Текст книги "Белые пешки"

– А мой вот Люк Скайуокер, – наконец ответил он, ухватил Дэна за цепочку на джинсах и легонько подтянул ближе. – Поэтому я сам все время ищу твоей компании, а она – нет.

– Я на Люка похож?! – Дэн аж бутылкой махнул. Нетипичное для него возмущение. – Блин… терпеть его не могу, слабак и нытик.

– Неправда, – изумленно возразил Лева. Отнял вино, тоже глотнул. – Он как раз светится. Так, как умеет. В отличие от всех остальных, даже от сестры.

Дэн не ответил: похоже, глубоко задумался. Начал наворачивать круг по комнате, опустив голову. Лева не стал следить за ним, уставился на картину. Красивые бутылки, над ними – блеск чего-то вроде витража или… нет, северного сияния. Как в «Балто». В той сцене в подвале. И силуэты, что-то вроде трех держащихся за руки ангелов.

– Кто нравится Марти? – сорвалось с губ. Само.

– Оби-Ван Кеноби. – Дым показался горьким. – Еще больше – Квай-Гон Джинн, но, по ее словам, «такие всегда умирают первыми».

– Оби-Ван, – повторил Лева и медленно встал. Разговор нужно было сворачивать. – Ясно, Дань, слушай, пойдем, что ли, перекусим, у меня там есть…

В виски вдруг вонзились иголки, мир заполнился цветными точками, дрогнул и почернел. Пол ушел из-под ног.

Она позвонила, когда я изучал очередной вымудренный препарат конкурентов. Ночь была душная, тяжелая, клонило в сон. Увидев на экране номер Марти, я в первый миг не удивился: забыл, что с ней, где она. Я взял трубку.

– Алло, Лева? Связь… связь тут наладилась. Ты в Москве?

Голос то вопил, то шептал. У Марти за спиной бубнили о поставках масок, визжала то ли мигалка, то ли что-то еще. Мои пальцы слишком сжали пробирку с образцом. Я поместил ее в держатель и тяжело оперся на стол.

– Лева, слышишь меня?

– Да. – Все, что я смог выговорить. – Да, Марти, слышу. Как вы?

Она не ответила. Закашлялась, всхлипнула? Меня пробрало до костей. Я ее такой не знал. Я привык к ней другой. Ко вздорной девчонке, которая троллит всех, до кого дотягивается. Которая смеется над целым миром и его жалкими попытками выглядеть лучше, чем он есть.

– Сделай что-нибудь, – наконец шепнула Марти. – Придумай нам лекарство. Ты же гений. Я… очень устала. Я боюсь.

Зашипели помехи. Я слушал их, ждал, а сам почему-то – что-то вроде защитной реакции мозга, про такое коуч рассказывал – видел перед глазами сцену из фильма, на который меня подсадил Дэн. Футуристический прибор для удаленной связи. Голографическая фигурка, висящая над ним. Женская фигурка.

«Помоги мне, Оби-Ван Кеноби. Ты моя единственная надежда». Принцесса Лея.

– Марти, – сдавленно позвал я. – Ты здесь?

Она закричала в ответ, прорываясь через помехи:

– Алло! Лева, слышишь? Скажи маме и всем нашим, что все будет хорошо и я вернусь скоро, и…

Извините. Связь прервалась.

Мечты не рождаются из страха. Но у меня появилась цель.

«Помоги мне, Оби-Ван Кеноби. Ты моя единственная надежда».

– Лёв… Лёв!

Кажется, он опять лежал на мешке. Дэн, сидя рядом, брызгал ему в лицо водой, источающей резкий сладковатый запах. Весьма приятный. Знакомый.

– М-м-м… – Лева приподнял веки и облизнул губы. – Белое столовое. Немецкое. Ты, следуя мудрому примеру Иисуса, научился превращать воду в алкоголь или тебе было лень сходить до раковины? – Длинное предложение он произносил медленно, словно слыша себя со стороны. Давалось каждое слово с трудом.

Дэн поставил бутылку на пол и опустил холодную ладонь Леве на лоб. Склонился ближе, спросил:

– Врача? Что с тобой?

– Много работал, – лаконично ответил он.

– Но при этом мало ел и мало спал, – это напоминало тихое, но грозное рычание.

Лева улыбнулся и не дал ему убрать руку. С ней было легче. Но не признаваться же вслух: «Так в последний раз мама делала. Мне было на двадцать три года меньше, чем сейчас».

– My fault.

Они помолчали. Лева смотрел в потолок.

– Почему ты? – наконец спросил Дэн. – Там свои ученые. И… это ведь рискованно, даже если у тебя выздоровеет хоть одно животное. На людях сам не проверишь. И вообще испытания на побочные эффекты, ты говорил, иногда занимают…

– Годы, – процедил сквозь зубы Лева, все же встречаясь с ним глазами. – Да. Но у них их нет. Я…

– Я тоже боюсь, – просто ответил Дэн. – И у меня тоже есть план, но пока… – Он не стал договаривать, махнул другой рукой. – Ладно. Если можешь встать и хочешь есть, я что-нибудь сделаю, пойдем?

Лева кивнул и начал медленно садиться. Дэн не сводил с него взгляда. Закатное солнце играло в его растрепавшихся волосах. И он что-то говорил про свечение Аси?

– Слушай, – сказал Лева. – Надеюсь, однажды ты все же захочешь с кем-то встречаться. Этому кому-то очень повезет. А то как-то обидно.

Дэн слабо улыбнулся, но не ответил. Не рассказал и про свой план.

А потом резко пропал с радаров, чтобы вернуться уже с ребятами.

31.08.2006. Крыс

В день, когда Макс подбил нас на эту затею и мы заложили старую широкоформатную тетрадку в дупло, мы много шутили по поводу «зачем все это и как это понимать»… Но я догадывался, к чему все придет, уже тогда. Поэтому, когда остальные разошлись, я спросил прямо:

– Я понимаю – им… но ты что, доверяешь мне?

Ответ был очевиден, примерно как факт, что простуда заразна вопреки всем мифам про «Меня же просто продуло». Поэтому я не обиделся, когда Макс, усмехнувшись, напомнил:

– Правило «Не читай чужие записи» есть не просто так. – Но неожиданно он добавил: – А может, я хочу реально начать?

Доверять? Может быть. Но в день, когда он ушел служить, Марти в порыве бешенства задала мне другой вопрос:

– Не думаешь, что он это затеял, чтобы… бля… сталкерить нас? Ну, не всех, а тех, кому… – Она не стала выплевывать слово «завидовал». – Тебя вот, Сашку… Вызнавать секреты вашего успеха?

Я одернул ее, пошутив, что паранойя – болезнь тяжелая, лечится неприятно, кончается плохо. А сам вспомнил кое-что еще из нашего с Максом разговора на детской площадке. «Не читай чужие записи…» Я тогда поинтересовался, зная, что мой ехидный тон его бесит:

– Ну а если кому-то надоест соблюдать правила, кто-то возьмет, прочтет все и узнает чужой секрет?

Но тут Макс странно, грустно улыбнулся и спросил сам:

– Ну а если однажды тетрадь будет единственным способом что-то рассказать?

Я подумал: вот детский сад. А ведь с прогнозированием у меня неплохо. Что ж, бывает. Теперь я знаю: правило нечтения в прошлом. К сожалению, я не умею создавать внятные и стройные нарративы, в том числе поэтому не дал – и не дам – ни одного интервью.

Создам, какой получится. Саша, Ася, посвящаю вам.

Жили на свете мальчик-крыса и девочка-хорек. Оба были умными, хитрыми и настолько подходили друг другу, что родители подумали: «Почему бы нашим детям не пожениться?» Кто-то, конечно, резонно возражал: «Но они разного вида, хорошо это не кончится». Доводов не слушали: когда семьям крыс или семьям хорьков приходят в головы смелые идеи, их уже не остановить.

Мальчик-крыса и девочка-хорек однажды поссорились с друзьями: золотым львом, белой кошечкой, медовой куницей, черной волчицей и серебряным котом. А все потому, что красный петух – главный заводила в компании этих зверей – вдруг научился летать и, никого не предупредив, упорхнул прочь. Мальчик-крыса и девочка-хорек загрустили. Тогда родители предложили им поехать к морю. Девочка-хорек обрадовалась, а вот мальчик-крыса сразу почувствовал неладное. Может, потому, что в аэропорт его маленькая подружка явилась уже без роскошной длинной шерстки на голове и никак это не объяснила?

Но у моря оказалось хорошо. Мальчик-крыса и девочка-хорек поселились в замке у самой воды. Над замком летали чайки, а возле ворот гуляли павлины. Каждое утро гостям наливали шампанское, каждый вечер – вино. Мальчик-крыса и девочка-хорек даже развеселились. Но ненадолго.

На седьмой день в замке мальчик-крыса и девочка-хорек нашли павлинов мертвыми у ворот. На восьмой весь морской берег был серым от трупов чаек. На девятый – мальчик-крыса и девочка-хорек узнали об этом позже – в одну из трех городских больниц пришла кошка, официантка пляжного кафе, которая сказала, что у нее ветрянка. Она вся стала пятнистая, как леопард, у нее была температура и ломило кости. Она заболела ветрянкой второй раз в жизни, хотя так почти не бывает. Ну, она так думала. А потом ее сыпь превратилась в ужасные огромные волдыри, лимфатические узлы воспалились и лопнули, температура поднялась до сорока и она захлебнулась кровью насмерть. Еще через пару дней заболел ее доктор. И его друзья-доктора.

Это была не ветрянка, какая-то другая болезнь, которой еще позже ученые подобрали код из цифр и букв, а больные жители города нашли прозвище – «приморская птичка», ведь с птиц все началось. На второй неделе их отстреляли, но это не помогло. Болело все больше жителей, многие по-разному. Кто-то – совсем легко и выкарабкивался, кто-то погибал, но не от кровоизлияний, а от удушья, у кого-то вместо сыпи была пневмония. Но пока больных было десять, сто, даже двести – мало кто что-то замечал. И даже когда больные появились в двух соседних городках.

Потом заметили и стали просить помощи. До короля морской страны было не добраться, потому лендлорды заболевающих городов обратились к соседям. Те испугались: что, если «птичка» прилетит и к ним? А если вовсе в столицу? Нельзя: скоро же праздник, День Давнего Разрушения Ужасной Тюрьмы, ну а на другом конце страны горит лес. В общем, дел много. Поэтому лендлорды-соседи сказали: «Мы пришлем докторов, а еще возьмем у вас зараженную кровь, чтобы помочь с лекарствами и прививками, и даже поговорим с королем. Но вы пока лучше носите маски и сидите по домам». Это был не совет, а приказ, но лендлорды больных городов этого не поняли. Тогда к ним прислали стражу. Стража приехала раньше врачей и окружила заболевающие города мрачным черным легионом. Она никого больше не выпускала.

Мальчик-крыса, девочка-хорек и много других чужестранцев не хотели иметь с «приморской птичкой» ничего общего и попытались уехать: у них даже были билеты на самолет. Но стража не выпустила и их со словами «Вы хотите, чтобы заболели ваши родители и друзья?» «Но мы здоровы!» – робко возразила девочка-хорек, а стражник мрачно ответил: «Уже есть те, кто переносит птичку бессимптомно и только заражает других».

За мальчика-крысу, девочку-хорька и других не заступились их лендлорды: попытались, но немного. Они тоже не хотели «птичку» к себе: у них жило еще больше людей, раскиданных по огромным землям, и если бы вдруг тут что-то вспыхнуло, лендлорды вряд ли уследили бы за бедой. И хотя риск был маленьким, ведь мальчика-крысу, девочку-хорька и других соотечественников можно было просто где-то запереть и проследить, не заболеют ли они, король решил надеяться на их храбрость и стойкость. Пусть посидят со всеми, пока соседи придумают лекарство или все как-то кончится само. Пусть. И мальчик-крыса с девочкой-хорьком сидели. Долго сидели в замке, наблюдая, как небо и пляж становятся все серее, горожан на улицах все меньше, а белых машин с тревожными огоньками на крышах – все больше. Вот только машины, и звери в них, и лекарства зверей помогали редко-редко. А иногда и делали хуже.

Наконец мальчик-крыса окончательно понял, что никто не вернет их домой. Понял он и другое: что устал сидеть, и смотреть в небо или на улицы, и считать красно-синие огоньки. У мальчика-крысы было такое же призвание, как у зверей в белых машинах, просто он пока не знал точно, получится ли у него все. И он решил: почему не попробовать сейчас? На улице он подошел к белой машине и спросил сидевшего там усталого пса: «Скажите, может, вы принимаете волонтеров? Я на предпоследнем курсе медицинского института». Пес оказался очень хорошим и взял мальчика-крысу в бригаду. Но девочка-хорек отказалась сидеть в замке одна и в первый же день схватила своего друга за хвост.

– Я буду бояться за тебя и сойду с ума! – сказала она.

Она была уставшая и серая, не как обычно, ведь в последние дни из-за плохой погоды в городе сломались многие вышки связи и девочка-хорек не могла даже позвонить или написать домой маме.

– Зато «приморская птичка» тебя, может, не тронет, – ободрил ее мальчик-крыса, хотя про себя думал: тронет наверняка, если заболеет он сам. Уезжать, что ли, в другое жилье?

– Я так не могу, – снова сказала девочка-хорек, сжав кулаки. – Без дела… я не доктор, как ты, но тоже хочу помогать. Могу я мыть полы в больнице?

И мальчик-крыса снова вспомнил, за что так любит девочку-хорька. Но «птичка» настигала все больше врачей, и стать поломойкой ей не удалось.

Все пахло гноем, даже воздух из приоткрытого окна. Гноем сочились вздохи с койки – пока ровные, но поверхностные. Гноилось каждое сдавленное «Не могу».

– Давай, Марти, – повторил Кирилл. – Два крестообразных надреза. Здесь. И здесь.

Он посмотрел в ее пустые глаза над респиратором, и она снова опустила взгляд. Доктор Луи Тревиль лежал в кислородной маске, его покрытые волдырями руки сводило судорогой. Болезнь спрогрессировала аномально быстро, буквально за смену – видимо, сказалась высокая вирусная нагрузка. Судя по тому, как он вглядывался сейчас в недавних подопечных, он их не узнавал. У него была температура почти сорок. Неудивительно.

– Марти, – позвал Крыс и сказал идиотское: – У него фамилия как у того капитана мушкетеров. Но он наш капитан, и он верит в тебя. Просто вскрой этот… – Марти покачнулась, зажмурилась. Крыс стиснул зубы, но продолжил: – Маска не поможет. Он скоро начнет задыхаться.

Мир плыл, иногда рассыпаясь черными точками. По лицу катился пот, хотя в палате не было душно. Хотелось вылететь в коридор и заорать на мир в целом и на свои трясущиеся, как у алкоголика, руки в частности. Кирилл страшно злился на себя за эту трясучку. Больше – только на самое простое и беспощадное: он не подписывался на это. Не подписывался, когда ехал в отпуск. И не подписывался, когда поступал в вуз.

– Нужно закончить сейчас, а я могу его поранить, – тихо сказал он, собравшись.

Подобное уже случалось, а Тревиль был еще «особо ценным» пациентом, как ни цинично. Опытным путем удалось выяснить: если с абсцессами справиться вовремя, больные быстро встают на ноги. Врачи возвращались в строй. Уже с иммунитетом.

Марти открыла глаза, выдохнула. Крепче сжала ланцет, поднесла к натянутой воспаленной коже. Блямба напоминала присосавшегося к горлу инопланетного паразита, Тревиль все задирал подбородок, бессознательно надеясь, что так станет больше воздуха. Марти видела этих уродливых гнойников уже сотни, но охнула и опять зажмурилась.

– Так ты ничего не сделаешь. – Кирилл облизнул губы. – Соберись. Я же тебя учил.

Марти всхлипнула – респиратор приглушил это. Она все стояла, тупо разглядывая желто-багровое пятно на горле человека, который еще недавно смеялся с ней и ел чипсы из ее пакета, уверяя, что все ерунда, они справятся, не чума же. Луи, немного похожий на большого лохматого пса, был отличным врачом, упрямым и жизнерадостным. И «был» вот-вот могло стать словом из некролога. Но вразумлять, настраивать, понимать Марти больше не было сил.

– Ты вызывалась работать сама. – Кирилл отошел и тяжело опустился на соседнюю койку. Повторил как нелепое заклинание: – Я учил тебя.

– Я… – начала она.

– А зачем? – Злобные, тусклые слова полезли сами, хуже рвоты или кашля. Кирилл тяжело сглотнул, но не смог ничего с собой сделать, потому что собой он сейчас не был. – Повыпендриваться потом перед подружками? Еще и этим?

Марти вздрогнула, опять зажмурилась. Шея и плечи ее из-за коротких волос и светлого халата казались особенно хрупкими, детскими. Крыс очнулся. Что, что, черт возьми, она тут забыла? И что, черт возьми, он от нее хочет? Она и так делает намного больше, чем то, на что вызывалась. Не только моет полы, дезинфицирует инструменты и носит всем кофе, но и ухаживает за больными, раздает им препараты, успокаивает их близких. Ни разу не резала, да. Но разве виновата? Должна, что ли? Кирилл потупился, провел рукой по лицу, пытаясь справиться с дурнотой: неделю спать по два-три часа оказалось непривычным. Ему было стыдно. Не поднимая головы, он сказал:

– Ладно. Давай не будем тратить время, ни его, ни друг друга. Иди, и я как-то…

«Постараюсь его не убить».

В ушах отдался хриплый вскрик. Крыс медленно отвел руку от лица, поднялся. Так же медленно он подошел к Марти, склонившейся над Луи. Из полости текла, заливая рубашку, темная жидкость с примесью сукровицы. Доктор потерял сознание; только подбородок иногда вздрагивал. Но он все еще дышал. Марти не сводила с него глаз.

– Отлично, – выдохнул Кирилл. – Молодец, всё. Бери марлю. Надо дренировать.

Марти, белая как смерть, молча, механически разжала пальцы; ланцет упал в ванночку с дезинфицирующим раствором. Крыс нерешительно улыбнулся: губы были как чужие. Захотелось извиниться, извиниться сотню раз, а потом пойти в туалет и вскрыть себе вены. Глупость, конечно. Через несколько секунд он пришел в себя и прошептал:

– Ты у меня героиня. Я тебя очень люблю.

Она взяла марлю и все так же молча склонилась над Луи. Под респиратор бежали слезы.

Мальчик-крыса и девочка-хорек прожили так неделю, две, три. У них все лучше получалось быть полезными, но от них самих оставалось все меньше. В редкие свободные часы они в основном лежали на кроватях, смотрели в потолок и курили, или пытались позвонить-написать семьям, или спали сном, похожим на смерть. Они не понимали, как и когда это их геройство кончится. Они боялись, видя, как умирают их союзники. Пса они спасли, но нескольких других псов похоронили. Звери гибли независимо от вида, и мертвых становилось так много, что стража стала выпускать труповозки – выяснив, что через шесть часов мертвецы перестают быть заразными.

В городах были ученые, которые искали волшебное лекарство от «птички», были они и по соседству, в мире за кольцом стражи, но ничего не получалось. Мальчику-крысе, девочке-хорьку и их союзникам уже казалось, что никакого «мира за кольцом» нет или что там всем все равно. Когда мысль совсем одолевала их, они собирались в пустых больничных коридорах или в глухом дворе среди спящих скорых и начинали танцевать или кричать. Так они вспоминали, что еще живы. Так они пытались напомнить об этом луне в небе. А потом они принимали таблетки, позволявшие подольше не спать и оставаться в уме, и снова шли работать.

Но мальчик-крыса и девочка-хорек были слабее союзников. Они теряли опоры и силы, таблетки и даже инъекции не могли все это восполнить. Казалось, с ними вот-вот все будет кончено. Но тут появились они.

Лис и крыса-странник.

Шаги гулко отдавались по коридору; каждый напоминал то ли выстрел, то ли падение капли в пещере. Центральная больница имени Святой Моники[18]18
  Моника Тагастинская (331–387) – христианская святая, мать одного из Отцов Церкви, блаженного Августина.


[Закрыть] – длинная, приземистая, с бледно-серыми стенами, увитыми красным плющом, – и вправду напоминала глубокий грот, где в каждой закрытой наглухо пещере вместо сокровищ таились страдания.

– Как пусто… – Марти поежилась. – Будто все умерли.

– Надеюсь, нет пока. – Крыс поднял голову. Под потолком горели энергосберегающие лампы, и их приглушенное стрекотание действовало на нервы. Казалось, за штукатуркой затаилась какая-то тварь и скребется, выжидая момент, чтобы накинуться. Дикие мысли. Наверное, от недосыпа, который все множился и множился.

– Отойди. – Марти потянула Кирилла к стене. Мимо прогрохотала каталка с больным. Ее толкала санитарка-доброволец со светлым пучком и пирсингом в нижней губе, тоже русская. Марти грустно посмотрела ей вслед. – Испуганная такая… а помнишь, как она в бикини перед бассейном валялась? Розовом таком…

Как в прошлом веке: даже не верилось, что кто-то в этом крошащемся сером мире вообще еще сможет в здравом уме и твердой памяти надеть розовый купальник. Кирилл натянуто улыбнулся и бросил:

– Поменьше смотри на чужие бикини. Мы, похоже, пришли.

Он указал в сторону кабинета. На двери поверх таблички «Психотерапевт» был криво приклеен куском скотча белый лист. Подойдя ближе, Крыс различил надпись: «Координатор волонтерской службы». Да, то, что нужно. Марти аккуратно постучала, услышала глухой отклик и, повернув ручку, открыла дверь.

Основную часть помещения загромождал шкаф с картотекой. О том, что в комнате раньше обитал психотерапевт, напоминали только пасторальные пейзажи на стенах и низенькая кушетка. За столом – офисным, обшарпанным, явно не «родным» – сидел по-лисьи рыжий, взлохмаченный мужчина с длинным острым носом, к кончику которого съехали очки для чтения. Его внимание занимала большая конторская тетрадь, которая очень напоминала Сокровище Синего Дуба.

– Вячеслав Александрович? – удивились хором Кирилл и Марти.

Мужчина снял очки, поднял голову и присвистнул.

– Ого! Тесен наш мирок, ох! – Он помахал и широко улыбнулся, от чего словно пришли в движение все черты разом. Светлые глаза были холодными по своей природе, почти не меняли выражения, но сейчас Кирилл даже в них прочел радость. – Какими судьбами?

Кирилл мог спросить о том же. Вячеслав Александрович Дорохов из Челябинска тоже был доктором и отдыхал с Марти и Крысом в одном отеле. Они познакомились еще в первые дни отпуска, съездили на пару экскурсий, улетать должны были вместе – и одновременно получили новость о «заточении». Шумный, веселый Дорохов фанатично любил свою работу. За полторы недели он щедро поделился с Крысом десятком рассказов о буднях своей больницы и военного госпиталя, где практиковал в молодости. В довесок – морем баек из медицинской истории. После начала эпидемии Дорохов из отеля выехал и вроде как пропал. Теперь Кирилл мог предположить, что он куда-то переселился.

– Вы на осмотр, что ли? – спросил Вячеслав Александрович. – Вам в кабинет…

– Да нет, мы волонтеры. – Марти слегка улыбнулась. – Нас перенаправил доктор Тревиль, сказал, в «Монике» мало людей. Вроде надо зарегистрироваться… – Она передала Дорохову записку от Луи. – Тут информация о нас. С почтой проблемы, так что… ну по старинке.

– Какие молодцы, – пробежав текст глазами, доктор вздохнул, потер широкими пальцами веки. – Хотя не скажу, что рад: опасная работка, а вы маленькие еще.

Марти сморщила нос, Кирилл посмотрел Дорохову в глаза – усталые, воспаленные, но ясные. Тот, прочтя что-то во взгляде, примирительно поднял левую ладонь.

– Ну-ну. Я сам отец, вот о ваших папах-мамах и думаю. Но того, что вы молодцы, это не отменяет.

Кирилл вздохнул. Порой от скуки он задавался вопросом, волнуется ли Его Честь. Вначале тот пытался вытащить сына «по связям», потом сдался. Ну, в крайнем случае у него еще старшая дочь есть, конечно. От которой давно ни слуху ни духу, но…

– Родители все понимают, – заговорила Марти, не слишком радостно, но уверенно. – И думаю, предпочли бы, чтобы мы не отсиживались. В моей любимой «Чуме» Альбера Камю доктора остались живы. Удача любит смелых.

– Героизм как способ спасти не только других, но и себя… – Дорохов задумчиво улыбнулся и кивнул. Кирилл рассеянно вглядывался в выразительные, какие-то «породистые» изломы его рыжих широких бровей. – Хорошо звучит. И красиво. Буду верить, что все мы это переживем.

– Хоть поработаем вместе. – Крыс решил поскорее свернуть с этой довольно тревожной философии. – Радует, что хоть одно знакомое лицо нашлось…

– Нет-нет, вам так-то не ко мне. – Дорохов, явно сгоняя сонливость, чересчур активно замотал головой и отложил рекомендательную записку на стол. – Я работаю в третьей, южнее, у меня там друзья. Просто кое-что завез по противоотечным, делал запись. Заодно должен поговорить с местным координатором, он сейчас придет, он вас и… О, Рейнальд! – Трясти головой Дорохов мгновенно перестал, принял солидный вид, уставился на порог. – Бонжур-бонжур-бонжур!

Крыс и Марти обернулись. Смуглый молодой врач прикрыл дверь, пересек помещение и повесил на спинку стула косуху – просто небрежно поменял ее местами с висевшим здесь же медицинским халатом. Даже когда халат оказался на плечах, незнакомец продолжал напоминать скорее заезжего байкера. Крыс и Марти с любопытством таращились на то, как он подвязывает длинные черные волосы тонкой резинкой. А Вячеслав Александрович уже подскочил к нему с самым приветливым видом:

– Доктор Флэйшар! Вас-то мне и надо! Ничего, что я стол ваш оккупировал? – И он продолжил трещать по-русски, жестикулируя почти перед лицом «байкера». Тот слушал, время от времени кивая, но не отвечал.

– Он же иностранец… – шепнула Марти. – Ни хрена небось не понимает.

Крыс оглядел незнакомца еще раз. Интересный: подтянутый, татуировки-браслеты под сгибами локтей видны даже сейчас из-под засученных рукавов. Лицо скуластое, глаза чуть раскосые, как у Марти, но карие. Взгляд ясный. Хищный. Наверное, часто нарывается на драки: именно такой взгляд провоцирует гопническое «Че зыришь?» А впрочем, вряд ли: то же «Че зырите?», буквально сшибающее с ног и полное угрюмой угрозы, отразилось на лице самого доктора, стоило ему понять, что его изучают две пары чужих глаз.

– Вполне понимаю, – ответил он, пригвоздив к месту Марти. – Вы тут что забыли? – Второе «Че зыришь?» предназначалось Крысу.

Ему это не шло, точнее, с ним это не вязалось: лицо в целом было приятным, движения и жесты на контрасте с Дороховым – плавными, мягкими, как у настоящего хорошего медика, способного успокоить одним появлением. Встал не с той ноги? Или что? А вот Дорохов, которому вместо взгляда «Че зыришь?» достался взгляд «Вы меня утомили, хорошо бы вы провалились сквозь землю», как ни в чем не бывало схватил руку иностранного коллеги, жизнерадостно потряс и кивнул на тетрадь:

– Все точно, как в аптеке, ампула к ампуле. А это… – Он тоже кинул на Марти и Крыса взгляд. – Это, Рей, мушкетерское подкрепление от Тревиля. Для вас. Там на столе характеристики…

– Мушкетерское… – тихо повторил он и поджал губы.

«С такими мушкетерами не надо гвардейцев», – кажется, невербальным языком местного координатора Кирилл уже овладел в совершенстве, но с выводами решил все-таки не спешить и даже не гадать, чем не угодил. Возрастом? Флэйшару самому вряд ли больше, чем Леве. Национальностью? Понимает язык и вроде даже говорит чистенько, без особого акцента, лишь чуть-чуть картавя, – явно учил не на «отвали». Или?..

– Тревиль мог бы и спросить, в ком нуждаемся мы, – прохладно произнес наконец Флэйшар. – В реаниматологах и пульмонологах. Опытных.

– Рей… – Дорохов сказал это тише, но благо быстро понял, что его все равно услышат все, и не стал темнить. – У нас тут «отечество в опасности», нет? Никого пока свободного у Луи; кто есть, теми и делится. Кирилл как раз реаниматолог, просто учится еще, но его очень хвалят. А Марина вообще не из нашей асклепиадской секты, но уже вскрывает абсцессы.

– Мы будем стараться! – пролепетала Марти.

Как же непривычен был подобный тон от нее, в Москве она вообще не знала, что такое лепет. А здесь прижимала уши при виде почти любого доктора. Кирилл кивнул, но одновременно скрестил на груди руки. Взгляд исподлобья обжег его еще раз.

– Запишите их за собой, считайте, мои протеже, – настойчиво посоветовал Дорохов Флэйшару. Тот сощурился.

– Если не сбегут, от этого я устал. Были у меня волонтеры-туристы…

– Только вперед ногами сбежим, – заверил Кирилл: терпение кончилось, притворяться мебелью он больше не собирался.

На него смотрели так, что сводило зубы.

«Проверим».

Крыса-странник тоже был еще мальчиком, но умело это скрывал. Он закончил престижнейший университет, мог работать в Париже, но поехал к морю, зная: таких, как он, тут мало. Все местные звери ведь, если подумать, заботятся о гостях из чужих земель, потому что только гости и привозят деньги. О самих зверях позаботиться особо некому, и живут они в лачугах на окраинах, в трейлерах, в жутких домах, похожих на картонные коробки с дырками. В том числе поэтому «приморская птичка» тут так разгулялась.

Крыса-странник был странником только в прошлом, но долго не открывал это прошлое новым друзьям. Он и друзьями их не считал, так, пищащим мусором. Таким он был, крыса-странник, – привык во всем полагаться на себя и на маленькое число надежных товарищей. В которое было не войти с улицы.

Девочке-хорьку нравился крыса-странник, но ее чары, такие действенные обычно, не могли его покорить. Мальчик-крыса же пытался доказать, что он не так плох, ко многому готов и на многое способен, но не всегда получалось. Часто крыса-странник делал вид, что с ним рядом никого и в помине нет. Проходя мимо, разве что бросал список имен: куда съездить на большой белой машине, кого забрать, кого обойти в больнице, что сделать. Сам тоже не отдыхал, ходил помятый, с кругами под глазами и вот этим тяжелым взглядом, которым вызывают на дуэль саму Смерть: «Попробуй забери, я сломаю тебе шею, косу и все на свете». Крыса-странник будто не понимал: такие дуэли не могут быть вечными и всегда победными. А когда они оканчиваются поражениями, не стоит воротить нос от чужой поддержки.

Однажды мальчик-крыса и крыса-странник поехали в город вместе и привезли больного котенка по имени Кристин. Привезли ее поздно, уже задыхающейся и всю в гнойных волдырях, потому что мама-кошка позвонила в больницу поздно. Они, и девочка-хорек с ними, спасали котенка по имени Кристин три часа, но не спасли. Котенок умер.

Она старалась не смотреть на дверь палаты, разглядывала свои руки – уже вымытые, без перчаток и знакомо трясущиеся. Крыс, по-прежнему тяжело дыша, огляделся. Не было сил даже отлепиться от стены, которая осталась его единственной опорой.

– Где Рейнальд? – сдавленно спросил он.

Недавно ведь был рядом. Исчез, пока Марти накрывала маленькое тело и аккуратно клала на грудь свесившуюся ручку с дешевым колечком из голубой пластмассы.

– Ушел, – прохрипела Марти и сцепила пальцы в замок. На другом конце коридора загрохотала каталка, раздалась французская речь. – Кир… ее сейчас уносить будут. Я внесу данные. И позвоню ее маме. А ты иди, передохни, смена сейчас моя.

Она отвернулась, так резко, что обрезки волос упали на лицо. Он не приблизился: обниматься в «красной» зоне было запрещено, и сейчас он радовался этому правилу.

– К часу я тебя сменю.

Марти прятала глаза, но он знал: слез там столько же, сколько было у девочки. И если та даже не смогла до конца понять, почему умирает, то Марти прекрасно знала, что ее убивает – убивает прямо сейчас и будет убивать еще долго. Бессилие. Бессмысленность.

– Спасибо, – выдавила она.

Мразь, он никогда бы так не поступил раньше. Он вообще всю учебу был уверен, что стать этаким доктором Хаусом, цинично и взвешенно расставляющим диагнозы, а потом эффектно и эффективно всем помогающим, будет как два пальца об асфальт. Утешался этим амплуа, в который раз сожалея о своем поганом, прямом, едком – в отца – характере. А теперь вот казалось, что характера нет вообще, ни хаусовского, никакого. Каталка грохотала все ближе. По лестнице и холлу Кирилл почти побежал, под дождь выскочил как черт из табакерки. И закричал. Во дворе было несколько скорых, водители, врачи. Никто не повернулся. Тут было можно; не то чтобы принято, но можно. Танцевать, когда кто-то шел на поправку, кричать, когда умирал.