину, он бегом пробежал к своей машине, дергающейся рукой с трудом попал ключом в замок, резко взревел мотором и умчался, проскочив под желтый светофор.

Через минуту из ресторана вышли Любарский, Контини и Пиня Громов. Пожав друг другу руки, они разошлись по своим машинам: Любарский к своему «мерседесу», где в открытом окне был виден не то его шофер, не то приятель, а Контини и Громов – к «линкольн-континенталю». Первым тронулся «мерседес», и, как только он миновал фургон «ICE CREAM» с окружившими его подростками и мамашами с детьми, две машины отчалили от тротуаров и настигли его на следующем углу. Четверо мужчин разом выскочили из этих машин и с пистолетами в руках бросились к окнам «мерседеса»: «Не двигаться! Вы арестованы!» Билл держал пистолет у виска Любарского, а пистолет Питера оказался у головы не то его шофера, не то приятеля. И когда он, медленно поднимая руки, повернул к Питеру свое лицо, Питер узнал его. Это был Ефим Ласкин, известный европейский террорист и убийца, за которым охотились полиции Австрии, Франции, ФРГ и Италии.

«Но это не конец истории «Sorrento Jeweller’s», – сказал Питер Гриненко. – Конец был через пару недель, когда мне вдруг позвонил Сэм Лисицкий. Он позвонил мне днем, как и в тот самый первый раз. Но на этот раз я его еле слышал. У него был ужасный голос. У него был голос мертвого человека. Он ничего не хотел говорить мне по телефону, он только умолял меня срочно приехать. Честно говоря, я думал, что это ловушка. Но я поехал. Туда же, в его рыбный магазин «Dreamfish». Сэм выглядел ужасно… Просто убитый человек. Как после инфаркта. Я говорю:

– В чем дело, Сэм?

А он ставит передо мной на стол русскую водку, икру, рыбу, все так хорошо накрывает, но руки у него дрожат и голос тоже. Я был в тюрьмах, я видел сотни сломленных людей, но чтобы человек выглядел так ужасно…

– Я не могу это больше выдержать, – говорит он. – Они меня зарезали! Просто зарезали!

– Кто?

– Я не могу тебе сейчас сказать. Может быть, потом, после.

– O’кей. А что случилось?

– Ты помнишь, я тебе говорил про моего сына? Мальчик кончил школу, поступил в колледж, в хороший колледж, в Нью-Джерси. И я купил ему машину. Ты помнишь?

– Помню. Ты купил ему спортивную машину. Кажется, «понтиак»?

– Да, я купил ему красный «понтиак». Дети любят красное, и что ты хочешь – это же единственный сын, как я мог ему отказать? Мальчик живет в Нью-Джерси, в общежитии. Ему нужна машина приезжать к родителям?

– Сэм, что случилось? Он попал в аварию?

– Хуже. Ты слушаешь радио? Вчера мне позвонили эти люди. Ты думаешь, если ты арестовал Любарского и Пиню Громова, так ты уже вышел на русскую мафию? Таки я тебе скажу – нет! Ты еще не видел серьезных людей. Это страшные люди. Боже мой, это вообще не люди! И они требуют с меня деньги. Много денег! Очень много! Я говорю: «Вы что? Откуда у меня деньги? Это несерьезно!» Так они позвонили мне вчера и говорят: «Включи радио и послушай последние известия, передают каждые десять минут». Я говорю: «Что такое? При чем тут радио?» А они уже дали отбой. Ну, я включаю радио, и что я слышу? «Сегодня утром молодой русский эмигрант убит в своей красной спортивной машине «понтиак». Боже мой! У меня инфаркт! Я мертвый!

– Это Алекс Лазарев. У него тоже был красный «понтиак». Его убили вчера…

– Но я же не знаю! Я думал, это мой сын, и я умер перед радио. Где убили? Как? Когда? Я звоню в колледж, в общежитие, но пока мне нашли моего сына – полдня прошло! Я поседел… Вот какие эти люди. Ужас!

И тогда, – говорит Гриненко, – я подумал: ты прав, Лисицкий. Я проработал полицейским детективом в Нью-Йорке 22 года. Я имел дело с итальянской мафией и с преступными бандами корейцев, китайцев, пуэрториканцев и так далее. И я могу сказать: итальянские бандиты хотя и знамениты, но на самом деле они примитивны. Тебе не нужен интеллект, чтобы сказать: «Отдай мне твои деньги, или я тебя убью!» Корейские и прочие восточные мафии отличаются железной внутренней дисциплиной. Пуэрториканцы жестоки. Но из всех преступников русские – самые опасные. Они умны, образованны, изобретательны и наглы. Если они выбрали жертву – они уже не отпустят. Позвонить отцу единственного сына и, пользуясь смертью другого бандита, сказать ему: «Включи радио, это тебе предупреждение!» – такое могут сделать только русские. Поэтому я вытащил из кармана тот листок бумаги с нарисованным человечком и шестью фамилиями. И я положил этот листок перед Сэмом Лисицким и сказал:

– Кто из них тебе звонил?

Но Сэм еще боялся сказать. Он говорит:

– Я не могу сказать, вы сами должны их найти.

И тогда я крикнул ему:

– Сука! Если вы приехали сюда убивать друг друга – можете убивать! И пусть убивают ваших детей! Пусть! Мне насрать! Только когда они убьют твоего сына – не звони мне! Не смей звонить! Забудь мой номер!

Тогда… Well, тогда он дрожащим пальцем показал мне одну фамилию на этом рисунке. Но этот человек – это уже совсем другая история…»