Текст книги "Хочу бабу на роликах!"

– Понимаешь, это, в конце концов, мамино частное дело. Я взялась за эту работу, потому что мне нужны деньги, потому что я толком ничего другого делать не умею, и еще мама предложила мне тут пожить. Меня это устроило, вот и все. К тому же ты можешь мне не верить, но я от этой работы ловлю определенный кайф.

– Ну да, милое дело – лепить из говна конфетку.

– Дуня!

– Да ладно, я ж не дура, понимаю.

– И потом, честно скажу, мне нравится твоя мама.

– Она хорошая, только шалопутная.

– Что-что? – ахнула я. – Это кто же тебя научил?

– Это у нас раньше соседка была. Она все меня по головке гладила и говорила: «Ох и шалопутная у тебя мать, ох и шалопутная…» Но я не про то… Ты уж прости, один раз, когда тебя дома не было, я заглянула тут в твои писания… Ты пишешь классно! С маминой жвачкой не сравнить. Я понимаю, ты так деньги зарабатываешь, но почему ты сама-то не пишешь, свое? Ты же можешь!

– Ox, Дуня, у меня так жизнь по-дурацки сложилась, ничего я толком не умею. Даже сама не думала, что могу писать. Честное слово. И потом, еще не факт, что я смогла бы придумать сюжет, а мама твоя сюжеты классно придумывает, чтоб ты знала.

– А что толку, если к этому сюжету не пробиться?

– Вот я ей и помогаю, и она мне за это по-царски платит. Живу у моря в прекрасном доме, с прекрасной компанией, на всем готовом, никто ко мне не пристает, и еще деньги откладываю. Да о таком можно только мечтать.

– А у тебя муж есть?

– Был.

– И сплыл?

– В общем, да, то есть сплыла я, но вопрос был только в том, кто сплывет первым. Я успела.

– А он у тебя кто?

– Артист.

– Знаменитый?

– Сейчас да.

– А фамилия его как?

– Ордынцев. Глеб Ордынцев.

– Я такого не знаю, тут же русского кино нет. Мама, конечно, кассеты привозит, но… Ничего, я в Интернете пошурую!

– Зачем тебе?

– Интересно. А ты, значит, тут от него прячешься?

– Я не прячусь, просто мне жить негде. Вот заработаю деньги, куплю квартиру.

– Или замуж выйдешь.

– Нет, замуж я не хочу, хватит с меня.

– Ты феминистка?

– Нет, просто надоело.

– Правильно, замуж выходить скучно. Вся эта мутотень с белыми платьями, кольцами, свадьбами… Ни за что не выйду замуж, противно.

– Погоди, вот влюбишься…

– Я уже влюблялась, подумаешь.

– Ты еще маленькая.

– Почему? Раз у меня менструации, значит, у меня уже детородный возраст, выходит, я взрослая.

Я озадаченно смотрела на ее детское пухлое личико. Ну и логика у девочки!

– Да-да, я все прекрасно понимаю.

– Так уж и все?

– Да уж побольше некоторых!

– Ты имеешь в виду меня?

– Нет, что ты. Ты как раз человек понимающий. Ладно, замнем для ясности.

Прошло еще несколько дней, и она опять явилась ко мне. В руках у нее было несколько листов бумаги.

– Саш, я тебя оторву, а?

– Валяй! – потянулась я. Работа уже близилась к концу, и я делала в день до десяти страниц. – Надо немножко передохнуть.

– Понимаешь, я покопалась в Интернете – ну насчет твоего мужа…

– И что?

– Он жутко красивый.

– Это факт.

– Я тут для тебя скачала разные статейки про него, интервью – тебе, может, интересно?

– Надо взглянуть. Только не сейчас.

– Боишься?

– Да нет, просто неохота с рабочего настроения сбиваться. Знаешь что. Ты пока сложи все в папочку, но держи у себя. А я через недельку закончу и уж тогда на свободе погляжу. Договорились?

– Как хочешь, – пожала плечами девочка.

Мне, конечно, безумно хотелось взглянуть на эти статьи, но я и вправду решила сначала закончить работу.

– Слушай, Саш, а вот ты все закончишь, и что дальше?

– Дальше? Ну мама приедет, привезет новый роман, она давно грозится. Мы с ней вместе посмотрим этот, вдруг ей что-то не понравится…

– Ой, не смеши меня! Как ей может не понравиться? После ее кошмариков?

Ровно через неделю я закончила работу. Из тысячи ста семи страниц у меня получилось триста пятьдесят четыре. Я перечитала его целиком, и, ей-богу, он мне понравился.

– Дуня, пожалуйста, прочти! – взмолилась я. – Ты будешь самым первым читателем! И мне очень важно твое мнение.

– Саш, я, конечно, прочту, просто ради тебя, но я все равно знаю, что все клево получилось.

– Ты в меня веришь? – засмеялась я.

– Спрашиваешь!

Такое отношение девочки было приятно. И я с некоторым волнением вручила ей роман.

И уже на следующий день она мне заявила:

– Это кайф!

Но, отдавая Дуне роман, я взяла у нее папку с сообщениями о Глебе. Открыла ее с каким-то немного сторонним любопытством. Боже, чего там только не было! Интервью, фотографии, статьи, заметки, рецензии на спектакли… Он в октябре сыграл премьеру в антрепризе, а из театра все-таки ушел. Жаль, он был таким дивным Чацким. А еще он снимался в нескольких фильмах сразу. В одной заметке даже говорилось, что ему предложили роль в Голливуде, у самого Спилберга, и он сейчас «рассматривает предложение». В каком-то интервью его спросили, намерен ли он совсем порвать с театром, на что Глеб ответил, что ни в коем случае. Слава богу! Хотя какое мне до этого дело, одернула я себя. А вот это еще интереснее. Фотография, сделанная на какой-то презентации. Глеб в шикарном, незнакомом мне костюме с галстуком, в котором явственно видна булавка Мамонта Дальского, подаренная Инной Кирилловной, а рядом с ним молоденькая девушка, не очень высокая – верх ее прически едва достает ему до плеча, очень хорошенькая – с живыми темными глазами. И подпись – Глеб Ордынцев с подругой, Яной Беловой, каскадершей. Так вот она какая, эта Яна. Пикантная, в высшей степени пикантная. Каскадерша, значит, лихая, наверное… А в другой газете было интервью с ними обоими. Рубрика называлась:

«За чашкой чая». И на фотографии было видно, что чай они пьют на нашей кухне, из купленных в «Икеа» кружек…

А чего я, собственно, удивляюсь? Я уехала, а он остался. Природа, как известно, не терпит пустоты, особенно мужская, свято место пусто не бывает, и все такое прочее, более чем банальное… Здесь, на Майорке, это ощущение банальности ни разу во мне не возникало, и никакие мелодии, кстати, тоже не звучали. Ладно, чего я могла еще ожидать? Именно этого. Значит, удивляться и расстраиваться попросту глупо. У меня новая жизнь, и плевать я хотела на Глеба. Мне нельзя расслабляться, мне нужно работать, тогда я спокойна. Скорее бы приехала Эмма с новым романом.

Я пошла к Дуне.

– Дуняшка, свяжись с мамой по электронной почте, сообщи, что я все сделала и готова приступить к новой работе.

Дуня испытующе на меня поглядела и проговорила:

– Тебе кисло?

– Что?

– Тебе от той папки кисло? Хочешь работой все заглушить, да?

– А если и так?

– Слушай, я тут думала о тебе.

– Очень тронута.

– Подожди, я не самая глупая на этом острове, можешь мне поверить.

– Я это давно знаю. И что ты надумала, умная голова?

– Ты должна писать сама.

– Это ты мне уже говорила.

– Подожди, – отмахнулась Дуня, она явно была захвачена своей идеей. – Ты должна написать пьесу!

– Почему пьесу?

– Мне кажется, у тебя получится пьеса. У тебя люди так здорово разговаривают… Диалог классный! Я очень люблю пьесы читать. Я всего Лопе де Вега прочитала и Кальдерона, и Тирсо де Молину.

– Ну ты даешь! По-испански?

– Конечно, откуда тут русские книги? Вот стихи, например, я читать не люблю. А пьесы, даже в стихах, обожаю. И ты просто обязана написать пьесу!

– Но о чем? Я как-то не думала.

– Ты попробуй! Ты напишешь пьесу не просто так…

– А как? – испугалась я.

– Там должна быть отпадная роль для твоего Глеба!

– Роль для Глеба? – ахнула я.

– Именно! Ты только представь себе: ты напишешь пьесу – под псевдонимом, эту пьесу поставят, он будет в ней играть, это окажется гвоздем сезона, а ты придешь на премьеру, и зрители будут топать ногами, визжать и кричать: «Автора! Автора!» И тогда ты выйдешь на сцену, и твой Глеб увидит, что это ты… – захлебывалась Дуня. – Во кайф будет! Ломовуха! Правда, клевая идея?

– Зашибись! – засмеялась я. – Только тут очень много всяких сложностей.

– Да какие тут сложности? Ерунда!

– Ну первая сложность – написать хорошую пьесу.

– Не хорошую, а гениальную!

– Это просто исключается, дай бог хорошую-то накалякать…

– Вот не надо так.

– Как?

– Накалякать! Калякает мама, а ты как раз пишешь. И я просто уверена, что ты напишешь классную пьесу – ладно, пока, может, не гениальную, а классную! Это даже лучше.

– Почему?

– Ну гениальную в антрепризе вряд ли ставить будут, и в обычном театре тоже. Гениальную современники не поймут, а вот классную – легко!

– Дуня, ты знаешь, кто ты?

– Знаю. Я классная девчонка.

– Точно! Именно это я и хотела сказать.

– Ты тоже классная. Я сперва подумала, что ты немножко мымра…

– Почему? – расхохоталась я.

– У тебя, когда ты только приехала, глаза какие-то мымристые были. Ты не обижайся, правда-правда. Но это быстро прошло.

– А вот ты мне сразу понравилась.

– Это нормально.

– Почему?

– Потому что мне еще мало лет, и у меня… как бы это сказать… слоев меньше.

– Слоев? – не поняла я.

– Ну да. Знаешь, когда дерево спилят, на пне кольца есть? Вот так и у людей, с каждым годом новый слой нарастает, и чем дальше, тем труднее пробиться к серединке, к тому, какой человек на самом деле.

– Значит, по-твоему, самые загадочные существа – старики?

– Нет, наверное… – задумчиво проговорила девочка. – Старики как раз не загадочные, они уже как дети, многие во всяком случае. Я про это еще не думала, но, наверное, эти слои нарастают, пока у человека сил много, а потом они, наоборот, начинают опадать, как листья. Говорят же: старик впал в детство. Слои опали…

– В этой теории что-то есть. Не знаю, может, она и не оригинальная, может, кто-то до тебя до этого додумался. Я, честно говоря, философию всегда терпеть не могла, хотя я даже не знаю, философия это или просто…

– Или просто белиберда? – засмеялась Дуня.

– Вот именно.

– Я и сама не знаю. Да ладно, проехали. Но что мне в тебе нравится, Саш, – ты не притворяка.

– Это точно.

Должна признаться, что слова Дуни запали мне в душу. Конечно, не детская идея насчет того, что Глеб будет играть в моей пьесе, но мысль написать пьесу теперь меня уже не оставляла. Мне действительно лучше всего удавались диалоги, я это и сама чувствовала, как и то, что на одном диалоге многое можно построить, не впадая в длинные описания событий и чувств. Сейчас только конец ноября, Эмма обещала приехать ближе к Рождеству, а до тех пор я свободна… Однако привычка с утра садиться за машинку уже вошла в плоть и кровь, как говорится, да и три курса театроведческого дали необходимые представления о законах драматургии. И я решилась. Попробую написать пьесу. Но о чем? Для начала лучше писать о себе, ведь себя я неплохо знаю. Но что за сюжет это должен быть? Я в каких-то выдуманных обстоятельствах? Или же я в своей собственной жизни? Но что в моей жизни было такого, что может быть интересно другим? Моя любовь? Но если выставить напоказ собственные чувства, получится пошлая, слезливая мелодрама. Нет, это будет комедия, комедия о любви невзрачной дурочки к красивому и умному. Просто многие события моей жизни надо подать, как говорится, с обратным знаком. Все тяжелое, грустное, больное утрировать до полного идиотизма, который будет вызывать смех… Нет, это не мое, у меня не получится. Лучше всего мне дается легкий, ироничный тон с некоторыми заходами в любовную патетику. А впрочем, что заранее теоретизировать, вдруг на бумаге получится что-то совсем иное, я уже знаю, что так бывает.

Я шла по набережной, море бушевало. Зимние штормы мне до Майорки видеть не приходилось, я всегда бывала на море летом. Волны грохотали, подбираясь к парапету набережной, обдавая меня брызгами, и волнующий запах моря, почти не ощутимый летом, здорово бодрил. Мне страшно нравилось гулять в такую погоду, тем более что тут я купила себе чудесную кожаную куртку, оливковую с белым. Мне уже не составляло труда объясняться по-испански в здешних магазинах. А после такой прогулки я любила зайти в кафе, выпить капучино, посидеть в тепле, особенно мне нравилось кафе под названием «Пепе и Хуанита», где горел камин. В доме Эммы тоже был камин, но Вера Ивановна панически боялась живого огня, и потому мы зажигали его очень редко. В такие блаженные минуты я часто добрым словом поминала Тараса, который свел меня с Эммой. Но сегодня я впервые подумала: конечно, спасибо Тарасу, но ведь к Тарасу-то я попала благодаря Алексу. Да-да, именно Алекс изменил мою жизнь. Все время на Майорке я запрещала себе о нем думать. Более того, мой организм инстинктивно отторгал всякие воспоминания именно об Алексе. О Глебе я вспоминала часто, и это было достаточно больно. А об Алексе – нет. Я как будто о нем забыла. А может, и вправду забыла? Мы так мало были знакомы… И так противно все кончилось. На другой день он примчался ко мне, клялся, что все это чепуха, что Инга просто редкая истеричка и скандалистка, что меня он любит, хочет жениться и все в таком роде, но в душе звучали уже не половецкие пляски, а веселенькая мелодия Кальмана «Красотки, красотки, красотки кабаре». И меня тошнило от пошлости и банальности происходящего. А сегодня я почему-то вспомнила о нем, и воспоминание было волнующим и приятным. Я как будто вновь ощутила, как он обнимал и целовал меня за секунду до появления Инги. От этого воспоминания по спине побежали мурашки. Нет, к черту, ко всем чертям, с Глебом у меня долгие годы были хотя бы иллюзии, а с этим с самого начала никаких иллюзий.

А я без иллюзий, наверное, не могу. Да и не хочу.

Лучше все чувства и ощущения выразить в пьесе.

Даже Эмма говорит, что влюбляется в своих героев.

Мне это подходит, совершенно безопасное дело!

Фрейд писал о сублимации, вот и я буду сублимировать, перерабатывать живущую во мне сексуальность в шедевры драматургии. Мне самой стало смешно от этих глупых мыслей. Я расплатилась и пошла домой.

– Саша, ну где вас носит в такую погоду? – огорченно качала головой Вера Ивановна. – Холод на улице, сырость. Ох, как я по нормальной зиме соскучилась! Со снегом, когда все бело…

– Да бросьте, Вера Ивановна, в Москве, когда снег, такая грязища непролазная, под ногами снежная каша, соль, а под этой «прелестью» еще лед, фу!

То ли дело здесь. Я когда куртку эту покупала, мне продавщица говорит, «вы ее всю зиму проносите, если свитерок надеть». Я по привычке думаю: ничего себе, у нас в такой куртяшке разве что в октябре ходить можно. А тут и вправду всю зиму в ней прохожу, никакие шубы не нужны, теплые сапожищи… Мне такая зима больше нравится.

– Вы морская душа, Саша, – засмеялась Вера Ивановна.

Почему-то от этих слов мне опять вспомнился Алекс. Он ведь тоже морская душа. Корабел окаянный, не корабел, а кобель, самый обычный кобель… И Глеб кобель… Они все кобели… Ну их к черту, обойдусь!

Я поднялась к себе и села за машинку. Начну писать пьесу, там поглядим… Может, ничего и не получится. Но чистый лист в машинке меня не только не пугал, а, наоборот, неудержимо привлекал. Вероятно, так начинается графомания.

Минула неделя. Я ощущала лихорадочное возбуждение от своей работы. Когда перечитывала написанное, сама бурно переживала все происходящее в пьесе, смеялась, грустила, негодовала… Вероятно, со стороны меня можно было принять за сумасшедшую, но, к счастью, никто меня не видел за работой. А потом вдруг все застопорилось. Я никак не могла решить, что делать дальше. Получалось как-то жидко… Не хватало чего-то или кого-то… Наверное, нужна еще какая-то, как выражаются в оперетте, «каскадная пара». Или комический персонаж, словом, что-то отвлекающее немного от главных героев.

Я попробовала изобразить свою свекровь, но получилось слишком ходульно и примитивно, вероятно оттого, что я ее не любила. Своих главных героев, которых я назвала Мария (в честь бабушки) и Тарас (естественно, в честь Тараса Асламазяна), я успела полюбить. Дуня, узнав, что я взялась за пьесу, ходила буквально на цыпочках и не приставала.

Часов в пять я вдруг ощутила жуткую усталость, голова плохо соображала, и я решила пройтись. Уже начинало темнеть. Я хотела позвать с собой Дуню, но она куда-то умчалась. Я надела свитер и кожаную куртку. Ветер с моря пробирал до костей. Но я все-таки вышла на набережную, думая только о своей пьесе, о том, что же мне делать с сюжетом. У меня как-то не получалось продумать все до конца. Одно я точно знала – у пьесы будет хороший конец. Терпеть не могу плохие концы, а особенно меня раздражает, когда обычную литературную или киношную поделку плохим концом пытаются как бы приподнять. То есть: вот вы не думайте, что у нас просто боевичок – ни боже мой, у нас высокая трагедия, поскольку героя в конце укокошили или героиню заставили уйти в ночь… Я для себя решила: пишу комедию, и все. Постараюсь, чтобы она была веселой и изящной, а на большее я не претендую. И вообще, Я за чистоту жанра!

Я уже повернула обратно, протопав добрых два километра, и почувствовала, что замерзла. Тогда я свернула с набережной в боковую улочку и увидела незнакомое кафе, в витрине которого умывался симпатичный серый котяра, толстый и полосатый, которого так и хотелось потискать. Наш Фабио тискать себя не позволяет. Не то чтобы я рассчитывала, что серый симпатяга пойдет ко мне на руки, нет, но просто мне хотелось выпить чего-нибудь горяченького в местечке с видом на кота, а может, и горячительного.

Я вошла. Кафе было небольшое, уютное, топилась голландская печка. Я села в уголке и заказала горячий шоколад и пирог с сыром. От прогулки по холоду хотелось есть, тем более что на обед сегодня была паэлья, которую я не очень-то люблю. За соседним столиком сидела юная парочка, им было лет по восемнадцать, наверное. А в другом углу женщина лет шестидесяти пила джин. Пирог оказался восхитительным, а шоколад, на мой вкус, пожалуй, жидковатым, но зато очень горячим, и я скоро согрелась.

Посижу еще минут двадцать и пойду домой, решила я. В кафе тихонько играло радио. Колокольчик на двери звякнул. Я подняла глаза. Вошел мужчина, очень пожилой, высокий, довольно грузный, мне почему-то подумалось – не местный. Может быть, даже русский. Одет он был хорошо, дорого. К нему сразу направилась хозяйка. Он что-то ей сказал, она не поняла. Я прислушалась. Он говорил по-английски, но это не был его родной язык. Они никак не могли понять друг друга. Но наконец она принесла ему чай и рюмку какого-то напитка. Он взглянул на эту рюмку с таким презрением, что я поняла – это мой соотечественник. Интересно, что могло в это время года привести сюда этого человека с усталым и грустным лицом? Он выпил рюмку одним глотком и жестом подозвал хозяйку. Протянул ей пустую рюмку и показал на стакан с чаем. Видимо, хотел стакан горячительного, а не жалкую по русским меркам рюмку. Но хозяйка, похоже, не в состоянии была это уразуметь и таращила на него глаза, поэтому он в сердцах произнес: «Вот дура чертова!» Я решила вмешаться и помочь соотечественнику, тем более что для объяснений в кафе моих знаний испанского вполне хватало. Я поднялась и подошла к его столику:

– Вы хотите заказать стакан, да?

– Господи, вы русская? Какое счастье, она не понимает, что я хочу. Пожалуйста, объясните ей, что мне нужен стакан коньяка…

Надо заметить, что он поднялся, когда я подошла к нему.

– Я попробую ей это внушить, – сказала я. – Может, вы еще что-то хотите? Могу порекомендовать сырный пирог. Удивительно вкусно.

– Спасибо вам огромное. Вы меня выручили. С удовольствием попробую пирог.

Я сделала заказ, безмерно гордясь своим лингвистическим даром, которого я прежде за собой не знала, хотя в детстве, живя несколько лет подряд на даче в Эстонии, вполне сносно объяснялась по-эстонски, – конечно, только в пределах магазинов, рынка и кафе, но все-таки.

Хозяйка немного удивилась, пожала плечами, но принесла мужчине заказ. Я села за свой столик, а он благодарно прижал руку к сердцу. Залпом выпил коньяк и блаженно выдохнул. А потом взялся за пирог, попробовал его и показал мне большой палец. Я допила свой шоколад и достала из кармана кошелек. В этот момент он вдруг подошел к моему столику.

– Простите ради бога, – начал он, – я никак не ожидал встретить тут соотечественницу. Местечко уж больно глухое, вы позволите присесть?

– Пожалуйста.

– Торопитесь?

– Да нет, не очень.

– Извините, но… Знаете ли, мне тут совершенно не с кем даже словом перекинуться по-русски, просто хоть вой. И вдруг вы… У меня такое ощущение, что я вас где-то видел, ой, только не подумайте, что я решил так примитивно за вами приударить, вы годитесь мне во внучки, я давно не претендую на внимание молодых дам и уж во всяком случае не стал бы действовать так пошло. Но у меня ощущение, что ваше лицо мне знакомо. Вы из Москвы?

– Да.

– Вы замужем за испанцем?

– Нет-нет, я тут временно…

– Я, к счастью, тоже. Жуткая тоска…

Казалось, он не может остановиться, такое удовольствие ему доставляет говорить по-русски.

– У меня здесь живет сестра, вернее, не живет, а умирает, – с грустью произнес он. – Она потребовала, чтобы я приехал с ней проститься.

– Она лежит в больнице?

– Да, а дом ее тут неподалеку, там живут мои племянники, но они совсем не говорят по-русски, я объясняюсь с ними по-английски и страшно от этого устаю. Вообще в доме такая тягостная атмосфера… Послезавтра я в любом случае должен уехать. В общем, тоскливо, никогда бы не подумал, что вообще окажусь на Майорке.

– Почему же, если ваша сестра тут живет?

– Потому что мы долгие годы были в ссоре. Не общались. И вдруг она мне позвонила, стала умолять приехать, проститься… Я не мог ей отказать, но… Впрочем, зачем вам все это? Это стариковские жалобы. А что же вы, молодая и красивая, делаете тут?

– Живу. Мне нравится.

– И давно?

– С начала сентября.

– В сентябре тут, наверное, рай. Простите меня за мое многословие, знаете, это как в поезде – встречаются незнакомые люди и выбалтывают друг другу всю подноготную, зная, что больше никогда не встретятся. Послушайте, я вспомнил! Я точно вспомнил, где я вас видел!

– Да? И где же?

– В «Огоньке»! На обложке «Огонька»! Там ваш портрет! Совершенно точно!

– Значит, все-таки он появился! – воскликнула я.

– Да, я купил этот номер в Шереметьеве. А вы не знали?

– Нет. То есть мне обещали, что будет портрет в журнале, но я не верила…

– Знаете, у меня есть этот номер, я вам его отдам.

Ну подумать только, какая встреча. А я еще удивлялся, где это Асламазян нашел такое лицо. Но как же вам никто не сообщил?

– Некому. Впрочем, скоро приедет моя подруга, она, вероятно, привезет журнал.

– Нет-нет, зачем же ждать, вам наверняка любопытно взглянуть! Давайте завтра встретимся здесь же, и я вам его вручу.

– Правда? Спасибо большое. Но вас это не затруднит?

– Нет-нет, что вы, мне будет только приятно. В котором часу вам удобно?

– Может быть, часов в пять?

– Отлично, договорились. В пять часов я вас жду с «Огоньком» в руках. В моей юности в шпионских фильмах так назначали встречи.

Он улыбался. Улыбка была милая.

На следующий день, собираясь на встречу в кафе, я сообразила, что мы даже не познакомились, я не знаю его имени-отчества. Ну ничего, узнаю сегодня.

Когда я вошла в кафе, он поднялся из-за столика, а в руках у него и вправду был свернутый в трубку журнал и маленький букетик фиалок.

– Добрый день, мы вчера даже не успели познакомиться. Меня зовут Виктор Сигизмундович, а вас?

– Александра Андреевна. Постойте, вы сказали – Виктор Сигизмундович?

– Да, а что вас так удивляет?

– Ваша фамилия Литман?

– Господи ты боже мой, откуда вы меня знаете? – искренне поразился он.

– Вы хозяин дизайнерской фирмы?

– Совершенно верно. Вы у меня работали? Но я не мог бы забыть такие глаза…

– Нет-нет, я никогда с вами не встречалась, но много о вас слышала.

– От кого, если не секрет?

– От Ульяны Михайловны Тороповой.

– С ума сойти! И что же милая Ульяна Михайловна обо мне говорила? Ругала последними словами?

– Отнюдь.

В его глазах появилось какое-то отрешенное выражение.

– Можно я возьму журнал?

Он словно бы очнулся.

– Ох, простите, бога ради, я вдруг задумался. Конечно, вот возьмите!

Я никогда в жизни не мечтала об известности, никогда не жаждала увидеть свою физиономию на какой-нибудь обложке, боже упаси. Но сейчас я, как говорила соседка Лика, проперлась! Теперь уж я точно знаю, что Глеб этот портрет увидит. Кто-нибудь непременно сунет журнал ему под нос. А еще и Алекс увидит. Хотя он, наверное, вообще забыл обо мне…

– Можно мне в силу возраста называть вас просто Сашей? – словно бы издалека донесся до меня голос Виктора Сигизмундовича.

– Что? Ах да, конечно.

– Саша, что вам заказать? Хотя будет лучше, если заказ вы сделаете сами, уж очень тут хозяйка бестолковая.

– Я бы выпила джин с соком.

– А я, пожалуй, выпью текилы… И как насчет сырного пирога? Он мне вчера очень понравился.

– Нет, спасибо, мне есть не хочется.

Когда нам принесли напитки, он вдруг, смущаясь, спросил:

– А вы близко знакомы с Ульяной Михайловной?

– Да, она была подругой моей мамы. Теперь и я с ней дружу.

– Знаете, она очаровательная женщина, я, как ее увидел, почувствовал какое-то волнение, забытое уже. Как в старину говорили – взыграло ретивое. И возникло ощущение, будто мы давным-давно знакомы, никак наговориться не могли. Мне даже показалось, что наконец я встретил ту единственную женщину, с которой мне интересно. Мне всегда быстро надоедали женщины. А тут… Но я уже старый, у меня налаженная, спокойная жизнь. И я элементарно струсил. То есть я продолжаю с ней сотрудничать, она очень талантливый дизайнер… И вероятно, я наделал каких-то глупостей, потому что теперь она держится со мной как-то отчужденно, холодно. Одним словом, я ее упустил. И мне от этого плохо, грустно. Надо было бы, наверное, поговорить с ней откровенно, но я боюсь… Когда ее вижу, то чувствую себя молодым, это заставляет меня болтать всякую чепуху… Вот и выходит, что я все испортил… Ведь могли же быть у нас нормальные дружеские отношения. Знаете, вы не смейтесь, любви и вправду все возрасты покорны…

Он залпом выпил уже третий стаканчик текилы.

– Вам, вероятно, смешно: сидит старый хрыч и несет что-то несусветное. Но вы почему-то располагаете к откровенности, вам хочется все рассказать. Как и ей… Я ей столько успел наболтать о себе, сам диву даюсь. А с другой стороны, наверное, я ей совсем и не нужен…

– Виктор Сигизмундович, поверьте, вы ей нужны! Еще как нужны, она в вас влюбилась, честное слово!

– Она вам это сама сказала? – задохнулся он.

– И не один раз! После встречи с вами она стала другой, как будто очнулась от многолетней спячки. Но она всегда говорила: он не понимает, что мне ничего от него не нужно, просто интересно с ним говорить, и легко… Она говорила то же самое, что и вы.

– Вы меня не обманываете? – закашлялся Виктор Сигизмундович.

– Зачем мне вас обманывать?

– Действительно. Значит, вы думаете, что я ей нужен не только как работодатель?

– Я в этом убеждена! Уверяю вас, Ульяна Михайловна – редкий человек, вот вы сказали, что сразу выложили ей многое о себе. Это ведь значит, что вам не с кем особо откровенничать, да?

– Увы…

– А ей вы можете сказать все, она всегда поймет, выслушает… И она вполне способна просто дружить с мужчиной.

Он вдруг покраснел и как-то смущенно рассмеялся:

– Вы, наверное, думаете, что я безнадежно стар… Нет, меня еще рано списывать со счетов. И я, наверное, свалял дурака… Саша, скажите, если я вернусь в Москву и позвоню ей… Просто так, без дела… Она не очень удивится?

– Она обрадуется! Виктор Сигизмундович, пожалуйста, позвоните ей и скажите, что встретили меня, что у меня все хорошо, очень хорошо… Знаете что, вы можете передать ей от меня какой-нибудь маленький подарок?

– Ну разумеется, – обрадовался он. – Только завтра я рано улетаю…

– Посидите здесь, я вернусь минут через пятнадцать, хорошо?

– Не волнуйтесь, я подожду.

Я выскочила на улицу, в ближайшем магазинчике сувениров купила маленького очаровательного ослика, я вспомнила, что Уля неоднократно называла Сигизмундыча «ослиной». Мне его красиво упаковали, так что Сигизмундыч не увидит, что именно я с ним посылаю. Похоже, я еще устрою Улину жизнь! Если, конечно, он до Москвы не охолонет и не выкинет ослика в какую-нибудь мусорную корзину. С него станется… Хотя он мне понравился, этот «ослина».

Возвращаясь домой, я смеялась. Чего только в жизни не бывает! Зимним вечером на Майорке встретить Улиного Сигизмундыча… Как говорится, нарочно не придумаешь. И вдруг меня как что-то стукнуло – ведь именно этого и не хватало в моей пьесе! Вот такой немного нелепой любовной истории. Если ее сыграют хорошие актеры… Я как будто увидела в роли Ульяши Анну Леонову, дивную характерную актрису, а в роли Сигизмундыча – Евгения Паладьева, он немного неуклюжий, но добрый и ужасно обаятельный. Я прибежала домой и сразу села за машинку. Дело пошло. Как будто второе дыхание открылось.

За неделю до Рождества позвонила Эмма:

– Сашка, как ты смотришь на Рождество в Париже?

– В Париже? Ты не приедешь к нам?

– Я хочу наоборот, чтобы вы втроем приехали в Париж на рождественские каникулы. Быстро решай, я закажу билеты. Ты даже вообразить себе не можешь, как сейчас сложно с билетами.

– Эмма, я не поеду!

– Но почему?

– Я тут кое-что для себя пишу…

– Мне Дунька говорила. И что, не можешь оторваться?

– Но ведь у тебя уже следующий роман готов, правда?

– Ну и что?

– Я, перед тем как за него браться, хочу закончить свое… И вообще, никуда сейчас не тянет, понимаешь? К тому же Фабио жалко оставлять одного, и птичек…

– Ну за ними есть кому присмотреть. Сашка, угадай, что лежит передо мной?

– Наверное, «Огонек» с моим портретом?

– А ты почем знаешь?

– По телефону долго рассказывать.

– Значит, не хочешь в Париж?

– В Париж хочу, только не сейчас.

– Ну, как говорится, была бы честь предложена. А жалко, мне хотелось с тобой повидаться.

– Мне тоже, но…

– Ничего, я на обратном пути заеду, привезу Дуньку с Верой Ивановной, и мы с тобой поболтаем.

– Это когда будет?

– Восьмого января. Я хочу и наше Рождество тоже в Париже справить. Все равно до пятнадцатого вся жизнь в Москве замирает, сама знаешь. Ну все, пока, подруга, счастливо тебе. Кстати, издатели мои чуть не уписались, когда твою текстуху увидели. Все пытались узнать, кого это я нашла. Но хрен им в грызло…

Значит, в издательстве мою работу одобрили?

Меня это здорово вдохновило.

Дуня ужасно расстроилась, что я не еду с ними в Париж. А я с наслаждением представляла себе тихие рождественские праздники и Новый год. Странно, я всю жизнь ждала от Нового года каких-то чудес, а они все не случались. И когда мне стукнуло тридцать, я их ждать перестала. Так что Новый год меня не волнует. Зажгу камин, включу хорошую музыку и выпью бокал вина за собственное здоровье.

Дуня с Верой Ивановной улетели двадцать третьего декабря. Погода стояла чудесная, было тепло и сухо, даже не верится, что завтра сочельник. Я действительно одна встретила Рождество. Купила себе цветов и еловую ветку, зажгла свечку и подумала: