Текст книги "Парень с англельскими крыльями"

Глава 9
Тени наступают

Вечером, когда Таня встретилась с Мишей, ей показалось, что он выглядит усталым и немного нервничает. Впрочем, расспрашивать его она не стала: мало ли у человека проблем. Захочет – сам расскажет.

– Знаешь, у меня есть предложение, – сказал вдруг Миша. – А поехали на ВДНХ? Там самое высокое в Москве колесо обозрения и еще всякие интересные аттракционы есть. Ты же любишь высоту. – Он даже не спрашивал, он утверждал.

– Здорово, а ты что, стал миллионером? Наследство получил? – поинтересовалась Таня.

– Почти! – загадочно улыбнулся он. – Представляешь, Рокфеллер оказался моим потерянным в детстве дедушкой!.. Ладно, шучу! Я тут недавно кое-какой перевод делал. Первая почти что официальная работа. Ну и заработал просто неприличную кучу денег. Теперь перед нами встает сама сложная в мире задача: потратить их до копейки!

– Зачем же до копейки? – удивилась Таня.

Вот ее мама всегда приучала к экономии. Вернее, пыталась приучить.

– А разве нет приметы, что потратить первый гонорар нужно подчистую? Нет? Ну тогда будет! Поехали, а то задача нам предстоит сложная, а времени, – он перевел взгляд на часы, – уже достаточно!

– Поехали! – легко согласилась девочка.

Когда они с Мишей уже шли по ВДНХ в сторону колеса обозрения, Таня чувствовала себя почти что на вершине блаженства. Наконец у нее появился настоящий парень! Такой, о каком она всегда мечтала. Сильный, умный, храбрый, щедрый и еще, конечно, очень красивый. Вон как на него девчонки смотрят!

А девчонки и вправду смотрели. Вон та, веснушчатая блондинка в красном платье и на каблуках даже оглянулась, а потом смерила Таню оценивающим взглядом и скривила гримаску: мол «фи», а девочка-то у красавчика так себе – ничего особенного.

Таня, заметив этот взгляд, скорчила рожу в ответ и даже показала незнакомке язык. Блондиночка передернула плечиками и, отвернувшись, зацокала дальше. Ну, подумаешь – фифа на каблуках!

И Таня тут же забыла о ней. Играла музыка, вокруг сновали прохожие, и видно было, что у всех сегодня особое, летнее настроение.

Они купили по кулечку миндаля, Таня – с солью, а Миша – с сахаром, и билеты в открытую кабинку колеса обозрения.

Затем выстояли небольшую очередь на посадку, и вот уже заскрипела, опускаясь, металлическая планка, и колесо продолжило свое вращение, плавно поднимая их все выше и выше над землей. Таня болтала ногами и озиралась. Как здорово! Высота снова, как и тогда, в недостроенном доме, ее пьянила. Только тонкая металлическая планка была между ней и пропастью. Адреналин хлынул в кровь, и девочка радостно засмеялась.

Она повернула голову к Мише, ища в его глазах отражение своего сумасшедшего восторга и… будто налетела на невидимое стекло. Его глаза оказались холодными и спокойными, будто он сидел на скамеечке в парке у своего дома.

– Тебе не нравится? – спросила она, с трудом веря, что зрелище, расстилавшееся где-то внизу, у них под ногами, может оставить кого-то равнодушным.

– Да нет, нормально, – отозвался Миша, – извини, я задумался.

И почему-то настроение ее сразу пошло на убыль. Потом они долго гуляли по парку, катались на аттракционах, сидели в кафе, где какая-то девица хриплым голосом пела что-то по-английски, а Миша переводил, потешно пародируя ее акцент.

В общем, вечер пролетел так быстро, как растворяется в синем небе слабый дымок от одинокого костра.

Когда уже стемнело, Миша проводил Таню до дома, и они стояли под деревьями (там, где их точно не видно с Таниного балкона) и целовались.

Все было совершенно волшебно. Возвращаясь домой, Таня думала, что, пожалуй, никогда еще не была так счастлива. Если бы еще наладилось с отцом… ну или хотя бы у них появилась возможность видеться почаще, она бы согласилась, что попала в сказку.

Впрочем, сказок не бывает, и Таня понимала это не хуже других. Жизнь такова, что за все приходится платить, и только малышам все до поры дается даром. Вернее, даже не даром, а как бы в кредит. За успехи в школе платишь своим временем и свободой, за вольную жизнь приходится терпеть мамины попреки и присутствие в доме Геннадия Сергеевича. Ну и так далее.

С этой мыслью Таня вошла в квартиру. Свет в комнатах был уже выключен. На кухне обнаружилась оставленная для нее еда и короткая записка, напоминающая, что поздно ложиться спать – значит вредить собственному здоровью.

Записку Таня порвала и выбросила, а вот от еды не отказалась, уничтожив ее подчистую, и, довольная прекрасным днем, отправилась к себе в комнату.

Каждый раз, приближаясь к своей новой кукле, девочка невольно задерживала дыхание. Вот и сейчас она, замирая, подошла к ней, осторожно взяла ее, мягко прикоснулась к волосам, провела мизинцем по белоснежным перьям ангельских крыльев. Кукла казалась ей живой. Она смотрела на Таню будто из ангельского поднебесья, откуда-то издалека. Когда-то девочку ужасно поразил рассказ о том, что звезды столь далеки от земли, что свет угасшей звезды на земле продолжают видеть еще долгое время. Звезды уже нет – она прогорела, но никто даже не замечает этого.

А когда Таня заснула, ей снился бал. Мерцали огни (или все это были погасшие звезды?), звучала чудесная музыка, льющаяся, казалось, сразу со всех сторон, звенел веселый смех, шуршали оборками пышные платья и кружились в вальсе пары. Однако среди всего этого великолепия не оказалось ни единого человеческого лица – только уродливые маски с длинными носами или, наоборот, совершенно гладкие, пугающе безжизненные…

Таня знала, что где-то среди танцующих – отец и Михаил, но никак не могла найти их. Белокрылый ангел – ах нет, это, конечно, король гоблинов Джарет, так любящий оборачиваться совой, – шел прямо к ней.

Таня судорожно пыталась вспомнить, что она должна сказать ему, но знакомые слова исчезли из памяти, будто их и не было. А кто-то уже хватал ее за руки и тащил прочь.

Маски, маски кружились и обступали ее со всех сторон. Она бежала, расталкивая их, и наконец вновь увидела в толпе спину, украшенную парой белых крыльев.

– Ты кто? – закричала незнакомцу девочка, но тот не ответил, а лишь с таинственным видом приложил затянутый в белую перчатку палец к нарисованным неподвижным губам.

Гости зашушукались и отхлынули прочь, оставляя их наедине.

И тогда Таня сорвала с ангела маску. Но что это?! Под ней вместо лица вновь оказывалась глухая и гладкая маска… Чужая, пугающая… И так до бесконечности.

Семь масок снял с тебя,

лица не обнаружив…

И затерялось сердце среди кружев…

Она проснулась с тревожно бьющимся сердцем. Какой странный сон! При чем здесь Миша и Джарет?! Наверное, все от того, что на душе у нее неспокойно.

Таня уткнулась носом в мягкую спинку дивана, но стоило ей закрыть глаза, как вокруг вновь оживали образы странного бала.

И только промучившись с полчаса, она наконец смогла снова заснуть.

* * *

На следующий день у Миши опять были намечены важные дела, и Таня вместе с Леной поехали купаться в Серебряный Бор.

Лена совершенно измучила подругу рассказами, какой же замечательный Димон.

– Он такой… такой особенный! – с восторгом говорила Лена. – И знаешь, мы с ним так хорошо друг друга понимаем…

Таня, конечно, радовалась за подругу, наконец обретшую личное счастье, но, если совсем уж честно, слушала ее вполуха. Гораздо приятней было подставлять спину солнцу, лежать, уткнувшись головой в сложенные руки, и, ни о чем не думая, смотреть, как ползет по травинке крохотная букашка.

– Эй, девчонки! – вдруг окликнул их кто-то. – В волейбол хотите?

Таня приподняла голову. Трое загорелых парней и не менее смуглая черноволосая девушка в ярком желто-оранжевом купальнике стояли у сетки и махали им рукой.

– Пойдем? – спросила Таня. Ей вдруг очень захотелось и вправду поиграть в волейбол.

– Пойдем! – не раздумывая, согласилась Лена.

Они с удовольствием присоединились к играющей компании.

И было солнце в глаза, и веселые шутки, и большая пластиковая бутылка теплого от жары «Пепси», одна на всех, и холодные брызги, и снова смех и солнце.

– Вы классные девчонки, – сказал один из парней по имени Макс, провожая их до автобуса. – Может, как-нибудь встретимся еще? Или пойдемте ко мне. Я в группе играю. На бас-гитаре. Знаете, та-да-да-да, – изобразил он пальцами лихой наигрыш.

– Может, и встретимся. – Таня, слегка наклонив голову к плечу, рассматривала своих случайных знакомых. Разумеется, ни один из них не мог сравниться с Мишей. – Но только случайно. Не сердитесь, ребята, сегодня было здорово, на том и остановимся.

Парни явно поскучнели.

– Ага, у нас компания ревнивая, – добавила Лена. – О, – посмотрела она на телефон, – уже с собаками ищут. Сорри, мальчики, как-нибудь в другой раз!

И они, смеясь, вскочили в подъехавший автобус.

Добралась Таня до дома уже вечером.

И у входа в подъезд ее снова ждал сюрприз. Аккуратный четырехугольничек был на этот раз приклеен скотчем к табло домофона. Надпись на нем по-прежнему гласила: «Тане», а внутри снова была статья. Совершенно непонятная и бессмысленная, на Танин взгляд. Всего-то короткая заметочка, сообщающая о том, что некий Д. Петровский был найден на улице жестоко избитым и что он в тяжелом состоянии доставлен в больницу.

Ну какое ей дело до некоего Д. Петровского?.. Хотя… постойте, Тане уже попадалось это имя… И причем совсем недавно. Заметки! Ну, конечно! Она вскочила и принялась судорожно искать, куда же делся злополучный конверт. Неужели она его выбросила? Нет, конверт обнаружился под диваном. Он преспокойненько, точно притаившаяся змея, пролежал там все это время, ожидая своей очереди. Вынув оттуда распечатки, Таня еще раз, уже внимательней, перечитала ту, которая сообщала о махинациях в петушиных боях, информация поступила, как указывалось, от человека, непосредственно вовлеченного в данный бизнес, – некоего Дениса Петровского. Но тот ли это Д. Петровский, который упомянут в сегодняшней записке, а главное, зачем все это подкинули ей, оставалось загадкой.

Она бы позвонила отцу – вдруг он знает ответ, однако позавчера Ник был явно недоволен ее звонком и так и не перезвонил. Наверное, занят. Она не должна ему докучать, если, конечно, не хочет потерять его расположение. А уж этого Таня не хотела ни в коем случае!

Девочка пересела за компьютер, включила интернет и прочитала всю попавшуюся ей на глаза информацию, всплывшую по запросу «петушиные бои». И опять-таки ничего не поняла. Разве что кроме того, что это не очень приятное зрелище для неподготовленного зрителя, и люди делают на этом, видимо, неплохие деньги, если чаще всего минимальная ставка – 100 долларов. Ага, вот и отец пишет, что верхний предел не ограничен ничем, кроме воображения.

Выходит, это какой-то разветвленный азартный бизнес. И вовсе не удивительно, что опасный.

Или… Что неизвестный корреспондент хочет сказать? Интервью в газете отца появилось, видимо, позавчера. Заметка об избиении – сегодня?.. Или вчера?.. Неужели ей намекают на то, что в несчастье, постигшем неведомого Д. Петровского, виновен ее отец! Какая чушь! Сразу видно, что они совершенно не знают его!

Тем не менее Тане опять стало не по себе. Она воткнула в уши наушники, врубила погромче музыку и, забившись в угол дивана, долго сидела, бездумно покачивая головой в такт сменяющимся бодрым песням. Так она и заснула – прямо с наушниками на голове.

Глава 10
Снег среди жаркого лета

– Таня! Проснись! – трясла ее за плечи мама. – Ну давай, просыпайся же!

– Что? В школу? – сонно пробормотала девочка, с трудом разлепляя глаза. Голова была тяжелой, и мысли, будто огромные чугунные шары, медленно ворочались и перекатывались в ней. – Но сейчас же лето?

– Тебе звонит какая-то женщина. Подойдешь?

– Ага, – выдавила из себя Таня. – Неси трубку.

Мама вышла из комнаты и тут же вернулась с трубкой в руке, протянула ее дочери и встала, явно намереваясь слушать разговор.

Вот эту ее привычку Таня просто терпеть не могла.

– Мама, – холодно произнесла она, – как ты думаешь, Геннадию Сергеевичу понравится моя пижама с клубничками? – И, видя в глазах матери непонимание, добавила: – Если ты не выйдешь из моей комнаты, это придется сделать мне.

Мама обиженно раздула ноздри и, ничего не ответив, вышла.

– Да? – спросила Таня в телефон.

– Танечка… – послышался напряженный женский голос, в котором девочка с трудом узнала голос Марины. – Танечка!.. Я очень больна. Меня кладут на операцию. Танечка, они сказали, что нельзя дольше медлить!

Марина разрыдалась.

Вот что-что, а утешать Таня никогда не умела, оставаясь беззащитной перед лавиной чужих слез.

– Марина, а… что с тобой? Все же будет нормально? – только и спросила она.

– Не будет!.. Не знаю! Это опухоль. Возможно, злокачественная! Ты понимаешь, что это может быть смертельно?

Слово «смерть» казалось Тане чужим. Нет, погодите, у Ани, ее одноклассницы, где-то с полгода назад умерла мама. Аня ходила с бледным, перевернутым лицом, и учителя, жалея ее, завышали ей отметки и говорили ребятам, чтобы те старались как-то поддержать и развеселить девочку.

Тане, никогда не дружившей с тихоней Анечкой, классической серой мышкой, как она себе их представляла, идея пойти утешать одноклассницу представлялась бредовой. Что подумает та, если Таня, с которой они и двадцати слов, наверное, не по делу не сказали, вдруг примется докучать ей, развлекая и принуждая к общению. Нет, это Таточкина епархия, и посягать на нее Таня не собиралась.

– Марин, хочешь, я к тебе приеду? – робко спросила она.

– Н-нет. – Женщина громко всхлипнула и замолкла. – Меня в понедельник в больницу кладут, послезавтра, – произнесла она после долгой паузы. – Два дня осталось. То есть уже почти полтора. Я вещи соберу. Я буду рада, если ты навестишь меня там… Ты скажешь Нику?

– Конечно, скажу! Он обязательно приедет. И хватит говорить про смерть! Ты ж не гот! Знаешь, это только готы про смерть говорят. Выпендриваются, значит. – Таня болтала всякую чушь – лишь бы не остановиться, лишь бы не слышать этот надрывный, полный безнадежности и боли голос.

И, повесив трубку, она долго сидела, приходя в себя. Потом поднялась, натянула старые джинсы и футболку, машинально сунула в карман мобильник и вышла из комнаты.

На кухне сидели мама и Геннадий Сергеевич.

– Подойди сюда, – позвала Таню мама.

Девочка неохотно подошла.

– Таня, скажи мне честно, во что ты ввязалась?! – спросила мама таким трагическим голосом, что Тане даже стало не по себе. – Ты целыми днями где-то пропадаешь. Приходишь среди ночи. А тут еще эти звонки. Скажи, ты ведь не употребляешь… наркотики?

Таня смотрела на нее широко раскрытыми глазами. Ну надо же: ее мама может такое предположить! Да как она смеет?! Какое имеет право?!

Геннадий Сергеевич чинно намазывал на хлеб мягкое масло и не поднимал головы, будто разговор его совершенно не касался.

Так, понятно, кто подначивает маму! Понятно, кто внушает ей такие дикие мысли!

– А если бы и употребляла, какое вам до этого дело?! – вскрикнула Таня, яростно сжимая кулаки – так, что ногти больно впились в ладони. – Вам на меня наплевать! Вам на всех наплевать! Вы живете в своем ограниченном глупом мирке! Вам ничего не нужно, лишь бы вас не трогали!

– Что с тобой? Что-то случилось? – Мама привстала со стула и с беспокойством посмотрела на Таню.

– Нет, ничего не случилось, трам-пам-пам! У Марины – опухоль, и ее кладут на операцию! А вам это безразлично! Вам безразлично, что она умрет! А вы пеките свои дурацкие пирожки и жрите их дальше! Все! С меня хватит!

И Таня, развернувшись, бросилась в коридор, где схватила кроссовки и выскочила из квартиры.

– Вернись! – крикнула ей вслед мама.

Но девочка, конечно, и не думала возвращаться. На лестнице она переобулась и вышла во двор. Немного успокоившись, она набрала отцовский номер.

– Папа! – Таня почти кричала в трубку. – Папа! Ты сможешь со мной сейчас поговорить?

– Что-нибудь случилось? – Его голос звучал устало.

– Случилось! Марину кладут в больницу! Ей предстоит очень серьезная операция!

– Боже мой, какую еще Марину?! – Таня потрясенно молчала. – Таня, при чем здесь Марина? Что ты к ней привязалась? Да у меня таких Марин, честное слово, не меньше десятка! Вот если бы с тобой, не дай бог, что-нибудь случилось… Но у тебя же все нормально, – он даже не спрашивал, он утверждал, – и со здоровьем порядок, и со школой.

– Папа, какая школа?! Сейчас же лето!

– Ну, неважно. Понимаешь, Танюшка, у меня свои проблемы… Погоди… Ты же говорила, что кто-то прислал тебе письмо со статьей про этого… Петровского, – отец будто выплюнул это имя сквозь сжатые зубы.

– Уже два письма. Во втором была заметка, что Петровского избили, и он…

– Знаю, черт бы его побрал! Знаю! А вот ты не знаешь, кто бы мог тебе эти статейки подбросить?

– Нет. А что случилось?

– Что-что?! Какой-то мерзавец решил побороться на моем примере за справедливость. Типа, это моя статья виновата, что этого… Петровского, – похоже, это имя вызывало у отца зубную боль, – отколошматили. Будто я выбирал для него… сферу деятельности. Сам ввязался в опасный бизнес! Сам! Я тут точно ни при чем!

– Я поняла, – сухо ответила Таня. – И что же?

– Как что? Какой-то идиот достает меня письмами, в которых угрожает изобличить меня перед всеми как злодея. А еще мне звонил следователь, вызвал для беседы по делу Петровского. Так и вижу, что за этим скрывается. Правдолюбец, блин, какой-то! И откуда он взялся на мою голову?!

– Понятия не имею. Но, папа, все-таки как же быть с Мариной? – снова решилась спросить Таня. – Она очень тебя любит, и ее обрадует, если ты хотя бы ее навестишь.

– Таня! Ты что, не слышала, сколько у меня проблем? Ты и вправду думаешь, что мне больше нечем заняться?!

– Значит, тебе на всех наплевать? И на Марину, и на маму, и даже на меня?!.

– Не истери! – рявкнул в трубку отец, – у меня и так нервы на пределе. Вот где мамин характер вылезает! В общем, перезвонишь, когда успокоишься. Все, отключаюсь.

В телефоне стало тихо. Все напрасно. Все в ее жизни было напрасно…

* * *

Таня сидела на качелях на детской площадке, мрачно слушая противный скрип ржавых креплений. На душе было муторно. В это солнечное лето на ее жизнь опустилась глубокая ночная тень.

Скрипели качели. В песочнице возились дети, и оттуда то и дело доносился веселый смех.

А Таня сидела и смотрела себе под ноги.

Над головой было голубое-голубое небо. Кто-то (Таня не помнила, кто именно) говорил что-то про небо над головой и нравственный закон в сердцах людей. Похоже, существует только первое. Остальное – миф, приятное заблуждение, сказка, которой взрослые пытаются обмануть неразумных детей.

Прошло какое-то время. Кто-то ей что-то говорил, но она не слышала.

– Эй, девочка, ты вообще в себе? Ты больна? – Чужая рука опустилась ей на лоб. – Температуры, вроде, нет. Ты что, наркотой балуешься? Смотри, совсем крышу сорвало, – потряс ее за плечо какой-то усатый мужик.

Это просто мода какая-то – считать, что она употребляет наркотики. А если у человека горе? Если у него на душе будто кошки нагадили?!

Таня задумчиво встала, отряхнулась и, не обращая внимания на шарахнувшегося от нее мужчины, пошла к своему подъезду. Все равно больше идти некуда. Сунув руку в карман, она вытащила пачку жвачки, в которой осталась последняя подушечка, и бездумно забросила ее в рот.

Девочка почти не чувствовала вкус ментола, просто монотонно жевала, сжимая и разжимая челюсти, и думала, что жизнь ее вдруг стала похожа на эту жвачку. Липкую, лишенную всякого вкуса. Неужели это и есть взросление?

Мать и отчим по-прежнему сидели на кухне и что-то оживленно обсуждали. При появлении Тани они вдруг замолчали.

Геннадий Сергеевич встал, на минуту сжал пальцы Таниной мамы и молча удалился в комнату.

– Таня, извини меня, – окликнула девочку мама. – Я вовсе не хотела сказать… Пойми, я… то есть мы очень беспокоимся за тебя… Зайди ко мне на минутку.

Таня нехотя сбросила кеды и подошла.

Мама серьезно посмотрела на Таню и указала на стул напротив себя.

– Как я понимаю, эта Марина много значит для тебя? – неожиданно спросила она.

– Да. – Таня кивнула. – Она научила меня делать кукол…

– Ну что же. Опухоль – заболевание серьезное. У Геннадия Сергеевича мама умерла от рака. Ты не знала?

Таня молча покачала головой: откуда ей знать.

– Так вот, – продолжила мать. – Мы с ним серьезно поговорили и решили помочь твоей Марине. Ее куда кладут? На Каширку? Наверняка понадобится, чтобы кто-нибудь дежурил возле нее. И вообще человеку в таком положении нельзя оставаться одному. Он должен чувствовать себя нужным.

– И вы… вы действительно поможете Марине? – Таня не решалась поднять глаза на мать. – И он, – девочка кивнула в сторону комнаты, – тоже?

– Это Геннадий Сергеевич первый предложил ей помочь. У него мать от рака умерла, и он к этому очень серьезно относится. Он вообще добрый. Знаешь, как мне легко с ним после твоего отца? Твоему отцу было не до того, чтобы, скажем, вынести мусор или сходить в магазин за продуктами, – он великий журналист, искрометный писатель, ему не до таких мелочей! А Геннадий Сергеевич ни за что не допустит, чтобы я тяжелую сумку сама тащила. Твой отец смеялся и называл меня литератором с поварешкой, а Геннадий Сергеевич на цыпочках ходит, когда я работаю. Да, он смешной и немного нелепый, но это не главное. Главное – что он добрый и действительно любит меня. Знаешь, Таня, до чего же приятно, когда тебя берегут и любят!

Таня слушала ее, и в душе у нее словно что-то переворачивалось… Или это переворачивалось в животе, который буквально сводило от голода, а на кухне опять витал дразнящий запах сдобы. В желудке предательски забурчало.

– Ой, Таня, – всплеснула руками мама, – ты же ничего не ела сегодня! Тебе что приготовить?

– А чем это так вкусно пахнет? – спросила девочка, невольно сглатывая слюну.

– Пирог. Яблочный с ревенем и корицей. Ты же печености не любишь?

– Люблю, – тихим голосом сказала Таня. – Только никому не рассказывай, ладно?..

– Ну конечно! – Мама засмеялась, вскочила и суетливо выставила на стол большую круглую тарелку с румяным круглым пирогом. – Давай ешь скорее! – Она отрезала большой кусок, положила дочери на тарелку, а еще налила полную чашку молока. – Только ты, пожалуйста, так в больнице организуй, – сказала она чуть попозже, наблюдая, как Таня ест, – чтобы мы с Николаем в разное время больную навещали. Нет у меня пока сил с ним встречаться…

– А он и не придет, – ответила Таня и отпила большой глоток из кружки.

* * *

Следующая неделя показалась Тане самой тяжелой в ее жизни.

После операции Марина была очень слаба. Она лежала на кровати в небольшой больничной палате. Щеки ее совсем запали, вокруг глаз лежали густые темные тени.

– Мне больно, – жаловалась она. – Попроси для меня еще обезболивающего.

А еще, когда с ней была только Таня, она тихо спрашивала ее про Ника. Отец так и не позвонил.

– Его отправили в срочную командировку, – на ходу придумывала Таня. – Он не хотел ехать, но пришлось. Знаешь же, как нелегка судьба журналиста.

Марина молча кивала, а на следующий день снова спрашивала о нем.

Сидя в жаркой, нагретой солнцем, похожей на огромный аквариум, больничной палате, Таня иногда думала, что время обходит их стороной. День казался ей бесконечным. Но нет, стрелка все-таки иногда двигалась.

Таня стояла у раскрытой балконной двери и думала, что отсюда, с седьмого этажа Онкологического центра на Каширке, рукой подать до неба. И небо будто давило на ее узкие плечи всей своей тяжестью. Если бы не мама, Геннадий Сергеевич и Михаил, она бы точно не справилась с этой ношей.

Марина сначала смущалась, каждый раз сурово замыкаясь при появлении Таниной мамы. Но та будто не замечала этого. Бодрым, деловитым голосом спрашивала больную о здоровье и, рассказывая последние новости, выгружала из огромной сумки, которую всегда тащил за ней Геннадий Сергеевич, приготовленные самолично деликатесы, от которых по палате шел такой аппетитный запах, что не выдерживала и соблазнялась попробовать что-нибудь даже Марина.

Таня была очень благодарна маме. Она и не думала, что ее мама может быть такой… деликатной?..

И Марина вскоре привыкла к ней, стала отвечать легче, настороженность мало-помалу исчезала из ее взгляда, хотя, глядя на то, как крутится вокруг мамы Геннадий Сергеевич, она иногда вдруг снова мрачнела.

Михаил появлялся в палате нечасто, однако однажды даже дежурил у Марины целую ночь, несмотря на то что был по уши занят учебой. Тане казалось, что он тоже сильно изменился за последние дни. Они почти не виделись – он постоянно спешил по каким-то делам, а расспрашивать его Таня считала неуместным. Захочет – скажет сам.

– Я хотела, если ты не против, поговорить о Мише, – немного нерешительно произнесла как-то Марина.

– Да? – отозвалась Таня, придвигая стул к ее кровати.

Она только что вошла в палату, и от нее так и веяло свежим ветром и солнечным настроением.

Марина чувствовала себя сейчас получше. Ей недавно поставили капельницу с сильным обезболивающим, и Таня с грустью смотрела на ее худую руку, лежащую поверх одеяла, на сгибе которой пластырем была закреплена игла, через которую в кровь вводился целебный раствор.

– Миша – он и вправду очень красивый мальчик, – продолжала Марина. – Он даже немного похож на Ника…

Таня удивилась: она не находила, что между ее темноволосым отцом и белокурым Мишей можно обнаружить хоть какое-то сходство. Наверное, Марине просто хочется видеть Ника буквально в каждом…

– Знаешь, Таня, они оба эгоисты…

– Погоди, – прервала ее девочка. – Ты не права. Миша – не такой. Я сама видела, как он спас котенка… И подавал нищим…

Марина слабо улыбнулась.

– Это все не то, Танечка, – сказала она. – Это – наносное. И знаешь, ты права, он какой-то очень правильный. Ангельский, что ли… И холодный. А Ник – он более живой, искренний…

Обида острой иглой кольнула Таню. Да как Марина может сравнивать ее отца и Мишу! Миша никогда не поступил бы с ней так, как отец поступил с самой Мариной!

…Или поступил бы?

– Твоя кукла – ангел – вышла похожей, – снова заговорила больная. – Сколько я ни смотрела на Мишу, я не заметила на его лице чего-то такого, что бывает присуще живым. Он очень вежливый, спокойный мальчик. Но когда он глядит на меня, мне иногда вдруг становится страшно. Я вижу в его глазах космическую пустоту. Ни страха, ни сочувствия, ни удивления. Когда он дежурил у меня, можно было подумать, что его вообще нет. Тишина, и только иногда – шорох перелистываемых страниц… Будто он – человек-невидимка…

– Хватит! – Таня резко поднялась со стула, и он с грохотом упал на кафельный пол. – Давай поговорим о чем-нибудь другом… Как ты себя сегодня чувствуешь? Поспала ночью?

– Как хочешь, – прошептала Марина и закрыла глаза.

А Таня, повернувшись лицом к окну, смотрела на чуть покачивающиеся под легким ветерком деревья. И не думала. Ни о чем.

Дни шли за днями. Почти ничего не менялось, только Марина все сильней и сильней впадала в депрессию.

Однажды ей было особенно плохо. Она проплакала всю ночь, а наутро отказалась съесть хотя бы кусочек. Даже появление Таниной мамы с ароматными вкусностями не оказало обычного целебного воздействия.

День был хмурым. С самого утра небо над Центром было плотно спеленато облаками. На балкон шлепались толстые голуби, почему-то совсем не похожие на ангелов небесных…

К полудню облака разошлись, стало жарко. Жара все набирала обороты, и в какой-то момент Таня почувствовала, что больше не может, что она задыхается и если не вдохнет сейчас же хоть немного воздуха, то непременно умрет.

– Иди домой, – предложила мама, заметив ее состояние. – А мы с Мариночкой тут поболтаем.

Мариночка молча смотрела в потолок, крепко сжав сухие, растрескавшиеся губы, но Таня действительно уже не могла находиться в больнице. Она собралась, вышла во двор, постояла немного, жадно вдыхая свежий воздух.

И тут в голову ее пришла мысль, показавшаяся в тот момент удивительно привлекательной. Почему она так легко отказалась от борьбы? Почему не настояла на встрече с отцом? Ник действительно озабочен своими проблемами, он и не представляет, как тяжело сейчас Марине. Надо просто ему это объяснить – и все.

Обрадовавшись принятому решению, Таня быстро дошла до метро и поехала на станцию, где стоял дом ее отца.

От метро до дома было несколько автобусных остановок, и девочка решила пройти их пешком. Она шла по раскаленному тротуару, смотрела на пыльную листву одиноких, словно старые искалеченные солдаты, деревьев и думала о том, как Москве сейчас нужен дождь. Хороший такой дождь – с грозой. Чтобы сверкала молния, торжествующе гремел гром, а льющаяся с небес вода, смывая всю грязь и скверну, широкими потоками неслась по усталым улицам города. Чтобы можно было петь и танцевать под дождем – и пускай какой-нибудь Торин считает ее сумасшедшей! Ей самой так нужен этот дождь!

Таня подняла голову к небу. Ну, разумеется, как назло, ни единого облачка. Нет ничего хуже жаркого лета в душной и пыльной Москве. Так невольно и Серому позавидуешь…

С такими мыслями она подошла к отцовскому дому. Оставалось только обойти его, чтобы оказаться перед подъездами. И тут девочка увидела нечто, заставившее ее оцепенеть.

За домом, в тихом, безлюдном месте, было припарковано несколько машин. Среди них – красный отцовский «Пежо».

И вот теперь спиной к ней, перед этим самым «Пежо» стоял высокий статный молодой человек, одетый в белую футболку, на которой золотом были нарисованы ангельские крылья, и деловито, с помощью баллончика с белой краской писал на боку машины слово «убийца».

Он настолько был увлечен своим делом, что не заметил Таниного присутствия у себя за спиной.

* * *

Вместо того чтобы идти домой, Таня поехала к заброшенному зданию на окраине города. Там, стоя на самой верхней площадке, у края, и подставляя лицо ветерку – как же хорошо, что хоть здесь есть ветер! – она немного успокоилась и набрала отцовский номер.

– Это ты? – холодно бросил он в трубку. – Ну, что опять случилось?

– А ты не хочешь ничего спросить про Марину? – перешла в наступление Таня.

– Таня, опять ты про то же! – Она так и представила его на другом конце провода – такого холеного, уверенного в себе мужчину… – Я же говорил тебе: у меня сейчас своих неприятностей хватает. Пожалуйста, не надоедай мне со всякой ерундой. Только представь: какой-то мерзавец испортил сегодня мою машину!

– Представляю, – ответила Таня, и вправду прекрасно представляющая эту картину. – Извини, что побеспокоила.

– Да погоди, не горячись так, – окликнул ее отец, – ну что ты уперлась. Тебе что, эта Марина дороже всех?

– Может быть. Прости, папа, больше не буду тебе надоедать.

И она повесила трубку.

Когда Таня вернулась домой и вошла в свою комнату, взгляд ее сразу же обратился к белокрылому ангелу.