Текст книги "Хочу бабу на роликах!"

– Эмма, это все правда?

– Святой истинный крест!

– Ой, мамочки…

– Сашка, я думаю, Лобова надо немножко помурыжить. Чтоб не думал, что ты ради него с пальмы спрыгнешь и полетишь…

– С какой еще пальмы?

– Ну я это так, для красоты. Он знает, что ты живешь в Испании. Я ж ему не стану докладывать, что ты у меня обретаешься. Говорю ж, туману напустила… Значит, так, Александра, слушай сюда! У тебя в Москве жить есть где?

– Ну я могу, конечно, остановиться у Ульяши…

– Остановишься у меня.

– Нет, спасибо, конечно, но я и так у тебя живу, а в Москве меня это будет стеснять.

– Ну тогда я подыщу тебе квартирку на время, это не проблема. А ты пока займись одежонкой.

– Какой одежонкой?

– Ну купи себе там несколько костюмчиков, платьиц, пальтишко приличное. Ты должна выглядеть, чтобы они видели, что я им не бросовый товар предлагаю.

– Извини, Эмма, но это чушь. Встречают по одежке, провожают по уму.

– Да, ум твой уже оценили, теперь нехай видят, что ты еще и офигительно красивая баба. Пойми, чудачка, хорошая тряпка бабе уверенности придает, так что не жмись. А вдруг кого знакомого встретишь, надо, чтоб ни одной старой шмотки не было, усекла?

– Усекла.

– Вкус у тебя есть, получше моего будет, мне это уже Дунька объяснила, а бабок не жалей. Значит, так, через десять дней жду тебя в Москве.

– Саша, Саша, скажи, что я хочу на премьеру! – толкала меня в бок Дуня.

Я только рукой махнула.

– Ты почему насчет меня не сказала?

– Рано!

– А когда же?

– Ближе к делу! Я просто потребую от Эммы, чтобы ты была на премьере – А если она не согласится, скажи, что больше не станешь править ее кошмарики!

– Гениальная идея!

А на другой день Дуня вернулась из школы грустная.

– Что случилось?

– Габриэль ногу сломал.

– Бывает, не грусти. Срастется у него нога. Он молодой, через два месяца бегать будет…

– Но ты его уже не увидишь, ты уедешь.

– Я же вернусь. Мне, знаешь ли, очень тут нравится.

– Слушай, а ты когда издашь свои пьесы, внизу напишешь: Майорка, Кан-Пастилья, такой-то год?

– Ты этого хочешь?

– Да, по-моему, это было бы круто!

– Значит, напишу, что за проблема. Нет, я еще лучше сделаю!

– Что?

– Я посвящу свою первую пьесу тебе! И на программке будет стоять: «Посвящается Евдокии Курлыкиной». Может, без тебя я бы и пьесу не написала.

У девочки глаза полезли на лоб.

– Ты и вправду так напишешь?

– Конечно.

– Нет. Не надо, – твердо заявила она, немного поразмыслив.

– Почему?

– Потому что люди будут говорить, что ты так к маме подлизываешься.

– Мне плевать!

– А мне – нет! Я буду просто знать, что ты это мне посвящаешь. И все.

– А если без фамилии, просто Дуне?

– Нет.

– Знаешь, Дуня, твоя мама не зря тобой гордится.

Но через десять дней мне улететь не удалось. За два дня до отлета я катила на роликах по набережной, и вдруг дорогу мне перебежала трехцветная, довольно-таки драная кошка. Я еще не успела сообразить хорошо это или плохо, как со всего маху влетела мордой в фонарный столб. У меня в буквальном смысле слова искры из глаз посыпались. Спасло меня только то, что на голове была бейсболка с довольно длинным козырьком. Он несколько самортизировал удар, но здоровенная шишка на лбу и фингал под глазом были мне обеспечены. А хороша бы я была, если бы у меня не сломались темные очки!

Именно потому я и напялила Дунину бейсболку.

Было больно и обидно, просто до слез.

Вера Ивановна при виде меня побледнела.

– Саша, какой ужас! Что с вами случилось?

– Да въехала в фонарный столб и заработала фонарь!

– И вы еще острите! Надо что-то делать!

– В Москве я лечила мужу синяки мазью «Арника», а тут… И как с такой рожей в Москву лететь? – чуть не плакала я.

– Надо отменить полет! У вас может быть сотрясение мозга!

– Нет никакого сотрясения, меня же не тошнит.

– Вы уверены?

– Конечно. А вот шишка вспухла, черт бы ее драл.

Она прикладывала мне к шишке тряпочку со льдом, чем-то мазала синяк, словом, хлопала надо мной крыльями.

Дуня позвонила в аэропорт – поменять билет, а потом потащила меня в аптеку, где работал Габриэль.

Его там еще не было, но его мама, удивительно славная женщина, дала нам какие-то примочки, ощупала мою голову и пообещала, что дней через пять все пройдет. Но описать, в какую ярость впала Эмма, у меня не хватает слов.

– Ты что, ребенок? Не соображаешь ничего? Я всегда знала, что это плохо кончится! На роликах ей вздумалось кататься, а под ноги смотреть не надо? Да через неделю уже репетиции начинаются! Ты тут нужна, к тебе вопросы есть, а ты там с битой мордой… Очень больно было? Ладно, лечись с утра до ночи. Все, пока. Про ролики забудь и Дуньке заодно запрети! А то, не дай бог, тоже морду расшибет. А ей еще замуж выходить. Все!

И она в сердцах швырнула трубку.

– Мама на тебя орала? – поинтересовалась Дуня.

– Как резаная.

– Знаешь почему?

– Ну?

– Потому что она тебя любит. Я еще совсем маленькая была, как коленку ушибу или палец порежу, мама сразу вопить начинала…

– Я так и поняла.

– И не обиделась на нее?

– На что ж обижаться, если мама кругом права. Это все из-за кошки…

– Какого цвета кошка?

– Трехцветная.

– Это точно к счастью.

– Да ну – к счастью, к несчастью, не знаю, но новый этап в моей жизни начинается, это точно.

И я рассказала ей о своих встречах с кошками.

– Значит, белую кошку ты выбросила? А черная у тебя на столе стоит. Надо ее тоже выкинуть! Я тебе подарю трехцветную, тут такие миленькие продаются, из меха, видела?

– Черную жалко выкидывать…

– Из-за того мужика, да?

Мне было немного страшно, чем-то меня встретит Москва, это мой родной город, который я всегда любила и где у меня нет своего угла. Правда, Эмма сообщила, что уже сняла для меня квартирку. А кого мне хочется видеть из моей прошлой жизни? Пожалуй, только Ульяшу. Выходит, я очень одинока. Но на Майорке совершенно от этого не страдала, а как будет в Москве? Интересно, я когда-нибудь еще увижу Алекса? Вряд ли. Ну и бог с ним. А хочу ли я видеть Глеба? Тоже не знаю. Конечно, на роль Тараса взяли совсем другого актера, Николая Мешкова, очень модного и популярного, но далеко не такого красивого. Впрочем, этот актер настолько талантлив, что сойдет на сцене за любого красавца. А Паладьев отказался играть по состоянию здоровья, ему предстоит какая-то операция. Ну ничего, это все мелочи, главное, что пьесу ставят!

Встречала меня Эмма.

– Сашка, ну слава богу, я уж боялась, что ты начнешь колбаситься по Барселоне и ногу сломаешь.

– Да ладно тебе, один раз человек упал, а ты из меня невесть что делаешь. Между прочим, я второй роман закончила.

– Ну ты даешь! А пьесу?

– Нет, пока еще нет. Я бы закончила, но как Лобов мне прислал письмо, у меня крыша съехала. Только на правку меня и хватило.

– Сашка, завтра повезу тебя в театр знакомить с Лобовым. Шмоток накупила?

– Конечно! Меня Дуняшка отвезла в один магазинчик в Аренале, я там много чего купила.

– Знаю эту лавочку. Не высший класс, но вещички там по крайней мере оригинальные. Сейчас едем ко мне, у меня переночуешь, а утром в театр.

Квартира у Эммы была роскошная, хотя довольно безвкусная.

– Располагайся, у меня там ужин готов, посидим с тобой, выпьем, хочу тебе многое сказать. Иди умойся с дороги, ну там хочешь – душ, хочешь – в джакузи лезь, хорошая штука с устатку, можно в кайф поколбаситься.

Когда я вышла из ванной, мы сели на кухне, поели, выпили, потом Эмма вдруг заявила:

– Сашка, мне чего-то так интересно показалось театром заниматься. В жизни ничего интереснее не делала. И народ такой. Мне нравится. Если дело пойдет, займусь этим вплотную. А ты мне будешь помогать.

– Помогать? Чем?

– Как – чем? Советом. Ты ж в этом деле больше меня понимаешь, кто вправду талантливый, кто так, на фу-фу вылезает, у тебя опыт есть, соображалка работает. Ты за артистом столько лет замужем была, сама на театроведа училась. Поможешь подруге?

– Ну я не знаю… Нет, это все-таки не мое дело. А если ты от моих советов в трубу вылетишь? Я тот еще коммерсант.

И я рассказала ей об украденном наследстве.

– Ну прохиндей, ну скотина. Слушай, и ты это схавала?

– А что я могла сделать?

Она задумалась.

– Да, пожалуй, в такой ситуации ничего. И как все рассчитал, гаденыш. В посольство телегу накатал? Как, говоришь, его звать?

– Миша Цейтлин. А тебе зачем?

– Ну, может, когда и пересечемся, чтоб знать. И ты не расстроилась?

– Расстроилась, конечно, что ж я, совсем дура? Но с другой стороны, мне даже легче стало.

– Ой, странная ты, Сашка, я тоже дура была, а как жизнь меня поколошматила, живо поумнела. Тебя тоже жизнь хорошо побила, а ты все-таки не ссучилась. Знаешь, я… ну, короче, нравишься ты мне…

– Ты мне тоже нравишься.

– Дунька вообще от тебя без ума. Сашка, я тебе кое в чем признаться должна.

– Что такое? – насторожилась я.

– Я Шалимову проговорилась, что ты в Москву приезжаешь.

– Ну и что?

– Да, может, и ничего, я вот думала, он в аэропорт прискачет – не прискакал.

В душе у меня что-то зазвучало, но не мелодия, а нечто похожее на те звуки, что бывают в оркестре, когда музыканты до выхода дирижера настраивают свои инструменты.

– Сашка, а ведь ты к нему неровно дышишь. По глазам вижу.

– Понимаешь, Эмма, какая штука… Когда он рядом или где-то близко, во мне музыка играет…

– Музыка? И какая? – деловито осведомилась Эмма.

– Разная.

– Это любовь, если музыка…

– Да нет, какая любовь… Слушай, а где ты его видела, как ты ему проболталась? Ты что, специально с ним встречалась?

– Ни боже мой! У Тараса день рождения был, вот мы и столкнулись, я хорошо поддала, ну и сболтнула сдуру, даже не ему, а Тарасу, а он глазами своими как сверканет… А потом подошел и мнется – вижу, нелегко ему, борется с собой, но все ж таки спросил: Как там Саша поживает? А я тогда на тебя злая была, ты ж морду расквасила. Ну и говорю: такого-то числа прилетает из Барселоны. Специально сказала, думала, в аэропорт прискачет…

– А он не прискакал.

– Ну и хрен с ним! Тут вообще такое дело…

– Какое дело?

– Да нет, это я про другое, – смутилась вдруг Эмма.

– Да ладно, черт с ними со всеми, я спать хочу!

– Вот и хорошо, завтра с утречка повезу тебя в салон.

– В какой салон, ты что? Ты ж сказала – в театр?

– Сперва в салон, а потом в театр. Надо ж тебя в божеский вид привести – ну маски там разные, припарки, омолодим тебя, причешем, помоем, макияж, то, се… – У Эммы тоже слипались глаза.

Утром она действительно поволокла меня в салон красоты.

Меня мало затрагивали все эти процедуры, поскольку я страшно волновалась перед встречей с Лобовым, она значила для меня куда больше, чем маски и макияж, хотя не скрою, приятно, когда тебя холят.

Эмма тоже холилась на всю катушку. Когда мы с ней в какой-то момент остались вдвоем, лежа на кушетках с масками на лице и шее, она вдруг спросила:

– Саш, я вот вчера забыла… Ты знаешь некоего Игоря Бестужева?

– Гарика? Знаю, конечно, а что?

– У тебя с ним что-то было?

– Да никогда!

– Он тебе нужен?

– Нужен? В каком смысле?

– Ну как мужик или…

– Боже упаси. А ты почему спросила? Он тебе, что ли, понадобился?

– Ага. Мы тут с ним по бизнесу столкнулись, так я на него запала. Мы с ним уже покувыркались пару раз – по мне мужичок, ох по мне. И вдруг он у меня фотку увидел, где мы с тобой в Пальме на бульваре сидим, вот и пристал как банный лист к жопе: где ты, что ты, а потом жалостную историю рассказал, как ты ему тонну баксов за здорово живешь отвалила. Было такое?

– Было.

– Так он клянется, что с той тонны у него все и началось. Говорит, хотел сперва зубы на эти бабки вставить, а потом решил, что ты ему удачу приносишь, махнул с твоими баксами в казино и такой там банк сорвал, что смог какую-то операцию провернуть, благодаря которой быстро выплыл. Сказал, что долг тебе отдал.

– Отдал, правда.

– Слушай, может, рассмотришь кандидатуру?

– Эмма, не смеши меня. Тебе он нужен, а я вообще в гробу видала всех мужиков, а уж Гарика в первую очередь. В белых тапочках. Забирай со всеми потрохами.

– Сашка, ты знаешь, тебе не идет…

– Что?

– А вот это – в гробу, в белых тапочках… Не идет…

– Ладно, учту! – засмеялась я.

Вдруг зазвонил Эммин мобильник.

– Вот черт, нигде покоя нет, – проворчала она. – Алло! Михаил Леонардович? Доброе утро. Ну конечно, обязательно. Что? Да как же так! Что, уже утряслось? И как? Быть не может! Да, по-моему, просто здорово. Ах, к часу? Ну что ж, еще лучше. Договорились. Непременно… Сашка, тебе привет от Лобова! Он нас ждет к часу, у него там что-то сбилось, но он уже все утряс.

– Что сбилось?

– Да я толком не въехала, просто он просил быть на час позже. Знаешь, с этими творческими людьми надо осторожненько, а то они подумают, что я со своим суконным рылом на его творческую свободу покушаюсь. Хотя ты вот тоже творческая личность, а с тобой легко.

– Эмма, умоляю, не говори эту муру про творческую личность.

– Почему?

– Ненавижу слово «творчество». Когда каждая пипетка, которая пропищала по телевизору одну песенку, рассуждает о «своем творчестве», меня тошнит. И вообще, мне еще в детстве объяснили: говорить «мое творчество» – неприлично.

– Мне в детстве такие штуки объяснять было некому. Ладно, приму к сведению.

Мы приехали в дом культуры, где арендоват помещение театр Лобова. Лобов кинулся ко мне:

– Вы и есть госпожа Соболева? Очень, очень приятно! Эмма мне сказала, что это ваша первая пьеса, я просто не поверил! Вы молодчина, беби! Но я не подозревал, что вы еще и смертельно интересная женщина! Рад, душевно рад, беби!

Мне хотелось сказать ему, что я отнюдь не беби, но слишком была взволнована. И потом, какая мне разница, как он меня называет? Хоть горшком назови, только пьесу поставь!

– Михаил Леонардович, я вам доставила нашу авторшу, а сама должна мчаться по другим делам. Надеюсь, вы ее не обидите!

– Как можно, как можно! Мы с таким автором хотим дружить, холить его и лелеять.

– Сашка, ты, как освободишься, что делать думаешь? На всякий случай вот тебе ключи от моей хаты.

Вечером отвезу тебя на новую квартиру. Все, пока!

– Дорогая моя, идемте в мой кабинет, нам надо, так сказать, оформить наши отношения. Эмма вас проинструктировала?

– Да-да, конечно. А сегодня будет репетиция?

– Нет, репетиции не будет, хотя должна была быть, тут накладка, попал в аварию Мешков, пришлось искать замену, я просто на уши встал, но нашел, думаю, этот вариант даже лучше, я вас сегодня познакомлю, он должен появиться с минуты на минуту.

– Михаил Леонардович! Михаил Леонардович! – ворвалась с воплем какая-то крохотная девушка.

Таким обычно дают прозвище «Кнопка». – Буракова сказала, что не хочет с нами контракт подписывать, а еще звонил Разуваев – это вообще конец света, а здешние говорят, что мы им как бельмо на глазу!

– Кнопка, познакомься, это Александра Андреевна Соболева!

– Да? Надо же! Очень приятно! Только у нас накладка на накладке, прямо голова пухнет – ой, вы не пугайтесь, так всегда, до премьеры каждую минуту что-то случается, а потом вдруг все как-то утрясается, только нервов не хватает. Ох нервы, нервы!

Приглядевшись повнимательнее, я увидела, что Кнопка (я угадала! Подумать только!) не так уж молода, наверное, моя ровесница.

– Беби, я не представил вам мою незаменимую помощницу Кнопку – Катеньку, вернее, Екатерину Великую, как у нас еще ее зовут! Это моя правая рука и левая, и вообще, без нее я ноль!

Екатерина Великая зарделась. Было понятно, что она давно и безнадежно влюблена в Лобова, которому было хорошо за пятьдесят.

– Михаил Леонардович, умоляю, со здешними надо разобраться прямо сейчас, иначе геморрой грозит стать гнойным!

– Кнопка, твои доводы невозможно оспаривать!

Беби, простите, я вас тут оставлю минут на десять, вы уж не обессудьте. Я мигом!

Они исчезли. Я осталась одна в кабинете. Я была даже рада этой передышке. Хоть смогу слово вымолвить, когда он вернется. Огляделась. В кабинете висели афиши знаменитых лобовских спектаклей, в которых играли самые лучшие, самые знаменитые артисты. И он взял мою скромную пьеску! В этот момент дверь распахнулась и на пороге возник… Глеб.

Кажется, он стал еще красивее, если такое вообще возможно. У меня, наверное, подкосились бы ноги, если бы я стояла.

– Сашка? Ты? Что ты тут делаешь?

– Привет, Глеб!

– Сашка, я страшно рад! Куда ты запропастилась? Можно тебя поцеловать?

– Не стоит.

– Нет, ну чего угодно я мог ожидать, только не тебя!

– А ты что тут делаешь?

– Да вот пришел к Лобову, он мне пьесу прислал, предложил главную роль…

И он помахал папочкой с надписью "А. Соболева. «Хочу бабу на роликах!». Он явно ничего не сопоставил.

– Да? И ты будешь в ней играть?

– Конечно, давно мечтал сыграть в хорошей комедии, к тому же роль как будто на меня написана.

Нет, так в жизни не бывает, так бывает только в кино! Вот об этом моменте я и мечтала, вернее, даже не смела мечтать – его мне намечтала Дуня! Но это еще не кульминация.

– Сашка, как ты живешь? Где ты? Мне тебя очень не хватает.

– Глеб, не надо! – поморщилась я.

– А ты изменилась, стала совсем другая… Да, я тут видел твой портрет в «Огоньке». Ты стала лучше.

Интереснее, даже как-то моложе… Но все-таки что ты тут делаешь?

– Глеб, а как здоровье Светланы Георгиевны?

– Да ничего… Черт, какая глупая ситуация… Сидим тут и ведем светскую беседу – бред, сюр! Сашка, я просто глазам не верю… Ты что, работаешь у Лобова? Это была твоя идея, чтобы он меня пригласил?

– Боже, нет, я у него не работаю, и мне бы такое в голову не пришло, – покривила я душой. – Я пришла поговорить с ним, а его вызвали.

– Ты, наверное, у бабушки живешь, да?

– Нет, бабушка умерла еще летом.

– Ах ты господи… Прости, не знал. Сидим и говорим как чужие…

– Мы и есть теперь чужие. А ты с кем сейчас, все еще с Яной? Она пикантная, ничего не скажешь.

– Прекрати!

– Хорошо, молчу. Это действительно не мое дело.

Дверь опять распахнулась. Вернулся Лобов.

– Глеб Евгеньич, голубчик ты мой! Я смотрю, вы уже познакомились. Какой у нас, оказывается, очаровательный автор, вы не находите?

– Автор? Какой автор? – опешил Глеб.

– Да вот же Александра Соболева собственной персоной, ну а нашего замечательного Глеба Ордынцева вы наверняка узнали.

– Узнала, тем более что это мой бывший муж.

Глеб дернулся.

– То есть как? – удивился Лобов. По его выразительному актерскому лицу я сразу уловила – удивление сменилось испугом: а вдруг Глеб откажется играть в нашей пьесе или я взбрыкну…

Вот это была уже кульминация, о такой мечтает каждая оскорбленная женщина, но мое торжество омрачала одна крохотная деталь больше не люблю Глеба. И, несмотря на его сногсшибательную красоту, он меня больше не волнует.

Очевидно, написав пьесу, я выплеснула свою обиду, а заодно и любовь. Огромная радость освобождения заполнила меня, но неожиданно в душе начала оживать обида на Алекса. Неужели обязательно нужна какая-то обида? Глупо. Не хочу! Душа, конечно, обязана трудиться, как сказал поэт, но ведь не над обидой же. Я поняла, что в последнее время в моей душе обида сменялась музыкой Хачатуряна, а та в свою очередь снова обидой. Нет, нет, больше этого не будет.

– Беби, о чем вы задумались? – вернул меня к действительности голос Лобова.

– Просто мне все это в новинку…

– Друзья мои, я очень надеюсь, что ваша столь водевильно-эффектная встреча не помешает деловым взаимоотношениям? Александра Андреевна, вы не возражаете, если Глеб Евгеньевич… Роль как будто для него… и вообще… Глеб Евгеньевич, а вы, надеюсь, не откажетесь от роли, мы же цивилизованные люди…

Глеб в задумчивости смотрел на меня. И вдруг в глазах его мелькнул лукавый огонек. Я прекрасно поняла, что он означает. Глеб, видимо, решил, что легко вновь меня завоюет, если сыграет в моей пьесе.

– Нет-нет, я, разумеется, буду играть. Мы с Сашенькой вполне цивилизованные люди, и то, что мы когда-то были женаты, никоим образом не повлияет… Правда, Саша?

– Ну разумеется! Я вполне согласна с Глебом.

– Вот и чудесно, сейчас подпишем договор – и, как говорит наша Кнопка, вперед и с песней!

…Через час мы вышли на улицу. Погода была довольно скверная. Глеб посмотрел на часы.

– Ты спешишь? – спросил он.

– Да нет…

– Где ты живешь?

Я хотела сказать, что сейчас мне жить негде, но я скорее откусила бы себе язык.

– Я живу не в Москве.

– А где же?

– На Майорке, – ответила я чистую правду.

– На Майорке? Ты что же, вообразила себя Жорж Санд? И кто твой Шопен, интересно знать?

– Это не имеет значения, Глеб. Ну что ж, я рада, что ты будешь играть эту роль…

– Ты ведь ее для меня и писала. Ах я дурак, не сообразил, ведь Соболева была твоя мама, я и забыл, честно говоря. И еще эта фразочка, насчет бабы на роликах, она ведь была в нашем дворе намалевана…

– Глеб, ты просто не мог предположить, что я способна что-то написать. Я и сама не предполагала.

– Куда тебя отвезти? У меня полчаса есть.

– Если можно, довези до метро «Аэропорт», я хочу повидать Ульяшу.

– Сашка, ты какая-то загадочная стала, красивая, я просто заново в тебя влюбляюсь, кажется.

– Не советую!

– Почему?

– Безнадега, Глеб.

– Глупости, ты еще любишь меня. Это из пьесы явствует.

Мы подошли к машине, это все еще была та «девятка», которую он купил, вернувшись из Италии.

Мы стояли около нее, а вокруг почему-то скапливались люди, хотя чего удивляться? Глеб – такая заметная личность, но, как ни странно, эти люди больше пялились на меня. Нет, у меня начинается мания величия. С чего бы им на меня пялиться?

– Да она это, точно она! – воскликнула какая-то девушка.

– Садись скорее! – буркнул Глеб и почти впихнул меня в машину. – До чего обрыдли эти поклонницы…

– Быстро они тебе обрыдли.

– Сам удивляюсь, ведь когда-то мечтал об этом…

– Да ладно, Глеб, не кокетничай.

– Сашка, у тебя потрясающие духи. И вообще, ты меня сегодня заново потрясла, как тогда, когда я тебя из лужи выудил… Давно это было…

– В другой жизни.

– А ведь нам было хорошо вместе.

– Я долго в это верила. До последнего дня…

– Это что такое? – Он вдруг резко затормозил.

– Глеб!

– Это вот что такое? – каким-то обалдело-злым голосом спросил он, указывая куда-то вверх. Я глянула и тоже обалдела. На огромном рекламном щите красовался мой портрет – тот самый, из «Огонька».

А внизу было написано красивой вязью: «Я люблю тебя!»

– Господи помилуй! – Я даже перекрестилась с перепугу.

– Что это значит?

– Понятия не имею!

– А твой богатенький хахаль неоригинален! Один идиот уже такое проделал года три назад.

– Да нет у меня никакого хахаля! – ошеломленно пробормотала я.

– А с кем же ты на Майорке обретаешься? С королем Хуаном Карлосом? Он вряд ли поступил бы так безвкусно, слишком хорошо воспитан. Вполне нуворишеская идея!

Я ничего не понимала, но разозлилась:

– Ты отвезешь меня к Уле или мне взять такси?

– Обещал, – значит, отвезу.

Пока мы добирались до метро «Аэропорт», моя физиономия попалась нам еще три раза. Глеб просто кипел от злости.

– Это, наверное, Асламазян старается, – предположил он. – Небось втюрился в тебя, вот и поставил на поток…

– Глеб, высади меня у метро, я куплю цветов…

– Как угодно, – холодно бросил Глеб. Он явно был в бешенстве. Но поделом ему.

– Спасибо тебе, я очень рада, что ты будешь играть в моей пьесе, правда рада, и давай останемся друзьями.

– Ну это вряд ли. Ладно, я поеду, мне пора, счастливо, Саня, только зря ты меня сбрасываешь со счетов, зря…

И он уехал. Я купила букет потрясающих тюльпанов и подумала: странно, что на Майорке цветы, пожалуй, хуже, чем в Москве, и выбор не такой огромный… Видимо, на юге к цветам относятся менее трепетно. Я это заметила еще в детстве, в Грузии.

Господи, а ведь в этом самом киоске мне покупал розы Алекс… Неужели это он развесил по Москве мой портрет? Больше вроде некому. Или какой-то ловкий бизнесмен решил использовать портрет для рекламы? Но ведь там никакой рекламы нет. Там есть только – «Я люблю тебя!». Меня даже слегка пошатывало от нахлынувших чувств и впечатлений. Я купила еще торт, шампанское и побежала к Ульяше.

На звонок мне открыла Аза Львовна, которая вот уже много лет ходила к Уле убирать квартиру.

– Сашенька, какими судьбами! – расплылась она в улыбке.

– Здравствуйте, Аза Львовна, а Ули нет дома?

– Так уехала она.

– Уехала? Куда?

– Да вы проходите, проходите. Она во Франкфурт уехала, в Германию, там выставка какая-то, и она участвует, говорит, это большой почет…

– Как хорошо, вот только жаль, что я с ней не увиделась. А когда она вернется?

– Не сказала. Она, Саша, не одна поехала. Я вам по секрету скажу, мужчина у ней завелся. Пожилой такой, но представительный. Ульяна Михайловна наша расцвела прямо. И то сказать, интересная женщина, а сколько лет одна…

Ай да Виктор Сигизмундович! Дай им бог!

Я отдала Азе Львовне цветы, конфеты и шампанское, куда мне с ними деваться? И попросила разрешения позвонить.

– Да звоните, Саша, сколько надо, о чем разговор!

Я набрала номер Эмминого мобильника.

– Сашка? Где ты? Ты вообще в курсе, что в городе творится? Вот псих, сколько денег выкинул, но с другой стороны – красиво!

– Ты о портретах, да?

– О чем же еще!

– Ты знала?

– Ничего не знала! Сама офигела просто!

– Но кто это?

– Саша, ты чего, опять о фонарь башкой стукнулась?

– Думаешь, это Алекс?

– Кто ж еще! Ну, Сашка, если ты его упустишь, я тебе башку оторву! Подожди, меня тут по другому телефону спрашивают. Только не отключайся! – Она что-то говорила кому-то, а я стояла в Улиной прихожей в полной растерянности. В душе опять настраивались инструменты. Ведь если он на всю Москву объявляет, что любит меня, значит… Значит, он меня любит! И вдруг меня обдало жаром, я ощутила такую сумасшедшую радость жизни, что, не обращая внимания на Азу Львовну, начала прыгать на месте.

– Сашка, ты где сейчас?

– На Черняховского, а что?

– Я за тобой через четверть часа заеду, говори номер дома и спускайся вниз. Жди. Если будет задержка из-за пробок, все равно дождись, у меня к тебе важное дело, очень важное! Пока!

Я посмотрела на часы. Надо же, я даже забыла сказать ей, что встретилась с Глебом. Я вообще забыла про Глеба. Я знала, что сейчас появится вовсе не Эмма, а Алекс. Я была в этом твердо уверена. Уж такой сегодня день.

Поэтому я нисколько не удивилась, когда он выскочил из машины и кинулся ко мне.

– Саша!

Мы стояли, обнявшись, посреди двора и нам было наплевать на весь свет. А в душе нарастала мелодия.

Но на сей раз это был не Хачатурян, это был марш Мендельсона. Со стороны в любви многое может показаться пошлым. Но только со стороны.