Текст книги "В обнимку с удачей. Книга 1"

Она!

В очередной раз, будучи в Москве, я заглянул к тете Берте. И вот тут-то она выдала, вероятно, результат того, что вынашивала долгое время. «Ты знаешь, – сказала она, – есть хорошая еврейская девушка, если хочешь познакомиться, отправляйся по этому адресу». И я отправился…

Друзья, что сказать: пришел и оказался в компании скромно сидевшей девушки и ее бабушки. Оказалось, что бабушка эта – хорошая знакомая, если даже не соседка тети Берты по известному московскому району Коптево. Ну, в общем, ясно: бабушки сговорились – с одной стороны скромная, но знающая себе цену, а поэтому несколько неприступная этакая столичная штучка и с другой – холостой парень лет 26, выросший в Сибири, однако не считающий себя дремучим провинциалом. При этом были у этих молодых людей два положительных момента: еврейство и высшее образование. Безусловно, странно было бы: еврей без высшего образования – нонсенс!

Познакомившись, я узнал, что зовут мою визави Светлана. Честно говоря, особого впечатления она на меня не произвела: ну вот такой серый комочек, правда, с восхитительной улыбкой, с которой она реагировала на мои хохмы. Это подкупало.

Наступил вечер, и пора было уходить. Мы вышли… и тут наступило то, чего я до сих пор не могу объяснить, а прошло ни много ни мало шесть десятков лет. Я не знаю, как это охарактеризовать: наваждение, чей-то приворот онлайн, какая-то магия или еще как говорят: вмиг вспыхнувшая искра… Не знаю… Но вряд ли это была просто любовь. Или именно так выглядит любовь с первого взгляда? Короче, я до сих пор называю это Чувством с большой буквы. Мы же были вместе вряд ли больше часа, в течение которого я ничего не испытывал. Но когда мы вышли… вдруг это Чувство! Оно охватило меня удивительным образом. Когда мы вошли в троллейбус и Светлана села, я встал перед ней, держась рукой за верхний горизонтальный поручень. Рядом стоял мужчина и тоже держался за этот поручень. Вдруг троллейбус качнуло, и его рука оказалась перед лицом Светланы, я с силой отдернул ее, не боясь последствий. Хорошо, что мужчина не отреагировал. Но если что, я, никогда не дравшийся, полез бы в драку.

Потом все пошло своим чередом

Мы договорились о переписке, и я получил ее адрес не где нибудь, а в Москве! Позволим себе воскликнуть вслед за Пушкиным:

 
Москва… как много в этом звуке
Для сердца русского слилось!
Как много в нем отозвалось!
 

Уж если для столичного в 19-м веке поэта не столичная тогда Москва значила многое, то что говорить о провинциале века 20-того, для которого Москва в то советское время была не только столицей, но и…, впрочем, я об этом писал выше. Итак, я послал первое письмо… И получил ответ! Переписка завязалась…

Если тетя Берта, моя бабушка, одна из «заговорщиц» осуществления нашего знакомства, то вот вторая – бабушка Светланы:

Бабушка Светланы Кейла Берчик Янкель Нехомес Фриман

В очередной раз, приехав в Москву, я отправился на осуществление серьезнейшего и ответственнейшего мероприятия: явиться на дом к Светлане, представ лично перед (ждущими, изучающими, а может быть, даже и осуждающими) очами ее родителей. В подарок я, как помнится, прихватил флакон духов, который, когда я поднимался по лестнице, случайно выпал и разбился. Ннда, это предсказывало неудачу (потом удивлялись, что в подъезде долго чувствовался непонятно откуда взявшийся приятный запах духов). Но все обошлось. Кажется, я понравился всем. А кроме родителей на д ан-ном мероприятии присутствовали младшая сестра Светланы Белла и няня обеих сестер Матрена Анисимовна. Отец Светланы был полковником, а мать – детским врачом.

В конце концов мы поженились. Как сказал бы восторженно передовик игры в преферанс, мой друг Эмиль Фарбер: «Старик (а он меня так и звал – старик), ну ты и взял прикуп в тёмную!» Еще бы: отец полковник и няня, да еще в Москве! Нечасто в советское время можно было встретить такое.

Кстати, о моей избраннице. Потрясающе, что ее характеристику удивительно передал Пушкин в своем знаменитом «Евгении Онегине». Позволим себе только заменить пушкинское Татьяну на Светлану:

 
Итак, она звалась Светланой.
Ни красотой сестры своей,
Ни свежестью ее румяной
Не привлекла б она очей.
Дика, печальна, молчалива,
Как лань лесная боязлива,
Она в семье своей родной
Казалась девочкой чужой.
Она ласкаться не умела
К отцу, ни к матери своей;
Дитя сама, в толпе детей
Играть и прыгать не хотела
И часто целый день одна
Сидела молча у окна.
 

Знакомьтесь: Светлана Семеновна Фриман, 1937 года рождения, учитель от бога, закончила вечернее отделение Московского педагогического института иностранных языков, знаменитый Инъяз имени Мориса Тореза.

В радостном ожидании меня

Почему учитель от бога? Да потому что с детства она как, у Пушкина, «играть и прыгать не хотела и часто целый день одна сидела молча у окна…» и вместо школьных уроков делала из обычной тетради маленькие тетрадки, в которых писала задание для младших соседских детей. Потом она собирала их во дворе, раздавала эти тетрадки и, как настоящий учитель, обсуждала со своими «учащимися» результаты домашнего задания, ставя отметки. Удивительно, что дети, не очень охотно посещавшие обычную школу, бегали толпой за своей дворовой классной дамой и галдели: «Света, а когда будет следующий урок?» Интересно, какая сила приворожила их к ней, не та ли, что и меня?

Возникает вопрос: а почему с такими данными, будущего прекрасного педагога, Светлана Фриман закончила вечернее, а не дневное отделение института? А всему виной фамилия Фриман. Светлана мне признавалась: «Я вся сжималась, когда произносили мою фамилию». Не потому ли она так легко согласилась выйти за меня, чтобы сменить свою, такую «сжимающую» ее фамилию на мою «расширяющую»? Шутки шутками, но дело было именно в еврействе.

В Советском Союзе со сталинских (а еще вернее – с царских) времен сохранялась так называемая процентная норма – не законодательное, но традиционное ограничение приема евреев в высшие и средние учебные заведения. Эта самая норма свирепствовала в центральных городах, и особенно в Москве. Например, на приемных экзаменах на математический факультет Московского университета каждому абитуриенту-еврею давались задачи, которые заведомо не могли быть решены выпускниками средней школы, и евреям-золотым медалистам, которых должны были принимать без экзаменов, отказывали по тем или иным причинам. Такое творилось и в других престижных институтах.

Вот скромная Светочка Фриман решила не испытывать судьбу и пошла в институт на вечернее отделение, куда принимали «невзирая на…».

Сначала о том, как мы стали мужем и женой. Два важнейших события – начало семейной жизни и начало работы в школе – практически, у Светочки совпали по времени.

Мы

Свадьба и медовый месяц

Итак, свадьба! Разгар лета, суббота, 30 июля 1960 года. Как я люблю круглые даты!

Конечно же, масса поздравительных телеграмм, из которых я, старый формалист, приведу одну, наиболее, на мой взгляд, соответствующую:

А путь один – в ЗАГС. Это бюро, название которого расшифровывается как Запись Актов Гражданского Состояния. Получив свидетельство о заключении брака, мы оказались в новом гражданском состоянии – муж и жена!

Итак, ЗАГС, а после регистрации в нем – свадьба! Но что такое советская свадьба, даже дочки полковника?

А ничего особенного, никаких ресторанов, просто договорились с соседями Светланиной тетки одолжить свою комнату в трехкомнатной коммунальной квартире. Еле-еле, с большим трудом (как всё очень дефицитное) достали где-то обручальные кольца, правда, модные, тоненькие.

В свадебном угаре запомнился необыкновенно теплый вечер перед свадебным застольем, который устроило нам старшее поколение! Ольга Абрамовна Донде, мать Инны и бабушка Саши Донде-Терлецкого, преподавательница музыки играла на пианино. Моя мама получила возможность спеть на долгожданной свадьбе своего любимого единственного сына Фимуси. Особенно выделялись своей благородностью и какой-то трогательной интеллигентностью, если так можно выразиться, сестра Надежды Юрьевны, тетя Сима и ее муж, дядя Арон. И было как-то необыкновенно торжественно, когда радостно настроенные гости притихли, а дядя Арон начал произносить еврейские молитвы. Черт возьми! Ну почему я не спросил у него, о чем были эти молитвы, так необычно звучавшие в наступившей тишине?

И еще торжествующие глаза отца Светланы, в этот миг ставшего моим тестем, глаза мудрого слона…

И почему не осталось ни одной фотографии у этого самого ярого фотографа, формалиста Фимуси, свидетельствовавшей о, может быть, самом важном событии в его жизни? Да и зачем фотографии, когда вот ОНА, рядом со мной?

Здесь придется прерваться, так как мои великовозрастные дочери (одна из них сама уже бабушка) насели на меня и стали укорять: «Как это ты ничего не помнишь, скажи хоть, какое платье было на твоей невесте?» Пришлось обратиться к единственному оставшемуся свидетелю – сестре Белле. Итак, на моей невесте было не белое и не длинное, а голубое, чуть ниже колен платье из модного тогда капрона. Поверх была надета легкая кофточка с коротким рукавом – фигаро.

Какое значение для меня имело платье? Хотелось одного – скорее уехать вдвоем в так называемое «свадебное путешествие». И я повез ЕЁ в Сочи на свои трудовые инженерские деньги.

Ах, Сочи – мечта гомо советикуса! А что я мог себе позволить – Мальдивы, которые сейчас рекламируют для новобрачных? Советских граждан за пределы страны «никуды не пущали».

Семейство, в котором выросла теперь уже моя жена

Пока мы будем наслаждаться свадебным путешествием, я расскажу о семье моей теперь уже жены. Семья носила фамилию Фриман. Отец Светланы, Семен Борисович Фриман – полковник, работник издательства «Правда», мать – Надежда Юрьевна Шпильбанд, детский врач. Говорят, что эта моя будущая теща была очень строптива и ни за что не хотела уступать своему мужу и принимать его фамилию. Ну что ж, лично ко мне ее строптивость не имела никакого отношения, и мы с ней всегда ладили.

Были еще младшая сестра Белла и самое интересное – няня Матрена Анисимовна Яшина, уроженка деревни Хатычка из-под Дорогобужа Смоленской области со своим характерным южно-русским говорком. В свое время, спасаясь от раскулачивания, она мыкалась по разным хозяевам и в конце концов попала в семью Фриман, где прижилась и вырастила прекрасных сестричек. Одну из них – для меня.

А теперь – фотогалерея знакомства:

Тесть Фриман Семен Борисович

Теща Шпильбанд Надежда Юрьевнаа

Белла, младшая сестра

Няня Яшина Матрена Анисимовна

Детские фото моей жены

Поскольку я как неутомимый фотолюбитель сам себя обильно отразил в определенных возрастных, и не только, категориях, считаю необходимым так же показать фотографии своей новоявленной (тогда) супруги в разные моменты ее жизни до замужества.

Начало: Светочка, 1937 год

В шубке. 1940 год

Москва, 1940 год. Занятия во французской группе

Светочка – последняя во втором ряду слева, затенена. Она с детства не любила выделяться и всегда предпочитала оставаться в тени

Конечно, когда я, провинциальный мальчик, хоть и гордый рождением в славном городе Сталиногорске, ходил в детский сад чуть ли не в тюремной робе (см. выше), столичная дива-инопланетянка расцветала во французской группе.

Но всех нас разметала по бескрайним просторам необъятной страны война. Четырехлетняя Светочка с мамой и полуторамесячной сестричкой, которая родилась за 11 дней до начала войны, оказалась в селе Чернолучье Омской области, куда эвакуировали семьи работников газеты «Правда». И что удивительно: самоотверженная и преданная няня Матрена Анисимовна, которая не подлежала эвакуации, разными путями добралась до Чернолучья и буквально спасла это семейство. Вряд ли Надежде Юрьевне удалось бы в страшных условиях эвакуации, где свирепствовали болезни, одолевавшие и детей и саму мать, справиться одной.

1941–1942 годы. Эвакуация в Чернолучье

Поздравление с Новым Годом любимой дочке от папы. Так как не имеется обязательных почтовых штампов отправления и прибытия, очевидно, что эта открытка была написана во время приезда Семена Борисовича в Чернолучье (см. ниже) или была с кем-то передана:

Светлана на фотомонтаже

Ура, папа приехал!

Москва, 1947 год. Школа № 210. 4-й класс. Света Фриман – первая справа в первом ряду

Коль я был представлен ранее со скрипочкой, полюбуйтесь Светочкой за фортепьяно. Да еще она играет по нотам! Увы, за столько лет, сколько я ее знаю, она ни разу не извлекла при мне, несмотря на мои многочисленные просьбы, ни одного аккорда:

1948 год за пианино и на даче в Валентиновке под Москвой

Сестрички в гамаке

Семейство Фриман. 1953 год

И Света с родителями бывала на курортах. Крым, Геленджик – факт налицо. Лиц, правда, не видно

С лучшей подругой Лилей (Лидой) Козушиной

С институтскими подругами. 2-й курс. 1956 год. Света в светлом пальто

Диплом Светланы и знак об окончании гуманитарного института

В моем архиве иногда встречаются забытые фотографии. Вот одна из них. Где это и когда уже никто не помнит. Однако ясно, что это Светлана что-то шьет и перед ней стоит редко встречающаяся в наши дни – швейная машина.

А вот интересный документ, явно указывающий на неравнодушие к классному руководителю – Светлане Семеновне. Никак невозможно было быть равнодушным к Светлане Семеновне! Вот и я попал в сети ее невероятного обаяния. А это протокол одного из первых проведенных Светой родительских собраний еще до замужества в 1959 году:

Мы в Сочи

А у нас продолжался медовый месяц.

Сначала старый советский анекдот. Дама, впервые побывавшая на курорте в Сочи с упоением говорит своей подруге, чтобы вызвать ее зависть: «Я была в Сочах и произвела там такой фураж!»

Конечно же, никакой «фураж» мы производить не собирались, а сразу с поезда бросились искать жилье, ибо гостиницы для таких, как мы, «дикарей», – были доступны не более, чем вершины Кавказа. В конце концов мы забрались повыше от побережья, чтобы избежать конкуренции: наплыв таких «дикарей» был сравним с цунами, с поезда вместе с нами сошла мощная лавина таких же жаждущих моря. Лето в разгаре!

Наконец, добрались до какой-то лачуги, и нас встретила пожилая хозяйка, сразу выразившая недоверие: «Такие молодые, как вы будете платить, где у вас деньги?» Но все уладилось, и мы познакомились: ее звали Анна Григорьевна. Светлана сразу произвела ее в Ангриг. Отдых начался! Все бы ничего, но Ангриг приглашала отплясывать нас, своих постояльцев, да так, что когда ее юбка развевалась… Хотела ли она завлечь или просто была «не в себе» – сказать трудно, но вот так мы развлекались.

Ангриг готова к омской полечке. Лихой танец: Ангриг и я

Мы в «Сочах»

Вот такой свадебный вояж могли себе позволить советские интеллигенты: инженер и учительница, да и то далеко не все.

Что еще нужно было мне, когда рядом чудесная жена и прекрасное море?!

Мы только что поженились, стали мужем и женой. Сколько мы были вместе? Меньше месяца, и не было каких-то бурных изъявлений чувств: просто казалось, что мы знаем друг друга всю жизнь. Но это было так здорово! Как-то я ей «ввинтил» такую рифму:

Ты знаешь – мы сошлись с тобой как болт и гайка с одинаковой резьбой!

Восхищенный и очарованный ее детскостью, я не удержался, чтобы не сфотографировать Светочку, мою такую молодую жену, на сочинском пляже.

Дети, внуки и правнуки, смотрите: это в будущем ваша мама, бабушка и прабабушка, а пока – август 1960 года!

Как хорошо на пляже!

А не лучше ли в одиночку переплыть море?

Вот моя любимая фотография: о чем задумалась Светочка, глядя в сочинские дали? А я, глядя на эту фотографию, завидую сам себе.

Вот в такую таинственную даму превратилась Светочка

А потом наступили будни…

Как говорится: кончен бал… Наша изумительная медовомесячная поездка закончилась… И наступили будни. Свадьба – свадьбой, женитьба – женитьбой, а дальше? Дальше – советская действительность. Я-то еще пока считался проживающим и работающим в Кемерово. Разумеется, не стоило из столицы перебираться туда в Сибирь. Тем более, что в семье Светланы меня приняли как своего и ничего не имели против моей прописки на жилплощади тестя, как ответственного квартиросъемщика. Ах, это чисто советское – прописка. Еще бы. Советский человек не имел права самостоятельно поселяться там, где хотел, особенно в Москве. Для этого существовала государственная система контроля людского переселения, сложившаяся еще в Российской империи(!) и применявшаяся в СССР. Ее основной принцип заключался в жёсткой привязке граждан к их постоянному месту жительства. Так вот, регистрация по месту постоянного проживания и называлась пропиской.

Помните, я назвал коммуналки основным достижением советской власти. Ни я, ни Светлана не жили в коммуналках. Но я с папой, мамой и бабушкой жил в двухкомнатной квартире, правда, с отдельной кухней (которая долгое время топилась углем). Мы с бабушкой располагались в маленькой комнате, папа с мамой в большой, считавшейся столовой. Отдельная двухкомнатная квартира на семью из четырех человек – это для многих в Советском Союзе было недосягаемой вершиной!

Светлана тоже жила в отдельной двухкомнатной квартире с папой, мамой, младшей сестрой и няней, которая спала на кухне. И вот в эту «не коммуналку» должен был вселиться еще один, по существу, незнакомый мужчина, а потом, вероятно, и должны появиться дети.

Стоит напомнить, что практически советские люди проживали в квартирах, полученных от государства… бесплатно. В лучшем случае на предприятиях и в органах власти они могли стоять в очереди на так называемое улучшение жилищных условий, которого можно было дождаться лет через 15–20. Перспективка изумительная! Так, семья из трех человек, проживая в однокомнатной квартире жилой площадью 15 квадратных метров, имела право на очередь, потому что на одного члена семьи у них было менее 6 квадратных метров. А семья из таких же трех человек, живущая в двух комнатах общей площадью, скажем, 18 квадратных метров, но в коммуналке, такого права не имела, так как занимала те самые минимальные 6 квадратных метров на человека. Такова была железная советская логика, заставлявшая своих граждан проживать всю жизнь в убогих жилищных условиях. Нам со Светланой – новой советской семье – предназначалось ютиться с ее родителями и сестрой (няня вообще не в счет) в квартире площадью аж в 36 квадратных метров, где, учитывая меня, на пять человек приходилось 7,2 квадратных метра на проживающего. Разумеется, с такой «роскошью» на получение большей или отдельной квартиры на новую семью рассчитывать не приходилось. Таков был большевистский житейский расклад.

Так или иначе, но надо было действовать. Я поехал в Кемерово, выписался из квартиры, снялся с работы и переехал в Москву, как говорится, обрубив все концы. В города моего детства, юности и зрелости я никогда больше не возвращался…

Итак, я муж и москвич – вот мои достижения. Но этого мало: нужно было работать! Где и в качестве кого, вот вопрос? Я был нахватанным по верхам «универсалом»: и металлург, и водопроводчик. Успел поработать и в Гипромезе, и в ГИАПе. В Москве, помимо этих, была еще куча всяких проектных организаций помельче, там, вероятно, можно было устроиться гораздо выгоднее и легче. Так думал я, разглядывая кипу газет с объявлениями о работе. Я решил начать с престижных Гипромеза и ГИАПа, где все же бывал в командировках. Почему-то доменный сектор меня не привлекал и, полный решимости, я предстал пред ясны очи начальника сектора водоснабжения. Ведь что-то я в этом деле понимал. Да, это был тот еще спектакль. В обширном кабинете сидел вальяжный человек в добротном сером костюме с… кошечкой на коленях. Да, да с живой кошечкой, которую он ласково поглаживал. Я не представлял, что в советское время в проектном институте могло быть такое барство. Вопросительный поворот в мою сторону: «Как фамилия, имя, отчество? Как девичья фамилия жены?» Допрос принимал явно антисемитский оборот, с которым я в официальных сферах до этого не встречался. Я все понял, и больше никогда моя нога в Гипромез не ступала.

Сравнительно легко я устроился в ГИАПе, правда, потеряв в «весовой категории», превратившись из старшего инженера в просто инженера, но я посчитал, что ради устройства провинциала в солидной столичной фирме надо чем-то жертвовать.

Ну что? Атмосфера привычная. Я сидел на отшибе в старом здании и ждал переселения в новое. Пока работы было мало, я даже выполнил для Беллы, сестры Светланы, курсовой проект редуктора, типичного для технических вузов, который девочкам удавался далеко не всегда. Здесь же работал со мной один еврей-уклонист (помните, первого я встретил в детстве) из нашего отдела Алексей Эль. Еврейские гены так и пёрли из него: густая смоляная шевелюра, смуглая кожа, да и одна фамилия чего стоила – Эль по-еврейски – Бог. Когда я его спросил: «Леша, ты еврей?» «Нет, – ответил он вызывающе, – я – караим!».

Я никогда и ни при каких обстоятельствах не отказывался от своего еврейства. Караимы, являясь обыкновенными евреями (а я считаю еврея не по вере, а по крови – по генам), отрицавшими устную Тору, образовали в 8-м веке особую секту.

В силу обстоятельств, караимы были полностью уравнены в правах с коренным населением России. Но… почему караимы из многих стран с образованием государства Израиль переселились именно туда? Не потому ли, что они все же ощущали себя евреями?

Еврей остается евреем всегда, как бы он себя ни называл. Особенно мне ненавистны метания галутного еврея, который, проклиная свое еврейство, пытается всячески избежать его, скажем, прячась за русской женой или выкидывая некие другие фортели… Но все напрасно: в его анкете стоит решающее слово – ЕВРЕЙ, и этим все сказано. И вот, с детства зная (почему-то инстинктивно, никто мне не говорил), что люди, называющие себя караимами, все же евреи, я был возмущен их вызывающим отрицанием этого. Но люди есть люди, особенно советские евреи.