Текст книги "Белые пешки"

Т. И. не успела закончить: слева в темноте вдруг мелькнули два маленьких пятна света, похожие на точки сигарет. Зажглись раз, два, ближе, дальше – и замерли. Низко, намного ниже среднего человеческого роста. Раздался скрежет, потом – звук, будто раздирают ткань. Фонарь возле Ники опять мигнул. Лиловым. И погас.

– Что еще за хрень? – Пальцы наставницы сжались у Ники на плече.

Та равнодушно осознала, что на ее чувствительной коже завтра будет синяк, будто всю ночь она подвергалась каким-то изощренным половым утехам, а не моталась по закоулкам, исполняя служебный долг.

– Стоять. – Т.И., повысив голос, проревела в темноту: – Кто здесь?!

Точки померкли. Ника, не дождавшись отмены приказа, метнулась к густому кустарнику, где они только что висели, но никого не увидела. Т.И. окликнула:

– Эй! Белорецкая! Есть что?

Нет. Присев, Ника зачем-то коснулась ладонью асфальта. Он был сухим и горячим, поверхность дрожала, как если бы рядом работала турбина. Больше ничего странного. В стороне виднелось несколько глубоких рытвин, но мало ли откуда они взялись. Вряд ли здесь, в этом глухом уголке набережной, часто меняли покрытия.

– Чисто!

Казалось, Т.И. выдохнула.

– Тогда вперед. Бр-р, мерзкая какая-то ночка, да?

Ника вскочила и поспешила за Ляпецкой, которая, бубня это, успела пройти вперед. В темноте Ника видела лишь ее силуэт и слышала слабую трескотню рации: «Как слышно, как слышно…» Плохо. Точнее, не слышно ничего хорошего. Лучше бы дали включить радио. Лучше бы… Вдруг Т.И. остановилась и, обернувшись, замахала рукой. Она опять казалась нервной, и Ника перешла на бег. Вскоре она поравнялась с инструктором, но не успела спросить, что случилось. Т.И. сосредоточенно светила фонарем под ноги.

– Мда… прям «Секретные материалы» какие-то, а? – Но веселья в голосе не было.

В желтом свете Ника увидела след – снова рытвины, скорее даже борозды, длинные и глубокие, точно что-то тяжелое волокли вперед, и это что-то скребло асфальт. Ника наклонилась, потом присела и стала щупать поверхность. Здесь она тоже мелко тряслась. В вязкой тишине за плеском реки отчетливо слышался давящий гул.

– Что это?.. – непонятно зачем спросила Ника. И непонятно почему – с дрожью.

«Просто шум. Просто следы на асфальте. Просто темно. Ерунда».

Совсем как в детстве.

– Да черт знает.

«Просто стул. Просто ветка стучит в окно. Просто шкаф. И все будет хорошо, если включить свет. Монстров…»

Ей кое-что почудилось, и она сунула палец в одну из борозд, провела вперед и назад. Та была заполнена темной, теплой кровью.

– Что это?! – повторила она почти жалобно.

– Так. – Т.И. уже снимала макаров с предохранителя.

У нее вряд ли был ответ или букет похожих ужасов за спиной, но она как опытный боец явно что-то чувствовала.

– Осторожно и тихо идем дальше, – велела она, почти на разжимая губ. – Вперед не лезть. Группу я вызвала.

«Монстров не бывает. А если и бывают, то они сильные только в кошмарных снах».

Оно было метров через десять – вроде животное, мелькнуло в темноте и исчезло. Я не успела понять, померещилось ли. Не успела уверить себя в этом или разубедить. Т.И. вдруг слегка позеленела и начала торопить группу. Визгливо так, не по-спецназовски. Но я ее понимала. И никому не рассказала, что ее вывернуло при виде трупа, который лежал в паре шагов.

Его исполосовали в шматы. Одежда пропиталась кровью. Лицо – часть, которую не обглодали, – перекосило: бледная такая, почти не тронутая кожа, вытаращенный глаз и кровь, кровь, все черное от крови. В левой руке что-то было. Мы не сразу рассмотрели, потом поняли: шахматная фигурка. Пешка. Тяжелая, из камня, черная. В окровавленном паспорте мы прочли ФИО – Нагарин Петр Иванович. Удостоверение – таксист.

На следующий день академия стояла на ушах. Меня расспрашивали, пока я всех не послала. Жутко до сих пор. Все время вспоминаю… да, то самое. Тварь в заброшке, тварь в ночи. Она напоминала собаку. Ту, что лежала на кровати в моем кошмаре. Но это ведь бред? Настоящая собака одна не сделала бы такое. И кому понадобилось науськивать ее на какого-то водилу?

Не знаю, дали ли делу ход. Скорее всего, зашили в глухари. Сейчас я снова думаю об этом, но тогда – через пару дней после рейда – забыла о случившемся. У меня были другие беды. Намного ближе.

28.08.2006. Саша

Привет, тетрадка. Знаешь, терпеть не могу ныть, ненавижу. Но как это мерзко, мерзко чувствовать себя брошенной, ненужной и… маленькой, что ли? Тебя будто вообще не воспринимают всерьез: «Отстань, ты не поймешь». Может, и так, но я бы хотела попытаться.

Знаешь, что я опять вспоминаю, тетрадка? Свою сказку, ну, я ею уже делилась. Только не Чайку, нет, и даже не Госпожу. Я думаю о Принцессе. О том, какой она стала в конце. Ты… был прав, Макс. Похоже, ты был прав.

Марти улыбалась на пороге – загорелая, с короткими, торчащими в стороны вихрами. Мальчишеская прическа, непривычная – где ведьмина грива до лопаток?

– Привет, Сашка! – сказала она и важно добавила: – Это не техника дошла, а я дошла, и даже не на лыжах.

– Привет! – Саша постаралась улыбнуться, но в груди сильно скребло. – Мамуля.

Марти не двигалась. Какая-то она была странная, зачем-то ждала слова «заходи». Видимо, спохватилась, что что-то не так, и неловко, хрипло рассмеялась:

– Нет-нет, я не стала там вампиром. Не приглашай меня, сама пройду.

Саша кивнула. Марти сделала шаг через порог, чмокнула ее в щеку и остановилась, внимательно всматриваясь в лицо:

– Ну вы как тут поживаете? Никуля вон истерику мне устроила. Ну, что я сразу не объявилась, не позвонила. Сучка, да? Я. Не она.

Что ответишь на этот поток пустых слов? Честно говоря, хотелось дать ей по балде книжкой из доптиража «Сказок…», которую Саша, идя открывать дверь, не выпустила из рук. Так, тихо. Саша быстро опустила глаза к обложке. Глянула на фольгированные яркие звезды и леттеринг. Прочла на титульном листе эпиграф:

«Нет места для мрачных помыслов в голове того, кто думает о звездах и вечности».

Она сама выбрала эти слова Фрэнсис Бернетт. И не станет теперь сердиться.

– Отлично, – ответила она и все же добавила: – Теперь. А ты?

– Тоже, – коротко отозвалась Марти.

В глазах мелькнуло что-то похожее на благодарность. За то, что не допытывают?

– Чаю попьешь? – предложила Саша. – У меня там корзиночки, с кремом! – Она потрясла книжкой, всячески изображая гордость. – А это кстати вот, ты же не видела. Второй тираж, прикинь; первый улетел за месяц!

Марти взяла книгу, стала рассматривать: с теплой улыбкой, но тоже странно, будто не совсем понимая, что за вещь, зачем ей ее дали, как вообще этим пользоваться. Наконец покачала головой.

– Пойдем лучше погуляем. А она… красивая такая.

Не «клевая». Не «огогошная». Не «охуенная». Саша прошептала упавшим голосом:

– Я тебе подарю. Я отложила.

– Спасибо. Автограф можно?

И все. Будто город из новостей стоял у Марти за спиной, Саша чувствовала его недружелюбное присутствие. Какие-то чужие мертвецы, чужие доктора, чужое море тянулись к ней и говорили: «Это теперь наше». Марти не боролась. Не могла?.. Саша сбегала за ручкой, села за кухонный стол, написала несколько строк – в голову мало что шло, получилось банальное пожелание счастья. Марти долго его читала. Тихо повторила:

– «Будь в мире с собой». Да, это мне сейчас нужно. Спасибо, моя хорошая.

Это тоже не было привычным обращением. Сашу она звала «дорогая», «детка», «подруга», «Пушкин» – как придет на ум. И опять в груди перехватило.

– Не за что, – пробормотала Саша. Марти убрала книгу в сумочку и сказала:

– Кстати, я тут кое-что привезла тебе. Давай руки.

Саша послушно вытянула ладони вперед. Ждала – глупо, конечно, – как минимум горку человеческих костей, но Марти, порывшись в кармашке широкой кофты, вытряхнула восемь закрученных раковин. Все аккуратные, целые, блестели перламутром и даже до сих пор пахли морем. Не Черным – каким-то незнакомым, более соленым, даже пряным. Наверное, более злым и бурным, подумалось Саше. Самые красивые раковины – в самых бурных морях. Марти улыбнулась опять, дрогнула на губах темная помада.

– В большой ракушке можно услышать шум моря. А еще я винища притащила! Но его мы выпьем на чью-нибудь днюху, все вместе. А вот сыр уже Ника сожрала, извини. Мне же прощение пришлось вымаливать.

Вроде она оживилась, и Саша тоже почувствовала себя посвободнее. Еще полюбовавшись на ракушки, она унесла их в комнату. Когда вернулась, подруга стояла за порогом. Ждала, придерживая дверь. Снова попросила:

– Пойдем, не хочу сидеть. Не могу. Двигаться привыкла…

Саша кивнула, вышла из квартиры, заперла дверь на ключ. На лестничной площадке не удержалась, во второй раз обняла Марти и прошептала:

– Господи, я рада, что вы живые! Я чего только не надумала, в новостях иногда такой треш городили. – Она разжала руки, кое-что заметив. – Ты похудела! Совсем тощая!

– Нормальная, – возразила Марти, хохотнув. – В самый раз. Пошли.

По улице они шли молча. Марти спрятала руки в карманы, опустила голову. Накрапывал дождь. Лето уходило и, как и всегда, хныкало по этому поводу, прежде чем устроить настоящую истерику в сентябре-октябре.

– Туда? – вдруг спросила Марти, указывая на совсем маленькую, зато всю обсаженную вишнями детскую площадку у церкви. – Помнишь, мы там в одиннадцатом часто тусовались? Старушенции еще гундели, что Ася с Максом при малышах целуются.

– Помню… – отозвалась Саша и свернула на усыпанный гравием пятачок с парой скамеек, качелями и песочницей.

Марти не позвала ее к заброшке. Точнее, к руинам, ведь пару недель назад старую гимназию внезапно, без всякого предупреждения снесли. Уже хорошо.

Сделав по площадке задумчивый полукруг, Марти забралась на одну из скамей. Уселась на спинку, вытянула ноги. Сашу удивило, что босоножки без каблуков. Марти обожала шпильки, платформы – все, что делало ее выше; носила такое класса с пятого. Видеть обувь на плоском ходу было так же непривычно, как и короткие волосы.

– Чего не садишься? – поинтересовалась подруга.

Саша очнулась и устроилась рядом. Марти закурила, глядя в пустоту. Кажется, она бросала эту пагубную привычку уже четыре раза. Сигареты сегодня были особенно вонючие, видимо, иностранные. Просто «Привет, рак!» Рядом было неуютно, хотелось перебраться на качели, но Саша все-таки осталась и после колебания заговорила:

– А что вы прятались-то? Странно как-то… будто не соскучились.

Марти выдохнула дым краешком рта, тепло возразила:

– Еще как соскучились. И… спасибо, что хоть не ругаешься.

Саша проводила взглядом сизую струйку, улетающую в небо, и вздохнула. «Спасибо, что не ругаешься» – обезоруживающие слова, после них ругаться неудобно. Саша все же сказала, хотя и не повысила тона:

– Марти, извини, но вы хреново поступили. Мы волновались.

Все правда шло… мутно. Марти с Кириллом вернулись даже не на самолете, который организовывал МИД. Они приехали трансъевропейским экспрессом то ли из Ниццы, то ли из Венеции, на Белорусском потискали Зиновия, а потом дня на четыре залегли на дно. О том, что они дома, первой узнала Ника – от папы, которому позвонил Владимир Петрович Лукин. Но и после этого телефоны ребят стали отвечать не сразу. Вот и сейчас Марти явно не рвалась делиться личным. Да и Крыс, которому Саша решилась пару раз написать в скайпе, отговаривался учебой, помывкой машины (он сроду не мыл машину сам!) и прочей лабудой.

– Шумиха, – устало бросила Марти. – Всем же интересно.

– Ну… – проблеяла Саша. Она почувствовала неловкость.

– Тошно, – добавила Марти односложно и уставилась в землю. – Вон, видишь, не выпендриваюсь даже. Сижу как ебнутая мешком.

Саша посмотрела на ее профиль и не сразу нашла ответ. Она понимала, о чем речь, и не удивлялась, не удивилась, даже когда впервые услышала. Это же Марти и Кирилл. Они… живчики, так вроде Ася говорит. Они бы и не смогли сидеть просто так. Поэтому да, правда: Крыс работал в местной больнице. Марти помогала. Родина теперь гордилась.

– Но мы-то не журналюги… – пробормотала Саша.

– А я не железная, – Марти пробурчала это довольно сварливо, тут же раскаялась и обняла ее за плечи. – Ох, прости. Сань… – вариант имени, любимый Максом, резанул. – Я расскажу. Обязательно. Только попозже, хорошо? И Крыс, может, расскажет. Ему просто прям совсем тяжело, у него много на руках умирали…

Саша задрожала. Может, потому что звучало очень просто.

– Ты и Нике… – она надеялась, что это не звучит ревниво. Марти помотала головой.

– Нет, Саш. После Пэтуха я… зареклась так делать, вот. Мы с Никой, когда я приехала, дули водку ее папы, жрали пармезан огромными кусищами и рыдали. Ну, она в основном и постоянно повторяла, как боялась, что я сдохла. – Марти улыбнулась нежно. Как всегда, когда упоминала Нику. – А потом откопали в интернете древний порнофильм про приключения Моцарта и Сальери при дворе. Не твой досуг. Да?

Саша вяло кивнула. Она правда чувствовала себя максимально неловко с пьяными подругами. Даже Ася могла позволить себе лишнего, ну а Ника с Марти вовсе любили порой нализаться так, что разве что целоваться к окружающим не лезли. Марти прищурилась, взлохматила ей легонько волосы, дернула за кончик ленты.

– Ну не дуйся, а?

– Я не дуюсь, – Саша вздохнула, вспомнила кое-что, спохватилась: – Слушай, Дэн знает, может? Может рассказать, чтобы мы вас не мучили? Ведь вы же…

Дэн по некоторым причинам мог знать куда больше, чем остальные. Но Марти покачала головой, улыбаясь все так же нежно. Ее отношение к «младшему братишке» – так она порой звала Данилу – тоже, похоже, поменялось.

– Нет. Не особо. Говорю же, мы не Макс. Либо знают все, либо никто.

– Хорошо. – Саша смирилась, потерла глаза: дым разъедал их. – Тогда…

– Саш, – тихо перебила Марти. Она только что отвернулась, нервно провожая глазами скорую помощь, но уже снова смотрела Саше в лицо. Под глазами лежали странные темные тени. – Слушай, не думай, что я тему меняю, но гимназия… – она запнулась, приложила к груди руку.

– Нет гимназии. – Саша невольно посмотрела в сторону домов, скрывающих тот дворик. – Вроде ЖК будут строить.

– Креста тоже нет. – Это Марти уже не спросила, а констатировала. – Давно нет. – Она поколебалась. – Я вообще поэтому так в отпуск и сорвалась. Мама сказала, мол, уезжай-ка на пару недель. Может, не достанет.

– Что не достанет? – растерялась Саша и невольно поморщилась: вспомнила свой позор, ну, как грохнулась с карниза Максу на руки. Сейчас именно эта сцена осталась в голове самой яркой. Все прочее – например, как Марти чего-то там выкапывала из-под крыльца, – подразмылось. Все-таки много прошло…

– Не знаю, – глухо ответила Марти. И вдруг взяла ее за руку. Ладонь была очень горячей и подрагивала. Похоже, подруга волновалась. – Мне еще Ника кое-что рассказала… милицейское… мне это тоже совсем не понравилось.

– Что? – насторожилась Саша. Но тут Марти спохватилась и опять окинула ее этим дурацким взглядом «Ты мелкая, не поймешь». Саша и поспорить не могла.

– Об этом в тетрадке есть немного… хочешь, почитай.

– А правила? – просто чтобы поерничать и отогнать непонятную тревогу, Саша усмехнулась. – Плохому меня учишь, Марти.

Проехала еще какая-то машина, залила площадку светом. Всего на секунду, но Саше это резануло по самым глазам.

– Правила, – повторила Марти, снова странным тоном. Глаза ее были как бездонные колодцы. – Ни хера они не работают, Саш. Ни хера. – Она сделала последнюю затяжку, тяжелую, злую и, загасив окурок, швырнула в урну. – Ладно. Расскажи мне пока лучше, что у вас тут новенького произошло. Что пишешь? А как там наш Принц Флота?

Я вернулась домой вонючая от сигарет, почему-то с трясущимися руками и едва сдерживая слезы. Мне не повезло: дома были родители, оба, и всё увидели.

Папа посмотрел на меня так, будто я диковинное животное, но обижаться было не на что: он большую часть жизни видит именно животных. Он зоолог, много их изучал, но в 90-е, когда наука ухнула на дно, ему пришлось переучиться на другую работу, попрактичнее и поденежнее. Папа стал телеоператором, а со временем, чтобы все-таки быть к живности ближе, подыскал подходящий канал, передачу и начал много-много, даже больше, чем раньше, ездить по миру. Команда его любит, и нам тоже нравится его работа. А еще мне нравится, когда он дома. Но в тот день лучше бы все-таки не был: сразу заметил, какое у меня лицо.

– Ты чего это? – спросил папа, подняв глаза от очередного мужикодетектива, которыми любил наслаждаться в свободные деньки. – Бледная. Не приболела, Шур?

– Нет… не приболела, – выдавила я и невольно улыбнулась: «Шура» меня бесит, но папа как-то так это произносит, будто мурлычет. – Все хорошо.

– Француженка твоя вернулась! – Он, наверное, хотел это спросить, а получилось, что констатировал, да еще с довольным видом. – Ракушки нашел на подоконнике! Со Средиземного моря, я вычислил!

Ох, папа, папа! Он же читает детективы! И не устаёт напоминать нам с мамой, что, повернись жизнь иначе, стал бы сыщиком, а то и звездой МУРа. До сих пор помню, какой восторг у него вызвало сообщение, что я теперь дружу с дочерями милиционеров и генеральским сыном. Какое-то время, когда я приходила из школы, папа даже имел привычку меня по-своему пытать: расспрашивать, не рассказали ли мне Марти с Никой что-нибудь с милицейской нивы. Марти иногда делилась чем-то из будней ОВД, а я передавала это папе. Интересное бывало редко: Лукин уже большой начальник, за преступниками не гоняется, мало вмешивается в дела сам, максимум держит на контроле. А чаще просто занимается бумагами, ездит по судам, защищает подчиненных от прокуратуры и каких-то контролирующих дядек или пинает нерасторопных помощников следствия типа ленивых судмедэкспертов. Но папа неизменно слушал и кивал. К счастью, в какой-то момент у него стало слишком много зверей, он от меня отстал. Давно не приставал, а вот дедукцией не перестал хвастаться.

– И как она там, отдохнула?..

Я снова не обиделась: папа устает, а еще часто что-то забывает, особенно если про это много талдычат в новостях. Но у меня чуть-чуть защипало в глазах.

– Валер! – Уже мама, встав с кресла, подала голос, одернула папу. – Ты рехнулся, что ли? Марти работала медсестрой! Это же там зараза была.

Она никогда не перебивает, если папа начинает о чем-то своем вещать, она у меня покладистая. Но вот бестактность не любит, может и стукнуть. Тем более она-то Марти знает и за Марти переживала. Мама подошла ко мне и обняла за плечи. Я все еще не ревела. Я не хотела реветь. Все же хорошо. Хорошо?..

– Что там, здорова наша девочка? – спросила мама, целуя меня в макушку.

– Да вроде, – отозвалась я. Она спрашивала про нас обеих.

– Пойдем чаю попьем, Саш, – предложила мама и кинула на папу осуждающий взгляд «Я с тобой попозже расправлюсь».

Но я папе улыбнулась, а он – смущенно, грустно – мне. Он не виноват, правда. Я не особенно делилась с ним историей Марти и Кирилла: в разгар эпидемии он был в отъезде, а когда приехал, о них уже вовсю орал телик. И только один раз я тихо сказала: «Там мои друзья», а он ответил: «Не бойся, все будет в порядке, наших заморскими болячками не убьешь, вот меня один раз ка-ак укусил малярийный комар!..» В конечном счете он оказался прав. Наверное…

Мама заварила не просто чай, а липово-ромашковый. Огородницей она не была, грибником и рыболовом тоже, в том числе поэтому дачи у Пушкиных не имелось. А вот травы мама любила прямо древней, языческой любовью. Несколько раз за весну и лето обязательно уезжала в леса и поля, откуда под вечер притаскивала целые охапки зверобоя, мяты, календулы, малиновых побегов и прочей дикой зелени, в которой Саша не понимала. Увлечения она не разделяла, но ей нравилось, как пахла квартира, когда травяное богатство сушилось. И нравились чаи, отвары и маски, которые мама делала для семьи, в подарок и на продажу. В них правда было что-то волшебное. Вот и теперь Саша с радостью обхватила ладонями чашку и вдохнула летний, успокаивающий запах.

Мама села напротив и повторила вопрос:

– Марина там как? Здорова? А ее молодой человек?..

– Да, с ними все хорошо. – Саша кивнула, радуясь, что глаза, пока мама суетилась, высохли. – Они… просто, как мне показалось, очень устали. И стали неузнаваемыми.

– Конечно. – Мама смотрела серьезно, грустно и так понимающе, что становилось не по себе. – Быть героем очень сложно.

– Героем… – механически повторила Саша и вспомнила нудно зачитанный по телевизору список «русских туристов, бросившихся на передовую». Точнее, два списка: тех, кто бросился и погиб, и тех, кто бросился и выжил. – Забавная у нас страна, мам, да? Так хочется выставить себя в лучшем свете: смотрите, Запад, наши люди вам помогали! А они спросили Марти, как она себя чувствует, мам, спросили?.. Они ей, похоже, даже психолога не дали, они…

Саша невольно повысила голос и поспешила выдохнуть. Да что с ней? Она не лезет в политику, ненавидит про это разговаривать. В детстве ей казалось, что в политику суют носы только взрослые: пытаются что-то там понять, объяснить, просчитать… но Саша себя взрослой не чувствовала.

– Делают из них какие-то шахматные фигурки… – пробормотала она. – На большой политической доске российского престижа.

– Она отдохнет и оправится, Саш, – помедлив, сказала мама и отпила чаю. Она говорила уверенно, но нервничала: теребила прядь волос, таких же кудрявых и русых, как у Саши. – Вы все просто уже большие. А время у нас немного злое и не такое спокойное, как было в моей молодости. Всё меняется. Но в вас достаточный запас прочности, чтобы вот такое выдержать. Я вижу. Больший, чем в нас.

Саша понуро молчала. Она, может, и хотела бы стать большой и прочной. Но не хотела, чтобы прочность приобреталась вот такой ценой.

– Говорят, – вдруг снова обратилась к ней мама, – что герои рождаются редко. Что, например, династий героев не бывает. Что героизм – почти как упавшая звезда, и в одно место она не падает никогда. Но это не так. У героев часто рождаются герои. Лукины – такие. У них сильная семья. Давай на выходных позовем их в гости, что ли? Я соберу Марине какой-нибудь вкусный успокаивающий чаёк.

Мама не говорила ничего необычного или нового, но от того, как она говорила, становилось спокойнее. За идеями и планами была всего одна простая фраза: «Все наладится». Саша согласилась, но тут же попросила:

– Только предупредим папу, чтобы не спрашивал, как Марти отдохнула. А то у нас получится зооминиатюра «Нападение мелкого хищника на крупное травоядное».

Мама засмеялась. И Саша тоже.

У героев часто рождаются герои. Мне врезались в голову эти слова. Это, конечно, не всегда правда: у героев рождаются и убийцы, и дураки, и просто обычные люди. А еще герои рождаются в обычных семьях. Но почему-то мысль, что мои друзья – герои, особенные, у них это семейное, а значит, они обязательно со всем справятся, успокаивает.

На самом деле героизм бывает разный: ну не могут все быть честными милиционерами, талантливыми врачами, добрыми учителями, суперменами, адвокатами и пожарными. Кому-то нужно делать обычные дела и растить обычных, просто нормальных людей. Мое понимание героизма шире, чем мамино, тем более – папино. Сегодня я поняла, что любая хорошая семья, которая может поддержать и выслушать, – героическая.

И у меня именно такая. Все будет хорошо.

29.08.2006. Лева

Один маленький мальчик в детстве посмотрел мультфильм. Там было про пса с примесью волчьей крови. Пса звали Балто. Через всю Аляску он вез противодифтерийную антитоксическую сыворотку жителям погибающего от эпидемии городка. Мальчику понравился пес. Но куда больше он почему-то думал о людях, которые смогли сделать такое лекарство. Лекарство против настоящих, неподкроватных монстров. Мальчик все время спрашивал: «Мам, а что такое сыворотка? Пап, а чем сыворотка отличается от вакцины?»

Мальчик вырос. Маму убили, папа озверел, а его жизнь превратилась в настоящего «Короля Льва», где была куча дерьма и не было даже Тимона и Пумбы, чтобы разгонять уныние.

Но «Балто» – точнее, невидимые ученые и врачи, оставшиеся за кадром, – ждал. Hi, Балто. Вот мы и встретились. Я довез твою упряжку.

Дэн рисовал; роль натурщиц исполняли сегодня цветные винно-пивные бутылки в лучах заката. Бутылки копились на окне Левы с весны, причудливым красочным строем напоминали витраж. Пару недель назад они вдруг настолько понравились Дэну, что тот даже притащил в квартиру запасной мольберт – писать натюрморт. Лева не возражал. Художники… пффф, чудики. Нет бы просто набросал в скетчбуке и забыл.

Лева молча курил, разглядывая силуэт на фоне окна. Слипались глаза: предыдущую ночь Лева провел в лаборатории, потому что одна модификация прошлогоднего препарата, разрабатываемого под А-грипп, с уклоном в «очеловеченный» H5N1, не так давно показалась ему перспективной. Как и раньше, показалась. Последнее подопытное зверье, зараженное штаммом с моря, погибло. Теперь Лева полулежал в кресле, покачиваясь на волнах головной боли и злости. Но вид Дэна, переносящего на холст бутылочные образы, умиротворял. По сути – хотя не хотелось признавать правоту Сашки – Дэн правда был Левиным спасителем-понимателем. Мог его успокоить, даже не заметив этого. Каждый раз, когда приезжал, открывал краски, заполнял прокуренную комнату их запахом и своим серьезным взглядом. Иногда Леве уже казалось, что это правда больше, чем просто дружба. Художникам и писателям вот положены музы. Может, ученым положены ангелы?

– Куда потом? – Лева имел в виду картину. – Надеюсь, мне не оставишь? Без обид, но некуда уже.

Правда. Пожив в доме Ленских, Лева отжал себе штук пять написанных Дэном картин. Пару морских и пустынных панорам – в волнах и барханах угадывались мифические чудовища. Поэтичный вид на древний замок в зелени – он напоминал древнего великана. И волков. Странную тревожную картину с синеглазыми волками, преследующими карету. А вот натюрморты Лева не так чтобы любил.

– Да нет. – Дэн глянул через плечо, улыбнулся словно бы виновато. – Мне ее заказали в одном баре. Точнее, фантазию на такую тему. Будет там висеть над стойкой, поэтому, – он кивнул на холст, – такая длинная. Так что это…

– For money and ho-o-oney![17]17
  За деньги и мед (англ.).


[Закрыть] – Лева даже оживился. Честно, его давно возмущало, что Дэн, так круто работающий в разных техниках, мало рисует на заказ. – Ну, поздравляю!

– С меня проценты, – заявил Дэн. Лева разумно удержал «Тебе самому надо», помня, что такие заявления взрывоопасны, и просто помотал головой.

– Не-не. Тоже мне заслуга, мусор вовремя не выбрасывать. Своди меня туда и напои, да и все. Только потихоньку, чтоб Зиновий не заревновал.

Дэн рассмеялся, Лева тоже. Затянулся, выдохнул дым. Посмотрел на цветные блики на полу и глубже утонул в мягком кресле-мешке. Помедлив, добавил:

– Можем Аську взять. Пообщаетесь хоть вдвоем, а то что-то редко вы зависаете…

Рука Дэна замерла у мольберта. Секунды три висела тишина.

– В смысле? – мрачно спросил он наконец. – О чем пообщаемся?

Лева закусил губу и, выигрывая время, сделал очередную затяжку. Будь у него настроение лучше, он бы подобного не ляпнул, Ася была запретной темой. Но вот, здравствуйте. Дэн опять обернулся, слабо усмехнувшись, и как можно небрежнее уточнил:

– Случайно не предлагаешь «бить врага в его отсутствие»?

Щеки его, кажется, чуть покраснели.

– Why not? – пустив к потолку пару дымных колечек, шутливо поинтересовался Лева под укоряющим взглядом. – Поухаживал бы, просто чтобы не скучала. Я вот ухаживал, торт ей возил.

– Торт… – Дэн отложил кисть, прошел к окну, взял крайнюю – еще не пустую – бутылку-натурщицу и глотнул вина. Свет блеснул на синем стекле. – Это другое, Лёв. Я бы так не смог. Ты же понимаешь. Все понимаешь.

«Ни хрена я не понимаю». Лева промолчал. Он думал о том, что сам – особенно в возрасте Дэна – воспользовался бы шансом влезть на чужую, недосягаемую, но такую чертовски привлекательную территорию. Любым шансом, даже подобным, что-что, а «ловил моменты» он не хуже отца. Не это ли сделал в тот вечер в баре с самим Дэном, отколовшимся от друзей?

– Да я же не говорю прям уводить… – начал он, но Дэн, держа бутылку за горлышко, все смотрел в упор, теперь с явной угрозой: «Пущу это вино тебе в башку». Пришлось капитулировать. – Блин… правда, не говорю.

Дэн кивнул, но не ответил. Вздохнул, понурился, накрутил на палец свою падаванскую косичку. Лева опять поймал себя на давней, неправильной, конечно же, мысли, и впервые она предательски сорвалась с языка:

– Дань, а почему все-таки она? Вы же… вы как брат и сестра. – Он спешно уточнил: – По тому, как вы себя ведете, как держитесь, как… – но добавлять «думаете» он не стал. Об этом он представления не имел, телепатом не был.

Дэн явно не рвался это обсуждать, поджал губы, и Лева приготовился снова сдать назад. Но не успел.

– Я не знаю. – Дэн оставил косу в покое. – И это… не совсем то, что ты думаешь.

– В смысле? – Тут окурок обжег пальцы, Лева шикнул и бросил его в пепельницу на полу. – Блин, я слепой, что ли?

Дэн слабо улыбнулся, подошел ближе, продолжая держать бутылку. Просто спросил:

– С чего ты решил, что я хочу быть с ней?

– Э-э… – начал Лева. И, к счастью, сдержал омерзительный вопрос, который задал бы Сизиф: «Так ты хочешь ее всего на один раз?..» А больше в голову ничего не пришло. Как же не хочет, когда так смотрит, так рисует, так старается поддержать?

Дэн отпил еще, и стало понятно: язык ему развязало сегодня сильнее, чем обычно. Наверное, от усталости. И как говорил корпоративный психолог, от «прогрессирующего стресса», в котором Восьмерка пребывала с июня.

– Я иногда думаю, – тихо начал он, опустив глаза, – что не хочу именно… встречаться. Ни с кем. – Он поспешил уточнить: – Ни с девушками, ни с парнями, ни…

– Не тянет? – Лева прищурился. Это смущение его умиляло, а от сердца почему-то отлегло. – Вроде это асексуальностью называется, и это нормально. Хотя, может, ты просто очень придирчивый и долго ищешь своих людей. А Ася, получается, муза, прекрасная дама?..

– Муза ты! – Губы Дэна вдруг тронула легкая улыбка, и весь он словно расслабился. Неужели боялся, что, услышав признание, Лева заржет? – Мы вроде договорились.

– Ой, точно-точно! – Лева хохотнул, взял сигареты с пола и закурил новую. Четвертую? Пятую? – Никого на свое место не пущу, тем более вреднюгу Аську, и…

– Она будто светится, – Дэн произнес это тоном, от которого Лева сразу осекся. Очень грустным.

– Тогда ты точно любишь в ней свое отражение, – вырвалось само, а следом вопрос: – Кто ее любимый персонаж из «Звездных войн»? Ты же вроде всех нас на них подсадил.

– Хан Соло. – Дэн подошел еще немного. На этот раз Лева заржал, да так, что подавился дымом. – Что?