Текст книги "В обнимку с удачей. Книга 1"

Как я стал проектировщиком

После защиты дипломных проектов нашу группу собрали на кафедре для распределения на работу по заводам и предприятиям. Дело-то было в Советском Союзе, где ты не имел права после окончания института, особенно технического, сам выбирать место работы. Государство тебе помогало в материальном отношении (стипендия), оно и распределяло тебя туда, куда считало необходимым.

Но все таки определенный выбор был, ибо сначала завкафедрой называл места распределения. И вот он сначала сказал: «Есть два места в Сталинске» в наступившей на мгновение паузе я поднял руку, Толя Рычковский – тоже за мной. Чем я мотивировал свое решение? Остальные места были какой-нибудь тьмутараканью. Так случилось, например, с Толиком Росиным, которого направили черт знает куда: на металлургический завод в Салаир, город, расположенный в Гурьевском районе Кемеровской области. Единственная «радость» была в том, что этот завод считался «дедушкой Сибирской металлургии». К сожалению, в последние студенческие годы мы с Толиком Росиным как-то удалялись друг от друга, и с распределением нас в разные места мы вообще потеряли связь. И вот ближайшим моим товарищем стал в это время другой Толик – Рычковский.

Вот характерная фотография незадолго до окончания института, которая как бы предвещала будущую замену одного Толика другим.

Анатолий Росин, я и Анатолий Рычковский перед его домом в Кемерово

Для меня было удачей остаться именно в Сталинске, где я провел студенческие годы, и где всё было привычным и знакомым, а не обустраиваться где-то в незнакомом и, как представлялось, гораздо худшем месте. Все-таки Сталинск был солидным городом, не говоря уж о Кузнецком металлургическом комбинате, куда мы с Рычковским получили направление на работу. Но мы особенно не спешили. Надо было отдохнуть: все же это было большим напряжением – мероприятия по защите дипломного проекта. Тут подвернулись путевки в дом отдыха, которые институт отечески предлагал выпускникам. Я, разумеется, путевку взял, и Толя за мной.

Все-таки как люди со сходными интересами быстро сближаются. Ну, сколько дней было в этом самом доме отдыха? Каких-то две недели. Но мы с Толей сразу обрели новых друзей, правда, ненадолго. Кажется, это были ребята, тоже закончившие учебу в другом институте. Это я опять о притяжении людей друг к другу, не находящем у меня объяснения.

С новыми друзьями. Какие замечательные ребята!

Итак, мы отдохнули, окончательно расстались с институтом, и у нас на руках было направление на работу на КМК. Из студентов мы должны были превратиться в трудящихся. В знаменитом словаре Ожегова «трудящийся» – живущий заработком от своего труда – и каков же теперь будет наш заработок, попросту – наша зарплата? Для новоиспеченных инженеров она представлялась не очень большой, скажем просто – скромной.

Но дело не в этом: что вообще ждало меня? Формалист в душе, может быть, даже педант, я плыл по течению жизни, преодолевая пороги под названием «надо»:

Надо – закончил школу,

надо – поступил в институт,

надо – его окончил.

И вот я оказался перед самым большим жизненным порогом – работой на металлургическом заводе – кем и где? Учеба в институте была неинтересной, впрочем, как и вынужденная специальность доменщика, которая меня абсолютно не волновала. На кой черт она мне сдалась?! И вообще, что я любил делать больше всего? Пожалуй, возиться с техникой и… чертить. Но с какой техникой? Еще на первом курсе, когда у нас была станочная практика и я вытачивал детали, такие же, как и фэзэушники, помните, у которых в нашем кемеровском доме было училище, я понял: станки – это не мое. Как я был рад, что не пытался поступить в московский Станкин! А домна – тем более не мое. Вот с такими мыслями я шел получать должность на металлургическом заводе.

Что скулить? Благодаря любящим родителям и верным друзьям, я вел беззаботную жизнь с налетом ребячества. В голове вертелась ария Ленского из оперы «Евгений Онегин»: «Что день грядущий мне готовит». А арий из опер я знавал немало. Вот что творилось в моей душе…

Наутро мы с Рычковским пришли получать должности в отдел кадров КМК, показали свои направления. Нужно было видеть лица кадровиков, когда мы протянули им свои бумаги: «Ребята, а вы нам не нужны! Идите лучше в ГИПРОМЕЗ, там вас примут». И мы покорно побрели в ГИПРОМЕЗ по указанному адресу.

Но случилось чудо: в ГИПРОМЕЗе – это Государственный Институт по проектированию металлургических заводов – я стал проектировщиком.

Чудо, представляющее для многих некое непознанное, необъяснимое и даже божественное явление, для меня – ярого материалиста – просто удивительное и необычное событие, случившееся неожиданно. Но все-таки как интересно: именно в 1956 году было принято постановление об образовании в Сталинске Сибирского филиала Гипромеза, именно в год моего окончания института. Судьба? Да, а как же, заметит иной, внимательный читатель и начнет зудеть: «У тебя же с детства появились навыки рисования, а в школе ты уже овладел черчением и, с таким прекрасным пространственным воображением тебе сам бог повелел избрать специальность чертежника, проектировщика, что и случилось». Если в этом было божественное предназначение, то почему же этот самый Всевышний не позволил мне стать музыкантом? У меня с детства был такой прекрасный музыкальный слух! Нет, ребята, и в чуде, и в судьбе ни мистики, ни божественного предназначения нет! Впрочем, я тогда и не зацикливался на этой теме.

Работа в ГИПРОМЕЗе

В Гипромезе нам действительно обрадовались. Особенно мы осчастливили начальника доменного сектора по фамилии Коркишко, кажется, не имевшего до этого сотрудников в своем подразделении.

Ну что сказать? Мы с Рычковским окунулись как бы в непрекращающуюся атмосферу студенчества: коллеги были молодые, жизнерадостные и целеустремленные, многие приехали из Москвы и Ленинграда покорять Сибирь. И благодаря этим так называемым «столичным штучкам» ощущалась некая изумительная, как теперь принято говорить, аура. Особый молодежный фон создавали снующие повсюду копировщицы – девушки, не выдержавшие вступительных институтских экзаменов или просто не спешащие заняться более серьезной работой.

Интересны были фамилии руководителей: управляющий филиалом – Антель, главный инженер – Баркан, еще какой-то начальник с ужасающей фамилией Мордерер! Все евреи.

Здесь самое время показать формальную, так сказать, техническую сторону проектирования. В то время производство окончательной продукции проектирования было громоздким, занимало значительное время и напоминало изготовление фотографий. Перво-наперво, проектировщик, специалист, разумеется, знающий, что он должен делать и с чего начать, садился за чертежный комбайн, который по традиции назывался кульманом, так как впервые был выпущен германской фирмой Franz Kuhlmann KG

Чертежный комбайн – кульман

Проектировщик наносил свои идеи карандашом на лист специальной чертежной бумаги, называемой ватманом по фамилии английского промышленника Джеймса Уотмена (James Whatman), в русской транскрипции Ватман. Схожесть фамилий Кульман и Ватман с еврейскими и обилие евреев среди инженеров породили анекдот:

– Мне нужен ватман…

– Ватман в отпуске.

– Вы не поняли, мне для кульмана…

– Кульман в командировке.

– Но ведь я – дизайнер…

– Вижу, что не Иванов!

Далее готовый чертеж отдавался в копировку, выполняемую вручную тушью на кальке. Затем такая готовая калька, после проверки, отдавалась на светокопировку, где получались готовые для отправки заказчику копии, по старинке называемые синьками. Сегодня уже нет такого громоздкого производства: все компьютьеризировано.

Коллектив ГИПРОМЕЗа меня встретил приветливо, я почувствовал явную симпатию.

Разумеется, для меня не составляло особого труда стать проектировщиком. Ничего особенного, правда, в этой работе не было. Зато как здорово было общаться с новыми друзьями-коллегами!

Не успел я поступить в Гипромез, как уже получил симпатичный билетик с приглашением на день рождения одной из архитекторов строительного отдела.

Внутри был текст, который для веселья усиливался вложенной забавной фигуркой барабанщика.

В это время на экраны кинотеатров вышла прекрасная кинокомедия «Карнавальная ночь» с молоденькой актрисой Людмилой Гурченко в главной роли, поставленная никому не известным тогда режиссером Эльдаром Рязановым. Вмиг и режиссер, и исполнительница главной роли стали знаменитыми, а кинокартина давала чувство радости, даже восторга и предчувствия чего-то прекрасного…

Стоит сказать, что новый 1957 год принес небывалое событие: в Москве 28 июля открылся VI Всемирный фестиваль молодёжи и студентов под лозунгом «За мир и дружбу» и с символом «Голубь мира», придуманным знаменитым художником Пабло Пикассо. Этому фестивалю предшествовал в мае Всесоюзный фестиваль советской молодёжи.

Тысячи человек из многих страны мира стали гостями фестиваля. Представляете, что творилось в Москве, да и не только! Две фестивальные недели буквально взорвали советскую молодежь: можно было свободно общаться с иностранными сверстниками, и это совершенно не преследовалось. Сказалась хрущёвская оттепель.

Среди приехавших была и делегация США. Знатоки утверждают, что именно тогда в Советском Союзе узнали о том, что такое рок-н-ролл, джинсы и юбки клеш, и это все стало невероятно модным. Вовсю развернулись так называемые стиляги – молодые люди, пытавшиеся подражать американскому стилю жизни. Такую молодежь, выделявшуюся броской одеждой и особой манерой разговора, отличала нарочитая аполитичность, цинизм в суждениях, безразличное, а иногда даже и наплевательское отношение к советскому образу жизни. Музыка и танцы предпочитались только заграничные. Именно таких молодых людей и в народе, и в прессе называли стилягами.

Фестиваль стал потрясающим и невиданным, эпохальным событием для советских юношей и девушек. Он пришёлся на середину хрущёвской оттепели и отличался невероятной и никогда не ощущавшейся до этого атмосферой свободы и открытости. Можно было свободно общаться с иностранцами, и это никак не преследовалось. Для всеобщего посещения были открыты Московский Кремль и парк Горького.

Популярными стали музыкальные суперхиты, «Гимн демократической молодёжи», песня «Если бы парни всей Земли…» и другие.

Как хотелось попасть туда и участвовать в этом карнавале свободы! Увы, это было не для нас – сибирских затворников. А как же: самолетами тогда не летали, а ехать поездом до столицы нужно было несколько суток.

А гипромезовские ребята продолжали дарить мне свои эскизы и рисовали на меня карикатуры, особенно архитекторы. Вот Нонна Мордвинцева со своим дружеским шаржем на меня. Мы с Эмилем Фарбером, который принимал участие в нашей теплой компании, где, в основном, были девушки, как-то выделялись. Часто перекидываясь фразами из «Золотого теленка», мы пижонили подслушанными где-то дурацкими выражениями, когда один говорил: «мандрата пупа, мандрата па», а другой ему отвечал: «вот именно пупа!» А я демонстрировал свое школьное «Ыч, клочь. Бырыбылыкын». Ну как не сотворить по этому поводу карикатурку!»

Шарж на меня Нонны Мордвинцевой

А вот другой архитектор Фаил из строительного отдела, подаривший мне два зимних наброска, на одном из которых написано: «Не забывай друга по Гипромезу!»

Фаил, я не забыл! Вот твои зимние эскизы на картонках:

Я, Эмиль и девочки Гипромеза куда-то собираемся ехать отдыхать

Мой профиль, выполненный профессионалом. Москва. 1957 год Чем не профиль гения?

Чей-то набросок меня с пижонскими очками.

Некоторое разнообразие в обыденную жизнь внесли концерты легендарного Александра Вертинского. В это время он много гастролировал и в некоторых городах бывал по нескольку раз. Его волнующий грассирующий голос с особой интонацией…:

 
Доченьки, доченьки,
Доченьки мои!
Где ж вы, мои ноченьки,
Где ж вы, соловьи?..
 

Он пел с растяжкой: «Где ж вы, слаAвьии…»

Но особенно поразило меня его исполнение в ритме танго: «В бананово-лимонном Сингапуре …»

Этот «бананово-лимонный Сингапур» как-то прямо «бабахнул» по мне, сибирскому «затворнику», взрослому уже человеку, совершенно не надеявшимся побывать когда-нибудь за пределами родного государства. Жуткую досаду вызывал этот самый бананово-лимонный Сингапур!..

Правда, когда я узнал, что эта вещь называется «Танго Магнолия», а Вертинский никогда не бывал в Сингапуре, у меня отлегло. Более того, печально, что после этих своих последних гастролей в 1957 году он умер, а мне несказанно повезло, что я его все же увидел и услышал вживую.

Стоит сказать, что после фестиваля молодежи пелену скуки вдруг нарушило событие, возвестившее начало космической эры, когда 4 октября 1957 года на орбиту был запущен первый советский искусственный спутник Земли. Его можно было наблюдать ночью как светящуюся движущуюся точку. И особенно интересно было слышать при этом по радио его знаменитые прерывистые звуковые сигналы: бип-бип– бип… Люди с интересом спрашивали друг друга: «Ну, ты уже видел спутник?»

Первый в мире искусственный спутник Земли

В это время несколько раз Гипромез посещал, как бы это сказать, вербовщик, что ли, который агитировал молодых проектировщиков перевестись в Кемерово, в филиал института ГИАП, занимавшегося проектированием химических заводов азотной промышленности, а в Кемерово как раз и находился такой завод – азотно-туковый. Верборвщиком этим, нанимателем-набирателем, был оборотистый еврей Иосиф Соломонович Арончик. Мне он был очень симпатичен: вечно с папироской во рту, в нем угадывался заядлый преферансист и любитель женщин – по крайней мере, мне так представлялось.

В то прекрасное и все же какое-то бесцельное, апатичное время, меня начали беспокоить проблемы с желудком. Видимо, сказывались мои долгие скитания по столовым с их примитивной и, вероятно, не совсем здоровой пищей. Словно герои знаменитого романа «Золотой теленок» писателей Ильфа и Петрова, цитаты из которого были у нас постоянно в ходу, я «не делал из еды культа», «не ел, а питался… не завтракал, а совершал физиологический процесс введения в организм должного количества жиров, углеводов и витаминов». Впрочем, насчет витаминов – проблематично.

Я посетил врача, который мне посоветовал тщательно исследоваться на предмет возможного заболевания язвой желудка. Язва желудка! Да в то время не было более страшной болезни; о раке тогда еще слышали мало, а вот о язве!

И я решил: чем безрадостно скитаться по надоевшим столовым и общежитиям, вернуться к маме и папе в то уютное кемеровское гнездышко, из которого я выпорхнул семь лет назад. Ну, не вдохновляла, не зажигала меня эта самая профессия доменщика! Опять же по Ильфу и Петрову: «Не надо оваций! Графа Монте-Кристо из меня не вышло. Придется переквалифицироваться в управдомы».

И здесь, пожалуй, к месту вспомнить моего заботливого папу. Кажется, во студенчестве весь наш институт прознал, что я ношу чехословацкие туфли, которые в нашей сибирской глуши были редкостью. Это папа каждый раз, не знаю где, может быть в командировках в Москве, покупал мне такие туфли знаменитой чешской фирмы «Батя», как она тогда еще называлась. Туфли эти были очень удобными. А вот, когда я, инженер, начал зарабатывать и решил себе сам купить обыкновенные советские туфли, они сразу мне натерли болезненные мозоли. До сих пор вспоминаю заботливых родителей…

Убоявшись язвы желудка и следуя посылам симпатичного мне Арончика, я все же переквалифицировался, хоть и не в управдомы, и был повышен в должности аж до старшего инженера в этом самом Кемеровском филиале ГИАПа. Но самая интересная моя переквалификация заключалась в том, что из металлурга-доменщика я стал «сантехником», инженером по водоснабжению и канализации. Вероятно, мудрый Арончик предполагал, что проектировать металлургические производства или сантехнику – один чёрт: существуют ГОСТЫ, ОСТЫ, нормы и правила, которые толковый инженер вполне осилит при проектировании. Как он оказался прав!

А какова была радость родителей: Фимуся опять дома! Разумеется, Толя Рычковский инстинктивно последовал за мной. Видимо, в этих наших перемещениях он тоже обнаружил положительный момент.

Всё. Мы навсегда прощаемся со Сталинском. Такого города, как и Сталиногорска, не стало на карте: его переименовали в Новокузнецк.

Снова в Кемерово

Работа в ГИАПе

Возвращение блудного сына. Радость родителей.

Что сказать? Ничего яркого и особенного и в этой моей кемеровской жизни, и в новой работе не происходило. Более того, я лишил себя друзей: от сталинских в Гипромезе и Эмиля я уехал, а в Кемерово никого из прежних не осталось: все разъехались.

Не расставаясь с фотоаппаратом, все же иногда от скуки я пытался схватить какой-нибудь сюжет. Вот весенний ручеек, пробивающийся сквозь сугробы. Тоскливый пейзаж, вполне выражающий мое тогдашнее настроение.

Если я так и не смог обнаружить достойное фото о моем пребывании в Сталинске в Сибирском филиале Гипромеза, то вот я в коллективе нашего отдела в Кемеровском филиале ГИАПа. Стоит в середине сам Иосиф Соломонович Арончик.

Вот такой я был тогда, в 1958 году.

Пару слов об этой фотографии, как бы завершающей мой сибирский период. К лету на реке Томь образуется мель, которую мы, местные, называли островом. Однажды мы с папой прогулялись к этому острову и сделали это фото. Кстати, оно должно было быть первым моим цветным снимком, но вышло не совсем удачным по колеру, поэтому я и привел обычное черно-белое воспроизведение.

А это нечто вроде моего герба, символ из инициалов “Терлецкий Ефим Давидович” (как меня поэтому дразнил Юрка Костыко, «теръевдав»)

От безделья и скуки я завел записную книжку, куда начал заносить свои «мудрые» мысли, по совести говоря разную муру.

Из записных книжек

Самую первую записную книжку я начал вести в 1957 году. Она явилась как бы еще неосознанным зародышем моего творчества. Когда ее перечитываешь, она интересна как артефакт воспоминаний далекой молодости, но тащить все в эту книгу, которую пишу сейчас, не имеет смысла: нужна все же тщательная отборка – пишешь не только для себя… Стоит показать оттуда лишь характеристику Эмиля, незабвенного моего друга.

Почему-то он получил прозвище Эма Хьюго – парень из Голливуда и еще Сихва. Он обладал странной способностью откапывать какое-нибудь нелепое выражение, которое очень быстро приживалось в нашем лексиконе: «шевели рогами!», «ох, уж эти мне примочки: ни к чему, так ни к чему», «чтоб я выпал», «чтоб меня украли», «дельта икс»… Меня он звал «старик». В его устах, фраза обращенная ко мне, звучала примерно так: «Мерзкий старикашка, будь добр, шевели рогами в этом вопросе». А я звал его Эма.

Мой набросок

Много всякого было в этой записной книжке и заглавия будущих рассказов, и разные наброски, мысли, всего не покажешь…

Тетя Берта

Стоит сказать хотя бы пару слов о ней, сыгравшей такую важную роль в моей жизни. Тетя Берта! Это для моих родителей она была тетей, так как приходилась родной сестрой моей бабушке, а мне – двоюродной бабушкой.

Ах, тетя Берта, тетя Берта… Пожалуй, это имя чаще других произносилось в нашей семье. Когда мои родители отправлялись на курорт или папа с годовым отчетом приезжал в Москву, они обычно останавливались у нее, у тети Берты. С гостиницами для широких масс в советское время был напряг.

Тетя Берта Белахова – моя двоюродная бабушка

К сожалению, более поздних снимков тети Берты у меня нет. На этом фото с обратной стороны есть послание: «На добрую память дорогой сестре. Снимок сделан в Одессе 20/ IX 1933 года». Возможно, судя по дате, это было как-то связано с моим появлением на свет. Стоит сказать, что, мне кажется, сестры – моя бабушка и тетя Берта – видимо, особенно не общались, ибо я не видел ни одного письма или какого-то свидетельства, подтверждающего их заинтересованность друг другом. А может быть, причина была в замкнутости моей бабушки? К слову, если тетя Берта была моей двоюродной бабушкой, то знаменитому моему флагману и образцово-показательному троюродному брату Алику она доводилась бабушкой родной. Став часто ездить в Москву в командировки, я тоже иногда останавливался у тети Берты. И принимала она меня с удовольствием.

Как-то мы проговорили чуть ли не целый день. Тетя Берта (а я все же называл ее по привычке тетя Берта, а не бабушка), видя во мне потенциального жениха, страстно убеждала жениться только на еврейской девушке. Да я и сам был только за! Более того, помните, я говорил, что меня привлекали именно еврейские девочки? Но где они? Не помню, улыбнулась ли тетя Берта или состроила какую-то мину, но этот разговор закончился ничем.