Текст книги "Отвергнутая"

Глава 8
Свадьба Водника

– Совсем ты меня с ума свела… Жизни без тебя нет! Целыми днями только и жду нашей встречи, минуты считаю! – страстно шептал Прохор, зарываясь лицом в тёмные волосы Шуры.

Девушка смотрела на него, приоткрыв рот от восторга. Сегодня Прохору были особенно противны её редкие тёмные усики над верхней губой, но он лгал, и сильное волнение добавляло его голосу нужных чувств. После бессонной ночи на Невестовом озере, Прохор не мог успокоиться, ему хотелось поскорее увести Шуру к Воднику и забрать у него Василину.

– Что же ты, миленький, утро же, какие нежности? Работать пора, – шептала Шура, чувствуя, как горячие руки Прохора пробираются к самым потайным уголками её тела.

Он подкараулил её в коровнике, когда она шла с чистым ведром на утреннюю дойку. Напрыгнул на неё из-за угла, зажал рот ладонью, чтобы она не закричала от испуга, а потом принялся целовать.

– Брось ломаться, мы почти муж и жена, нам всё можно, – сказал Прохор и потянул девушку за руку. – Тем более, было уже у нас.

Она торопливо запахнула расстегнувшуюся на груди кофту и остановилась в нерешительности в дверях коровника.

– Куда же ты меня ведёшь? Все уже встали, кругом люди ходят, нас же заметят! Стыдно!

Прохор обернулся, и его взгляд напугал Шуру, что-то необузданное и дикое мелькнуло в нём. Щёки парня пылали нездоровым румянцем.

– Не поправился ты ещё толком, Проша. Шёл бы лучше домой, отлежался бы хорошенько, молока с мёдом напился… – неуверенно пролепетала Шура.

– Меня любовь твоя вылечит получше любого молока, – сказал Прохор. – Пойдём со мной, Шура, не бойся. Знаю я одно место, там нас точно никто не увидит!

Шура потопталась на месте, но видя, как Прохор стремительно пересекает двор и выходит со двора на тропку, ведущую за деревню, поставила на землю пустое ведро и побежала следом за женихом.

Взявшись за руки, они быстро пошли по полю. Запыхавшаяся Шура едва поспевала за Прохором. Но когда она поняла, что он ведёт её к лесу покойников, то заволновалась.

– Я не пойду туда, Проша, – сказала она, пытаясь высвободить руку.

Но Прохор крепко держал её. Он как будто не слышал её слов, тогда Шура повторила:

– Я не пойду в лес покойников! Слышишь?

– Не бойся, там не страшно. Всё, что говорят об этих местах, – это всё выдумки, – не оборачиваясь, ответил Прохор.

Изо всех сил дёрнув руку, Шура вырвалась и остановилась, строго глядя на Прохора.

– Да что с тобой такое, Проша? Взбесился ты, что ли, сегодня? – недовольно воскликнула она. – Не пойду я в лес покойников!

Она развернулась и быстро пошла назад, к деревне. Прохор в несколько прыжков догнал её и схватил за плечи.

– Шура, милая, не дури. Ты нужна мне! Прямо сейчас. Не могу терпеть, пойдём! – взмолился он, пытаясь изобразить страсть.

– Не пойду! Отпусти! – закричала Шура и стала вырываться из его рук.

Тогда Прохор замахнулся и ударил её ладонью по щеке, а потом по второй.

– Сказал, пойдёшь! – рявкнул он. – Ты баба, вот и делай, что тебе велят!

Он снова схватил Шуру за руку и потащил за собой к лесу. Та упиралась, царапала его, кричала и плакала. Но Прохору были безразличны её слёзы. Он не любил Шуру, он готов был без капли сожаления отдать её Воднику, погубить её во имя своей любви к Василине. В глубине души он знал, что это неправильно, плохо, но ничего не мог с собой поделать, поэтому гнал эту чёрную тяжесть на самое дно своего сердца.

Когда перед ними высокой тёмной стеной встал густой ельник, Шура закричала:

– Нельзя мне туда! Я на сносях!

Её слова словно обухом по голове оглушили Прохора. Перед его глазами всё потемнело, закружилось, к горлу поступил болезненный комок. Он остановился и медленно развернулся к Шуре, согнувшейся пополам и прижавшей руки к животу.

– Что ты сказала? – глухо спросил он.

– Не знаю, что ты задумал, Прохор, но пожалей ребёнка, которого я ношу… Это же твой ребёнок, – всхлипывая после каждого слова, выговорила Шура. – Мне на сносях к покойникам нельзя, заберут они его…

– У нас с тобой будет ребёнок? Так говоришь? – Прохор подошёл к Шуре, обхватил её бледное лицо своими ладонями.

Увидев, что бешеный блеск в его глазах погас, девушка кивнула, вытерла мокрые от слёз щёки.

– Да, – тихо сказала она, – я сына твоего ношу, Проша.

Со стороны леса раздалось громкое, протяжное карканье. Прохор посмотрел в ту сторону, где за густой чащей скрывалось Невестово озеро, опустил голову, прижал вспотевшие ладони к лицу и глухо зарыдал. Шура встрепенулась, обняла его за плечи, прижала голову парня к своей груди.

– Ты весь горишь, Проша! Я же говорю: болезнь ещё не ушла, плохо тебе. Идём скорее домой, – с тревогой в голосе сказала Шура.

Прохор послушно пошёл за ней. Он оглянулся на лес покойников лишь один-единственный раз. И ему показалось, что среди деревьев стоит Василина, а потом её белое платье растаяло в воздухе.

* * *

До самой ночи Прохор спал. Ираида напоила его потогонными травами, натёрла ноги и грудь разогревающей мазью и уложила в кровать, накрыв двумя тёплыми одеялами. Прохора сначала бил озноб, потом он вспотел так, что Ираиде пришлось переодевать его, а потом он, наконец, уснул – крепко и спокойно. И только женщина, переделав все дела, собралась сама лечь спать, как услышала шум, доносящийся из комнаты сына. Войдя туда, она увидела, что Прохор встал и одевается.

– Проша, что же ты? Тебе нельзя вставать! Жар едва спал, а ну быстро ложись обратно в постель! – строго сказала Ираида.

Но сын не слушал её. Накинув на плечи рубаху, он оттолкнул мать в сторону и выбежал в сени.

– Ах ты, паршивец! Я сегодня с тобой измучилась, а ты вот так благодаришь меня за заботу? – прокричала Ираида в распахнутую дверь.

Прохор замер на пороге, потом вернулся и крепко обнял мать.

– Если мы с тобой больше не свидимся, мать, ты прости меня за всё, – сказал он и поцеловал Ираиду в морщинистый лоб. – И ещё. О ребёнке моём, которого Шура носит, позаботьтесь с отцом!

– Куда же ты, сынок? – тонким, визгливым голосом закричала женщина, приготовившись плакать.

Но Прохор уже выбежал из дома, пересёк двор и скрылся за калиткой.

– Фёдор! Фёдор! – закричала Ираида, а потом упала в сенях на колени и взвыла так, словно её только что ранили в сердце.

Ей вдруг вспомнилось, что в день, когда её единственный сын появился на свет, старая повитуха, глядя на её счастливое лицо, сказала:

– Радуйся, пока он тебя радует. Придёт время, и он заставит тебя пролить много слёз.

– Откуда ты знаешь? – спросила тогда Ираида.

– Так всегда бывает с детьми, – загадочно ответила старуха, – пока они маленькие, они тебя радуют, а когда вырастают – заставляют лить слёзы.

Ираиде тогда совершенно невозможно было такое представить – чтобы собственный ребёнок заставил её плакать. Она улыбалась от счастья, глядя в маленькое сморщенное личико сына. Теперь же, сидя в сенях на холодном полу, она наблюдала за тем, как её единственное дитя, повзрослев, губит ту самую жизнь, которую она давала ему, корчась в страшных муках. Поэтому Ираида плакала и не могла остановиться…

* * *

Прохор бежал по лесу покойников в кромешной тьме. Небо было затянуто низкими чёрными тучами – того гляди, хлынет дождь. Он уже чувствовал на своём лице отдельные крупные обжигающе-холодные капли. Прохор не видел ничего вокруг себя, его обступила со всех сторон густая, чёрная ночь. Он бежал на ощупь, как дикий зверь, опираясь лишь на собственное внутреннее чутьё.

Лес был снова наполнен стонами неупокоенных мертвецов, встающих из могил. Они тянули к Прохору костлявые руки, покрытые гнилой кожей, хватали его за одежду, цеплялись за волосы. Он яростно отбивался от них и бежал вперёд.

На озере было тихо, даже лягушки не квакали сегодня в этом нечистом, наводящем ужас месте. Только время от времени были слышны лёгкие всплески воды.

– Василина! – хриплым голосом позвал Прохор.

Над озером пронёсся ветер, и тёмная вода всколыхнулась, пошла рябью.

– Василина! – снова позвал Прохор.

Кто-то дотронулся до его плеча, и Прохор вздрогнул, обернулся. Темнота вдруг рассеялась, и он увидел перед собой Василину. Она пристально смотрела на него, и Прохору стало жутко от вида утопленницы: в ней уже почти не осталось ничего от той девушки, которую он полюбил. И он только теперь увидел эти перемены: зелёную кожу, покрытую слизью, круглые, прозрачные, будто стеклянные, глаза, длинные руки, облепленные тиной и водорослями.

– Где же подменная невеста? – спросила Василина.

В груди её булькала вода, а голос был наполнен смертельным холодом.

Прохор отвёл взгляд, сцепил руки в замок, напрягся.

– Понимаешь, Василина, – начал он, надеясь, что она поймёт его, – Я хотел взамен тебя отдать Воднику Шуру. Но Шура на сносях. Сам не знаю, как так вышло, но у неё будет ребёнок от меня. Не могу я собственное дитя на смерть обречь.

Василина усмехнулась, а потом лицо её стало печальным. Такая смертельная тоска промелькнула во взгляде утопленницы, что всё внутри Прохора перевернулось. Она протянула Прохору руку.

– Тогда сними кольцо, – тихо попросила она.

– Нет, не сниму, – ответил Прохор и сжал кулаки. – Ты не станешь женой Водника.

– Снимай, дурак! – Василина подпрыгнула к нему и вцепилась в плечо. – Водник погубит тебя!

– Пусть.

Прохор вошёл в воду. В этот раз он даже не почувствовал холода, хотя вода была ледяная. Он заходил всё глубже и глубже, чувствуя, что озеро вокруг него начинает бурлить и пениться.

– Водник! – что есть сил закричал Прохор. – Выходи! Я здесь!

Василина неожиданно вынырнула из воды прямо перед ним, ухватилась руками и повисла на его шее. По лицу её текли капли воды, они были похожи на слёзы. А может, это и были слёзы утопленницы?

– Уходи, Прохор! – строго сказала она.

И в тот же миг воды озера поднялись высоко в воздух, и над ними появился огромный чёрный силуэт водяного духа. Со страшным шумом Водник опустился в озеро, а когда вновь вынырнул на поверхность, то, увидев Прохора, прокричал булькающим голосом:

– Где невеста?

Изо рта Водника лилась озёрная вода, на чешуе, покрывающей мощное тело, висели водоросли.

– Не привёл. Хочешь, топи меня в своём болоте, хочешь – жри живьём! Только отпусти Василину.

Водник расправил мускулистые плечи и захохотал. Жуткий смех водяного царя разнёсся по округе, всколыхнул деревья, спугнул птиц, спящих в высоких кронах.

Он поднял руки, вытянулся во весь рост, и вода вокруг него забурлила, закружилась мощным водоворотом. Прохор почувствовал, как его снова затягивает в одну из водных воронок. Он пытался удержаться на плаву, изо всех сил грёб руками, но мощное течение тянуло его ко дну.

А потом огромные холодные руки схватили его, вытащили из воды и откинули к берегу. Почувствовав под ногами твёрдое дно, Прохор выполз из воды. Выплюнув изо рта озёрную воду и откашлявшись, он почувствовал, как кто-то тронул его за плечо. Открыв глаза, он увидел рядом собой Василину. Она наклонилась и поцеловала его в губы.

– Слишком поздно, Проша. Кроме тебя, меня там уже ничего не держит, – грустно сказала она и махнула рукой на лес, за которым располагалась деревня, – я останусь здесь, а ты уходи.

Прохор отчаянно затряс головой. Он хотел подняться на ноги, но тело перестало слушаться. Взгляд утопленницы пригвоздил его к земле. Водяной в это время закричал, и от его крика всё кругом содрогнулось, по земле прошла крупная дрожь.

– Обещай, что назовёшь свою дочку моим именем, – попросила Василина.

– А если сын родится?

– Нет, не сын. Дочка у тебя будет. Обещай, что назовёшь её Василиной, – утопленница схватила Прохора за плечи и рывком подняла его на ноги.

– Обещаю, – растерянно ответил он.

– А теперь уходи, – шепнула она ему на ухо, вскочила на ноги и с разбега нырнула в воду.

Во внезапно наступившей тишине, зловещей и гнетущей, Прохор вдруг услышал заунывное пение. По берегу из зарослей рогоза вереницей выходили утопленницы с венками из лилий на головах, с одинаковыми, застывшими лицами. Круглыми, безразличными глазами они смотрели на водяного духа, замершего в воде. Утопленницы тянули песнь, которую Прохор уже слышал накануне ночью. Одна из девушек наклонилась к воде и пустила по ней лишний венок, который поплыл по озеру в сторону Василины.

Василина взяла подплывший к ней венок и надела его на голову. Прохору показалось, что она даже засветилась в тот момент. Он вдруг снова увидел её не мёртвой и гниющей, а живой – нежной и прекрасной.

– Нет! Ты моя, Василина! Моя! – закричал он, вновь бросаясь в воду.

Но остальные утопленницы тут же преградили ему путь, схватили его тонкими, но сильными руками и повалили на землю, не прекращая при этом заунывно петь. А когда их песнь закончилась, Прохор увидел, как Василина поднесла руку ко рту и вгрызлась в собственную плоть. С громким хрустом она откусила свой безымянный палец, на который Прохор когда-то надел ей заветное кольцо, надел для того, чтобы его любовь всегда была с ней.

Выплюнув откушенный палец, утопленница скрылась под водой, а потом вынырнула рядом с Водником. Хозяин озера открыл глаза, разинул пасть и огласил всё вокруг протяжным, гортанным звуком. Потом он схватил Василину, поднял её высоко в воздух и тут же ушёл с ней в воду, которая сомкнулась над их головами чёрным зеркальным полотном. Озеро неподвижно замерло.

Утопленницы на берегу завизжали от радости и стали кидать свои венки на воду. А потом они принялись резвиться и играть, обдавая Прохора с ног до головы холодными брызгами. Он уронил голову на землю, чувствуя, как глаза наполняются жгучими слезами.

Прохор поднял тяжёлую, как чугун, голову только тогда, когда всё вокруг него стихло. Он посмотрел на озеро: серый рассвет безуспешно пытался разбить туманную дымку, повисшую над водной гладью. Этот густой, вязкий туман был похож на жизнь Прохора. Она сейчас ему именно такой и представлялась – серой, мрачной и беспросветно тоскливой…

Глава 9
Рождение ребёнка

– Хороша ты, Шурка, стала! Дородная, мясистая! И пузо тебе вон как идёт!

– Да что ты, батя! Пузо-то на лоб уж скоро полезет. В двери еле-еле вхожу.

Фёдор улыбнулся невестке, а та покраснела от внимания, опустила глаза в пол. Ираида толкнула мужа в бок:

– Ты, старый дурень, не смеши её. Нельзя ей смеяться, а то роды раньше времени начнутся.

– От смеха, что ли? – ухмыльнувшись, спросил Прохор, подливая отцу и матери рябиновую настойку.

– Знамо дело от смеха, – строго сказала Ираида, – а чего так вылупились на меня? У Аньки, вон, сноха хихикала всю пору, и родила на два месяца раньше мёртвого мальчика.

– Ну что вы, бабы, за народ такой? Разве можно про такое за столом болтать? – возмутился Фёдор, заметив, как вытянулось и побледнело после слов Ираиды лицо Шуры. – По мне так уж лучше смеяться, чем такие страсти слушать.

– Ох, мать, спасибо, предупредила! А то мы давеча с Шурой так хохотали над едва родившимся козлёнком, что я тоже подумал, кабы не началось у неё раньше времени!

Прохор встал, поцеловал жену в макушку и вышел в сени, чтобы взять там ещё одну бутылку настойки. Ираида в это время наклонилась к невестке и прошептала на ухо:

– Любит он тебя, Шурка! Крепко любит! Вот! А ты боялась, что несчастна с ним будешь.

Шура кивнула и снова покраснела, в этот раз от удовольствия. Тогда, девять месяцев назад, она и вправду не хотела замуж за Прохора – передумала, когда он её пытался силой в лес покойников увести. Много тогда мрачных мыслей передумала Шура, и решила к знахарке сходить, от бремени своего избавиться. Но не успела – Прохор снова пришёл к ней с извинениями, а Ираида уверила её, что всё это помутнение от его болезни было.

И Шура снова поверила Прохору, потому что любила его. Любящее сердце всегда прощает. Поначалу Шура подозрительно относилась к мужу, но потом привыкла к нему. Да и Прохор, сперва скупившийся на чувства, со временем начал проявлять по отношению к молодой жене и заботу, и любовь.

И вот теперь, перед самыми родами, он смотрел на Шуру совсем ласковым, почти влюблённым взглядом, и Ираида видела это и радовалась. Никто не знал, как она яростно молилась за сына каждый раз перед сном.

– Имя-то поди уж выбрали? – спросила Ираида, незаметно смахнув слезинки с глаз.

Прохор кивнул, и Шура, улыбнувшись, ответила:

– Если мальчик родится, то, как мой отец, будет Иваном зваться. А если девочка, то в честь вас, маменька, Ирой назовём.

– Мальчик у вас будет. Ты вон какая красавица, – Ираида ласково погладила Шуру по круглой щеке, – девка бы давно всю красоту твою забрала.

Ираида широко улыбнулась довольная тем, что совсем скоро станет бабушкой. Слёзы снова покатились из её глаз, но теперь уже можно было не скрывать их.

Никто не заметил, как Прохор при этом изменился в лице. Выпив рюмку настойки, он задумчиво посмотрел в окно – туда, где в ранних весенних сумерках таинственно темнел лес…

* * *

…Она никогда не приходила к нему больше. Василина, его любовь, его несбывшаяся мечта, его утонувшая невеста. Став женой Водника, она больше не могла ходить к нему. А ведь он звал, звал много раз. Сначала стоя у открытого окна, крича не своим голосом в темноту. Потом, уже будучи мужем, шепча её имя во сне, капая горячими слезами на подушку. Но она больше не приходила. Водник не отпускал её. Да и осталось ли в ней хоть что-то от прежней Василины? Вряд ли… Тем не менее Прохор по-прежнему горячо и крепко любил её. А потом как-то мать принесла ему заговорённой травы и сказала:

– Пей на ночь, если не хочешь окончательно сойти с ума!

И Прохор стал послушно пить заговорённую траву. С каждым днём образ Василины становился всё призрачнее, а потом наступил день, когда он проснулся с необычайно ясной головой и даже почувствовал себя вполне счастливым.

На улице стояла зима, мороз был крепок и трескуч, а Прохор шёл по улице и улыбался слепящему солнцу. И что ему не живётся спокойно? Он здоров, силён, молод, дома его ждёт хорошая, любящая жена, которая носит под сердцем его дитя. Остаётся лишь жить да радоваться. И Прохор так и поступил – стал жить и радоваться.

Лишь иногда, в редкие минуты, когда тьма проникала в его голову и накрывала своей чернотой все светлые мысли, Прохор вспоминал свою утопленницу, вспоминал её холодные руки и влажные губы, вспоминал, как страсть сжигала его в её объятиях. Тогда Прохор доставал из погреба бутылку самогона и напивался до такого состояния, что Шура, проснувшись утром, находила его спящим на полу. Это было стыдно, неправильно, но это помогало забыться. Потому что не так-то просто взять и вырвать с корнями из сердца ушедшую любовь…

* * *

– Проша, кажись, началось! – прошептала Шура и толкнула Прохора в бок.

– Спи, Шура, темно ещё, – сонно пробормотал Прохор и отвернулся к стене.

– Вставай, Прохор! – закричала она, когда очередная мощная схватка заставила её согнуться пополам.

Прохор вскочил с кровати, протёр глаза и кое-как натянул штаны трясущимися от волнения руками.

– Что делать-то, Шура? – закричал он.

– Что-что! Беги за Дарьей-повитухой! Приведёшь её сюда, а потом уж побежишь к родителям.

Прохор накинул тулуп и выбежал из дома. Повитуха жила через три улицы от них, но он так нервничал, что несколько раз падал на скользкой тропинке. А когда добежал до её дома, то не сразу смог выговорить, что ему нужно.

Когда же они спустя полчаса вместе с повитухой зашли в дом, Прохор услышал звук, похожий на звериный рёв. Он в ужасе взглянул на Дарью, но её лицо было спокойным. Она скинула свою накидку и повесила её на гвоздь.

– Да тут уж мне и работы-то почти не осталось! Вон, тужится уже! – радостно воскликнула женщина.

Прохор заглянул в спальню и увидел, что Шура стоит на четвереньках на полу и раскачивается из стороны в сторону. Опустив голову к самому полу, она время от времени не то рычала, не то натужно пыхтела, шумно втягивая в себя воздух. Что-то жуткое, звериное было в этом зрелище, но Прохор смотрел как заворожённый и не мог отвести взгляда. Почему-то он вдруг решил, что ему нужно быть рядом с женой в этот момент, что без него она не справится. Но повитуха дёрнула его за рукав и сказала:

– Иди пока предупреди родных. Тебе здесь делать нечего, только страху наберёшься.

После этого она задёрнула шторку, отделяющую комнату от кухни, и громким голосом обратилась к Шуре:

– Давай, милочка, дыши глубже. У тебя хорошо получается! Головка уже на подходе!

Шура закричала так, как будто с неё сдирают кожу. Прохор разволновался, прижал ладонь к дрожащим губам. Там, за шторкой, в эту самую минуту жена мучилась, давая жизнь его сыну, его кровинушке, продолжателю его рода. Сердце сжалось от этой мысли, а потом забилось быстро-быстро.

Прохор выбежал на улицу, судорожно втянул в себя воздух, густо пахнущий весной и со всех ног побежал к родительскому дому. От волнения он то и дело поскальзывался на тонком ледяном покрывале, которым за ночь покрылась растаявшая тропка. Добежав до дома родителей, он громко постучал в окно. Увидев сквозь стекло сонное лицо матери, которая второпях поправляла лохматые со сна волосы, он радостно прокричал на всю улицу:

– Отец, мать! Поднимайтесь, сони! Шура вам внука рожает!

– Уже? – удивлённо пробормотала Ираида, высунув голову в открытую форточку.

– Уже! – крикнул Прохор, выбегая со двора и направляясь к дому тестя и тёщи. Оповестив родных, Прохор, не дожидаясь, пока они соберутся, побежал обратно к дому, проверить, как там дела. Но как только он ступил в сени, сердце его дрогнуло – из дома слышались такие душераздирающие вопли, каких он в жизни не слыхал. Шура кричала от боли. Только боль её вряд ли была телесной. Что-то плохое случилось, пока его не было. Прохор быстро скинул в сенях фуфайку и вошёл в жарко натопленную избу. Голова закружилась от острого запаха крови, которая растеклась по полу.

– Я сделала всё, что могла. Не дышит. Мёртвую ты её выродила, – услышал Прохор слова повитухи Дарьи.

А потом Шура снова завыла – так, что у Прохора зазвенело в ушах. На ватных ногах он вошёл в комнату. Шура даже не взглянула в его сторону, она всё ещё лежала на окровавленных простынях, расстеленных на полу. Повитуха подняла на Прохора бледное лицо и указала рукой на маленькое синее тельце младенца, лежащее на столе.

– Шура мёртвую девочку родила. Крепись, Прохор, – сказала она и вышла на кухню.

Прохор подошёл к девочке. Она лежала на одеяльце, беспомощно раскинув по сторонам длинные худые ручки и ножки. Он сначала сомневался, но потом взял дитя на руки. Девочка была такая крошечная, что поместилась бы вся в его ладони. Он аккуратно прижал холодное тельце к груди. Из глаз его покатились слёзы.

Девочка была холодная, и этот холод пробудил в душе Прохора воспоминания, которые он похоронил на дне своей души. А ещё он вспомнил данное когда-то обещание, и внутри него всё вздрогнуло. Он склонил голову над младенцем и прошептал:

– Отдай мне её, Василина! Отдай, если я тебе был хоть немного дорог!

Он взглянул в синее сморщенное личико и коснулся губами холодного лобика своей новорождённой дочки.

– Я исполню своё обещание, я назову её Василиной, – сказал Прохор, глядя на ребёнка.

На несколько секунд он замер с девочкой на руках, а когда уже собирался положить её обратно на стол, понимая, что всё бесполезно, то вдруг почувствовал, как маленькое тельце вздрогнуло. Лёгкие младенца с булькающим звуком расправились, из маленького ротика вылилась вода, которая не давала ей дышать. Малышка тут же сморщилась от боли, покраснела и закричала.

Громкий крик наполнил дом жизнью, рассеял горестную тьму, которая уже поползла отовсюду, из всех углов и щелей. Шура сначала замерла, не веря своим ушам, а потом взглянула на Прохора, в чьих руках живая девочка краснела, надрываясь от крика, и отчаянно колотила ручками и ножками. Повитуха, подбежав к Прохору, схватила девочку, ловко запеленала её и поднесла к Шуре, чтобы та приложила дочку к груди.

В это время на улице послышался шум – это пришли родители Шуры и Прохора.

– Родила? – с порога спросила взволнованная Ираида.

Прохор кивнул, и обе новоиспечённые бабушки заохали, а Ираида вытерла слёзы, набежавшие на глаза.

– Ну что, крепок ли внук? – спросил Иван, хлопнув зятя по спине.

– Девочка, – ответил Прохор, пряча за спину дрожащие руки.

– Девочка – тоже хорошо. Тёзка мне, значит, будет. Ирочка! – воскликнула Ираида и строго взглянула на разочарованных мужчин.

Из-за шторки послышался очередной громкий крик новорождённой, и повитуха, бросив окровавленные простыни в печь, разрешила родителям зайти к Шуре.

* * *

Вечером Шура покормила и уложила девочку, а сама прилегла в постель рядом с Прохором, обняла его крепко.

– Как ты это сделал, Проша? Как спас её? Ведь она мёртвая была, я сама видела. Дарья как только не пыталась её оживить, всё без толку было.

Прохор пожал плечами, улыбнулся смущённо.

– Я ничего не делал, просто взял её на руки. А она как будто отогрелась от моего тела и ожила.

Шура положила голову на подушку и задумчиво посмотрела в потолок.

– Надо же, вчера ещё вдвоём были, а теперь уже трое нас: ты, я и наша Ирочка, – сказала она счастливым голосом.

– Шура, надо нам дочку другим именем назвать, – тихо сказал он.

– Это каким же ещё – другим? Всё же решили уже! – возмутилась Шура. – И родным уж сказали, что будет Ирочка.

– Подумаешь! Что нам родные? Поворчат да перестанут. Скажем, передумали, – ответил Прохор, пытаясь говорить с женой беззаботным тоном.

– И каким же именем ты её хочешь назвать? – недовольно спросила Шура.

– Василина, – ответил Прохор после некоторой задержки.

Шура поднялась с постели и взглянула на мужа убийственным взглядом. В комнате было темно, но Прохору показалось, что из её глаз посыпались искры.

– Василина? Ты хочешь, чтобы мою дочь звали Василина? Как ту, из-за которой ты был готов погубить меня?

Шура затряслась всем телом, а потом наклонилась к Прохору и принялась хлестать его руками по щекам и по груди.

– Не бывать этому! Не позволю! – закричала она.

Девочка проснулась от шума и принялась плакать, требуя внимания.

Шура бережно взяла из колыбели туго запелёнаную дочку и села на край кровати, обнажив грудь.

– Ирой назовём. Как раньше решили, так и будет, – тихо сказала она, качая девочку, и в голосе её было столько материнской силы и уверенности, что Прохор не посмел с ней спорить.

* * *

Молодые родители постепенно привыкали к переменам, которые приносят в семью новорождённые. Дочка Прохора и Шуры была на удивление спокойной и улыбчивой: днём она тихонько лежала в колыбели, агукала и болтала ножками, давая Шуре сделать все дела по хозяйству, а ночью спала крепким младенческим сном до самого утра.

Сама Шура, хоть и уставала с новыми материнскими заботами, но после родов очень похорошела: щёки её покрылись здоровым румянцем, а грудь налилась молоком. Прохор ловил себя на том, что иногда даже любуется ею.

– Ты не на меня любуйся, а на Ирочку нашу! – смеялась Шура, довольная вниманием мужа.

Семейная жизнь потекла мирно и спокойно. Но как-то среди ночи Прохор проснулся от того, что к нему прикоснулось что-то холодное и мокрое. Он открыл глаза, но вокруг никого не было. Тогда он решил пойти на кухню попить воды и внезапно ступил ногой в сырость. Сердце Прохора отчаянно застучало в груди, слишком уж было знакомо ему это ощущение. Он наклонился и обнаружил на полу мокрые следы, тянущиеся от их с Шурой постели к люльке Ирочки.

Прохор подошёл к люльке и увидел под ней целую лужу, пахнущую озёрной водой. Запах этот вмиг заполнил комнату, и Прохор начал задыхаться. Дрожа от страха, он наклонился к дочке, приготовившись к самому страшному. Но дочка дышала тихо и спокойно. Маленькое личико в темноте казалось молочно-белым, и Прохор вдруг явственно увидел в её лице черты Василины.

Она была здесь. Приходила в его дом. Только он уже не был рад этому, ему стало страшно от того, что утопленница приходила за его дочкой, потому что он нарушил их уговор. Прохор стал ходить по комнате взад и вперёд, нервно заламывая руки, а потом зажёг свечу и разбудил Шуру. При слабом, дрожащем свете свечи, он шёпотом, торопясь и сбиваясь, рассказал жене о том, что случилось с ним на Невестовом озере.

– Я ведь так любил её, Шура, что и сам хотел умереть за неё. Василина спасла меня от гибели, но взамен попросила дать её имя нашему ребёнку. И я пообещал ей.

– Ты с ума сошёл? Я не буду звать ребёнка именем разлучницы, утопленницы! – завопила Шура. – Чтоб моя собственная дочь всю жизнь была напоминанием о ней?

Прохор схватил жену за плечи и изо всей силы встряхнул. А когда она испуганно замолчала, показал ей на озёрную воду, которая растеклась по полу их комнаты неровным пятном.

– Смотри! Это следы утопленницы. Она была здесь. Следы тянутся от самой двери до колыбели. Она приходила, потому что я не исполнил своего обещания. И она придёт ещё.

Шура побледнела, уставилась на лужу, потом сбегала в сени, схватила тряпку и начала яростно затирать пол.

– Вот я ещё солью тут натру, ноги-то свои обожжёт, тогда и будет знать, как ходить! – ворчала она себе под нос.

А потом Ирочка проснулась и заплакала, и Шура села на пол, швырнула тряпку в сторону и заревела вместе с ней.

Прохор подошёл к жене и крепко обнял её.

– Я теперь тебя люблю, Шура. И всю жизнь буду тебя любить, никогда больше не обижу, – прошептал он. – Ты и дочка наша – вы для меня теперь важнее всего.

Шура подняла голову и посмотрела на Прохора заплаканными глазами.

– Хорошо. Пусть будет Василиной. Я как-нибудь привыкну, – тихо всхлипнула она, – вот только как мы родне это объясним?

Прохор встал, взял из колыбели кричащую девочку и поднёс её к Шуре. Та жадно присосалась к материнской груди.

– Как-нибудь объясним, – ответил он и обнял Шуру за плечи.

Так маленькая Ирочка стала Василиной. Больше утопленница в дом Прохора не ходила. Но ещё долго после того случая молодой отец вскакивал посреди ночи и в страхе бежал к колыбели, ожидая почувствовать под ногами холодную воду. Прохор был уверен, что когда-нибудь утопленница даст о себе знать. И он не ошибся…