Текст книги "Белые пешки"

Смерть первая. Цветочная колдунья

– Ларочка…

Она побежала быстрее.

– Ларочка, славная моя…

Глянув на свои запачканные землей руки, она заскулила от ужаса. Когда? Зачем?..

– Ларисонька… – промурлыкал знакомый голос в третий раз, а окна домов, мимо которых она бежала – всех домов до единого, – замигали лиловым. – Стой! Стой, детка! Дай мне тебя поблагодарить!

Но останавливаться было нельзя. Остановится – и все. Остановится – и будет как тогда, как с теми. В университете. В те годы, когда она еще во что-то верила.

– Ну же, Лариса… Персефона… – мигающие окошки зажигались фиолетовыми цепочками, словно преследуя ее вместе с голосом. – Теперь тебя ведь зовут так?

Почему не домой? Почему не в участок? Не в магазин?.. Но она бежала, бежала по заданному кем-то маршруту, и набережная уже маячила впереди. Блеснули фонари – снова лиловые. Ватные ноги наконец подкосились. Она очень устала. Она бежала слишком долго, от самого мертвого дома, из-под крыши которого таращились каменные девы, плетущие нити судьбы. Мойры. Первая лиловая вспышка нашла ее там.

– Умница, – шепнул голос. – Умница, а теперь давай. И мы снова будем дружить.

И она подчинилась – будто не могла не. Вынула старое распятие из кармана куртки. Задержала в руках, цепляясь взглядом за костяную фигурку Христа. «Спасите. Спасите…» Побелевшие губы шептали совсем тихо. Но голос услышал и только рассмеялся.

– Он? Тебя, детка? Нет, не спасет. Они там любят чистеньких. Бросай.

Любят. Крест упал в воду, течение стремительно поволокло его по дну. Она не видела, но чувствовала. И чем дальше уносило распятие, тем гуще наливалась тьмой московская ночь, грязная от выхлопов, брюхатая от звезд и обезлюдевшая. Клубилась тьма и внутри. Такая, какой не было, даже когда глупая юная девушка окружала себя черными свечами.

– Молодец, – голос стал удаляться, но напоследок пророкотал: – А теперь фас.

Кажется, он коротко свистнул. Фонари мигнули и из лиловых стали багряными.

Когда тяжелые челюсти сомкнулись на горле, а лапы врезались в ребра, она просто зажмурилась под оглушительный хруст и обвисла на резных перилах. Мелькнула одна мысль: он бы обязательно спас и от голоса, и от Зверя. Если бы не погиб. Из-за нее.

Одна из Мойр щелкнула ножницами.

Бар «Бараний клык». Сложное утро

Бежевый плащ висел на спинке стула, а хозяин уткнулся в ноутбук и не обращал внимания на барный гул. В его внешности – широкая кость, седеющие виски, курчавые волосы – не было ничего неординарного. Не было и в компьютере, на котором красовался логотип – надкушенное яблоко. Ну разве что надкусить его успели дважды, не только справа, еще слева. Двое. Хозяин ноутбука отлично это помнил.

В приоткрытое окно влетела бабочка, опустилась на сжимающую компьютерную мышь руку. Кожа на запястье была смуглая, грубая, но колючие лапки явно защекотали ее, мужчина улыбнулся. И добавил в таблицу пару записей. Возможно, о бабочках.

– Приперся, расселся, да еще игнорируешь? Засранец! – Зиновий опустился напротив, шумно поставив на стол две стопки и бутылку. – Здорово, братишка.

Семейное приветствие. Тоже ничего неординарного.

Гость поднял глаза – карие, теплые, пытливые. Совсем не как у сына, сын пошел в мать. Зиновий должен был уже привыкнуть и все равно бесконечно удивлялся, насколько они отличались друг от друга: спокойный, статный, бесконечно усталый отец и вечно чего-то ищущий сын с тайной в глазах.

– Заработался, извини. – Брат улыбнулся и сам разлил водку по стопкам. В колонке вместо Михайлова вдруг заиграл Бах. – Здравствуй. Как дела?

– Процветаем, не жалимся! – Зиновий не без злорадства огляделся. Завсегдатаи не понимали, куда делась нормальная музыка. И все же статус требовал принять оскорбленный вид: – А ты мне этим кошачьим концертом народ не распугивай! – И все же менять музыку он не стал, поднял стопку. – Ну… за свиданьице?

Они чокнулись, выпили и одновременно поставили стопки на стол. Стоило и о закуси подумать, но Зиновий понятия не имел, чему брат сейчас порадуется. Салу? Финикам? Блинам? Или вообще конфетам? Его вкусы менялись с эпохами. Гурманом он был тем еще, и если не понимал какие-то людские ритуалы, так только посты.

– Ты много времени проводишь здесь, – тем временем заговорил он. Намек был ясен. – Больше, чем раньше. Что… необычный контингент подобрался?

– Ну, не все же мне просиживать в офисах, – пожал плечами Зиновий и встал. Семейного общения расхотелось резко. – Извини, отойду, клиенты. Я…

– Да, тут занятные люди. – Брат будто не слышал, взглядом пригвоздил к месту. И ничего было не сделать. – Очень, очень… вестерн один вспомнился, знаешь? «Великолепная Восьмерка».

– Семерка. – Зиновий поморщился. Своими маленькими слабостями он предпочитал не делиться. – Так то кино звать. И вроде они в конце все… умерли?

– Восьмерка, – непреклонно поправил брат. – Не помню. Вроде кто-то выжил.

– Кто-то, – процедил сквозь зубы Зиновий. Глаза брата сузились. Угрожающе или предупреждающе?

– Да, я вспомнил. Отличный фильм. Рад, что ты наконец увлекся правильными сюжетами, а не теми, где коты чинят примусы и голые толпы бегают по улицам.

Шутка уровня «бог», хотя постойте… Зиновий расхохотался, поднял ладони, сдаваясь:

– Грешен, грешен, но нет, и не подумаю такое вытворять. А ребята… – он даже почти решился сказать «славные». Правда так думал. Решился попросить кое о чем, хотя давно ни о чем не просил, но его опередили:

– Смотри за ними. Кто-то полезен. Кто-то опасен.

– Ага. – Игра в иносказания начинала утомлять, но все же приходилось спрашивать непрямо, без настоящих имен. – Кальвера[13]13
  Имя главаря мексиканской банды, с которой сражалась Великолепная Семерка.


[Закрыть]. Да?

Брат глубоко вздохнул. Похрустел широкими пальцами, помассировал виски. Когда он заговорил, тон был тусклее пыли на потолочных плинтусах.

– Как видишь, все настолько плохо. Зверь на свободе. И он тоже недалеко. Прорывается, ищет лазейки. Жертвы вспоминают его, чародеи тоже. Он вот-вот сможет ненадолго воплощаться, и я не знаю, что он тогда выкинет.

– Нагнетаешь? – фыркнул Зиновий, хотя желание выпить усилилось примерно вчетверо. – Нашел к кому идти. Сами намудрили со всеми этими прок…

– А твои отмороженные сотрудники за ним не уследили! У вас Ад или проходной двор?! – Бросив это, брат захлопнул ноутбук. Зиновий парировал упрек привычно:

– Половину моих «отмороженных» ты уволил сам. Это даже отражено в паре религий. – Он усмехнулся. – Ты отдаешь мне все кадры, которые тебя подвели, и ждешь, что они не подведут меня? Почему ты считаешь, что мне проще?

Таких «почему» за долгое существование Вселенной у них накопилось много, иногда сдержаться было невозможно. Но вопросы всегда оставались риторическими: заедались, запивались, замаливались, замалчивались – не более. До следующего дождя из падших ангелов, не умеющих даже составлять докладные записки.

Брат поднял руку, на которую снова села бабочка. Некоторое время задумчиво созерцал трепещущие крылья, затем снова вскинулся. Сам понимал, что наехал зря: можно подумать, его сотрудники не упускали опасных существ, не теряли информацию, не влюблялись в смертных, не попадались в ловушки. Офис есть офис. Все косяки общие.

– Белые, – сказал он, щурясь. – Есть идейки?

– Нет. – Это не был ответ. Зиновий сжал зубы. – Нет, ты не посмеешь. Лорд же…

– Почему нет? – Очень медленно брат поднялся. Тронул стопки – и они пропали. – Лорд, как вы его зовете, поймет, простит…

– Да он делает все, чтобы вестерны не сбывались! – Зиновий повысил голос. Под тихий хорал Баха к нему повернулось несколько голов. – Помяни мое слово, нет ничего чудовищнее вестернов! На Земле время того, что там творится, прошло. И…

– Время того, что там творится, – отрезал брат, – никогда не пройдет. Нигде. К сожалению. Видимо, плохо мы все работаем. Слышишь? – Он прикрыл глаза. Бах смолк, вместо него пришел Морриконе. И стало холодно до боли в ребрах. – Слышишь… но не бойся, фигуры придется расставлять еще долго.

– Я тебя!.. – начал Зиновий, но замолчал. Что, если разобраться, он мог возразить?

Когда-то Кальвера слишком хорошо их обоих обхитрил.

– Присматривай. Наблюдай. Береги. – Брат улыбнулся той улыбкой, за которую ему прощалось все, – и медленно растаял в воздухе. Но главная тема из «Хорошего, плохого, злого» продолжала играть.

Арка 2. Чайка, Принц и Монстры

13.06.2006. Ника

Кто-то ищет себя годами, кто-то находит лет в десять. Как нашла я – помню хорошо, даже дату – эту. 13 июня ровно два года назад. Потом были документы в академию, и нормативы, и бесконечный срач с отцом… но сначала вот то 13 июня. Тогда я поняла две вещи:

В детстве я не была больной.

Взрослая я вот-вот сверну не туда.

Семилетняя Ника понимала: висящий на стуле халат – не монстр, отгрызающий головы, а стучащая в окно ветка – не лапа дракона. Еще лучше она понимала, что, когда вырастет, перестанет все это даже замечать, будет сразу засыпать без задних ног, зарывшись в подушку. Но какая разница, что будет потом? Ведь сейчас ей страшно. И кажется, ей не дадут повзрослеть. Те, кого съедают монстры, не взрослеют.

Ника впилась в одеяло, зажмурилась. Жаль, не спасет от скрежещущих ударов: ветка била о стекло, била, оставляя мокрые следы. Дождь шипел. Нет, рокотал. И даже в рокоте был слышен скрип, с которым открылась дверь. Нет, не дверь. Дверца шкафа. На щелку. Пока на щелку.

«Бред-бред-бред! – отстукивало у Ники в висках. – Нет. Нет. Нет».

Но щелка становилась все больше, и из нее лился недобрый лиловый свет. А потом в комнату начало забираться что-то – длинное, черное, со вздыбленной шерстью. Когти драли ковер на полосы. Рокот дождя тонул в низком рычании. Ника не могла закричать. Никогда не могла. Кто-то крал у нее голос. Всегда крал.

Постепенно существо, похожее на облезлого пса, меняло облик: выпрямлялось, вставало на две ноги. И вот это уже человек или что-то вроде: улыбается, наклоняется над кроватью – глаза вареные, кожа серая. С волос капает: вода и что-то красное, липкое.

Здр-равствуй…

Рот растянулся, пахнуло гнилым мясом. И у Ники прорезался голос:

– ААААААААААААААААААА!

Я видела тучу фильмов разной степени ужасности, ну где ребенка преследует монстр из шкафа, из-под кровати. С тучей разных концовок, где ребенок эту тварь побеждает, и где его сжирают, и где сжирают заодно его семью. Я таким засматривалась, и потому папа, когда я заорала ночью впервые, мне не поверил. Даже стал стыдить, типа: «Большая, в школу скоро, а ведешь себя как трехлетка». Я не осуждаю, сама бы офигела. И надо отдать ему должное, пару раз он даже влетал в комнату с табельным оружием (ха, надеюсь, не меня думал пристрелить). Но дверца шкафа всегда захлопывалась одновременно с тем, как распахивалась дверь в комнату. Ковер был цел.

Отец мне не верил, а еще у него был «сложный период принятия». Ну, того факта, что Марти не совсем обычная дочь не совсем обычной матери. Они с Владимиром Петровичем только три года как снова начали близко дружить, и «ведьминские делишки» папе не особо нравились. В хорошем настроении он звал тетю Веронику шарлатанкой, в плохом мог и затереть про сатанизм, хотя не так чтобы упарывался по религии. За глаза бухтел: понимал, что девать меня некуда, что к Марти я привязана, ну и что Лукин ему сломает челюсть, если такое услышит про свою ненаглядную. Короче, с друзьями папа был паинькой, а вот про «почистить квартиру от демонов» даже пикать не давал. Вместо этого тиснул меня к врачу. Ну а тот, ясно, выявил «легкую тревожность». Гладя меня по голове, сказал:

– Типично для этого возраста! Скоро в школу, волнуется ребенок. Попейте витаминчиков. И поменьше смотрите телевизор.

Он был добрый. Я даже поверила. Но это продолжалось. Лиловый свет, зверь, превращающийся в разлагающегося мертвеца, когтистые лапы, тянущиеся ко мне. Он ни разу ничего не сделал. Но мне было достаточно. На третью неделю мне выписали успокоительные посильнее, но и это не помогло.

Я долго не решалась, но в конце концов все же рассказала Марти. Упросила не впутывать маму: боялась, что если тетя Вероника начнет настаивать на помощи, наши семьи поссорятся. Просто попросила совета. И она, подумав, предложила:

– Попроси защиты от этой гадости. У кого-то хорошего. У Бога, например.

Марти не носила крестик, я тоже, и о Боге мы не разговаривали. Я не знаю, что дернуло меня за язык спросить:

– А он точно есть? Вы верите?

Марти пожала плечами и удивила меня еще больше:

– Ну, да, как и все белые ведьмы. – Она помедлила. – Нет, мы не уверены, что он просто добрый бородатый дядечка, думаю, он и сердиться может, но…

– Не хочу ему ябедничать. – Тут я, кажется, покраснела как рак. А Марти расхохоталась.

– И не ябедничай! Просто… ну пообещай что-нибудь, не знаю. Быть хорошей. Помогать другим. – Она сделала страшные глаза. – Нести справедливость! Ты и так все это делаешь.

– А так будет похоже на какой-то торг, – с сомнением возразила я. – «Я съем кашу, если ты купишь мне шоколадку».

– Мне больше нравится, – важно заявила Марти, – «Я куплю шоколадку тебе, а ты – мне». Равнозначные вещи. А иначе какая-то глупость.

В этом был смысл. И я решила попробовать.

Тварь пришла в следующую же ночь, хотя я заклеила шкаф скотчем. Обратилась, нависла и будто почуяла, что я что-то придумала: зарычала громче, вдруг посмела схватить когтистыми пальцами за лицо.

– Хорошенькая девочка… дай поцелую?

Я сжалась, но открыла глаза, хотя обычно жмурилась поскорее. Не в этот раз. Я пялилась, пялилась в мерцающие глазницы, не дергалась и не морщилась, хотя оно все ниже наклонялось и все сильнее воняло. Я понимала, что меня сейчас вырвет какао, которое я на ночь выпила, но я упорно, остервенело повторяла про себя:

«Послушай, я не самый бесполезный ребенок. Послушай, я же так стараюсь. Послушай, как он смеет меня трогать? Помоги… спаси… и я буду делать так, чтобы никто не смел тронуть никого. Клянусь. Клянусь».

Тварь почти коснулась синюшными разлагающимися губами моих губ, когти впились мне в виски, точно она собралась сдавить мой череп. Но тут я увидела это – ослепительную солнечную вспышку под потолком. И кажется, чьи-то светлые спокойные глаза в пустоте. Из этой пустоты мне ободряюще улыбнулись и… я осталась одна. С удивительно спокойным сердцем.

Следующие девять лет меня не беспокоили. Я вообще забыла о тех кошмарах. Вспомнила один раз – классе в 8-м, когда мы гуляли возле заброшки, Санька влезла на карниз и в одном из окон ей померещилась чудовищная собака с широкой улыбкой. Я тогда много думала. Пыталась понять, могла ли это быть моя тварь. Отмахивалась от этой мысли: нет, конечно.

Вроде я жила так, как обещала: всем помогала, за всеми присматривала. Но что-то шло неправильно, я сама чувствовала. Когда, например, открывала сайт своего будущего факультета в университете печати. Или видела в криминальных передачах жестокие убийства. Я все лучше понимала, что не хочу писать об этом, даже так храбро и сильно, как Политковская. Нет. Я хочу уничтожать тех, кто убивает таких, как Анна. Она потрясающая, и ее однажды могут убить, как Хлебникова[14]14
  Пол Хлебников (1963–2004) – американский журналист и публицист, основатель и главный редактор русской редакции журнала Forbes.


[Закрыть]. Уже пытаются.

Не говоря уже о стариках, бездомных и детях, чьи смерти даже не будут громко расследовать. Таким оно было – мое «купить шоколадку тому, кто уже купил ее тебе». Но приняла я это не сразу. Только после одного сна.

Ветки стучали в окно. По асфальту с рокотом бежали потоки дождя. На стуле висел длинный прорезиненный плащ – занял место папиного халата.

Ника спала у Марти. Лукины уехали в отпуск, и подруги ночевали вместе: Марти загорелась сделать ремонт в комнате, Ника помогала. Как всегда, вместе они делали все. Цеплялись за время, которое могли проводить вдвоем. За каждый день. Вот и сегодня все вымыли после переклейки обоев, частично вернули на места мебель, надулись винища и завалились по разным комнатам дрыхнуть. Ника не сомневалась: отрубится, едва упав на подушку. Так и вышло. Сны навалились мутные, душные. В них красивая женщина лет сорока корчилась от боли на сиденье в самолете, а окна его покрывались черной плесенью. Ника возилась, стонала сквозь зубы, рычала от ярости, силясь очнуться. И смогла.

Так-так-так…

Будто воткнули в живот раскаленный крюк и дернули. Ника просто открыла глаза, уставилась в потолок. В комнате горел ночник-полумесяц, который она забыла выключить, на улице шелестел ливень. Тепло. Спокойно. Нормально.

Нет. Ни хрена.

Ника пролежала минут пять, не понимая, почему ей страшно, почему она не может уснуть снова, и, главное, что ей это напоминает – такое отвратительное, скользкое, странное? Объелась пиццей? Вино было плохое? Или…

«Беги», – прошептало вдруг что-то внутри, и Ника аж подпрыгнула.

Раскололся надвое ночник, точно кто-то сдавил его в кулаке. Розетка чихнула снопом лиловых искр, смеясь над украшающей дверь табличкой «Мордевольт[15]15
  Мордевольт – антагонист пародийной серии «Порри Гаттер», волшебник-технократ. Лишал своих врагов колдовских сил при помощи оружия, плюющегося фиолетовыми искрами.


[Закрыть] не пройдет!» А потом дверца старинного резного шкафа Марти открылась.

У Ники снова не было голоса. Она не смогла закричать, когда в комнату вылезло сначала черное существо, похожее на собаку, а затем мужчина – совершенно обычный, среднего роста, плечистый. Он двигался так непринужденно, будто прогуливался по чужим шкафам каждый божий день. И был очень рад месту, в которое забрел. Он даже на мгновение руки раскинул, как для объятий, а потом воскликнул:

– Ника. Ника. Ника!

Черноволосый, смуглый, не старше пятидесяти. Ника различала черты так ясно, будто мужчина и темнота существовали отдельно. На отвороте пиджака даже виднелся блестящий значок – два каких-то переплетенных цветка на алой эмали.

Тварь опрометью пересекла комнату, прыгнула на кровать и улеглась у Ники в ногах, не переставая низко рычать. Тепла от нее не чувствовалось, наоборот – острый холод. Мужчина остался стоять: опершись спиной о шкаф и закинув руки за голову, оглядывал комнату. Вид был поэтически-задумчивый, будто он попал в знаменитый музей, где шедевром был каждый предмет, включая стулья смотрителей.

– Ника-Ника… – нараспев повторил он в четвертый и пятый раз.

Голова опустела. Ника… не удивлялась. Не удивилась она и когда мужчина прекратил созерцать цветную люстру с подвесками и улыбнулся. Улыбка была странная: скалящаяся, скошенная – такие рисуют злодеям в мультфильмах. Ника вспомнила Бориса Баденова из «Шоу Рокки и Буллвинкля»: кажется, он улыбался так, а еще у него была шляпа, буквально вопящая о коварстве. Мрачный плащ. И помощница, напоминающая обглоданную летучую мышь. У этого человека – человека ли? – не было ни шляпы, ни плаща, ни помощницы, только собака, мультяшная улыбка и значок на пиджаке. Но от него пятилась сама ночь. Незнакомец посмотрел Нике в лицо и заговорил:

– Вот кого мой дружочек так любил пугать. – Он кивнул на лежащее чудище. – Кстати, зря вы его боялись, малышка. Пока он в заточении того чудака, только и может ходить через шкафы да рычать. Никакого пожирания младенцев. Эх.

– Кто вы? – сдавленно спросила Ника. Она продолжала ощущать тяжесть и холод покоящегося в ногах существа. Оно теперь скалилось, обнажая крупные клыки. Улыбалось. Так же мультяшно, как хозяин.

Мужчина не ответил и продолжил:

– Смелая лишь на словах. – Улыбка стала еще неестественнее, злее, а взгляд цепче. – Ну же. Почему опять не предложите Ему шоколадку? Давайте посмеемся вместе?

Ника замерла. Одной фразой незнакомец вышвырнул ее в прошлое, в ту ночь, когда тварь, ныне и не думающая обращаться в мертвеца, пыталась ее поцеловать. Да откуда он знает? Она же ничего даже вслух не говорила! Язык одеревенел, прилип к нёбу. А мужчина, не отрывая от нее взгляда, вкрадчиво сообщил:

– Я пришел проверить вашу память. Пора, думаю.

– За… зачем? Что пора? – прохрипела Ника и дернула ногой. Существо лязгнуло зубами. Мужчина строго погрозил пальцем сначала ему, а потом и Нике.

– Сами знаете, такие времена, все нужно проверять. Знал бы Он, какую я ему оказываю услугу… И бесплатно! – Он даже руками всплеснул. – Бесплатно, милая, а что ныне бесплатно?!

Стало тошно и еще более холодно, захотелось отползти и забиться в угол. Теперь она точно знала: у шкафа не человек. Даже не мультяшка. Рокки и Буллвинкль не помогут.

– Вы… – у нее была только одна догадка, кто – кроме галлюцинации, конечно, – это может быть. Стало жаль, что крестик она так и не носит, даром что крещеная. Мужчина округлил глаза в комичном ужасе:

– Нет! Нет, что вы, моя девочка! Я хуже. Ну а вы? – Тут он подался поближе всем телом, как борзая, почуявшая дичь. – Куда идете? Статейки писать? За подружками? Полезно… куда полезнее того, о чем вы подумали, когда решили, что вас скушают!

Он, нисколько не скрываясь, читал ее мысли. Читал, но не спешил осуждать, просто констатировал, чему-то про себя радуясь. Именно это было омерзительно. Нику затрясло. Она вдруг подумала: а что будет, если к сегодняшнему рассвету она сойдет с ума? Если Марти найдет ее трясущимся обделавшимся комком под кроватью? Если…

– ВЫ КТО?! – громче повторила она в пустоту.

Незнакомец не ответил: беседа явно ему наскучила. Прошел к столу, стал ворошить тетради Марти. Периодически он цокал языком, восторженно покачивая головой:

– Ах, как чудно-то… какие сочинения! Про Воланда, значит, пишем, про его необходимость в мироустройстве? О-о! – Он обернулся к Нике и, окончательно переходя на «ты», спросил уже с нескрываемым нетерпением: – Ну? Что, узнаешь меня? Конечно, узнаешь, это же я! И подруга твоя меня наверняка знает, хотя ее я бы просто придушил вместе с мамками, няньками, дедами… – Лицо исказила жуткая гримаса ненависти. – Отродья ведьм… Впрочем, ладно, с этими позже поквитаемся. – Он бросил тетрадь обратно на стол. – Так что там с твоим обещанием? Оформляем возврат?

«МАРТИ, МАРТИ!» – отчаянно звало что-то внутри, но Ника молчала. Не звать подругу. Не надо. То, что происходит, похоже, касается только ее. И пусть она пока не понимает, что именно происходит, придется разбираться. Как всегда. Но сначала…

– Вали, – собираясь, шепнула Ника. Она всеми силами старалась не отвести взгляд. Мужчина выгнул брови:

– Что-что?.. – Своей мерзкой рукой он теперь пытался отковырнуть маленькую иконку, которую Марти пришпилила к полке над своим письменным столом.

Ника повысила голос:

– Вали! Тебе я ничего не обещала! Ты точно не от Него! Убирайся!

Она окончательно собралась, дернула ногами, сбросив собаку на пол. Поняла, что все делает правильно: вместо того чтобы броситься, тварь взвыла и с легким чавканьем превратилась в дым. Черный сгусток поплыл к шкафу. А в сердце даже не всколыхнулся вопрос, которым прежде она задавалась не раз: «Так что, Ник? Есть Бог? Или только шоколадки?» Мысленно она готовилась к бою. Прикидывала, что может использовать. Поблизости были подушки, телефон и последнее ведерко с обойным клеем. Сойдет, чтобы метать в голову, но не задержит надолго, и…

– Ай, умница! Умница! – Ее мысль оборвали. Мужчина совсем не выглядел расстроенным из-за того, что его питомца прогнали, наоборот, неприкрыто торжествовал. – Да только «мы», «они»… есть ли разница?

Он усмехнулся и хлопнул в ладоши. Оставил в покое иконку, аккуратно водрузил в органайзер разбросанные карандаши и тоже проследовал к шкафу. Взявшись за дверцу, приоткрыв ее и комично задрав ногу, он обернулся в последний раз, неестественно вывернув голову под углом сто восемьдесят градусов. На Нику глянули ослепительно голубые, с совсем крошечными лиловыми искорками раскосые глаза.

– Ну, еще сразимся. Поймай меня, если сможешь. А пока спокойной ночи, милая.

…Утром ночник был цел, карандаши – разбросаны. Ника помнила, что ей вроде снился треш, но какой? Зато другое она вспомнила отчетливо и через несколько дней, собираясь от Лукиных домой, наконец решилась кое в чем признаться:

– Марти, я… не пойду в Полиграф. Мне в детстве другого хотелось.

Незадолго до сна мне в ящик как раз бросили буклет одного из новых колледжей МВД. Место гордо звалось академией, как в старых американских комедиях. Попасть туда было непросто, особенно после 9-го: сдавались более сложные экзамены. Но с буклетом лежало письмо от ректора: он приглашал меня как дочь старого сослуживца. Мне понравился герб – два скрещенных меча и орел с лилией в клюве, понравился бодрый приветливый тон письма. И я решилась.

Меня взяли. Я собрала вещи, и вот тут-то Антону Львовичу взбрело в голову позвонить папе. Поздравить, мол, «Смена достойная растет!» Вышло неловко: папа же ничего заранее и не знал. И никакого восторга, мягко скажем, не проявил. В итоге я уехала не очень-то счастливая, да и его оставила злым и встревоженным. Но поскольку училась я как целевик, помешать папа не смог и постепенно смирился. «У нас же династия», – до сих пор подлизываюсь я. «Хренастия», – огрызается он.

Одно херово. Я в академии уже второй год, но так и не обзавелась друзьями. Не считать же членов «Клуба фанатов сисек Белорецкой». Ну и плевать, ведь у меня есть Семерка. Тьфу… Восьмерка ведь. И что бы я там ни бухтела, это круто.

– С вареньем! – поздравила Ника Асю. Довольная именинница сидела на барном стуле и покачивала серебристой туфелькой. – Покоряй вершины, красота моя!

Ника вручила подарок – новые карабины, «кошки» и в придачу мощные, стилизованные под стим-панк защитные очки. Взвизгнув «Спасибо!», Ася слетела со стула, обняла ее и чмокнула – в нос ударил цветочно-цитрусовый запах. Ника улыбнулась: успела отвыкнуть. Курсантки в большинстве своем благоухали потом, а если пользовались парфюмом, выбирали тяжелые, взрослые запахи или мужские одеколоны.

– Ник… – Ася заискивающе глянула ей в лицо: – Надолго вырвалась? Нет смотра?

Академия была экспериментальной, продвинутой и потому довольно демократичной. Можно было иногда уезжать домой, не то что отлучаться на час-два, но с незыблемым условием: построения и прочее утром, днем и вечером, обязательно к посещению. Нике нечем было порадовать подругу.

– Нет. Зато ночное ориентирование есть. Так что еще часик побуду с вами и…

– Ясно. – Ася нахмурила тонкие брови. Нике стало неловко, но тут же в серых глазах подруги ожил лукавый огонек. – Пришла знакомиться с этим, да? Ну, с Крысом?

– Ну… – неопределенно повторила Ника и завертела головой. В таком количестве пьющих и разговаривающих людей обнаружить кого-то конкретного было проблематично. Оставив попытки, она поинтересовалась: – Что за парень-то? Марти все уши прожужжала, что классно целуется, умный и вообще какой-то едва ли не принц.

– Знаешь… – Ася задумалась. Было ясно: назвать загадочного Кирилла принцем у нее язык не поворачивается. – Он не то чтобы мне не нравится, и не то чтобы я его боялась, но он тако-ой вредный! Плохо, что я так говорю, но… вон, вон они, кстати!

Она махнула куда-то Нике за спину. Там был бильярдный стол; Зиновий иногда, под настроение, ставил его для гостей. Сквозь дым Ника различила Макса, Дэна, Марти и незнакомого парня, который только что ловко загнал в лузу красный шар. Марти отобрала кий, наклонилась, выбирая «жертву», но тут заметила Нику и расплылась в улыбке. Передала кий Дэну, схватила незнакомого парня под руку и потащила к стойке.

Ника молча ждала, пока они проберутся через толпу: встрепанная Марти в коротком черном платье и этот подчеркнуто аккуратный тип в светлой рубашке и джинсах. Подруга наконец подбежала и первым делом повисла у Ники на шее. В этот раз вместо духов хлынула дурманящая волна эфирных масел: лаванда, жасмин, кориандр.

– Убью когда-нибудь тебя, совсем на нас забила! – завозмущалась подруга.

Она всегда делала это так, что сомнения в собственном выборе начинали беспокойно скрестись в глубине сердца. Нике стоило огромного труда с ними справляться.

– Извини… ничего я не… жизнь такая! – Она погладила подругу по спине, потерлась щекой об ее волосы. Тут же наткнулась на изучающий взгляд парня, стоящего рядом. Ну и глаза… может, линзы? – Но я тоже очень скучала, правда.

Марти выдохнула, отлипла от Ники, привычно завела ей за уши черные вьющиеся прядки и бодро затараторила:

– Ну, знакомьтесь, что ли! Кирилл, это моя Ника, она же курсант Белорецкая. Ника, это мой Кирилл, он же доктор Крыс. Наконец-то вы видите друг друга, ура!

– Привет, – настороженно кивнула Ника. Повода для «ура» она пока не видела.

– Так во-от она, Вандервумен, – протянул Кирилл. – Похожа, правда. Привет!

Ника помнила мультик «Лига справедливости» и поняла, что это комплимент. Хмыкнула, расправила плечи, оглядела нового знакомого более цепко. Попыталась составить что-то вроде сводки примет, как учили. Высокий, спортивный, но не качок. Волосы жесткие, короткие, пепельные. Черты острые, лоб высокий, глаза яркие и насмешливые, часто щурится. Выбрит гладко, ногти подпилены, пахнет одеколоном – да и вообще слишком уж ухожен. Хорошо это? Плохо? Сволочь он? Нет?

– Что ж. Рада знакомству, – так ни к чему дельному и не придя, выдавила Ника.

Парень тоже разглядывал ее, но без особого интереса. Как смотрят на всем известную, красивую, но ничем не зацепившую статую в музее.

– Взаимно.

Нике не было обидно, но она удивилась: лет с двенадцати привыкла, что, знакомясь с ней, парни в среднем секунды по три задумчиво смотрят на ее грудь и только затем – в глаза. А Кирилл уже переключился обратно на Марти, усевшуюся рядом. Казалось, только она его и волнует, остальные так – приложение. Разве что на часы не поглядывал, слова цедил сквозь зубы. Нику кольнуло раздражение: нет, а что тогда он вообще тут делает? Она даже захотела доебаться – хоть поспрашивать что-нибудь про учебу, про медицину. Но забыла все слова: на ее глазах Кирилл вдруг отобрал у Марти сигарету, загасил, отправил в пепельницу. Ну сейчас получит, это же все равно что у дракона девицу отнимать! Ника злорадно усмехнулась, но зря. Марти не возгорела, расслабленно откинулась назад и уперлась затылком Кириллу в плечо. А он собственнически положил ладони ей на талию и посмотрел на Нику поверх ее головы очень красноречиво. Мое.

Наверное, звучит ебано. Ну, будто я ревновала в том смысле, в каком поет про это группа TaTu. У меня, как у многих, было время, когда я не совсем понимала, кто мне нравится: мальчики, девочки, и те и другие… но к тому моменту я уже разобралась. И все же мне правда жал факт, что вокруг Марти кто-то крутится, отпускает странные шуточки, цитирует фильмы и книги, которые она явно посмотрела и прочла без меня. Это отрезало меня. Поэтому я повела себя глуповато: накрыла руку Марти, лежавшую на стойке, и сжала, а она сжала мою – но Крыс продолжал ее тискать и жамкать за талию. Р-р-р. Хотелось стукнуть его и отогнать со словами «Дай нам вдвоем поговорить, блин!» Но я не успела совсем взорваться: Сашка пришла. И кстати, привела Левку, которого вышвырнул из машины собственный отец. Дальше все мы прыгали вокруг него. Может, за счет этого я никому не испортила вечер.

Накрыло меня только под вечер. Устала на ориентировании как собака, должна была вырубиться, как обычно, а вместо этого возилась, думала, возилась, думала – о том, куда мы все идем. Нет, за вечер Кирилл себя в моих глазах реабилитировал (ха, наверное, поржет, если прочтет это, и пошлет меня на хуй). Он Левке помогал, вполне нормально себя вел, я задала ему пару вопросов по судебной медицине, в которой он, оказывается, тоже немного шарит. И все-таки. Я себя как-то погано чувствовала. За бортом. Да. Так.

Загоняться было некогда. Пришли выхи – и я поехала к папе, проветрить башку. Думала, побуду наедине с собой. Кинцо посмотрю, все то, которое Марти успела нацитировать в баре. Про Шоколадную фабрику – это где «Все вокруг съедобно, даже я». Про Иерусалим – это где «Ты для меня ничто и весь мир». И ужасы всякие вроде «Ключа от всех дверей». А вот общаться ни с кем не буду. Пар спущу. Что вышло в итоге? Я сорвалась. Опять.

Почти как в детстве.

В нашем парке жил собачий табор. Мы это так и звали – «табор», сказать «стая» язык не поворачивался. Слишком много не дворняжек, а брошенных кем-то, явно породистых. Слишком часто они меняли один уголок на другой. И слишком по-человечески себя вели, не кусались даже. Не трогали ни пьяниц, швырявших в них бутылки, ни бегунов и велосипедистов, ни детей. Тихие. Ласковые. Довольно часто кто-нибудь забирал себе одного-двух псов. Мы тоже хотели, но родители не разрешали. И вот, сука, кому-то помешали. В ночь пятницы, когда я как раз шла домой, над парком гремела стрельба.

Нэна доплелась сама только до подъезда, по лестнице Ника перла ее на себе, чувствуя, что тащит теленка. Лифта не было. Открыв дверь квартиры, Ника опустила окровавленную собаку на ковер, повалилась туда же лицом вниз и в который раз порадовалась, что папа в командировке до завтра. Нет, она не жалела о своем поступке, только немного боялась. Не последствий. Себя. Балаклава липла к разгоряченному лицу, и Ника ее все же содрала. Подумала о новеньких белых найках, угвазданных кровью, – прежде всего о том, как трудно будет отстирать шнурки. Трясло и ломило, как в лихорадке. Так уходила ярость.