Текст книги "Гвардия тревоги"

– Тая Коровина! – изумилась Маша. – Что ты тут делаешь?

– Гуляю, – независимо ответила Тая.

– Но… – Маше явно хотелось пробежать дальше, по своим делам, но ситуация как-то определенно требовала ее участия. – Но как… где ты встречаешь Новый год?

– Да не знаю, – Тая безразлично пожала плечами, как будто такая мелочь не имела никакого значения. – А ты?

– Я на конюшне была, Дине помогала, – быстро ответила Маша. – Мы там отметили. А теперь вот бегу к своим, домой. Я вот тут живу, вон в той парадной…

– А разве вы все… – удивилась Тая.

– Мы потом все, кто сможет, договорились к Николаю Павловичу пойти, поздравить, – не стала скрывать Маша. – Ему грустно одному с Полиной…

Тая почувствовала себя в ловушке. Как будто вышла утром из дома и оказалась на краю обрыва. Что делать? Боже, какая же она все-таки дура! Может, ей уединиться теперь по совету Тимки Игнатьева и подумать об этом?

– Раз так, пошли к нам! – решила между тем Маша.

Размышлять накануне Нового года и выпытывать у толстой Таи, что, собственно, у нее случилось, ей не хотелось, но и оставить все так, как есть, она не могла.

– Но как же… – застеснялась Тая.

– У нас все равно много народа. Не бойся, ты никак не помешаешь, – отмела Таины возражения Маша Новицкая.

Первым, кого Тая увидела в квартире, был Вадим. Он смотрел на нее и чуть шевелил широкими плечами, как будто плечами же и улыбался. Она заволновалась и хотела тут же уйти, но вдруг как-то поняла, что сейчас увидит загадочную красавицу с вечерней набережной и из ресторана. Накануне Нового года любые чудеса казались возможными. И правда, красавица вышла в коридор в коротком халатике, шлепках на босу ногу и с чайником в руках. Волосы строго заплетены в короткую, но знакомую косу, и Тая уже обо всем догадалась, когда Маша обернулась от вешалки, взяла Таю за руку и сказала:

– Познакомься, это моя старшая сестра Ася.

– А мы уже знакомы. Правда, Таис?

Маша удивилась и хотела спросить, но красавица Ася одной улыбкой показала, что у них с Таей есть общая тайна, а потом взглянула на Вадима и поднесла палец к губам. Вадим кивнул, а Маша как будто бы обиделась, сказала: «Ну ладно, проходи тогда в комнату», – и убежала.

Тая стояла в коридоре, как тумбочка. А Ася даже в халатике была так же красива, как и в светлом плаще и концертном наряде. «Так не бывает», – подумала Тая и почему-то вспомнила, как мама по утрам перед работой почти целый час «наводит марафет».

– Как ты живешь, Таис? – спросила Ася. – Ты сумела постичь Город, как собиралась?

Тая молча помотала головой, сразу же поняла, что это невежливо, и попробовала объяснить:

– Наверное, нет. Скорее, это он меня… – она поискала, но не нашла глагола. – Да еще и туманы здесь… Этот город как камень у меня на шее! Упал навзничь в болото и смотрит в небо… Я бы домой поехала, в Сибирь, – неожиданно призналась в том, о чем никогда и никому не говорила.

Ася осторожно передала Вадиму чайник и совершенно тем же движением, что и младшая сестра незадолго до того, взяла Таю за руку:

– Пойдем.

Вадим с чайником двинулся за ними.

В заставленной мебелью комнате стояла маленькая пушистая елка, обмотанная гирляндой с лампочками. Лампочки неравномерно мигали, как будто заикались. Таю отчего-то затошнило. Ася выдвинула ящик большого стола, поискала там, достала простую тетрадь в коричневой клеенчатой обложке, перелистала ее и протянула Тае, указывая пальцем:

– Прочти.

Тая прочла: «Петербурга не люблю, рыжий туман ненавижу, не могу справиться с этой осенью, вижу, что в мире тоска, брожу по островам часами и почти наверное знаю, что Бога нет».

Тая вздрогнула и прочла написанное еще раз. Вгляделась. Весь абзац заключен в кавычки, значит это цитата.

– Кто это, Ася? – трудно проталкивая слова, спросила Тая.

– Это в 1913 году писала в своем дневнике девочка Лиза, влюбленная в поэта Александра Блока. Много лет спустя в оккупированном немцами Париже она была известна как монахиня мать Мария. Она помогала всем нуждающимся, многим спасла жизнь, сотрудничала с движением французского Сопротивления и погибла в фашистском лагере в 1943 году.

Все вместе было настолько неожиданным, что как будто сдавило что-то посередине груди. Слезы вскипели на глазах сами собой.

Ася отошла далеко, а Вадим неожиданно оказался рядом, положил тяжелую руку на плечо и спрашивал настойчиво и тревожно:

– Что ты плачешь? Что ты плачешь? Не плачь! Скажи, скажи, что?

Голос Аси:

– Тебе не понять, Вадим, потому что ты – мужчина. Таис понимает. Есть такие чувства, о которых нельзя сказать словами. О них можно только плакать.

И внезапный взгляд Вадима на Асю. Такой, который – девочка знала об этом наверняка – она, Тая, будет помнить всю свою жизнь. Ася права: о многом не скажешь словами. Например, о мучительной, сладкой – почти до обморока – зависти девочки-подростка к чужим чувствам. Вадим, которого Ася (впервые?) назвала мужчиной, смотрел на женщину, которую он любит и будет любить всегда…

За длинным разложенным столом, к которому присоединили еще и маленький кухонный столик, сидело столько народу, что Тая никак не могла всех пересчитать. Сбивалась и начинала сначала. Ася переоделась в простое короткое платье цвета бирюзы, зачесала наверх волосы и повесила на шею нитку жемчуга. Никто на нее не смотрел, кроме Вадима. «Привыкли!» – решила Тая. Маша всех Тае быстренько представила. Но Тая же не Дмитриевский – феноменальной памятью не обладает. Несколько маленьких чирикающих девочек – приятельницы младшей сестры Новицких, Люды. Две аккуратные бабушки – одна родственница, другая – одинокая соседка по квартире. А вот эта молодая женщина с разноцветными волосами-перьями– кто? А пожилой мужчина, который беседует с отцом Маши? А молодой человек с маленьким мальчиком на коленях, сидящий рядом с Вадимом?

Тая бросила свое бесполезное занятие и стала есть. Это ее всегда успокаивало. Блюд на столе было немного, но зато каждого – ешь сколько влезет. И все – вкусное.

– Вот тот салат – Асенька готовила, – с гордостью объявила гостям мама Новицкая. – А вот этот винегрет – Люда с девочками. А Маша еще вчера лимонный торт испекла.

Тая вздохнула. Она любила готовить, особенно сладкие блюда, но фанатичная кулинарка Марина практически не подпускала ее к плите. «Учись, доченька, чтобы в люди выйти! Вот твоя задача! – говорила она. – А сготовить мне и самой не труд…»

«Ну выйду я в люди, – подумала Тая и почему-то представила себя в чистом поле – колосящаяся пшеница и небо от края до края. – И что, скажите, мне там делать?»

– Проводить, проводить Старый год! – шумел отец сестер Новицких, чем-то похожий на большое лиственное дерево. – Кушайте, налегайте, гости дорогие! Последний раз в этом году угощаемся! Не жалейте выпивки и закуски, на кухне еще гусь с яблоками доходит и винегрета полный таз…

«Наш человек!» – подумала Тая, улыбнулась папе Новицкому и налегла на изумительно вкусный печеночный паштет с яйцами и морковью.

Тимка, сгорбившись, сидел в углу на коврике, подняв худые колени выше ушей. Дружок с недоумением на морде вертелся рядом и то нюхал, то лизал его пальцы.

Папаша не просыхал со вчерашнего дня, когда на работе распустили народ на праздники, и сейчас вполне мирно посапывал на тахте, распространяя вокруг себя облако знакомых до боли ароматов.

Во включенном телевизоре со слегка ошалелым видом, в блестках и брызгах, скакали эстрадные звезды, сменяемые красочными призывами есть, пить, стирать, лечиться, мыть голову и сохранять после всего этого кислотно-щелочной баланс – не то во рту, не то в кишках, не то под ободком унитаза.

Борька куда-то исчез еще днем, никого ни о чем не предупредив.

Мать расфасовала по полиэтиленовым пакетикам с новогодней символикой подарки для всей семьи (Тимка уже подглядел, что ему причитались новые кроссовки взамен развалившихся старых) и теперь на кухне резала картошку для праздничного салата оливье, роняя в миску привычные слезы.

«Интересно, знает ли она, что Борьку отчислили из лицея, или еще нет?» – подумал Тимка. Лично он сообщать матери об этом не собирался. Пусть Борька сам вопросы решает. У Тимки своих дел и своих вопросов навалом. Впрочем, если быть точным, текущий вопрос у него всего один.

– Где взять деньги?! – вслух спросил самого себя Тимка, обхватил пальцами лодыжки и глубоко задумался.

Дружок покрутился на коврике и, свернувшись клубком, улегся рядом с хозяином.

Уже выходя из дома вместе с Таей, Маша вдруг спохватилась:

– Послушай, Тая, я ведь совсем забыла: у тебя же подарка нет!

– Как нет? – удивилась Тая. – Есть, конечно, вот он! Спасибо еще раз.

Когда после боя курантов папа Новицкий, нацепивший красный колпак и дурацкую бороду из старой мочалки, принес откуда-то мешок с подарками и стал с шутками и прибаутками раздавать их гостям, Тае захотелось залезть под праздничный стол. Куда как кстати вспомнилась одна из любимых поговорок отца: «Незваный гость хуже татарина!» Мало того, что сама явилась в гости на Новый год без подарков, так еще и хозяев в неловкое положение поставила. Ясно, что мешок с подписанными сюрпризами Новицкие готовили заранее, ориентируясь на список приглашенных. Откуда они могли знать, что им на голову свалится еще и Тая Коровина?..

– Таис Петербургская! – возгласил между тем папа Новицкий и закрутил головой, соображая, кто же из многочисленных гостей его семьи существует под такой звучной кличкой. После некоторых колебаний с места поднялась кругленькая девочка с пунцовыми щеками.

– Получи, Таис, свой подарок и будь счастлива в Новом году! – громко сказал Новицкий.

Тая с недоумением смотрела на аккуратный сверточек, перевязанный фирменным голубым с золотом бантиком. На сверточке красовалась наклеенная этикетка, подписанная каллиграфическим почерком: «Таис Петербургской – наши лучшие пожелания!»

Осторожно оглядываясь по сторонам, Тая не удержалась и тут же, за столом, на коленях развернула подарочную, в серебряных звездах, бумагу.

Внутри находилась маленькая коробочка в ромашках, явный футляр от флакончика духов или иной парфюмерной мелочи. Тае показалось, что она даже чувствует тонкий цветочный аромат. Открыв коробочку, девочка заглянула внутрь, а потом наклонила ее. На ладонь выскользнул крошечный кулончик из темного нефрита в виде древнегреческой амфоры и тоненькая цепочка, которая крепилась к ручкам сосудика.

– Ах! – сказала Тая.

Сидящая рядом Маша с любопытством заглянула ей в ладонь.

– Гляди-ка, как ты ей понравилась… Это когда-то Аськин любимый был, – объяснила она. – Она сама-то уже давно не носит, а я выпрашивала – не отдавала. Хотя вообще-то Аська не жадная совсем…

Тая покраснела и сжала кулончик в кулаке.

– Да я не про тот подарок, – с досадой сказала Маша. – Я про другое. Полина у Николая Павловича – она же как ребенок совсем: радоваться радуется, но первым делом подарка к Новому году ждет. Новый год-то она хорошо понимает… А у тебя ведь нет ничего?

Тая отрицательно помотала головой и поняла, что скорее умрет, чем отдаст несчастной Полине полученный от красавицы Аси кулончик.

– Сейчас, – сказала Маша и убежала по коридору.

Вернулась с красивой фирменной коробкой печенья – в шоколаде и с абрикосовым мармеладом.

– Вот, это Людке Вадим подарил. Она сладкоежка, но давно мой старый альбом с лошадьми хотела, – скороговоркой выпалила Маша. – Я ей не давала, потому что они с Нинкой на них сверху принцесс пририсовывают и Бритни Спирс клеют, но потом все равно бы пришлось, вот я с ней сейчас и поменялась на печенье. Держи, отдашь Полине.

– Ох, Маша, нет! Нельзя же так! – выдохнула окончательно сконфуженная Тая. – Твой альбом! Давай… давай я лучше потом Люде такое же печенье куплю!

– Да ладно! – махнула рукой Маша и улыбнулась. – Что мне теперь! Пускай их принцессы с Бритни скачут – куда же деваться!.. Ну пошли скорее, и так опаздываем уже!

Маша подхватила явно тяжелую клетчатую сумку.

– Давай помогу! – предложила Тая.

– Давай, – согласилась Маша.

Девочки взяли сумку за ручки с двух сторон и согласно понесли вниз по лестнице.

– Мария, не забудь, передай там учителю поздравления от всей нашей семьи! – крикнул вслед уходящим папа Новицкий.

– Обязательно передам! – кивнула Маша.

На улице падал легкий, сухой снежок, как будто где-то высоко в небе распотрошили большую подушку. Куда-то стайками, словно яркие снегири, бежали веселые, хохочущие люди. На всех газонах с оглушительным треском рвались петарды и фейерверки. Над Овсянниковским садом стояло разноцветное зарево. При каждом близком взрыве Тая останавливалась, приседала, зажмуривала глаза и закрывала ухо – свободной рукой. Маша от взрывов даже не вздрагивала. «Как старая боевая лошадь!» – почему-то подумала Тая.

Когда на Исполкомовской улице проходили мимо большого дома, празднично сияющего огнями елок и телевизоров, Маша вдруг остановилась.

– Слушай, а ведь здесь Дима Дмитриевский живет, – сказала она. – Мы сюда к нему приходили. Ты квартиру помнишь?

– Конечно, помню, – ответила Тая. – Я у него дома сто раз была. А что?

– Может, давай, раз уж ты здесь, и его заодно позовем, а? – предложила Маша. – Он с Николаем Павловичем о математике поговорит…

– Не знаю как-то, – нерешительно сказала Тая. Ей и хотелось увидеть Диму, и в то же время форма Машиного предложения царапнула, не понравилась. – Может, у них гости?

– Ну гости, так гости, – пожала плечами Маша. – Поздравим с Новым годом, извинимся и уйдем. Пошли! Вон тот ведь подъезд, да?

Она решительно потащила свой край сумки к парадной, и Тае ничего не оставалось, как последовать за ней.

Звонок прозвучал, когда Дмитриевские чинно смотрели телевизор и обсуждали достоинства и недостатки новогодней эстрадной программы. Фаина залаяла и выбежала в коридор. Дима вышел за ней.

– Наверное, кто-нибудь ошибся адресом, – сказал ему вслед Михаил Дмитриевич. – Или мальчишки балуются.

Диме было все равно. Он наелся и хотел спать. Сидеть ночью за столом и смотреть по телевизору песни и пляски казалось ему по меньшей мере странным занятием. Но не хотелось обижать Александру Сергеевну – и он сидел.

Зевая во весь рот, Дима открыл дверь. Фаина крутилась под ногами.

Маша, откинув капюшон, стояла перед ним в облаке белого меха. В ее волосах еще не растаяли снежинки и, словно корона, блестела елочная мишура. Глаза, опушенные длинными мокрыми ресницами, сияли как звезды.

Дима вспомнил, что, согласно Машиному мнению, у звезд есть запах. Сейчас он подумал о том, что тогда у звезд, наверное, есть и вкус. Желание, которое пришло вслед за этой мыслью, было таким диким и абсурдным, что Дима даже присел от ужаса и зажмурился, словно желая спрятаться от неумолимой реальности.

– Что, испугался? – засмеялась Маша Новицкая. – Не бойся, ничего страшного не будет. Мы с Таей просто хотели тебя с нами к Николаю Павловичу позвать. Пойдешь?

– Я… это…

– Дима, поздравляю тебя с Новым годом!

С большим трудом Дима сосредоточился и только тогда заметил Таю Коровину, которая тоже стояла на площадке, придерживая за ручку клеенчатую сумку.

– Спасибо. И вас, девочки, я тоже поздравляю. Я…

– Что тут у вас происходит? – послышался сзади голос Александры Сергеевны. – Дима, что ты стоишь столбом, как жена Лота? Почему не приглашаешь гостей в дом? Мне стыдно за тебя! Здравствуй, Таечка! Здравствуй… Мария?

– Здравствуйте, Александра Сергеевна! С Новым годом вас! – хором сказали девочки, а Тая, по-прежнему держась за ручку сумки, присела в каком-то подобии книксена.

Выяснив ситуацию, Александра Сергеевна решила все за три минуты.

– Разумеется, надо идти! – безапелляционным тоном сказала она. – Поздравить учителя, который отдает вам все силы своей души, – это святое. Дима пойдет. Но дети – одни на улице в новогоднюю ночь – это непорядок. Много пьяных и прочее. Поэтому ты, Михаил, их проводишь. Убедишься, что дети благополучно добрались, засвидетельствуешь свое почтение учителю (это нелишне!) и вернешься назад… Таисия, что в этой сумке, за которую ты так цепляешься?

Тая беспомощно оглянулась на Машу. Александра Сергеевна возвышалась над ней, как памятник Екатерине II в одноименном садике. Маша весело улыбнулась: «Я сама толком не знаю. Думаю, что винегрет в банках, паштет, мой лимонный пирог… и еще что-нибудь!»

– Разумно! – одобрила Александра Сергеевна. – Очень разумно. Там, у учителя, насколько я понимаю, соберется много прожорливых молодых организмов… Девочки, подождите минутку. Михаил, пойдем со мной, ты поможешь мне упаковать провизию. Дима, иди одевайся. Я думаю, что твой наличный костюм можно освежить платком или галстуком-бабочкой в горошек…

– Уволь, бабушка! – решительно сказал Дима и пропал в недрах квартиры.

Маша спокойно присела на корточки под вешалкой. Тае показалось, что в ее тонких пальцах прекрасно смотрелась бы папироса.

«Злая! Человек тебя, можно сказать, на улице подобрал, а ты…» – обругала Тая саму себя и стала мучиться угрызениями совести. Целая ночь неловкостей! Вот, пожалуйста, – последняя. Все приносят к Николаю Павловичу еду, и это правильно. Не готовить же хромому учителю на всех! Но ведь у Таи-то дома тоже всего навалом! И Марина наверняка стряпает куда лучше всей семьи Новицких и домработницы Дмитриевских. Так, может быть, зайти? Но… Тая живо представила себе недоуменные лица Марины и ее гостьи. «Таечка? Дать тебе еды? Конечно, конечно, дам… Но… куда вы идете? К Николаю Павловичу?! А раньше-то вы где были? У Маши? Но почему ты меня не предупредила?!!»

Нет, уж пусть лучше будет как будет!

– Откуда у вас взялось это чудо? – спросил Михаил Дмитриевич, указывая на настоящий, выложенный белыми и голубыми изразцами камин, в котором весело плясал огонь.

– О, это очень просто, – ответил Николай Павлович. – Камин был здесь всегда, со времен постройки дома, но, естественно, много лет находился в нерабочем состоянии. Лет пять назад коммунальную квартиру на третьем этаже купил и расселил новый русский. Ему захотелось иметь работающий камин, и он заказал очистку много лет не прочищавшихся труб. Соседи говорят, долго искал специалиста – трубочисты, понимаете ли, перевелись. Но в конце концов своего добился. Я, как вы, наверное, заметили, живу на пятом этаже и с тех пор имею возможность при желании совершенно бесплатно пользоваться этой роскошью. Новый год – прекрасный повод, вы не находите? Тем более что уже наколотые дрова мои ученики принесли с собой…

Из просторной комнаты с высокими потолками и арочным трехстворчатым окном была вынесена фактически вся мебель. Или ее здесь и не было? На натянутых наискосок и поперек комнаты веревках висели пахучие еловые лапы с розово-золотыми шишками, приглушенно сверкающие гирлянды и разноцветная мишура. У стен на полу лежали большие и маленькие подушки и два полосатых матраца. Все вокруг было увито серпантином, а весь пол усыпан толстым слоем конфетти. Елка стояла в углу, на ее ветках горели свечи, висели мандарины, поздравительные открытки и шоколадные конфеты. Внизу на взбитых клочьях ваты стоял румяный дед-мороз из папье-маше, одетый в красную бумажную шубу. Одна из створок окна была открыта настежь, и в нее виден был задумчиво пролетающий мимо окна снег. Пляшущий в камине огонь прогонял ночную прохладу.

Вика Стогова и Лина Колногуз разносили для желающих мороженое с тертым шоколадом и мелко нарезанными яблоками, выложенное в разномастные чашки. Антон Каратаев, по-турецки сидя на матрасе, ел Машин винегрет. Дочь Николая Павловича Полина рассматривала свои подарки на другом матрасе вместе со Светой Громовой и одновременно жевала лимонный пирог.

Музыка звучала, как бархат и барабан. Какие-то с трудом узнаваемые люди из восьмого «А» танцевали посреди комнаты, вскидывая руки и отбрасывая тени, причудливо изгибающиеся и мелькающие на стенах, как эльфы на своем загадочном лесном празднике.

Тая, претерпев все трудности, достигла своей цели, согрелась и блаженствовала, медленно поглощая с тарелки фаршированные грибами яйца. Само существование в мире было для нее в этот момент чувственно приятным. Неодиночество обволакивало, как легкое, теплое и пушистое одеяло. «Если они… если они всегда себя так чувствуют, – медленно думала Тая. – Тогда я тоже… я тоже хочу… научиться игрушки шить – разве сложно? В люк я, правда, не пролезу… Но ведь можно было бы что-нибудь другое, к примеру, благотворительные пироги печь. Мама бы меня научила… Тоже кому-нибудь наверняка пригодится… И пускай был бы значок… как Тимка сказал бы – Чип и Дейл всегда на проводе… пускай…»

– Рискуя показаться бестактным, все же осмелюсь потешить свое любопытство и спросить: вы уже приняли какое-нибудь решение, уважаемый Михаил Дмитриевич?.. Я имею в виду последствия блестяще выигранной Димой олимпиады, – уточнил Николай Павлович.

– Еще нет, еще, к сожалению, нет, – ответил Михаил Дмитриевич.

– Но ваши планы…

– Все складывается странно. Если бы все зависело от меня, я бы уехал работать в Штаты и увез туда Диму. Но моя мама за короткий срок сильно привязалась к внуку и решительно противится нашему отъезду. А поскольку она человек пожилой и не очень здоровый… Кроме того, вдруг выяснилось, что против нашего отъезда из страны возражает моя бывшая жена, которая живет в Москве, но, тем не менее, является Диминой матерью. Возможно, она делает это назло мне…

– А что думает по поводу всего этого сам Дима?

– Сам Дима тоже занял довольно странную позицию. С одной стороны, он говорит, что ничего не имеет против того, чтобы продолжать учиться в вашей школе…

– Разумеется, мне, как учителю математики, лестно иметь такого талантливого ученика, но надо признать, что это просто нерационально. У нас в школе даже нет специализированного математического класса…

– А с другой стороны, вчера нам домой позвонили из консульства Германии и пригласили к телефону лично Диму. Мама слышала разговор. Похоже на то, что еще в Москве он вел какие-то переговоры с представителем немецкой фирмы фактически за моей спиной… Дело в том, что, в отличие от меня самого, Дима говорит по-немецки…

– Дима знает немецкий язык? – удивился Николай Павлович. – Вот уж никогда бы не подумал…

– Он занимался с преподавателем с раннего детства. Его бабушка настояла на этом, а Дима, в отличие от меня и Диминого младшего брата, не противился. Дело в том, что моя мать сама свободно читает и пишет на немецком и почему-то уверена, что именно немецкий, а вовсе не английский, – язык образованных и культурных людей. Английский кажется ей слишком профанированным…

– Что ж, в этом мнении вашей матушки что-то есть… Но Дима… немецкий язык… Признаюсь вам честно, я почти полгода наблюдал его на своих уроках и все-таки был крайне удивлен его победой на олимпиаде. А вы – ожидали?

– Вообще-то да, – кивнул Михаил Дмитриевич. – Я преподаватель и отец в одном лице. Заваривая всю эту кашу, я серьезно рассматривал именно этот вариант… А что касается того, что вы, Николай Павлович, не предполагали в моем сыне ничего особенного, – это неудивительно. Он ведь и в прошлой, математической, школе отнюдь в звездах не ходил. Дима в принципе не демонстративен…

– А вот и не скажите! – улыбнулся Николай Павлович. – Едва появившись в классе, ваш Дима достаточно демонстративно оказывал покровительство Тае Коровиной, вон той толстенькой девочке, которая приехала откуда-то из Сибири и испытывала определенные трудности при адаптации в нашем непростом коллективе…

– Да, я знаком с Таей. Она не раз бывала у нас дома и трогательно подружилась с моей матерью. Но, может быть, Дима в нее просто… э-э-э…

– Ах, бросьте! – махнул рукой Николай Павлович. – Это было благородное покровительство в чистом виде. Достоинства таких девочек, как Тая Коровина, начинают ценить гораздо позже. Иногда, к сожалению, даже слишком поздно… В Димином же возрасте влюбляются совершенно в других. Вот, к примеру, в таких, как наша Маша… Или Света…

– Возможно. Возможно, вы правы, – с улыбкой качнул головой Михаил Дмитриевич. – Только сейчас я вспомнил, что, когда я учился в школе (это было здесь, в Ленинграде, на Петроградской стороне), в меня самого была влюблена девочка, очень похожая на Таю. Она специально дома с вечера пекла пирожки с капустой и с вареньем, а потом приносила их в сумке и угощала меня. А я отказывался и тем доводил ее до слез… Хотя теперь я понимаю, что пирожки были просто отчаянно вкусные…

– И что же – вы могли оценить тогда ее любовь и преданность?

– Конечно, нет! Я был таким классическим очкариком-заучкой (операцию на глазах в клинике Федорова я сделал, уже когда вырос), тощим и слабым, и откровенная влюбленность в меня этой толстой девочки почему-то только еще ниже роняла меня в собственных глазах. И мне действительно нравились тогда совсем другие девочки. Яркие, звонкие… Интересно, что с ней теперь стало? Кажется, ее звали Олей… или Ларисой?

– Что ж, наведите справки о ее судьбе, – с улыбкой посоветовал Николай Павлович. – Думаю, это несложно. Кто знает… Ведь, насколько я сумел понять, ваша погоня за звонкой жар-птицей уже в прошлом?

– Да уж… – вздохнул Михаил Дмитриевич. – Дети возвращают нас в наше прошлое вернее всего… Как-то я сказал Диме, что ваши ребята похожи на прогрессоров из романов братьев Стругацких…

– Из творчества Стругацких, скорее, уместно было бы вспомнить «Гадких лебедей»…

– Мне не слишком нравилась эта вещь, она какая-то надуманная, но не в этом дело… Теперь, сейчас, Димины одноклассники кажутся мне больше похожими на эльфов…

– И это тоже правильно, – подтвердил Николай Павлович.

– Ваша дочь с ними… искренне сочувствую… но нет ли для нее лечения? Где-нибудь?

– К сожалению, нет. Органическое поражение головного мозга… Впрочем, сейчас Полина совершенно не страдает. Со мной и моими учениками она чувствует себя вполне комфортно. Интеллектуальную недостаточность отчасти компенсирует развитие эмоциональности. Она много рисует, танцует, поет, у нее легкий характер… Пока я жив и работаю в школе… А кто может сказать наверняка, что знает, как будет дальше?

– Никто не знает! – энергически качнул головой Михаил Дмитриевич. – Совершенно никто! Тут вы абсолютно правы, коллега!

Математики посмотрели друг на друга с печальной симпатией. Потом Михаил Дмитриевич перевел взгляд в комнату. Языки пламени переплетались в камине, и скрещивались тени на стенах и потолке. Разноцветным мерцающим взглядом многоглазо и необидно смотрел на него восьмой «А» класс.

За окном падал медленный снег. Ему навстречу взлетали фейерверки.

Где-то в Городе женщина по имени Оля или Лариса резала пирог с капустой…