Текст книги "Белые пешки"

– Ты бы писала. Мы с Крысом клеили бы дамочек. Дэн рисовал бы русалок… – Но тут Лева нахмурился и, выпрямившись, положил ладони обратно на руль. – На нем лица нет в последнее время. За Аську волнуется.

– Не только он, – напряженно напомнила Саша.

– Ты же знаешь, о чем я.

Саша посмотрела в окно, на каменные клумбы, засаженные люпинами. Дэн ничего не умел скрывать. Или даже не пытался? И… мелькнула вдруг довольно злая мысль, что лучше бы Марти оказалась права. Ну, про «поженились», жить так лучше не в России, но хоть симпатия взаимная. Аська-то в сторону своего тихого воздыхателя даже не чихала, а может, увлеченная собственной любовью, и не видела. Саша сердито мотнула головой.

– Не-а. – Она закрыла коробку, а Обломов разочарованно засопел. – Ничего не знаю и не хочу. И ты, я думаю, тоже. Спасибо, что подвез.

– Пожалуйста. – Лева не продолжил тему, верно истолковав тон.

– Прогуляешься со мной немного? – мирно предложила Саша. – Парковка есть.

– Не, я за Дэном в магаз тогда! – Лева улыбнулся, вроде уже пободрее. – Раз ты отказалась, надо его споить. Да и про наше новое противовирусное затереть, и еще должен же он увидеть, в какую татуху вылился его набросок! – Он что-то нажал, и дверца все-таки разблокировалась. – Присоединяйся, если вдруг…

Саша кивнула. Стало неловко, что ее приглашают снова, а она не передумала.

– Спа-ать хочу! – заявила она вполне, впрочем, искренне. Привычно чмокнула Леву в щеку, перегнувшись через сиденье, взъерошила шерсть Обломова и стала вылезать.

– Пока, darling, будущий мой светлый гений, – донеслось в спину. – Ешь конфеты.

Саша про себя улыбнулась: ох… Левка. Ученый, сразу видно: голова работает совсем не так, как даже у умника Крыса. Во всем видит что-то. Чего не видит больше никто.

С ним рядом просто невозможно не чувствовать себя особенной.

09.07.2006. Ася

Меня трясет, и от стыда тоже. Ужас… думала, приду писать извинения за истерику в надежде, что кто-нибудь опять нарушит правила и прочтет. Потому что дура – не умею словами через рот, лепечу что-то, чего и эльф Леголас не услышит… а вот как получилось. Извиниться я все равно хочу, но смысла уже нет.

Простите, правда. Я не хотела вас обижать. Наверное, просто завидовала вашему спокойствию, вере в лучшее. Злилась: ну как, как вы не понимаете, он же просто сбросил нас со счетов, всех сбросил, включая меня… Но я очнулась. Я правда очнулась. Спасибо за терпение. Будем держаться вместе?

На втором этаже, в своей маленькой комнате Ася играла на саксофоне, а дачный дом вздыхал в такт. Ася стояла у окна, но не видела ни темнеющего вдали леса, ни стелющегося поля, ни даже того, что было ближе, – желтых нарциссов в вазе на подоконнике. Ася чувствовала только запах – нежный, тонкий, напоминавший о Максе. Он любил дарить ей нарциссы, особенно такие, желтые. «Подходят к твоим волосам», – так он говорил. А Асе казалось, что запах нарциссов очень подходит к джазу.

У нее по-прежнему не получалось сочинять, хотя Сашка считала, что «начала творить одно – и другое вытворишь». С Сашей Ася написала целую книгу, и здоровскую, но вот с музыкой подружиться пока не могла. Тем более теперь, когда руки вообще опустились. Поэтому Ася просто вспоминала одну из мелодий Лизы Симпсон, девочки-отличницы из американского мультсериала. Девочка – желтая, как и все герои, – напоминала Асе все тот же нескладный, странный нарцисс.

– Ура-ура-ура, дядя Лева приехал! Он торт принес!

В комнату влетела Линка – сплошной комочек солнечной радости, обожающий лето, дачу, мир вокруг и, конечно, незваных гостей. Ася неохотно перестала играть. Хотелось бы ей быть такой же безмятежной, но, видимо, это возможно только в семь лет.

– Выходи чай пить! – Мелкая подскочила на месте. Взметнулись светлые хвостики, точно как у Аси. Та вяло усмехнулась. – Ну-у, ты что такая сердитая? Пошли!

Вспомнилось: в детстве ее хвостики были так же высоко, над самой макушкой, но год за годом хотелось подвязывать их все ниже. Ниже. Ниже с каждым грустным событием, которое с Асей приключалось. Сейчас хвостики лишь условно были хвостиками: перехваченные тонкими черными резинками, почти прижимались к шее и струились по плечам.

– Не хочу идти, – бросила Ася, откладывая саксофон на стол. Вечернее солнце заискрилось в золотистом металле.

– Ну, пойдем-пойдем-пойдем! – Сестра ухватила за юбку, дернула. – Аська-а-а!

Ее захотелось стукнуть, как никогда раньше. – даже страшно стало от этого порыва. Ася глубоко вздохнула, закусила щеку изнутри и попросила:

– Лин, отвали, а? Мне не до тебя. Мне…

– Ladie-es!

Она не успела выпроводить Линку и запереться, как подобает обиженной принцессе. На пороге появилась знакомая фигура – лохматая, высокая, небритая. И с лучезарной улыбкой.

Почему ты, Левка? Так я подумала, поражаясь на саму себя, ведь желание стукнуть сестру пропало. В твоем присутствии вообще не хочется злиться. Может, потому, что ты такой большой, сильный, взрослый, гениальный, татуированный… и такой добрый. А я вон обидела тебя во дворе. Хотя твой папа в моем белом платье на бретельках – это правда очень смешно.

– Вы готовы пировать?

Лина отбежала от Аси и, как маленькая мартышка, обняла наклонившегося к ней Леву за шею. И носочки от пола оторвала, нахалка.

– Тихо-тихо, задушишь. – Он осторожно отцепил ее, поставил на ноги. – Иди на кухню, последи, чтоб мама торт без нас не слопала. Мы сейчас!

Линка умчалась. Лева подошел к Асе, которая едва поборола желание юркнуть… ну хоть за занавеску. Выстояла. Посмотрела в глаза. И он тихо спросил:

– Ну… что? Дуешься?

От него сразу стало шумно и тепло. Но Ася правда пока немного дулась.

– Сыграешь мне что-нибудь? – Лева покосился на саксофон. – Пока поднимался, успел подслушать немного. «Мы из джаза»?

– Нет, это Лиза Симпсон играла, не помню, в какой серии, – пробормотала Ася, сильнее стиснула зубы и выдохнула: – Можно узнать, зачем ты приехал?

Лева понурил голову, впрочем, скорее дурашливо, чем обиженно.

– Ты совсем не рада? Жестокая девчонка.

Ася открыла рот, но слов не нашла. И тем более не кивнула.

– Нет… – наконец шепнула она. – Не совсем не рада, то есть вовсе не «не рада», я…

– Ну, мы волновались, – просто сказал Лева, опять глянув на Асю. Глаза у него были не такие темные, как у Зиновия, но тоже пронзительные, невыносимые, как у многих Скорпионов по зодиаку. – Что ты не выходишь на связь? Ты знаешь, что завтра у тебя презентация на книжном фестивале? Всякие там журналисты, читатели…

– Нет, я не поеду! – спешно отрезала Ася, вспомнив, что редактор ей об этом писала. – Сашка справится.

– Но она очень хочет, чтобы ты приехала.

Ася рассеянно погладила бок саксофона кончиками пальцев.

– Зачем я там нужна?

Лева пожал плечами.

– Я в женской дружбе понимаю не больше, чем хрюн в цитрусовых. Но вы ведь ладите. Лучше, чем с Никой и Марти. Вы пишете вместе книги, это уже…

Ася поняла, что должна перебить его, прежде чем опять заревет. Так она ревела в день после бегства из Москвы. Лева рассуждал как парень. Как человек, не разделивший с новыми друзьями детство. И как тот, кто не порезался так больно о чужой секрет.

– Давай не будем опять о том, кто кому ближе, после Макса это вообще смешно. – Она сглотнула и все-таки закончила: – Все на поверхности. Неудивительно, что мы расходимся, как в море корабли.

А кто-то и предпочитает корабли людям. Но Лева не уступил.

– Сейчас, кажется, ты делаешь все, чтобы мы разошлись.

Ася мгновенно вскинулась, даже заставила себя усмехнуться. Запоздало сообразила, что, возможно, Левка ее намеренно провоцирует, слова уже хлынули:

– Я?! Это я удрала на крейсер, никого не предупредив? И в Европу я уехала?

Лева вздохнул, потупился. Сам понял, что перегибает.

– Не ты. Но если Макс, Марти и Крыс – действие, то кто-то должен быть противодействием. – Он тяжело вздохнул. – Я вот пытаюсь. А ты будешь? Ась… мы соскучились.

Ася молча уставилась на улицу. Боковым зрением она все-таки заметила, как Лева взял саксофон, покрутил и поднес к губам. Вдохновенно зажмурился, надул щеки… Инструмент выдал жалобную какофонию, прося пощады. Ася невольно хихикнула.

– Так будешь? – отдуваясь, снова воззвал к ней Лева. – Или уничтожу твою пыхтелку своими могучими легкими!

Смеяться все еще получалось. Получилось и улыбнуться, и посмотреть ему в лицо. Серьезное. Усталое. Подумалось вдруг: вот в чью сторону Максу стоило глядеть больше, вот о каких типажах писать книжки. Может, и не было бы таких загонов.

– Да, Лёв, – она собралась окончательно. – Я постараюсь, правда, надо что-то делать со своими психами. Только пожалуйста, оставь ты саксофон, я люблю его!

«И вас люблю. Порой больше, чем себя». Лева торжествующе водрузил инструмент обратно на столешницу и предложил:

– Пойдем тогда есть торт? С психами. Ну, то есть с нами.

– Да я про другие психи, неодушевленные! – запротестовал в Асе будущий редактор. – В смысле про свои сумасшедшие писки-визги и желание вас всех растерзать. – Она помедлила и призналась: – Мне стыдно. Правда. Тем более с Максом я же давно на связи, мы пообщались, мне пора бы успокоиться и…

– Но это не так просто. – Лева вздохнул. – Понимаю.

Что тут было ответить? Не говорить же правду: «Ты не обязан понимать таких дурочек». Правильнее было просто перестать мучить его и себя.

– А какой торт? – полюбопытствовала Ася, подходя к зеркалу и поправляя волосы.

Лева за спиной опять широко улыбнулся.

– Что за вопросы? Конечно же, с лимонным кремом и меренгами!

Он ненавидел меренги. И цитрусовые – как и Макс. Стало грустно и тепло.

За что мне такие друзья? Этим вопросом я задавалась, уже кидая вещи в сумку: Лева согласился отвезти меня в Москву. Терпеливые, понимающие, любящие, стойкие…

Стойкие. Я еще не знала, что это слово скоро станет главным. Что только на стойкость моих друзей мне и придется надеяться. И молиться. Даже представить не могла, что Макс, плавающий на «отличном корабле в компании клевых парней, мирового капитана и дешманской, но неплохой тушенки» (так он сам это все мне описал) станет моей последней проблемой.

Ася и Саша подписывали книги, отвечали на вопросы. Иногда их еще фоткали – в основном на мобильники, наверное, чтобы потом похвастаться знакомым, вроде: «Живого слона видел! Нет, двух!» Журналисты тоже наводили иногда блестящие объективы, но фестиваль оказался большим. Здесь проходило много мероприятий, и два начинающих русских автора не привлекли такого внимания, как, например, какой-то культовый английский фантаст, впервые приехавший в гости. Его крытый стенд штурмовали нескончаемые толпы. Но было все равно тяжело. Ася, надевшая непривычно яркое платье, устала. Интереса к себе она стеснялась, улыбка к губам будто приросла, хотелось есть, пить и писать, а не «быть лапочкой». Здорово, что рядом сидела Саша, более оживленная, хотя тоже подуставшая. Подруги все чаще переглядывались, наверное, одинаково надеясь, что поток людей вскоре кончится. Наконец он начал редеть.

– Так какую следующую книгу от вас ждать? – спросили в очередной раз. Какая-то журналистка, может, года на два старше Аси.

Запомнилось: рыжие кудряшки, веснушки, розовая помада, высокие каблучки. Вопрос повис в воздухе, Саша открыла рот… зазвонил мобильный – знакомая мелодия из любимого Сашиного аниме, что-то про девочек-воинов в матросках.

– Возьми, – шепотом предложила Ася и извинилась перед журналисткой. – Секунду… Ну, я вот думала о фэнтези про музыкальную магию…

Телефон надрывался. Мелодия была загадочная, бодрая и Асе нравилась. Выделялась среди скучных рингтонов. Саша медлила, бегая глазами с экрана на девушку.

– Возьми, – повторила Ася и, чувствуя себя глупо, снова заговорила с журналисткой. Саша приняла вызов. Ася призналась: – Вообще-то я не очень по фэнтези. То есть «Властелин колец» хороший, а еще интересно всякое на стыке с фантастикой, как «Звездные войны», где вроде космос, но планеты выдуманные. Но я это все не понимаю. Я вряд ли именно придумаю что-то такое же масштабное для взрослых. Только если молодежное…

Саша слушала телефон с каким-то странным лицом и будто… бледнела?

– Взрослые сюжеты другие, – продолжала Ася. – Там жестокости больше. Цинизма. Несправедливости. И соединить все это с волшебством, которое может тебя спасти, у меня, наверное, не получится, так что реализм я бы писала про обычных людей в обычном мире. Про перевал Дятлова, например. Или детективы какие… хотя такое для меня сложновато, наверное, с простого надо начинать: бытовое про учителей, про… врачей? – Ее куда-то понесло, может, потому, что журналистка правда слушала с любопытством. – Мой друг врач! И…

Рядом что-то грохнуло. Это Сашка выронила телефон и вскочила, уже совсем белая.

– Крыс и Марти… – выдохнула она, но не продолжила. Снова схватила телефон и стала кого-то набирать. Ася быстро увидела кого.

Тетю Веронику.

Через пять минут их презентацию экстренно завершили.

* * *

В новостях весь день говорили о русских туристах, которых – как и всех прочих туристов – власти Франции отказались выпустить с курорта, охваченного внезапной эпидемией вирусной лихорадки. Среди застрявших были знакомые имена.

Пятеро из Восьмерки, собравшись у своего дерева, до вечера звонили на два номера, которые все не отвечали. Потом ответили. Но хорошего не сказали.

На одном из внутренних двориков Белорусского вокзала медленно проступили на асфальте шахматные клетки.

Смерть вторая. Благотворитель

Он рисовал на пыльном стекле. Пальцы, многократно сломанные ударами полицейских ботинок, покрытые сеткой шрамов, двигались медленно. Он наслаждался. А на пыли проступала последняя, девятая. Та самая малышка, с веснушками. С которой они кормили уток у приютского пруда. Как ее звали?

Викки…

«Малышка Викки, показать тебе, где здесь растут самые красивые розы?..»

Картинка была почти закончена и отлично видна с той, вольной, стороны. Жаль, санитары редко заходили в эту часть бокса, даже еду оставляли у собачьей дверцы внизу камеры. Забавно… будто и они, и охрана боялись его. Боялись бывшего добряка Мистера М., известного каждому детскому фонду, а ныне тщедушного полутрупа, ставшего еще более тощим на местной отвратительной жратве.

Морриган усмехнулся. Падаль кормит его падалью. Пусть.

За спиной что-то клацнуло, будто когтями по полу. А пол здесь был твердый, не как в палатах у этих буйных, которые кидаются на стены…

Морриган не обернулся, но краем глаза подметил длинную черную тень, отбрасываемую койкой. Глубокая тень, как омут, – странно, вчера она была другой.

Девочка на небьющемся запыленном стекле улыбалась. Живая до последней черточки. Солнечная рыжая крошка. Они все были разные. Девять прекрасных жемчужин разных оттенков, девять маленьких сладких ангелов, которым он помог вознестись на небо. Они ведь так страдали… Викки…

«Малышка Викки, показать тебе, где здесь растут самые красивые розы?..»

Такая нежная. С теплыми губами. И хрупкой шейкой.

Прыжка слышно не было. Рычание утонуло в хрусте позвоночника. Когти впились в рыжую рубашку, зубы сомкнулись на шее; удовлетворенно распахнулись глаза с узкими лиловыми зрачками. Зверь был очень голоден. И в отличие от того, кого заперли в тюрьме несколько лет назад, еще не утолил свой голод.

Мертвые дети на запыленном стекле смотрели, как пожирают их убийцу. Красные шматы дымящегося мяса падали из клыкастой пасти.

Арка 3. Помоги мне, Оби-Ван Кеноби

26.08.2006. Марти

«Пять коней подарил мне мой друг Люцифер…»

Ничего страшного. Живем дальше. И пусть эти кони никогда до нас не доберутся.

27.08.2006. Ника

Лето было уебанское. О некоторых его последствиях я стараюсь не думать, вместо мыслей ухожу в дела. Ничто не отвлекает лучше. Теперь у меня и в казарме чисто, и по дисциплинам отлично, и нормативы идеальные. По всем фронтам порядок, только в голове ни хера. Но я над этим поработаю.

Чем я занималась в июле-августе? Училась, потом должна была отдыхать. Получилось не очень, можно сказать, не получилось совсем. Не знаю, могут ли беды одного-двух существ погасить солнце для всех прочих. Но для меня погасили. Мое солнце никак не засветит. Интересно, можно его включить?

А хотя что за хуйню ванильную я только что написала? За Марти и Киром, которых прямо в разгаре отпуска заперли в чужой стране, стояли десятки тысяч людей. Живших там, отдыхавших там… блин, ну какой же треш.

Тяжело писать про все это, ведь подробностей я пока особо не знаю. Вроде там, где ребята поселились, просто начались точечные заболевания, потом массовые, а когда почуяли пиздец, было поздно. Зараза охватила несколько городов, была просто ужасной: и температура под сорокет, и вспухшие лимфоузлы, которые иногда лопались, и асфиксия, и кашель до кровохаркания. Сыпь до громадных гнойных волдырей. Какие-то мерзкие бубоны. По описанию – ну просто дикая помесь гриппа, коклюша, пневмонии и чумы. И хрен знает, чем лечить, противовирусные особо не помогали, антибиотики тоже. Соответственно, что сделали власти? Прислали немного ученых и медиков, закрыли выезды из этой зоны, выставили кордоны. Даже нагнали солдат.

И длилась вся эта ебола два месяца.

Не все выжили. Потому что врачей все равно было мало, потому что не помогали нормально, потому что только обсасывали в газетах и по ящику одну тему: «Так это естественная эпидемия или американцы / китайцы / русские / евреи в какой-нибудь сраной лаборатории постарались?» Гребаный лицемерный Запад. И гребаные наши трусы, которые даже кулаком не стукнули, не сказали «Отдавайте нам наших туристов» или «Пустите наших врачей на помощь». Все боялись привезти заразу себе. Всех ненавижу.

А ведь так хорошо все начиналось.

Бэнг!

– Десятка!

Ника начала подниматься и выстрелила из полусогнутого положения. Бэнг!

– Десятка! Семь секунд!

Она вскочила, перебросила пистолет в левую руку, передернула затвор и снова нажала спуск. Бэнг!

– Не выпендривайтесь, курсант Белорецкая… – Укоризненное бормотание она уловила даже сквозь наушники и не сдержала ухмылки. Бросила:

– Вас поняла.

– Нет, не поняла, харе в кино играть! – И еще выстрел. – Стоп! Все!

Вскоре инструктор, смеясь в рыжеватую бороду, уже размашисто расписывался – сначала в ведомости, затем в зачетке. Ника, приводя в порядок выбившиеся из хвоста волосы, ждала: может, нарвется на похвалу? Но нарвалась, как обычно, на другое:

– Надо отрабатывать скорость. Свободны.

Мысленно Ника возвела очи горе. Гусь – так курсанты прозвали инструктора за привычку щипаться, привлекая внимание, – редко кого-то хвалил. В смысле – по-настоящему, от души, чтоб захотелось жить и служить. Для каждого у него была припасена пара замечаний. Впрочем, то, что он сказал Нике, да еще мирно, да сдобрив высоким баллом, было ого-го достижением. Так что вслух Ника радостно согласилась:

– Так точно!

Гусь не оценил ее попытку отдать честь.

– К пустой голове руку не прикладывают, – буркнул он.

– Она не пустая, – улыбнулась Ника, направляясь в раздевалку. – У меня там мозг.

– Блажен, кто верует, – литературно откликнулся инструктор.

Ника показала ему язык. Опять мысленно.

Она снова нашла Гуся на улице: тот, видно, объявив оставшимся курсантам перерыв, курил. Стоял, всем немалым весом навалившись на перила, и бездумно разглядывал ухоженный двор, в единственном зеленом уголке которого сиротливо притулился куст сирени. Ника помедлила рядом, с некоторой неловкостью переступила с ноги на ногу.

– Разрешите обратиться?

– Чего тебе еще, Белорецкая? – сонно спросил он, чуть поворачивая голову.

– А практика когда начнется? – выпалила Ника.

Взгляд Гуся стал совсем уже незаинтересованным. Он явно пожалел, что «разрешил обратиться».

– Какая практика? – Из бороды донеслось снисходительное хмыканье. – Будете коридоры мыть и деревья сажать, как два года мыли и сажали. Придумала, тоже мне…

Ника задумалась. Посмотрела на Гуся, склонив голову, пару раз хлопнула ресницами. Даже накрутила на палец прядь волос.

– Что это с тобой? – подозрительно поинтересовался Гусь, вынув изо рта окурок.

– Ну Всеволод Вале-рьеви-ич, – не без труда вспомнив имя Гуся и постаравшись изобразить заигрывающий тон Марти, протянула Ника. – Ну скажи-ите!

Она чувствовала себя глуповато, выкаблучиваясь перед неинтересным ей мужчиной. Да она и с интересным-то не стала бы! Но о практике ходили совершенно другие слухи, без деревьев и коридоров. Подтверждение или опровержение хотелось добыть из первых рук. А Гусь, согласно все тем же курсантским разговорчикам, руку к практике приложил.

Он посмотрел на Нику уж точно без тени страсти. Скорее с жалостью.

– Макака, – наконец фыркнул он. – Ладно уж…

Гусь помедлил. Затянулся еще раз, стряхнул пепел, сощурился на солнце, выдерживая паузу. Наконец смачно загасил окурок о перила, швырнул в урну и торжественно изрек:

– Поработаете. Раскидают вас. В августе-сентябре начнется.

– Кла-асс! – выпалила Ника вполне искренне.

Гусь кивнул, прибавив:

– А тебе, кстати, уже выбрали место. Лично просил Владимир Петрович к себе. – Хмыкнул: – С перспективой, наверное! Вот же хитрый бес, всегда лучшее отжимает!

Лукин. Дядя Владя. Ника будто налетела на стену, и все ее приподнятое настроение улетучилось. Кулаки сжались, уши загорелись. Нужно было владеть лицом, интонацией, всем, чтобы на нее что-то не подумали. Собравшись, она натянуто заулыбалась:

– Да? Как мило с его стороны. Действительно, с чего бы это…

Гусь удивился, казалось, вполне искренне.

– Как с чего? Он тебя шмакодявкой помнит, нет? Ты разве с дочкой его не дружишь?

– Да, – голос совсем упал. – Точно, да. Я… забыла.

Ну-ну, забыла. Коза! Даже жаль уже, что вообще рот открыла.

– Странная ты все-таки, – произнес Гусь. Даже его Ника обмануть не могла, не то что себя. – Головушкой-то не билась, нет? Или что?

Ника пропустила колкость мимо ушей, закусила губы и нахмурилась, думая, стоит ли озвучить мысль, уже отозвавшуюся тревогой и досадой. Но Гусь ведь с первого курса относился к ней неплохо. По-своему привечал, даже сейчас поделился секретными планами, и она все-таки решилась пожаловаться. Кому еще душу-то отвести? Марти нет, а остальные просто не поймут. Еще Макс бы, может, понял. Но и Макса нет.

– Ау, – пугающе ласково позвал инструктор. – Курса-ант?

– Несправедливо! – стоило выдохнуть это, и даже ребра перестало так сжимать. Ника уставилась в пол, скрестила руки на груди. – Отец наверняка попросил Владимира Петровича попросить вас! Ведь да? Я так не хочу!!!

Она подождала, пока Гусь осмыслит фразу. Он ее не осмыслил, вытаращился и опасливо уточнил:

– Гм-м-м. Чего?..

Ника сделала еще один глубокий вздох и пояснила:

– Понимаете, папа… ну, беспокоится. Против моего поступления был. Теперь хочет обезопасить, вот небось и попросил Лукина меня взять, типа «своя рубашка ближе к телу». – Она в красках, беспощадно представила свою практику и едва не завыла. – Максимум, что мне светит, – копаться в архиве, кофе носить и… и…

И она, топнув ногой, уныло смолкла. Да уж, новости были хорошими для истосковавшихся курсантов, для всех, кроме нее. Папиной дочки. Лукин относился к подружке Марти так же заботливо и тоже не слишком одобрял ее выбор; конечно, он понял, конечно, уступил, конечно…

– Ну и ерунда! – расхохотался вдруг Гусь. Он не выглядел на чем-то пойманным или смущенным, скорее недоумевал. – Чтобы Лукин кого-то взял на кофе? У него земля вечно под ногами горит! Пахать будешь, курсант, пахать! Прицепит тебя к кому-нибудь из подчиненных, а там ленивых нет и все по струнке.

– Ой ли… – буркнула Ника, вздохнув. – Это вы нас всех не знаете.

– Я-то?! – Гусь аж подавился. На его красноватом лице даже проступило возмущение. – Курсант, Лукина я знаю точно подольше тебя, с Афгана знаю…

– Извините, – оставалось только сдать назад. Но были вещи, которых Гусь правда знать не мог. – Я же не это имела в виду. Только всякое… семейное.

– Добренькая у вас семья тогда, – это Гусь сказал не без желчи. – Ты хоть знаешь, куда суют тебя, курсант? В криминалку. Ну в КМ.

В криминальную милицию. Вот тут Ника округлила глаза и немедленно услышала:

– Поняла? Ну вот и не дрейфь! И главное, не обосрись, ОВД образцовый!

Ника недоуменно оглядела Гуся. Он казался вполне уверенным в том, что говорил. Да и стал бы он ее утешать? С утешениями у Гуся точно было неважно, для них он был слишком… Гусем. Тут же она почувствовала энергичный щипок за плечо и ойкнула.

– Не дрейфь! – повторил инструктор и направился к двери: – Ну надо же… кофе.

Даже удаляясь, он продолжал посмеиваться.

Криминальная милиция. Подразделение, занимающееся серьезной уголовкой, взаимодействующее со следователями по убийствам. Я аж подавилась – сначала от радости, а потом от этого «не обосрись». Потому что это были уже не игры. Мой голос разума, впервые прорезавшись, вкрадчиво спросил:

«А ты точно готова?» Но я его, конечно, заткнула ссаной тряпкой.

Я стала оголтело ждать осени. В красках представлять, какая у меня будет форма, напарники, расследования… Я жила этим. А потом дежавю: позвонила Ася, сказала, что что-то произошло, что надо срочно встретиться. Что это касается Восьмерки. Что это очень важно. И что это очень плохо.

Она была права. Больше я ничего не ждала.

– Курсант Белорецкая, поднимите голову и выньте наушники, когда с вами говорит старший по званию! Мы не на прогулке! Слушать надо рацию!

Ника, включившая ночное радио в ожидании новостей, вздрогнула. Т.И. бесцеремонно выдрала у нее из рук плеер и сунула себе в карман, спутав в узел дешевые наушники. Т.И. – Таисия Ивановна Ляпецкая – была самым злющим из инструкторов: десять лет в спецназе, к внешности белокурого ангела прочно крепился характер крокодила. Т.И. уважали настолько, что ей даже не дали клички, только подсократили. Пытались звать Танком, но не прижилось: раз это услышав, Танк кого-то задавил.

– Распоясались, – отчеканила она. – А еще отличница…

Ника вздохнула и не стала нагнетать.

– Извините, вас поняла.

Вялый ответ не удостоили реакцией. Дальше пошли в тишине.

Ника терпеть не могла патрулирование, куда курсантов выборочно отправляли и «городу помочь», и «проветриться», и «приобрести опыт полевого наблюдения». Какие на хрен поля? Но сегодня не повезло, пришлось идти. Нике достался кусок набережной, а напарником оказался не кто-нибудь, а сама требовательная, громкая Т.И.: она обожала пообщаться с «детками», поучить их жизни. Все возможные удовольствия – разом. Хотелось выть.

Река плескалась внизу. От нее тянуло илистой сыростью, но воду было не разглядеть: темно, беззвездно, луна расплылась мутным плевком. Воздух словно пропитался смолой, отступавшей только у фонарей. И ни звука, кроме шагов патрульных. Ника продолжала молчать, склонив голову. Вода иногда бликовала, почему-то лиловым.

– Слушайте, Белорецкая, а что вы стали такая? – голос Т.И. звучал скорее раздраженно, чем участливо, сами слова – скорее как «Машинка сломалась», чем «Все ли в порядке, деточка?» Ника нехотя вскинулась, спросила как можно нейтральнее:

– Какая именно?

Т. И. помялась, желчно сжала губы и наконец выдала:

– Ну, у вас там в семье что-то? С отцом, что ли, опять?

Кулаки сжались. Наверное, Гусь брякнул про Никины тупые страхи и обидки на папу. Она спрятала руки за спину, расправила плечи и, прямо глядя в эти ангельские глаза, поинтересовалась:

– С чего вы взяли?

Т. И. было таким не пронять, она смотрела в ответ.

– Я обращала внимание, что вы мотивированная девушка. Хорошо учитесь, всем интересуетесь, ответственно ко всему подходите. Но сейчас вы как-то…

Фонарь рядом болезненно мигнул. Щелкнуло что-то внутри него, света не было две или три секунды, потом желтый блик опять вгрызся в смолу ночи.

– Погасла? – спросила Ника. – Выгорела?..

Т. И. сморщилась, будто только что слопала сырую лягушку.

– Фу-ты, как поэтично и новомодно. Но да. Это видят все. Подумывают направить вас к психологу вне очереди, может, пусть с вами поработают.

Ника покачала головой и отвела взгляд от круглого, миловидного, но неуловимо отталкивающего лица: стало тошно. Ну куда она лезет, зачем, когда даже преподает не психологию, не юриспруденцию, а одно из направлений боевой подготовки? Ее выбор между ангелом и крокодилом давно сделан. Своих детей – двойню, кажется, пацанов – пусть воспитывает и гоняет к мозгоправам. Прибавив шагу, Ника напомнила:

– Я здорова. Я сдала все нормативы и тесты. Я в порядке, и мое дело, что там у меня…

Т. И. мигом догнала ее и стала сильнее чеканить шаг. Она явно заводилась, опять пыталась поймать взгляд, но Ника не давала – пока ее не ухватили повыше локтя.

– Нет. – Почти рык. Сильно пахнуло розовыми духами: в них Т.И. себе не отказывала. – Ваше психическое здоровье – дело не только ваше, но и тех, кого вы будете защищать. – Она сощурилась. – Давайте не будем вспоминать про срывы у наших коллег, когда они стреляли по гражданским из табельного, садились на героин или…

Ника резко остановилась, инструктор тоже. Дышать почему-то становилось труднее, а мир мерзко расплывался. И опять эти лиловые блики на воде, в фонарях…

– Я не псих, – тихо сказала Ника и заставила себя не опускать голову. – Не псих. И никогда не стану. А если стану – так вы же меня и застрелите. Окей?

Они молчали секунд пять, от локтя разливалась холодная нервная боль. Ника впервые обратила внимание: у наставницы серые глаза, как у Аси, но с другим, колючим и въедливым, выражением. И тут взгляд смягчился. Может, Т.И. вспомнила своих детей. А может, и свой трудный возраст. Заговорила она уже теплее, пальцы разжала:

– Ника, поймите, это не блажь. Звучит пафосно, но мы отвечаем за каждого будущего стража порядка. Наша обязанность – вас вырастить здоровыми, мотивированными и адекватными, и так в системе черт-те что. – Она помедлила. – Если вы только в чем-то нуждаетесь, если…

– Подруга у меня пропала, – просто сказала Ника и пошла вперед. – Лучшая. Вот я и волнуюсь. Она как сестра мне.

Т. И. снова ее догнала, по-мужски грубо схватила за плечо. Заметно оживилась:

– Ну что же вы раньше не говорили? – Тонкие брови сдвинулись. – Заявление писали? К отцу обращались? К Лукину? У них связи!

– Это дочь Лукина. – Ника знала, что тут Т.И. растеряется, и это произошло.

– О… – она облизнула губы, – вы же с Мариной дружите, я забыла.

Забыла. Да для тебя вообще мы все примерно на одно лицо. А вот Лукина ты помнишь, потому что «образцовый начальник образцового ОВД». И потому что он тоже злой как собака, но ему, взрослому, нельзя пригрозить психологом и разродиться пафосными речами. В глазах стало горячо, в горле – сухо. Ника устало зажмурилась.

– Ник… – это уже совсем иначе звучало. – Ну Ник. Марина храбрая, а ее молодой человек вроде вообще доктор, знает, как нужно держаться. И вроде бы идут переговоры, чтобы туда кого-то допустили. Или оттуда кого-то вывезли. Или…