Текст книги "Крещенский апельсин"

Ольга отвела взор и, чувствуя себя неловко, ответила:

– К сожалению, мой кассир сейчас отсутствует. Приходите завтра после обеда. Он выдаст вам.. Э-э-э… двадцать пять рублей?

Дама усмехнулась и враждебно, с бесстыдством, заявила:

– Увы, сударыня, у меня даже белья нет. – Она задрала подол юбки и показала грубые продырявленные чулки.

– Хорошо, хорошо, – заторопилась Ольга, – я подготовлю для вас одежду. Завтра и получите.

Дама взирала на госпожу Май с глубоким презрением, весь вид страдалицы говорил: и вот из-за таких я гнила в Сибири? И вот такие считаются прогрессивной частью общества?

Ольга потянулась к шнуру, чтобы вызвать колокольчиком Данилу. Посетительница столкнулась с конторщиком в дверях – Данила едва успел юркнуть в сторону, ибо жертва режима двигалась прямо на него.

– Есть еще кто-нибудь на прием? – нелюбезно обратилась к нему Ольга.

– Нет, сегодня все, – крикнул Данила, устремляясь на безопасном расстоянии за последней визитершей, чтобы выпроводить ее из редакции и запереть дверь, дав наконец отдых измученной Ольге Леонардовне.

Когда он вернулся в приемную, Ольга уже скинула парик с проклятой косой и мещанскую шаль.

– Коньяку хочешь? – спросила она Данилу. – Согревает.

Данила не ответил, поскольку каждый приемный день слышал этот вопрос, и всякий раз Ольга Леонардовна вынимала из заветного уголка бутылку и рюмку, чтобы забыть о море женских несчастий, которыми полнилась ее приемная в эти вечерние часы.

– Ася ушла?

– Никак нет, барыня. Да я прослежу, не тревожьтесь. – Он принял рюмку из рук хозяйки. – Вам уж на покой пора.

Часы пробили восемь с четвертью.

– Пожалуй, ты прав, батюшка. – Ольга чувствовала, как живительный напиток возвращает ей силы. – Еще и поужинать надо. Кстати, явился ли наш постоялец?

– Пока не изволил прийти, – ответил Данила, пряча глаза. – Не нравится мне это. Как бы худа не было.

Ольга налила еще рюмку коньяку, закурила пахитоску, подошла к окну и отодвинула гардину: на погруженной во тьму улице было пустынно.

Только фонарь одиноко покачивался в отдалении да светились редкие окошки противоположного дома.

– Говори яснее, – попросила она устало, – я и так уж измоталась.

– Понимаете, дорогая Ольга Леонардовна, благодетельница вы наша, робею говорить, а тревога-то душеньку распирает. Ну да Бог с ним, все одно. Сегодня днем наводил я порядок в буфетной, так мы с господином Шалопаевым сговорились, чтобы аккуратность хранить, прислуга ведь не каждый день ходит…

– Давай к делу. – Ольга в нетерпении стряхнула пепел с пахитоски в горшок с алоэ.

– Короче, докладываю, благодетельница. Оружия не нашел. Кокаина тоже. Видно, наш красавчик не из лихих людишек и не кокаинист. Курева так же не обнаружил. Есть тетрадка стихов. Не Пушкин, но талантик развить можно. Фотография также имеется, с ласковой надписью, на французском. Может, матушки его драгоценной? Красивая дамочка…

– Ну и что? – досада Ольги нарастала.

– Так-то все ничего, – согласился Данила. – Да вот имеются две подозрительные вещички. Первая – очищенный апельсин. Видимо, выложил на ночь из кармана – так на подоконнике и забыл. Засох совсем.

– Что ж здесь подозрительного? – не поняла Ольга.

– На первый взгляд ничего, – закивал Данила и перешел на шепот: – Да ведь неясно, откуда фрукт взялся. И зачем за штору на подоконнике спрятан?

– Ты же сам только что сказал, что он, видимо, перед сном из кармана выложил, – напомнила госпожа Май, – а взять он его мог где угодно. Там, где вчера был. Говорит, на каком-то теософском капитуле.

– Вот-вот. – Данила поднял указательный палец. – Там что, апельсины крутят? И что за привычка такая апельсины по карманам засовывать?

– Привычка действительно не из лучших. – Ольга усмехнулась. – Но почему ты думаешь, что он прятал апельсин?

– Потому, дорогая моя госпожа, что за апельсином стоял медицинский пузырек. И без наклейки! А что это значит?

Ольга в упор смотрела на вездесущего старичка.

– Болен наш красавчик, болен серьезно. Лекарство скрывает, и название специально уничтожил, чтобы никто не догадался о его ужасном недуге.

Ольга загасила пахитоску и подошла к столу, чтобы налить рюмку коньяку.

– Ты думаешь, у него венерическая болезнь? – прямо спросила она.

– Я ничего не утверждаю, – Данила опустил глаза, – мое дело вам сообщить обо всех непорядках. А выводы делать – тут умишка моего не хватает, я по справедливости признаюсь.

– Хорошо, иди. – Ольга устало опустилась в кресло, подняла руки к голове, вынула шпильки, и по плечам ее рассыпались освобожденные черные волосы.

Она смотрела на бутылку коньяку и думала о том, что проклятый вторник еще не закончился и следовало ожидать новых подвохов судьбы. Впрочем, соображения Данилы можно расценивать и как добрый знак. Сегодня утром, ознакомившись с пачкой любовных писем Самсону, она намеревалась за неделю привязать к себе юношу более прочными узами. И собиралась употребить все свое мастерство, хотя пускала его в ход очень осмотрительно и нечасто. Теперь следовало подождать, проявить осторожность. Ольга Леонардовна предпочитала не верить никому безоговорочно, даже шустрому Даниле, и всегда проверяла то, что можно проверить.

Несколько успокоенная принятым решением, она все-таки не избавилась от тревоги. Неужели Самсон и сегодня предпочтет проводить вечер не с ней, а где-то в другом месте? Неужели он не устоит перед столичными соблазнами? Неужели не явится к ужину?

Госпожа Май не расслышала, как к открытым дверям подошла Ася – девушка всегда ступала бесшумно, как мышка, чем раздражала Ольгу Леонардовну.

– Прошу прощения, – нерешительно сказала Ася, – но вас просят к телефону. Там, в редакции. Звонит следователь Тернов…

Сердце Ольги дрогнуло – неужели что-то случилось с Эдмундом?

Она встала с кресла и поспешила в редакционное помещение. На столике у дверей на зеленом сукне лежала снятая с рычажка трубка.

– Редактор журнала «Флирт» у аппарата, – сказала она, не узнав своего голоса.

– Следователь Казанской части, Тернов Павел Миронович. Служит ли в вашем журнале Самсон Васильевич Шалопаев?

– Да, он наш новый сотрудник. – Голос госпожи Май упал.

– В таком случае ставлю вас в известность, что господин Шалопаев арестован и находится в следственной камере второй части Казанского участка.

– За что? За что он арестован?

– За покушение на депутата Государственной Думы!

Глава 13

А Самсон Васильевич Шалопаев, потирая локоть, ноющая боль в котором не только не утихала, но и с каждой минутой становилась все острее, сидел, понурившись, перед столом следователя-дознавателя Павла Мироновича Тернова. Напротив начинающего журналиста развалился бледный, с дряблыми щеками, выдающими нездоровый образ жизни, депутат Государственной Думы господин Гарноусов.

– Итак, вы узнаете в задержанном стрелявшего в вас человека? – с нарочитым бесстрастием обратился дознаватель к потерпевшему.

Павел Миронович очень боялся, что депутат снова начнет краснобайствовать и докричится-таки до апоплексического удара.

– Я не стрелял, – опередил депутата с ответом Самсон. – Это ошибка. Прошу занести мои слова в протокол.

Тернов согласно кивнул ухмылявшемуся письмоводителю, который в своем уголке, за черным столом, строчил протокол допроса.

– Как я понял, этот субъект, – Гарноусов дернул головой в сторону Шалопаева, – из студентов. А я вчера с трибуны Думы требовал разогнать этот рассадник марксистской заразы – Петербургский университет! Уверен, именно там молодой человек набрался разрушительных бацилл.

– Вряд ли он успел чего-либо набраться, господин депутат. Господин Шалопаев только три дня как приехал из Казани, – внес ясность следователь, сам являвшийся выпускником петербургского рассадника заразы.

– А! – Гарноусов выкатил мутные глаза. – Так бы сразу и говорили! Умонастроения учащихся Казанского университета широко известны! Сплошные преступники! Половина под подозрением у охранки. А сколько отчислено и отправлено под надзор полиции в ссылку! И я завтра, слышите ли, завтра же поставлю в Думе вопрос о том, чтобы предусмотреть препоны для въезда в российскую столицу сомнительных личностей, выкованных казанскими Робеспьерами и дантонами.

– Погодите, господин Гарноусов, – Павел Миронович, умело скрывая растущую антипатию к речистому пустозвону, остановил разошедшегося депутата, – вы не ответили на мой вопрос. Вы узнаете в этом человеке стрелявшего в вас?

– Да как же я могу его узнать?! – воскликнул Гарноусов, с презрением бросив взгляд на кожаный диванчик, где валялись разодранное пальто Самсона да грязный шарф, с бахромы которого капал на пол тающий снег. – Я же не видел злоумышленника! Не видел! Повторяю еще раз: я пришел в салон получить услуги куафера! Сидел себе мирно в кресле и, дожидаясь своей очереди, перелистывал газеты. Все три цирюльника были заняты. И вдруг – грохот, разбитые стекла витрины, ледяной холод, ворвавшийся в пролом… Я инстинктивно упал на пол.

– Я это уже слышал, господин депутат, – едва уловив паузу в драматическом рассказе, Павле Миронович поспешил прервать потерпевшего. – Однако свидетели показывают, что вы не газету читали, а беседовали с каким-то мужчиной.

– Ложь! Ложь и провокация! – Депутат в гневе, несколько утрированном, вскочил со стула. – Происки моих политических врагов! Гнусный слух из фракции левых! Кстати, вы проверили цирюльников на благонадежность?

– Мы-то проверим, господин Гарноусов, – безмятежно ответил Тернов, досадуя мысленно, что неприятный субъект поймал его на упущении. – Всему свое время. Но мне удивительно, что вы, крупный политический деятель, посещаете неизвестные вам парикмахерские салоны, не удостоверившись в их репутации. Так с кем вы беседовали?

– С каких пор посещать парикмахерские считается предосудительным делом? – огрызнулся потерпевший. Он снова уселся и в раздумье поскреб толстым мизинцем ушную раковину. – Не помню никого. Разве что какой-нибудь клиент. Может, я и перебросился с ним ничего не значащим словцом. Не забывайте, – в голосе политического деятеля зазвучали патетические нотки, – я нахожусь в горниле острейшей политической борьбы, а в газетах пишут Бог весть что, совершенно не разбираясь в существе вопросов! И какое мне дело до клиентов?!

– А вы не заметили, куда девался этот клиент? – Тернов не дал сбить себя с толку.

– Вы лучше у дворника спросите, – язвительно предложил Гарноусов. – Я вообще в ту минуту с жизнью прощался. А дворник молодец: догнал злостного убийцу, скрутил голубчика и вещественные доказательства добыл.

– Я не стрелял в господина Гарноусова, – Самсон все еще потирал локоть, нещадно вывернутый героическим дворником. – В него стреляла женщина. Я ее видел.

– Как вам не стыдно, молодой человек! – депутат, с виду тучный и лишенный мускулатуры, взвился едва ли не под потолок. – Стрелять вы мастер! А как отвечать – так в кусты? За спину слабого пола прятаться? На какую женщину вы намекаете?

– Погодите, господин депутат, – Тернов вновь остановил краснобая, – допрос все-таки веду я. Господин Шалопаев, отвечайте прямо, не увиливая. Почему вы бежали с места происшествия?

Самсон еще у салона, на улице, разъяснил подоспевшему городовому, что бежал с испугу, а вовсе не оттого, что стрелял. Теперь он хотел было объяснить все с начала, но задумался – надо ли скрывать, что вместе с ним был и Фалалей Черепанов? Ведь когда они услышали выстрел, звон разбитых стекол и крики, Фалалей рявкнул: «Бежим врассыпную! » – и оба бросились в разные стороны. Фалалей, возможно, уже греется дома, пьет чаек с птифурами и знать не знает, что Самсон оказался не таким быстроногим. Самсон колебался: он боялся своим признанием подвести своего наставника из журнала «Флирт», но ведь именно Фалалей, с его обширными знакомствами в сфере правопорядка, мог вызволить несмышленого провинциала из неприятной передряги.

– Молчите, запираетесь, – с сожалением констатировал Тернов. – Это вам не поможет. Вы же не будете отрицать, что обнаруженный пистолет принадлежит вам?

Самсон вздохнул – и зачем он только взял оружие с собой? Боялся мстительных извозчиков, хотел пугнуть в случае чего. А вон как обернулось – пока он боролся с дюжим дворником, заламывавшим ему руки и хватившим кулаком по уху задержанному, из кармана сюртука пистолет и вывалился.

– Но я не стрелял в господина депутата…

Самсон сознавал, что его возражения звучат неубедительно. Казенная обстановка действовала на него угнетающе. Он впервые попал в следственную камеру, оказавшуюся просторной комнатой с высоким потолком. Единственное ее окно, высокое, зарешеченное, смотрело в обрамленный заснеженными крышами двор. Вдоль крашенных зеленой масляной краской стен стояли шкафы с приоткрытыми дверцами, из которых высовывались дюжины синих папок, два стола, один, поменьше, – письмоводителя, другой, посолиднее, с зеленой настольной лампой, – самого следователя, диван и два кресла с потрепанной кожаной обивкой, с десяток стульев. Яркий свет электрических лампочек в тарелкообразной люстре под высоким потолком хорошо освещал развешанные в простенках, между шкафами, схематические планы столичных улиц и площадей, театров и вокзалов с обозначением расстановки собственных экипажей, извозчьих закладок и ломовых лошадей.

Самсон чувствовал себя беззащитным и одиноким. Перед его мысленным взором возникла Эльза. Все рухнуло с ее исчезновением. Надо было сидеть в Казани и ждать ее возвращения, она бы непременно вернулась!

– Экспертиза покажет, стреляли вы из вашего пистолета или нет.

Павел Миронович Тернов испытывал к юноше тайную жалость. Давно ли и он сам был таким! Неискушенным в подлостях жизни, доверчивым, простодушным. Пока шишек себе не набил, ума не набрался. А этот Шалопаев, возможно, управится быстрее: красив, черт, дамочки быстро всему научат.

– Я могу быть свободным? – Гарноусов встал с оскорбленным видом. – Меня ждут государственные дела.

– Пожалуй, если у вас больше нет вопросов…

– Я хотел бы воспользоваться телефоном, – заявил депутат безапелляционным тоном. – Вы позволите?

– Только недолго.

Тернов решил на всякий случай не препятствовать депутату: кто знает, что взбредет тому в голову и с какой речью он завтра блеснет на трибуне? Борзописцы потом затреплют в печати, а прославиться таким образом следователь не желал.

– Алло! Барышня! Соедините меня с квартирой адвоката Шмыгина! Да, да, 8866! Алло, Прокопий Мартыныч? Гарноусов. Слушайте меня внимательно! Срочно обзвоните все газеты. В меня только что стреляли! Кто? Это пока тайна следствия. Пусть обращаются к следователю Тернову, Казанской части…

Тернов хлопнул ладонью по рычажку и прервал связь.

– Что вы делаете, милостивый государь? – впервые за время допроса он дал волю накопившемуся гневу. – Кто вас уполномочил звать журналистов? Вы хотите сорвать следствие?

– Я хотел проинформировать общественность!

– Довольно! – Павел Миронович грозно нахмурился. – Идет следствие, а вы желаете балаган устроить? Будьте любезны не вредить следствию! Завтра в прессе появится официальная информация о происшествии. И не надо оказывать давление на судебные органы!

Гарноусов сник, его бегающие глаза выдавали сильнейшую растерянность.

– Тем более что огласка не в ваших интересах, – угрожающе продолжил Тернов, поражаясь своей невесть откуда взявшейся отваге. – Еще неизвестно, выгодно ли вам афишировать этот инцидент, ведь еще не все доказательства изучены.

– Я дам расписку о неразглашении материалов следствия, – с горячностью предложил Гарноусов. – Не гневайтесь, ваше высокоблагородие. А что, вами обнаружены еще какие-то материалы?

– Пишите расписку. В случае необходимости мы вас вызовем.

У стола письмоводителя депутат расписался в бланке, разработанном самим Терновым. Молодой следователь гордился своим новшеством: текст всегда один, требовалось только фамилию проставить да подпись получить.

– А теперь вернемся к вам, господин Шалопаев, – сурово обратился к юноше Павел Миронович. – Вы настаиваете на том, что видели стреляющую женщину?

– Я не настаиваю, – растерялся Самсон. – Но сразу после выстрела я видел убегающую женскую фигуру.

– Куда фигура бежала?

– Скользнула под арку.

– Арка там есть, – согласился следователь. – Ворота есть, отперты были спозаранку, двор можно пройти насквозь и выйти в переулок. – Павел Миронович придал своему тону легкую насмешливость. – Вы умышленно называете арку потому, что проверить ваши слова нельзя? – Откровенное недоумение в ясных глазах допрашиваемого заставило Павла Мироновича смягчить тон. – Хорошо, опишите убегавшую женщину.

– Я видел ее только со спины… – Самсон, довольный, что к нему больше не пристают с пистолетом и вопросы приобретают конкретный характер, отвечал с приятной открытостью, будто беседовал с близким другом.

– Возраст?

– По походке не определить. Думаю, в возрасте, господин следователь. Она как-то странно ковыляла, переваливалась с бока на бок. Может, скользко. – Самсон пожал плечами и доверчиво уставился на следователя.

– Баба в валенках?

– Валенок не рассмотрел. Кацавейка нелепая. Росточка она невысокого. Я еще подумал, что рукава едва не до земли достают…

– А что было на голове убегавшей?

Господин Гарноусов, завершив оформление расписки, двинулся к двери.

– Что может быть на голове у бабы? Платок, разумеется, – подал он голос от дверей, поклонился и исчез, оставив, наконец, в покое следователя и подозреваемого.

– Уф. – Тернов откинулся на спинку казенного стула. – Как будто железнодорожный состав на себе до Москвы протащил… – Он смотрел на согнувшегося Самсона: хотя тот и приободрился, но вид у юнца был все равно затравленный, напряженный, знает кошка чье мясо съела. – Господин Шалопаев, – Тернов приглушил голос и подмигнул письмоводителю, чтобы тот оставил на время протокол, – по вашей просьбе я позвонил госпоже Май. Но она не торопится вас спасать. Чем вы это можете объяснить?

Самсон недоуменно скривился.

– Наверное, принимает посетителей.

– Полагаю, суть в другом. И как мужчина мужчину хочу вас предостеречь: с огнем играете, сударь!

– О чем вы говорите, господин следователь? – изумился Самсон, предчувствуя очередной подвох.

– У вас нет разрешения на хранение огнестрельного оружия. Полагаю, и госпожа Май не знает о пистолете?

Тернов смотрел на задержанного с сочувствием. Он думал о том, что из-за какой-то юбки красивый, полный сил юноша может погубить свое блестящее будущее. Если экспертиза покажет, что из пистолета, обнаруженного у него, стреляли – вся жизнь пойдет прахом. Попадет юнец из-за глупости в сообщество преступников, в тюрьму, станет закоренелым злодеем. И тогда уж не из-за ревности будет стрелять, а бомбы метать начнет. И не исключено, что первую бросит в следователя Тер-нова. Отомстит за погубленную молодость…

Павел Миронович взял ручку, лист бумаги, начертал несколько слов и подозвал письмоводителя.

– Скажите Лапочкину, если он уже освободился, чтоб позвонил эксперту. Насчет пистолета, он знает.

Письмоводитель заспешил выполнить поручение, следователь и Самсон остались наедине.

– Ваше счастье, молодой человек, что вы столкнулись со мной, – я человек милосердный и прогрессивный. Ради спасения ближнего готов и закон на кривой кобыле объехать.

– Но я ни в чем не виноват, – удивился задержанный.

– Думаете, что своими уловками запутаете следствие? – Павел Миронович усмехнулся. – Не выйдет. Мы мифологии всякой навидались. Ладно, слушайте внимательно. Если приедет госпожа Май, я выпущу вас под залог.

– А что скажет господин Гарноусов?

– Что вы так о нем озаботились? Депутат будет молчать. У меня есть на него управа. Видали, каким он шелковым стал. Испугался, что мы кое-что обнаружили на месте происшествия…

– А вы обнаружили? – Искра надежды мелькнула в глазах юноши.

– Да, Самсон Васильевич, обнаружили, – с гордостью заявил следователь. – И наше доказательство вас косвенно изобличает. Так что не думайте, что вы дознание водите за нос.

– Но почему же тогда вы меня хотите отпустить?

– Не считаю возможным из-за детской шалости ломать жизнь человеку, – глубокомысленно изрек следователь.

Самсон молчал, пытаясь осознать услышанное. Он даже перестал ощущать боль в локте, но понять ничего не мог. Впрочем, одна мысль засела как гвоздь в его мозгу: скорее всего, его отпустят.

– Однако ежели наши пути пересекутся еще раз, – с угрозой в голосе продолжил молодой следователь, – пощады от меня не ждите. Я выну из-под сукна дело об апельсине с иголкой и дело о покушении на Гарноусова, и присяжные сочтут вас самым опасным преступником, который искусно уходит от возмездия, и отвалят вам срок на полную катушку.

Павел Миронович остановился, чувствуя, что перешел на студенческий жаргон. Уже второй год он изо всех сил старался соответствовать своей должности, но еще не вполне смог избавиться от старых привычек: нет-нет, особенно в доверительных беседах, да с молодыми, переходил на привычный слог, язык его раскрепощался и не слушал доводов разума.

Дверь отворилась, и в проеме показался письмоводитель. Он прошествовал к столу следователя, склонился и шепнул:

– Павел Мироныч, условия обычные. – Потом выпрямился и сказал громко, вытянув руки по швам: – Ваше высокоблагородие, в коридоре дожидается госпожа Май. Велите впустить?

Самсон непроизвольно выпрямился и побледнел. Он не знал, как поведет себя госпожа Май. А если она разгневается? Если не захочет вносить залог? Если вышвырнет его на улицу и лишит журналистской работы?

Шалопаев встал. Пуговицы на его сюртуке были выдраны с мясом, рубашка топорщилась, изжамканные складками, мятые, влажные после борьбы с дворником в сугробе брюки холодили кожу. О прическе Самсон подумать не успел, потому что в дверях появилась строгая и величественная госпожа Май: плечи ее с продуманной небрежностью покрывало боа – две черно-бурые лисицы с перекрещенными мордочками, лапками, хвостами, высоко поднятую голову его работодательницы венчала огромная широкополая шляпа лилового темного бархата с лиловыми и голубыми ирисами.

Неторопливо, с достоинством госпожа Май проплыла к столу следователя и, обворожительно улыбнувшись, вытащила из внушительной муфты лисьего меха изящную, затянутую в перчатку руку и протянула ее следователю. Застывшего в столбняке Самсона она не замечала.

Тернов встал. У него началось сильнейшее сердцебиение – он узнал одуряющий аромат, обволакивающий элегантные меха великолепной дамы! Ароматом «Ля Роз Жамино» последний месяц сводила с ума его милая подружка. Он сглотнул и поцеловал выем ажурной перчатки.

– Наш телефонный разговор разбудил мое воображение, – певуче, грудным голосом проворковала госпожа Май. От плавного, едва заметного наклона ее головы голубой ирис на шляпке чуть качнулся. – Я вас таким себе и представляла, господин Тернов: деловым, корректным, молодым и – умным. Жаль, что такое приятное знакомство происходит по столь досадному поводу.

– Присаживайтесь, Ольга Леонардовна, – сказал хрипло Тернов. И пока дама располагалась на стуле и расправляла складки платья, отдал торопливую команду письмоводителю: – Уведите задержанного!

Самсон, потерявший дар речи, чувствовал себя живой колодой, которую письмоводитель толкает к выходу. Он нерешительно оглядывался через плечо на госпожу Май. Ему было неприятно сознавать, что он стал для своей благодетельницы пустым местом. Он полагал, что пробиться сквозь незримую броню холода к ее жалости и милосердию ему вряд ли удастся.

Когда следователь и госпожа Май остались наедине, Павлу Мироновичу Тернову пришлось приложить усилия, чтобы вспомнить причину, по которой столь роскошная женщина оказалась в непрезентабельной обстановке следственной камеры. Сосредоточиться мешал и обожающе-доверчивый взгляд великолепной госпожи Май.

– Дорогая Ольга Леонардовна, – собравшись с мыслью, проникновенно заговорил Тернов, – мне стоило больших трудов погасить огонь негодования, бушевавший в господине депутате. Ваш сотрудник покусился на жизнь известного политического деятеля.

– Юноша еще очень неопытен. – Ольга Леонардовна со значением смотрела прямо в глаза Тернову, будто открыла в молодом следователе ту вожделенную мужскую силу и опытность, которых был напрочь лишен ее провинившийся сотрудник.

– Из этого я и исходил, – пролепетал смутившийся следователь. – Ошибки молодости не должны ломать будущность.

– Совершенно согласна с вами, дорогой Павел Мироныч, – госпожа Май трогательно склонила голову, качнув ирисами и обдав Тернова терпким ароматом «Ля Роз Жамино». – Я придерживаюсь того же мнения, опекая по мере сил молодежь. Дело действительно так серьезно?

– Есть возможность отпустить задержанного под залог. – Павел Миронович многозначительно покашлял. – Я надеюсь, мы с вами поймем друг друга.

– Не сомневайтесь, Павел Мироныч, – Ольга Леонардовна чарующе улыбнулась, – называйте сумму.

– Ста рублей достаточно. Под ваши гарантии.

Госпожа Май повозилась в недрах муфты и извлекла оттуда сафьяновое портмоне, а из него ассигнацию.

– Будем считать, что формальности исполнены, – мягко, с едва уловимой, дразнящей насмешкой произнесла она. – А теперь, если вы сочтете возможным, я хочу узнать о существе дела.

– Извольте. – Павел Миронович поспешно смахнул купюру в ящик стола и закрыл его. – Ваш подопечный выследил господина депутата в салоне красоты и выстрелил в него через стеклянную витрину. Затем пытался бежать. Но был схвачен бдительным дворником.

– У него нашли оружие?

– Совершенно верно, сударыня, пистолет. Без надлежащего оформления.

Облачко набежало на ясное чело госпожи Май.

– И как же он объяснил причину своего преступного деяния?

– Он все отрицает, госпожа Май. Твердит о своей невиновности. Однако дознание обнаружило факты, его изобличающие. К сожалению, разглашать их я не вправе. Дело государственной важности.

– Вы меня пугаете, Павел Мироныч, – в темных глазах госпожи Май плясали лукавые смешинки, словно перед ней сидел не следователь при исполнении обязанностей, а желанный мужчина. – Я предпочла бы хранить тайну, нежели мучиться неизвестностью.

– Полагаюсь на ваше слово, сударыня, – следователь дрогнул. – Несмотря на понятную панику и беготню, мы обнаружили в салоне запорхнувший под кресло листок. Любовное письмо. Судя по всему, наш депутат в ожидании услуг куафера наслаждался чтением этого письма. А ваш юный сотрудник выследил соперника и попытался его убить.

– Могу я взглянуть на письмо?

– Не знаю, правильно ли это, – следователь посерьезнел, и так он уже слишком далеко отступил от служебной нормы. – Могу сказать вам, что письмецо фривольное, выдающее интимную близость депутата с некоей барышней. Она называет его пузанчиком и лапуськой, толстопопиком и, извините… дальше еще неприличней.

– Так вы считаете, что у Самсона был приступ ревности? – В голосе Ольги послышались железные нотки, в лице появилась жесткость.

– Несомненно. – Тернов вздохнул. – Поэтому я и счел необходимым побеседовать с вами, чтобы вы наставили своего подопечного на путь истинный. Погубить чужую жизнь легко, а вот спасти… Видите, сколько усилий требуется. В конце концов, депутат жив… А отпуская молодого человека под ваше поручительство, я надеюсь, вы разъясните ему бесперспективность дальнейших попыток состязаться с господином депутатом на любовном фронте. Ведь ни денег, ни положения в обществе у юноши нет. Надо бы подыскать ему подходящую благородную девушку или отвлечь его напряженной работой. Не знаю… Вам виднее…

– Хорошо, я подумаю. – Ольга Леонардовна обворожительно улыбнулась и встала в знак того, что готова немедленно заняться воспитанием великовозрастного дитяти. – Я чрезвычайно благодарна вам, дорогой Павел Мироныч, за приятную беседу. Думаю, в будущем мы сможем встречаться в более подходящей обстановке.

Тернов залился краской – настолько откровенной была подкладка слов.

– Почту за великую честь. – Он низко наклонил голову, чтобы скрыть смущение.

– Однако сообщите мне еще один пустячок. – Госпожа Май заговорщицки понизила голос. – А кто эта Далила, завлекшая нашего Самсона?

Тернов замялся, но решил не скрывать этого пустячка.

– Из письма не понять, сама себя она называет Асинькой.