Текст книги "Олег Ефремов"

– Была, конечно, – о театре единомышленников. Я ведь хотел даже Новый год встречать всем вместе. Мои жены играли в моем театре, мои любимые – тоже. Собственно, любимые и жены для меня практически синонимы. Я всегда искал жену.

– А. А. Вертинская в телеинтервью подчеркнула: важно, что я тут стою, на этой сцене, а не он и не она. А у вас, Олег Николаевич, она нашла коллективизм, в котором ей было нехорошо. С учетом слухов о вашем романе – и потрясающего актерского дуэта в фильме «Случай с Полыниным» – я заподозрила, что под коллективизмом некоторые актрисы могут понимать не только ансамблевую гармонию в труппе, но и влечение режиссера-возлюбленного к другим женщинам.

– На тему «Ефремов и его женщины» нагорожено столько форменной ерунды – отвечать смешно. Все, что я думаю о женщине как женщине, актриса она или крановщица, я написал в юношеском дневнике, и ничто никогда не менялось. Мне всегда была нужна жена-друг. Ты про это не пиши. Достаточно этого: жены Л. Толмачева и А. Покровская, дети Михаил и Настя. Внуки чудесные, до правнуков не дотянусь, не встретимся, но пусть хоть так помнят. Был такой дед-прадед, любил как мог. Строил театр.

– Народ хочет знать, кто ждал вас на пороге загса в белом кожаном костюме и кто ездил с вами в Ленинград, прихватив из дому кастрюльки с едой. Ну и всё в таком же духе.

– Это не имеет отношения к делу. К моему делу.

– Молчать о личной жизни? Кому это выгодно?

– Театру. Между моей влюбленностью в N или M нет связи с моей режиссурой в спектаклях «Вечно живые», или «Так победим!», или «Сирано де Бержерак». Даже в последнем чтении сериями – Чехова, между прочим, «Моя жизнь» – нет зависимости от той или иной женщины. Разве что от дружеской помощи женщин-коллег, помогавших с поездкой на лечение во Францию – тут неоценимую помощь оказали Ирина Корчевникова и Татьяна Бронзова, – варивших мне суп, создававших последний уют, когда мне наконец понравилась идея уютного теплого дома. Оценил, хоть и запоздало…

Часть четвертая. Восьмидесятые и девяностые

Перестройка

Биографию как моралистико-психологический этюд родил Плутарх. Мы все его разудалые дети, когда пишем роман о другом человеке. Другой – не-я. Как ни крути, что-то осудительное-восхвалительное пролезет. Никогда не напишешь так гладко и ровно, чтоб объективно. Но надо пытаться, хотя бы пытаться, особенно когда ты сам жил в описываемый период. Я там жила-была и право имею.

Восьмидесятые – последние советские годы. В 1990 году уже начался распад единой страны, хотя предсказать его (но не предсказали) можно было заранее – с тех перестроечных лет, когда распалось то, на чем эта страна держалась, – великая и страшная идея принудительной справедливости.

Я пишу эту книгу и для тех, кто никогда не видел СССР, но любопытствует по его поводу, и для тех, кто помнит свой СССР. Не все понимают, что за роль – возглавлять главный театр страны. Или так: никто не понимает. На протяжении всей театральной карьеры – от первых солнечных ролей в Центральном детском театре до беломраморного памятника на Новодевичьем – Ефремов является советским человеком. Быть советским человеком – значит… О, слышу за сценой нарастающий шум: бегут знатоки, сейчас расскажут мне про сталинизм или сталинщину – в зависимости от ориентации.

Именно в восьмидесятых начинается сюжет, который припоминают Ефремову чаще всего. Припоминают бодро и с угрозой в голосе, будто он и развалил часовню, как Шурик в «Кавказской пленнице». Распад! К спящему королю приближается возлюбленный брат. Сонная империя развесила уши и получила яд сразу в оба. Призрак коммунизма не успел предупредить Гамлета, чем кончится месть, поскольку увлекся собственными похоронами.

МХАТ в любом обличье, в каждой номинации – от Художественно-общедоступного до удвоенного в 1987-м – Театр с прописной буквы. Религия. Как в любой религии, у Театра есть экзотерическая часть, внешняя, обрядовая, через нее входят и проникаются, – и внутренняя, эзотерическая, потаенная, сакральная, где живет смысл. Неприятие чего-либо эзотерического означает, что местные жрецы отрицают потаенный смысл как таковой. Нет – и все. Но сакральный мхатовский смысл безусловно есть. Именно расщепление сакрального на стразы экзотерики не прощено. «Гений! Ефремов великий деятель! Но зачем он это сделал!» Выслушав за 2019 год сто раз гений или не гений, сам разделил или кто подговорил, я притомилась и уже не хочу об этом. Но народ требует.

С одной стороны, мхатовская ситуация 1987 года позволила народу слишком много узнать о внутренней жизни Театра. Увидеть звезд без грима. Легализовать любовь профанов к закулисью. Утолить любопытство: «Ах, вот, значит, как устроено ваше чудо!» Обыватель искренне полагает: вот узнаю, сколько любовниц у директора завода, и все пойму в тракторах.

– Олег Николаевич, в народе по сей день веет скорбью по разделенному МХАТ. Я побывала на восстановленной «Синей птице» на Тверском бульваре, 22. Позвольте расскажу. Здание выглядит как встарь, когда вы переезжали из него на Камергерский – тогда еще проезд Художественного театра. 2 ноября 2019 года мы с подругой пошли на премьеру. Спектакль Станиславского, Сулержицкого и Москвина был реконструирован по архивным документам начала прошлого века редактором театра Ю. Б. и коллегами. Захожу. Читаю афишу. Глаз хватается за узнаваемое – так устроен глаз. Вдруг понимаю, что на афише – имена начальников. Где Ю.? Нет. Что-то не то, подумала я. Ведь я лично полгода наблюдала Ю. за работой. Наши столики в читальном зале Музея МХАТ стояли рядом. Мы беседовали о великом архиве великого театра. Я ждала чуда – моей «Синей птицы». С виниловой пластинкой, заслушанной до скрипа, я провела детство, и настоящий МХАТ был у меня дома. Пятилетний мыслитель, я ставила пластинку на проигрыватель – и улетала. Музыку Ильи Саца, композитора Художественного театра, по сей день помню наизусть. Воспоминания его дочери Наталии Сац читала-перечитала. Реплики сахарных и хлебных персонажей, вереницей шествующих за счастьем, несмотря на обещанную в конце погибель, вошли в память как сапфировая россыпь на золотой поляне. Пойдем за синей птицей несмотря ни на что! Это мое детство и не только мое.

Перед началом «Синей птицы» 2 ноября 2019 года на сцену МХАТ им. Горького вышел его руководитель. В белых кроссовках и джинсовом костюме. С микрофоном. Содержание спектакля назвал христианским. Я сосредоточилась. У сахара есть душа? Полистал бы «Догматическое богословие». Его хоть и преподают только в духовных семинариях, но ведь не засекречивают. Будучи мирянином, можно ознакомиться в интернете. Там сказано, что собачек, кошечек, воду, свет, молоко и вообще все вокруг наделяли душой в давние языческие времена. При чем же тут христианство?

Реконструкция – конечно, не оригинал. Что бы такое сказать, чтобы не сказать обидного… Костюмы хорошие. Технические работники хороши: декорации вполне, эффекты в норме. Но… мы с подругой пережили физический удар. Ужасные крики актеров, будто никогда не изучавших технику речи. Не думаю, что Станиславский, случись ему быть на ноябрьской премьере, остался бы поклонником «системы». Артисты ничего не переживают. Играют театр циркового представления. Пересказывают содержание пьесы, громко и надсадно. Будто им акустики не хватает. Зал плохой? Ну да, зал вообще-то страшный. Впервые оказавшись в большом зале МХАТ им. М. Горького, я поняла, почему вы, Олег Николаевич, рвались отсюда назад, в Камергерский.

Тут, на Тверском, 22, уменьшенный до пародии кремлевский дворец съездов. В нем жить нельзя. Как вы терпели чудовищную, некротическую энергию места – не понимаю. В Камергерском жить можно. Я там прожила год в читальном зале Музея МХАТ. Моя природа выдержала и сказала спасибо. Но на Тверском…

– Энергия здания – поверьте, не самое тяжелое из того, что было на Тверском, 22, в мое время. Труппа была неуправляемой давно. Я боролся как мог. В начале восьмидесятых началась смена высших руководителей страны. (Черный юмор тех лет: «гонки по Красной площади на катафалках».) Но зачем объяснять, что такое партком, Политбюро, идеологический отдел, Главлит… Тебе придется написать на полях учебник истории СССР. Иначе не передать, с чем работал любой руководитель в годы, названные застоем.

– Придется написать – но вместе. Без вас, Олег Николаевич, народ не полный. Вы олицетворяете современность. Хорошо ли быть лицом времени и символом современности?

– В России можно быть современным. В Китае должно быть традиционным. В Европе следует быть новым. В России «совесть» и «современность» со времен Пушкина составили ассоциацию. Мы о своей стране думаем взволнованно. Не свое брюхо, а своя культура, люди, личности. Наша современность – не дух времени немцев XVIII века. К восьмидесятым в культуре СССР окончательно стали врагами два понятия: правда и время. Генеральная линия никогда не отклонялась от основ (классовая борьба и все прочее), а время стало тихим и сытым. Не без дефицитов, но все-таки ничего. Вегетарианская эпоха Брежнева, – шутил народ.

– Чем лучше ты пообедал, тем яростнее классовая борьба. Конфликт однако!

– В сытые времена люди получают возможность – и время – думать. На баррикады голодные не идут. Им не до баррикад. Бунтуют сытые: у них есть время думать, а думающий – горе от ума – всегда недоволен. Особенно в России. Особенно если он причисляет себя к интеллигенции.

– Доволен – любящий. Недоволен – думающий. Любовь лучше служения человечеству?

– Авторитет думания в СССР был выше авторитета любви. Говорить о служении людям – прогрессивному человечеству, разумеется, – хорошо. А любить следовало с разбором и регулярно прорабатывать за недостатки на партсобрании. От культуры требовалось служение прогрессу. Мои интервью газетам следует читать с точки зрения того, как сказать о прогрессивном человечестве, чтобы партийное начальство не заметило, сколько в нашей работе любви к человеку как таковому. В перестройку впервые заговорили об общечеловеческих ценностях, и для меня это поначалу было самым главным: человек воскрес, если можно так выразиться, официально. А в 1983-м, еще не зная о грядущей перестройке, мы готовились к 85-летию МХАТ, поставили «Чайку». Юбилей – всегда интервью, газеты, в том числе и совсем не театральные. Скажем, какое дело до театра «Красной звезде»? Всем и всегда было до МХАТа дело. МХАТ не здание, а идея, поэтому всегда был и будет в центре потоков и страстей – уж будьте уверены.

– Публика ждет сообщений о заговоре вокруг Театра.

– Понимаю. Сейчас расскажу о так называемом заговоре. А по случаю 85-летия МХАТ я наговорил «Красной звезде» о новом для всех: «Время безжалостно, и настает пора, когда знаменитые корифеи, составлявшие славу МХАТа, покидают подмостки. Мы переживаем сейчас период формирования нового актерского ансамбля. Стремимся, чтобы он по-мхатовски был способен до конца раскрывать на сцене «жизнь человеческого духа». Поэтому на наших афишах ежегодно появляются новые имена – и молодых артистов, подготовленных преимущественно в стенах школы-студии имени Вл. И. Немировича-Данченко, и зрелых мастеров, хорошо известных советским зрителям по работе в других театрах, в кино, на телевидении. Несмотря на то, что эти актеры приходят в МХАТ “со стороны”, они неизменно близки ему по духу, воспитаны большей частью той же школой Художественного театра. Такие единомышленники по творчеству вошли в труппу театра и в нынешнем сезоне: это Татьяна Доронина, Олег Табаков, Олег Борисов (из Ленинградского БДТ им. Горького) и несколько молодых актеров, окончивших нашу школу-студию. Принят также в труппу молодой артист Театра им. Евг. Вахтангова Владимир Симонов, уже сыгравший в нашем спектакле “Чайка” роль Треплева…»

– Милые кавычки вокруг слов «со стороны». Примета советской журналистики: кавычки. Смысл – на твердой прямой. Чуть качнется слово в переносное значение – давай кавычки.

– Ну, в цитате кавычки законны и вне идеологии: «Кстати говоря, тех же позиций мы придерживаемся и в отношении к режиссуре – стараемся приглашать на постановки режиссеров талантливых, оригинальных, но непременно той же мхатовской “веры”, того же творческого метода. Я бы сказал, что сегодняшний МХАТ пережил своего рода кристаллизацию нового режиссерского ядра. Вся творческая атмосфера в театре в огромной степени зависит от его репертуара. Чем выше идейно-художественный уровень спектакля, чем глубже его проблематика, тем полнее и ярче он отражает социальные и нравственные идеалы современного советского общества, тем прочнее становятся гражданские позиции каждого, кто участвует в его создании…»

– Вас не расслышали. Я поняла. Вы давно предупреждали, что во МХАТе будут перемены. За треском длинных шаблонных фраз никто уже не видел содержания. Скажешь «нравственные идеалы современного советского общества» – читатель уже привычно скользит глазом. Идеологический свист.

– Слушай дальше: «У нас в труппе царит приподнятая и дружественная атмосфера, которая очень помогла нам во время работы над спектаклем М. Шатрова “Так победим!”, ярко раскрывшим и образ В. И. Ленина, и важный этап в жизни молодой Страны Советов. Мы надеемся, что произведения, подготовленные в этом сезоне, смогут внушить мхатовцам такие же высокие чувства. Как издавна повелось в Художественном театре, это прежде всего пьесы современных авторов. Назову в первую очередь драму В. Кондратьева “Бои имели местное значение”, рассказывающую о подвиге нашего народа в годы Великой Отечественной войны. К постановке этого спектакля приступает режиссер В. Шиловский. Я буду ставить новую комедию М. Рощина “Перламутровая Зинаида”. Свои произведения нам представили также наш постоянный автор А. Гельман, драматурги А. Мишарин, А. Галин, Ю. Макаров и другие».

– А потом остряки запоют: наступило утро – все из перламутра…

– «Считая своим творческим долгом периодически знакомить зрителей с драматургией социалистических стран, мы покажем в этом сезоне пьесу известного болгарского писателя И. Радичкова “Попытка полета”. Ее постановку осуществит соотечественник автора режиссер М. Киселев. И по-прежнему большое место на афише сезона отводим классике. С особой любовью МХАТ относится к драматическому наследию А. П. Чехова. Я в свое время поставил на мхатовской сцене “Иванова” и “Чайку”. Теперь хочу обратиться к “Дяде Ване”. Спектакль будет подготовлен, видимо, к концу сезона…»

– Реальность разошлась с прогнозом. «Дядю Ваню» вы поставили только в 1985-м, уже в другую эпоху.

– «Режиссер А. Васильев продолжит работу над постановкой трагедии Шекспира “Король Лир”, ленинградский режиссер Л. Додин вскоре закончит работу над сценическим вариантом романа М. Е. Салтыкова-Щедрина “Господа Головлевы”, а затем приступит к постановке повести Ф. М. Достоевского “Кроткая”. Спектакль “Господа Головлевы” с народным артистом СССР И. Смоктуновским в главной роли пойдет в оформлении Э. Кочергина. Репетиции новых спектаклей на малой сцене начинают К. Гинкас и молодой режиссер М. Мокеев. А на своей ближайшей премьере – в ноябре – театр познакомит зрителей с пьесой английского драматурга П. Шеффера “Амадей”, посвященной легендарной истории Моцарта и Сальери. Постановщик этого спектакля М. Розовский, художник А. Коженкова. Роль Сальери исполняет О. Табаков, Моцарта играют молодые актеры Р. Козак и В. Пинчевский, Констанцию – Е. Проклова и Е. Майорова…»

– Здесь уже пора предъявить не план, а что вышло. И написать в деталях почему.

– Думаю, сводная таблица смешна. Что хотел и что получил – в подобном ключе человек может порассказать о своей жизни, но в кабинете психолога. Худрук не имеет права не то что жаловаться – он с определенного момента вообще лишается права на лишнее слово, лишний вздох. Я порой играл роль ходячего магнитофона. От интервью к интервью прокручивал суггестивно-советские формулы, стремящиеся к полной бессмысленности: «Несколько слов добавлю по поводу еще одного обстоятельства, играющего немаловажную роль в репутации каждого театра, а тем более Художественного. К сожалению, ничто не вечно под луной, и спектакли, подобно людям, стареют, изнашиваются, утрачивают со временем свое обаяние, а бывает, и нравственную, художественную ценность. Это обязывает нас усилить контроль за текущим репертуаром. Действовать намерены решительно – постоянно наблюдать за старыми спектаклями и, если они действительно амортизировались, будем или капитально возобновлять их, то есть фактически ставить заново, или простимся с ними и снимем с репертуара. Наши зрители никогда не должны испытывать разочарования в искусстве Художественного театра, стремящегося, как и прежде, сохранить за собой звание одного из флагманов советской сцены».

– Да уж, стиль, будто жуешь картон, и картону нет конца. Никогда уже всерьез так никто, надеюсь, не скажет. А вы терпели это. В интервью сверкают знаменитые имена актеров – и забытые названия спектаклей. Обширный ваш монолог – чистый доклад на партсобрании. Школа! Но… что значит пришли? Например, читатель увидит, что Татьяна Васильевна Доронина пришла в театр в 1983-м, а спектакль «Дульсинея Тобосская» состоялся в 1971-м…

– Не увлекайся истиной, обойдемся правдой. Конфликты между труппой и приглашенными – актерами, режиссерами – эпос, лирика и драма одновременно. В «Современнике» у нас было обсуждение и голосование в конце сезона: кто остается в основной труппе. Выгнать могли кого угодно, даже меня. В 1971 году с пьесы А. Володина «Дульсинея Тобосская» – где я Луис де Карраскиль, а Татьяна Васильевна – Дульсинея, мы начинали так называемый мой период МХАТа. На афише было сказано: постановка О. Ефремова, режиссер-стажер В. Кашпур. После «Дульсинеи» Доронина ушла в другой театр, а через одиннадцать лет вернулась.

– Размашистая демократия в стиле ТВ-шоу «Последний герой». Оказывается, формат опробован еще в конце пятидесятых «Современником». Мне рассказывали, что одна актриса – уже в шестидесятых – была застукана за двуличным поведением: вслух нахваливала коллег, а на бумажке для голосования их повычеркивала. Видимо, к 1983 году вы поняли, что у самой-прямее-некуда-демократии тоже есть побочные эффекты… Через четыре года, в 1987-м, произойдет разделение Театра и, получается, один из мхатов достанется человеку, прослужившему в основной труппе на Тверском, 22, всего три сезона. А МХАТ им. Чехова возглавите вы, отдавший ему жизнь целиком. Если формализовать это выражение, то тридцать лет только в руководстве, с 1970-го по 2000-й. То есть, сопоставив даты с эмоциями и даже не делая выводов, можно увидеть сюжет о раздвоении МХАТа в ином свете.

– Вся история Художественного театра – таинственна. Сокрыта от глаз. Не следует и пытаться ее популяризовать. Во-первых, невозможно, во-вторых, бессмысленно. Острословы присваивали удвоенному в 1987 году МХАТ буквы М и Ж, но ошибались в детали: на общественном заведении – формальная правда, все равны. Девочки направо, мальчики налево. А в театре так нельзя, там все перепутано.

– Во МХАТ им. М. Горького сейчас можно идти хоть с утра: там культурный центр с лекториями, открытой сценой, йогой. Весь день помещения работают на различные целевые аудитории. Масскульт. Умные лекции умного человека называются «Секреты русской жизни». А если в заголовке тайны, секреты, чудеса – это массовая продукция. В элитарных слоях отрефлексировано и в тираж – для простого человека – спущено. Популяризация, конечно, нужна. Есть даже Детская театральная школа. Идти можно куда угодно. Но за «Синей птицей» в современный МХАТ на Тверском бульваре – не надо. Придя в театр на Тверском, 22, мы с подругой оказались на ее окончательных и громких похоронах – в Год театра в России. Вы считаете, что популяризация истории МХАТ не нужна. А что можно? Что нужно?

– Нужно сделать все возможное, чтобы был театр. Я потому и не писал о себе книг, что надо делать дело, а мое дело – театр. Книжки с картинками – все пустое. Хотя понять можно: актер хочет славы. Он должен хотеть славы, непременно. Иначе его не выгонишь на сцену. Там ведь не только розы, там шипы. И шипов в нашей профессии больше, чем известно публике. Поэтому пусть пишут книги, пусть привирают, пусть легенды, байки – всё пусть. Под камзолом всегда кровь, но зритель не должен видеть ее.

– А говорят, что именно с мхатовского удвоения начался жгучий интерес публики к жизни звезд. Закулисье – ныне бэкстейдж – впервые показалось не через одни слухи, а через газеты. Привычка к глянцу должна же была вырасти из чего-то. Говорят, вы ее ненароком и вырастили.

– Разве что ненароком. Больше тут повлияла перестройка и объявленная Михаилом Сергеевичем гласность. Случись подобное лет на десять раньше, никто, во-первых, не узнал бы в подробностях, как делился Театр, и уж точно никто не глупил бы с буквами М и Ж. Я думал о второй труппе давно. Но представить себе, что такое реформа министерства в советское время – а МХАТ, по сути, сам был и театральным министерством, и театром, подчиненным Министерству культуры, да и власти повыше. Гром общественного внимания в 1977-м был бы тихим-тихим, а в 1987-м – на всю вселенную. Мне никто не дал бы управиться с разросшейся труппой в 1977-м. Но в 1987-м, когда мне и Героя Соцтруда к моему юбилею дали, и сам юбилей пришелся на очередное (и последнее в жизни страны) празднование Великого Октября, тут уже все было по-другому…

– Фильм Марины Голдовской «Чтобы был театр» снят во время скандала. Вы это разрешили. Разделение показано в лицах, любимых всем народом. Диковинное зрелище: народные артисты на собрании, хмурятся, вскакивают, выступают, не играют, ссорятся навек. Мне и смотреть его было тяжело, и вспоминать статьи в прессе. Лучше я приведу вашу речь. Но сначала – речь Станиславского на открытии театра в 1898 году. Тексты ваших с КСС выступлений – вроде узловых станций, где формировался бронепоезд «Художественный».

* * *

Картинка времени: из личного перестроечного архива автора. Внимание: вы увидите, как жили деятели культуры. Не все, конечно, а те, кто состоял в Союзе писателей СССР или служил во МХАТ. Неплохо жили: квартиры, участки, дачи, льготы, оплаченный больничный и гонорар, на который можно жить. Литературовед Вадим Кожинов пишет мне в 1986 году: «Милая Елена! Новая дирекция ЦДЛ решила закрыть парикмахерскую. Развернулась дискуссия, темпераменту которой могли бы позавидовать самые искушенные литбойцы. Большая группа писателей написала резкий протест. Не мог бы “МЛ” опубликовать его? Говорим и пишем о соц-быте, а сами… В. К.».

Записка маленькая, на ветхом клочке серой бумаги, сохранилась чудом, но в ней концентрат той жизни. Против которой пошли войной, абсолютно не желая победить парикмахерскую, но желая отстоять право на творческую свободу – без необходимой классовой борьбы и прочих булыжников идеологии. Расскажешь детям – не поймут. В тот час, когда советские писатели взволновались о парикмахерской – это комнатка внутри Центрального дома литераторов, внутри, своя, для своих! – Олег Ефремов создает Союз театральных деятелей. Всё в унисон. У художников и киношников тоже все круто: мастерские, дома творчества… у всех все замечательно. Из тех, кто состоит в творческом союзе, конечно. Кто не состоит, ходит облизывается и мечтает вступить.

О благополучии театральных деятелей в России было принято беспокоиться с царских времен. Литфонд тоже родился в XIX веке, Союз писателей СССР – в 1934 году. Член Союза писателей вступал в Литфонд, считался работающим, не тунеядцем. Выпадение из Союза писателей могло повлечь за собой исключение из Литфонда. Под человеком загоралась земля: например, участковый интересовался – почему вы, товарищ, нигде не работаете? Бесплоден был спор на тему, труден ли перевод стихов или вообще художественное творчество. Колоритный диалог на процессе по делу «тунеядца» Бродского иллюстрирует соотношение сил и состояние умов. Ничего страшнее для деятеля литературы или иных искусств не было, чем разлучиться с насиженным, намоленным рабочим кабинетом или мастерской. Кроме колоссальной социальной защищенности у него была и полная ясность по идейно-тематическому запросу к его творчеству.

Актеры МХАТ могли годами не выходить на сцену, однако числиться мхатовцами, иметь твердую зарплату, имя, звания, гастроли с концертами – это было так же прекрасно, как быть членом Союза писателей СССР и ездить по стране в творческие командировки (в поисках впечатлений) и выступать по линии Бюро пропаганды художественной литературы (это деньги и тоже впечатления). Может быть, еще лучше. Вообще творцам, принятым в творческие союзы, было очень хорошо. При этом они тихо (а иные даже громко) возмущались, поскольку взамен партия требовала от художника – впрочем, при Брежневе не столько требовала, сколько ждала, – понимания соцреалистических канонов. Я присутствовала при делении Союза писателей. Аналогия с делением МХАТ абсолютно уместна. Быть в двух местах на одинаковых ролях невозможно, посему я вспоминаю об удобствах писательского бытия. Читатель данной книги сможет провести аналогию с эмоциями, раздиравшими сотрудников и труппу Художественного. Позиции в социуме: и то и другое – как министерства. В одном пишут, в другом играют. А руководят всем Отдел культуры ЦК КПСС, Минкульт, Главлит, худсоветы, коллегии и прочая, и прочая.

Горе из-за того, что новый директор грозит закрыть в ЦДЛ внутреннюю парикмахерскую, не поддается описанию. Юный приятель у меня спросил: а что, в Москве не было других парикмахерских? Вот именно: были. Но другие. А быть избранным и стричься у мастера, который знает о тебе все, и по творчеству, и по составу бороды, и чуть не прабабушку по имени-отчеству – это роскошь для избранных. С нею трудно расстаться.

Небольшой этюд на тему льгот для писателей: аналогия с государственным театром прямая. Даже в поразительные годы перестройки, которые так и просятся на полотно и уж тем более на перо – пожалте в литфондовский Дом творчества на 24 дня бесплатно. В камерном Голицыне была атмосфера утонченности. В роскошной Малеевке можно было ломтями резать чудотворную тишину, поднимавшую творческий дух непередаваемо. О, знаменитый круглый белый фонарь на прогулочной дорожке: «Тихо! В спальном корпусе идет работа!» Не передать вкус укропа, который щипали за пять минут перед подачей на стол. Незабвенен творог из собственного малеевского хозяйства. А карпы в прудах, сверкающие боками в ожидании жаркого свидания с домашней сметаной литфондовской сепарации! А старинное зеркало во всю стену столовой! Переделкино значительно ближе к Москве, но кухня была много хуже малеевской. Я любила Малеевку. Теперь ее нет: убили.

У Черного моря ждала писателей жаркая Пицунда с Домом творчества; у прохладного Балтийского – аристократичные Дубулты и тоже Дом творчества. Особо пронырливые ездили в Швецию, на знаменитый Готланд (события фильма Тарковского «Жертвоприношение» происходят именно на этом острове), тоже в дом и тоже творчества. Быть писателем о ту пору означало все лучшее: и сыт, и пьян, и нос в табаке. А если напился более чем в хлам, то тебя не сдавали в ЛТП, а укладывали проспаться прямо в ЦДЛ. Если ты, сопротивляясь дружескому сервису, бил доброжелателей в лицо или куда похуже, тебя понимали как нигде никого. Мусор из избы почти не выносили. Зачем! Ты проспишься и покажешь всем им. Ты можешь проснуться знаменитым, если утром вышел журнал с твоей повестью (поэмой, подборкой и прочее). Стать знаменитым от одной публикации – это не сказки. Эффективность авторского жеста и правда была. Главное – проснуться.

Захочешь развить успех, потянуло в дорогу – бери творческую командировку и катайся по городам и весям, о чем впоследствии напиши отчет на полстраницы. Его положат в папку, а потом в правление придет журналист из «Московского литератора», возьмет отчетные материалы за месяц, кто и куда ездил, и напишет двести строк обзора в рубрику «Писатель вернулся из командировки». Даже если командированный за счет союза писатель напишет лишь отчет для папки (то есть не роман, не повесть и даже не зарисовку), он не будет заклеймен как растратчик. Ничуть. Не пришло вдохновение – придет в следующий раз. Вдохновение – хрупкая материя, знаете ли. Надо переждать, отвлечься, поговорить с коллегами: «Вот почему лошадь Вронского звали Фру-фру? Потому что молодой офицер любил женщин! Фру-фру в переводе – шелест многослойных шелковых юбок, сопровождавших и предвосхищавших появление элегантной дамы…» Кураж необходим. Азарт.

Азарт накатил, но ни женщины, ни романа? Кий в руки – и в бильярдную ЦДЛ. Партию в шахматы? Извольте. ЦДЛ охранялся, как бастион. Сыграть с кем попало не было ни единого шанса, только со своими. Были даже чемпионаты. Разлохматился за шашками? Стрижка-брижка – о, местный цирюльник воспет в стихах и прозе; старый мудрый еврей знал всех классиков до волоска; офис-комнатушка его была по левую руку, ежели смотреть из Дубового зала ресторана в партком Московской писательской организации. Все было под рукой.

Почитать прессу и книжные новинки? Лучшая библиотека города – в ЦДЛ. Ну, хорошо, одна из лучших. И почести от библиотекарей, которые уж тебя-то знают. Как умели встретить писателя в писательской библиотеке! Он уходил в золотых лаврах, опоенный признанием и уверенный в смысле своей жизни. Даже запах книжной пыли обещал что-то такое.

А случись неизбежное – к услугам покойного всегда был великий человек с говорящей фамилией Качур Лев Давидович, литфондовский похоронщик, безупречно знавший советскую литературу со своей точки зрения. Специфика ювелирной работы Л. Д. Качура подразумевала изощренное знание тонкостей, недоступное простым смертным: количество венков и черного крепа на лестницах ЦДЛ, а также место проведения панихиды. Антураж прощания абсолютно зависел от ключевого эпитета. Писатель мог (о, если бы мог!) наконец узнать, до чего именно он дописался, только в тот день, когда в литературных газетах публиковали короткое информационное произведение, окантованное черным, а Лев Качур отдавал распоряжения. Известный, значительный, выдающийся или великий – именование было готово к последнему дню, квадраты расчерчены, обжалованию уже ничто не подлежало. Эпитет накапливался и наливался соками, понятно, всю творческую жизнь. Бывали покойники-шутники: драматург Арбузов, например, завещал выставить свой гроб в Дубовом зале ресторана («где стол был яств…»). Лев Качур выполнил волю драматурга, самозабвенно любившего ресторан ЦДЛ: столики на время проведения мероприятия убрали, а потом вернули на место.