Текст книги "Олег Ефремов"

«Начну с самого интересного»

Детство Али, Альки, Алика, Алеко известно мало: в двадцатых – тридцатых он еще не главреж МХАТ и не фюрер «Современника». И даже не Иванушка в Центральном детском театре. Он еще маленький. Умеет шалить, читать и писать.

Его отец, Николай Иванович, в те годы служил в Наркомлегпроме. Машинисткой в том же комиссариате работала Ангелина Викторовна Ивченко. У нее был маленький сын Игорь – ровесник Олега. Детей познакомили, подружили, отдали в немецкую группу к фрау Тимм, с которой дети гуляли вместе на Гоголевском бульваре, во дворе дома в Нащокинском переулке, потом заходили к кому-нибудь домой, в том числе к Ефремовым, разогревали свои завтраки. Для них это самая дорогая часть безоблачного детства. Спустя десятилетия Игорь Анатольевич Иванов, друг Олега по московским прогулкам, поздравляя его со званием Героя Социалистического Труда, напишет солнечное письмо, полное незабвенных красок детства, и, что характерно, получит от сверхзанятого Ефремова ответ: «Дорогой Игорь! Извини меня, что сразу не ответил. Идет очень трудный сезон. Много отсутствовал. И, конечно, хотел бы повидаться. Может быть, не стоит тратить время на письмо. Позвони мне, и мы встретимся. Тел. 229-33-12 – рабочий 229-74-66 – дом. В театр лучше всего звонить от 3-х до 4-х, а домой утром в 9–10 час., или после 11 час. вечера. Позвони, пожалуйста. Олег Ефремов 12 мая 1988».

В переписке друзей детства очень много информации. Во-первых, место работы Николая Ивановича Ефремова в тридцатые годы: Народный комиссариат легкой промышленности, финансовый отдел. Во-вторых, маршруты прогулок по Москве, состав компании, немецкий язык, имя учительницы, а также школы, в которых они учились: № 59 и 70. Главное – что Олег Ефремов, получивший Героя Соцтруда осенью 1987 года и переживающий труднейший момент своей судьбы – разделение МХАТ, все-таки находит время ответить другу детства и даже извиниться за задержку. Что-то было важное в их общем 1934 годе, что оба запомнили и по прошествии полувека вспоминали вполне неформально.

Игорь Анатольевич пишет Ефремову, которого и полвека спустя называет Олегом, в твердой уверенности, что тот вспомнит и отзовется: «Летом 1934 г. наши родители сняли для нас дачу в Кучино, где жили мы вместе с той же фрау Тимм ты, я и Виктор Качкаев. Это лето для меня осталось памятным тем, что однажды в лесу мы нашли срубленную хорошенькую елочку и принесли ее на дачу. Твоя мама в это время привезла тебе плитку шоколада “Золотой ярлык”, на обертке которого был изображен выпуклый золотой якорь. Мы его вырезали и повесили на елку, а потом сделали еще несколько елочных игрушек, и получилась у нас новогодняя елка летом. Этим же летом твой отец привез нам в Кучино черепаху, которую мы стали кормить клевером, а осенью ты отвез ее к себе домой. Но когда мы после переезда с дачи в Москву пришли к тебе, то черепахи уже не было и нам объяснили, что она упала с балкона и разбилась. Нам было очень жаль ее…»

Письмо с напоминанием о черепахе относится к 1987 году, а упала с арбатского балкона она в 1934-м. И оба – Игорь Анатольевич и Олег Николаевич – в силах и в памяти. Они друг другу родня по погибшей черепахе, помнят несчастную рептилию полвека спустя.

Не у каждого есть возможность, пребывая в должности главрежа главного театра самой большой в мире страны, обсудить с другом детства гибель черепахи полувековой давности. Не у каждого есть уверенность, что тебя вообще вспомнят, как Игоря, спустя столько лет. Что-то, видимо, чрезвычайно важное навек сохранилось под панцирем рептилии. Очевидно, что Игорь Анатольевич разделял самые горячие надежды друга-по-черепахе Олега, только сообщить не решался – и вот решился, и тут еще одну грань судьбы: «А ведь будучи большим поклонником МХАТа, я тоже готовился в 1945 г. к поступлению в студию, но у моего друга вдруг из горла хлынула кровь, и наша подготовка прекратилась. С большой радостью поздравляю тебя с открытием старого здания театра в Камергерском переулке, хотя не знаю, удастся ли мне туда попасть. Ведь это театр моей юности. Новое здание как-то не приемлю. Живы в памяти моей Ливанов, Станицын, Ершов, Кторов, Массальский, Тарасова, Еланская, Книппер-Чехова, Андровская, Халютина и другие прославленные артисты. Все-таки без них многого не достает МХАТу, мало осталось благородства, чеховской интеллигентности, красоты, манер. Ведь зрителю хочется походить на героев сцены». Именно на это письмо О. Н. ответил в мае 1988-го, хотя с детства не любил писать писем. И. А. Иванов (105483 М., Измайловский проезд, 18, корп. 2, кв. 47) точно попал в мишень, о которой знали только они двое.

Друг тоже готовился. Мода? Не только. Большевики отменили Бога, взорвали храмы. Взамен расстрелянных священников выдвинули парторгов. МХАТ в советское время поневоле стал храмом некоей третьей религии. В советском правительстве, в ЦК партии не было дураков; понимали, что идеал необходим, но пока коммунизм не наступил, нужен транзитный конфессиональный аэропорт: театр. А тут от империи достался целый готовый МХАТ: реалистично, красиво, подконтрольно. Управление – через репертуар. Классно придумано.

Отметим «чеховскую интеллигентность» в личном письме старому другу – у меня вызывает подозрение, что мем был запущен давно, возможно, через учебники, оттого глупый штамп выступает словно пава, и нет управы на клеветников. Живой Чехов не считал себя интеллигентом и не любил интеллигенцию. Легко задушить художника, всего лишь не снизойдя до внимательного чтения и приписывая ему свои куцые мысли.

* * *

25 июля 1930 года трехлетний Олег с матерью живет на даче в Александровском, что по Октябрьской железной дороге. Мать пишет за него отцу (Олег еще не научился), что он скучает и хочет домой. Эта тема – основная на долгие годы. Домой он хочет – но не всегда может. Незадолго до ухода в вечность он всерьез посетует, что одинок. Захочет уюта, домашних условий быта и бытия.

Неспособность к дому, к домашней жизни иногда заложена в человеке, иногда воспитана. Это не то же, что бродяжий дух, – нет, другое. Когда дом находится вне домашнего адреса: бывает такая грустная история. Она всегда кончается одиночеством и сетованиями. Олег был женат на театре, сцена для него – всё. Дощатая супруга с кругом и машинерией…

1932-й, лето: Казань. На почтовой открытке с местным фотопейзажем (озеро Кабан, национальная гордость Татарстана) простым карандашом самоучка-грамотей пишет простодушно в графе «куда» – «В Москву. Староконюшно, № 5 к 5». Ухо пятилетнего москвича полный староконюшенный звук еще не расшифровало, пишет как может. «Дорогая мама сидим в Казани на пристоне ждем посатки…» Как сели, как уснул на 15 минут, а потом разглядывал пароходы – все это успевает втиснуть в открытку. Мать получает отчет вполне объемный, текст успокоительно-информационный. Чувствуется, ребенок понимает, что хочет узнать мама.

Отношения с матерью всегда непростые, и письма его всегда осторожны. Он всегда первым делом пытается ее успокоить. Олег рано понял, что характер у Анны Дмитриевны вспыльчивый, резкий, властный, непредсказуемый. Отец, Николай Иванович, совсем другой, отсюда конфликты. Горячие сцены, проходившие на глазах у сына, с битьем посуды, ором и яростью, всегда инициировались матерью. Ребенку приходилось балансировать между чужими нервами. Если всерьез относиться к астрологии, то сочетание Весов и Кота (он же Кролик) говорит об эмоциональных невзгодах: для ранимой души сочетание этих пунктов из европейского и восточного календарей означает острую нелюбовь к конфликтам. Ему проще всех уговорить жить дружно, чем накалять обстановку.

В 1933 году Николай Иванович даже хотел развестись с Анной Дмитриевной. Из его письма родителям в Самару, Кооперативная, д. 65, кв. 1:

«Дорогие Папа и Мама! Олег сегодня прибыл здоров и невредим. Спасибо, что на лето взяли на себя труд быть с моим шалунишкой <…> О вас рассказывал только хорошее <…> когда провожали, все нарядились как на Пасху, а бабушка плакала. Все его вещи разобрали, а прод. карточек не обнаружили <…> Все ли вы положили из его вещей – моя жена (вернее, бывшая жена – я развожусь) не досчитывается его рубах…» И так далее.

Не знаю, был ли шестилетний Олег поставлен в известность, что родители разводятся. Вряд ли – тем более что они не развелись, как я теперь понимаю, благодаря необыкновенному, поистине ангельскому характеру Николая Ивановича.

2 июля 1933-го ребенка на лето везет в Самару дядя Константин, написавший с дороги дорогим Коле и Ане, как они проезжали Пензу и в вагон вошли студенты, Олег вел себя «вполне прилично», но что-то опрокинул и очень растерялся, боялся, что его высадят. (Видимо, к подобным радикальным мерам его уже приучили как минимум на словах.) Тут же описана первая встреча с темой кладбища: «В одном месте проезжая деревенское кладбище, он спросил, что это за палочки (кресты), ну мне, конечно, пришлось объяснить, что здесь хоронят умерших, а не сжигают, как в Москве». Это 1933 год, характерное объяснение. Костя хорошо излагает: «Олег, как приехал домой, потребовал свои игрушки и начал играть. Потом его вымыли, накормили и уложили спать. На другой день остригли и взвесили. Вес в облачении 22,4 килогр.».

С юмором у Олега дядя Костя. Тоже заботливый: снимает дачу, выбирая, чтобы с водой и фруктовым садом. Ездит с племянником на другую сторону Волги гулять. (Самарские впечатления потом всплывут у взрослого Олега, когда он поедет с Печниковым по Руси в 1952-м и заглянет в Куйбышев, бывшую Самару. Веса своего в облачении уже не вспомнит, зато всеобщую заботу о весе запомнит навсегда. Даже в выездных анкетах будет писать как особую примету: худой.) Константин Иванович, золотой мужик, позже напишет племяннику, уже отправив его в Москву: большой шалунишка Аля, ты знаешь, почему я не стал катать тебя на спине и не сделал змея: во-первых, сильно болит глаз, а во-вторых, ты «много хулиганил». Хотя с бабушкой и дедушкой был нежный и ласковый.

На поведение «нежного и ласкового» Олега во всех его возрастах не жаловался только ленивый. Впрочем, ленивый тоже жаловался. Что он такого делал, что все – все – отмечали это как проблему? Чего им не хватало? А ему чего не хватало? Я перечитала десятки писем его родни, педагогов, иных заинтересованных лиц – все как сговорились. Придется понять, о чем они все.

В пожилом возрасте Ефремов даже в газетном интервью вполне солидно порассуждал о своем гороскопе. Знал и, видимо, обдумывал – есть ли совпадения. Сказал журналисту, что как Кот всегда приземляется на четыре лапки. Про Весы не сказал. А я скажу: даже призрачная возможность конфликта для классических Весов-Котов ужасна. Им или изживать свои знаки, чудовищными усилиями выпрыгивая из заоблачной предзаданности и работая над собой, либо тихо сидеть в одиноком углу и уж точно театрами не руководить. Ефремову пришлось выбрать первый путь: работу над собой. В прямом смысле слова: ни шагу назад. Борьба с собой была кровопролитная. Стенобитная воля, которую он воспитал в себе, была первым результатом его личного творчества.

* * *

7 августа 1933 года отправлено очередное письмо родителям – печатными буквами, простым карандашом. Адрес отправителя: Самара, Кооперативная, 65, кв. (оторван кусочек конверта с номером; конверт открывали впопыхах, нервно, не разрезая):

Содержание письма:

«Папа мама целую сто раз (рядом изображения: жук, бабочка, животное, которое может быть и козой, и теленком, не берусь утверждать). Живу в Зубчаниновке. У меня есть два товарища Гера и Лева ему шесть лет тетя Надя зделает мне сочек я буду лавить бабочек целую Аля». От «буду» до «Али» написано рукой тетки, очевидно не вынесшей страданий юного каллиграфа и подсобившей с дописыванием послания.

Михаил, внук Николая Ивановича и сын Олега Николаевича, говорит о дедушке легендами: «Больше всех меня воспитывал мой дедушка Николай Иванович Ефремов. Это самый хитрый человек в нашей семье, потому что в 1934 году, когда он понял, что скоро начнут всех сажать, завербовался на Север и работал в лагерях бухгалтером. Тем самым он уберег семью от репрессий».

Указанное время и мотивация не соответствуют действительности, но издалека, из другого века, история часто видится иной – и даже не в угоду чему-либо. Так запомнилось – и не переделать. Казалось бы, какая разница, в каком году кто и что понял. Ведь был Николай Иванович на Севере? Был. Но не в 1934-м, а семь лет спустя. Не хитрый он был, а нежный, добрый, заботливый, ответственный. Что нам до того, когда что было? Мне важно, поскольку формирование маленького Олега прямо зависело от сложных отношений между родителями. Между ними искрило, а Олегу их искры создавали обстановку. Мать никогда не отпустила бы отца на долгие годы одного на Север, она была неуравновешенной, здоровья не самого сильного, пила лекарства от приступов. Да и муж ее никогда не позволил бы себе на годы уехать от нее и от сына. У Николая Ивановича бывали периоды, когда он был готов развестись с женой, но, будучи человеком верующим, а также безгранично любящим сына (Альку, Ефременыша и т. д.), он не сделал этого. До самого 1940 года он жил с семьей на Арбате, укрепляя ту связь Олега с родителями, с родом, что передалась его детям и внукам.

«Мой внук Николай зовет меня Олег. Не дед. Олег! Мы друзья. Самый крепкий из нашей породы!» Это слова О. Н. в фильме «Один день Олега Николаевича» (1996). Упомянутый внук, Николай Михайлович Ефремов, родился 16 августа 1991 года в Москве, сын Евгении Добровольской и Михаила Ефремова; сейчас артист, а тогда пятилетний ребенок – и друг. Я вспомнила его в связи со словами о породе – роде – прадедах, поскольку сама никак не пойму, сколько же в нас наших предков, а сколько собственно нас, и что такое отросток – часть или та же ветка, и стоит ли заниматься родом. Ввиду высоких, но неуловимых причин – или для практических выводов?

Что кроме любопытства и/или уважения к предкам должно двигать нами? Рождается ли от нашего знания о предках хоть какое-либо понимание себя? Или всё легенда? Психограмму как часть профессиограммы строят по разговорам и аналитическим таблицам. Генограмму, если разобраться, тоже. По легендам: не по былому, а по застрявшему в памяти. А если я узнала, в какой обстановке рос мальчик, то что я узнала на самом деле? Является ли исследование жизни в действительности полезным? маловероятным или невозможным? Что нам от того, грубила ли мама папе? Любой вывод – лишь слабенькая гипотеза.

А что, если талантливые дети действительно выбирают себе родителей, когда их душа воплощается? Тогда биографию надо писать иначе: не у кого родился, а кого выбрал себе для воплощения и зачем. А в каком жанре жизнеописание более приближается к истине?

Из древности пришли анарративные биографические справки (бытуют и сейчас: это любой справочник «Кто есть кто», любой коллективный сборник любых произведений, предваряемых справкой об авторе). Из той же доантичной глубины дошли до нас энкомий (восхваление) и псогос (поношение). Их риторическая сила ввиду эмоционального электричества одна может снести голову любой истине – как ее ни понимай. Но публика анарративных справок не читает. Наше сознание не любит каталогов. Ему подавай значимую в каждой детали блестящую машину спортивного типа, чтобы умчаться куда-то невесть зачем. Тяжелая и неописуемо захватывающая работа – жизнеописание Олега Ефремова – толкнула меня подумать над жанром и усомниться в честности жанра, литературной правомерности, даже информативности. Меня бросало в дрожь от находок – и я рвалась скорей, скорей сообщить миру, что не было ни Воркуты, ни клятвы на крови – но кто-то из умных стариков сказал мне, что грезы, дорогая, грезы важнее, чем некая правда.

Хорошо, а за что же боролся Олег Ефремов, всю жизнь говоря о правде? Школа-студия МХАТ учит трем правдам – уже много.

* * *

Июнь – июль 1935 года – Ярцево Смоленской области, Олег живет там с матерью и пишет отцу «приезжай пока есть ягоды». Любопытно: он часто начинает свои письма с поцелуев родителям. Не в конце, а именно в начале зацеловывает. Нежности у них в семье вообще приняты – «здравствуй, дорогой Огурчик!» – пишет Олегу в том же июне Евдокия Степановна Ефремова из Самары. Она же через день ему: «Дорогой Алюшок, спасибо тебе за память» (ребенок написал ей письмо)

Июнь 1936-го – Ставрополь на Волге, ныне Тольятти, и тоже начинается с поцелуя: «Дорогой мой папа. Крепко целую тебя. Доехали мы хорошо. В Ставрополе сейчас очень жарко, но так хорошо. Папа, ты 15го числа не забыл палучит пахвальную грамоту? Папа пиши ответ. Олег». Письма к нему из Куйбышева от Евдокии Степановны полны любовных имен, щедро сочиняемых всей родней (Алинька есть в письме 24 июля 1938 года, но Огурчик 1935-го мне нравится особенно; Алинька есть и в письме Елизаветы Ивановны Ефремовой 5 января 1944-го из Узбекистана в Москву, есть и просто Аля, дорогой Аля). Его ласкала родня, письма из любого далека так теплы, что самой хочется получить такие же немедленно. Ира Б. в марте 1941-го из Ленинграда мягко его журит за что-то, но он все равно – дорогой Алик!

Оттуда же (Ставрополь) прелестное письмо. Красноречивое свидетельство: как точно мальчишка понимал, с кем имеет дело и о чем с кем следует говорить, а также о нежности – несмотря на прицельную наблюдательность. Цитата: «Дорогой мой папа. Письмо получил 24 июня. Пока еще не занимаюсь. Но читаю. Записался в библиотеку. Солнечное затмение я смотрел через закопченное стекло. Мама выписала 2 газеты и одну мне. Купаемся мы редко, потому что боимся малярии. Здесь очень много комаров и мошек. Я весь искусан. Мама хоть мало ест, но полнеет. У нас есть курица. Она уже снесла шесть яичек. В Ставрополье хорошо, но нет ягод».

Кино! Статистика яйценоскости плюс трогательные наблюдения над фигурой матери (хотя вряд ли Анна Дмитриевна могла худеть или полнеть с такой скоростью; видимо, это пересказ ее слов). В июле 1936-го он уже «немного научился плавать». 2 августа (начинает опять с поцелуя) сообщает, что здоров, но «в весе прибавил только 50 грамм» (интересно, как это выяснилось?). Сообщает, что скоро они поедут в Куйбышев, где пробудут два дня. «Скоро увидимся».

13 апреля 1937 года Николай Иванович с Олегом ходили на выставку в Пушкинский музей: «Впечатление громадное. Временами слезы наворачивались, так сильно было волнение от благоговения перед полотном великого…» Отец все время с ним. Уже 12 января 1949 года он пишет жене из Загорска в Москву, что «Олег пошел репетировать в джазе – шумовой оркестр. Будь здорова. Целую». Время другое, и если первые письма о сыне – десять лет назад – заканчивались как душа велела, то есть «храни тебя Бог!» – то теперь уже по-другому. В конце нэпа еще было можно, теперь все изменилось. Олегу простительно не знать, но Николай Иванович-то видел, что в его Наркомлегпроме один за другим исчезают сотрудники, что тон газет становится все тревожнее и грознее к «врагам народа».

На детях, конечно, это тоже сказывалось, как вспоминал Александр Володин – в будущем близкий друг Ефремова и свой драматург. Он с детства полюбил МХАТ – и вот результат: «В пионерском лагере я повесил над своей коечкой открытку, где был изображен Качалов в короткой накидке и в шляпе. Как-то проходил мимо старший пионервожатый и спрашивает: “Кто это тут у тебя висит в шляпе? Какой такой артист? А почему не Буденный или Ворошилов?” Я ему ответил что-то такое, из-за чего собрали на линейку все три лагеря. Били барабаны. Видно, старший пионервожатый почитывал газеты, где тогда была кампания против “искусства для искусства”. Искусство должно быть для правительства, для партии, для Сталина. А этот так называемый пионер вон к чему призывает!.. И начальник пионерского лагеря в своем справедливом гневе закричал: “Мы таких расстреливали в девятнадцатом году!” Эту фразу я запомнил. Я был исключен из пионеров громко, радостно, всем лагерем. Под барабанный бой я прошел вдоль этой линейки».

Июль 1937-го – опять Ярцево. Олег – отцу: «Я исполняю точный режим… В комнате у нас чисто. Я еще один раз напоминаю чтобы ты привез ножик, камеру, серсо и еще чего-нибудь. Крепко целую».

Июнь 1938-го – Ярцево. Почерк уже ровнее. Поцелуй опять в начале. «Прости что так долго не писал, было много впечатлений: играл с ребятами и все время был на воздухе <…> Обязательно приезжай к нам, здесь ты сможешь отдохнуть». Тема отдыха для отца – постоянна. Мать и сын, судя по всему, разговаривали о занятости отца и беспокоились непрерывно. «Сегодня ели землянику». Приписка рукой матери: «Олег маму неслушается. Незнаю что делать». Он – «…в футбол играю редко». Она – мужу: «За вечерним чаем он уснул сидя».

В какой-то момент родители забыли друг о друге и переписываются только об Олеге, шлют приветы родным и соседям, словно отчитываются. К проделанной работе, достойной отчета, всегда причислен сын как главная фигура. Между мужем и женой своих отношений по письмам не видно, и дело не в традициях русского или советского общества, а в интонации. И куда-то делся Бог. 23 июня 1938 года Анна пишет, что приняла последний порошок хины: «Открытых приступов нет, но чуть-чуть – и глотаю. Боюсь без них, а вдруг». Что лечили хиной в те годы? Возможно, речь о тех самых нервных приступах, которыми она изводила окружающих.

Июнь 1939-го – из Орджоникидзе (ныне Владикавказ) отцу: «Сейчас живем у дяди Сережи. У него очень хорошая квартира; теплый душ. В Орджоникидзе есть хороший парк, через него идет Терек… Фотоаппарат купить не удалось. С сегодняшнего дня подчиняюсь маме». Видимо, тема, кто кому подчиняется, висит и висит.

26 июня 1939-го – из станицы Слепцовской отцу: «В этом письме напишу тебе все подробно. Мы снимаем целый дом: две комнаты, кухню, веранду и целый двор. Имеем кур и цыплят. Станица Нестеровская, в которой мы живем, большая. Имеет 2 колхоза: Хлебороб и Победа. Казаки в ней богаты, скупые и замкнутые. В станице есть клуб с кином и библиотекой. Водим иногда поить колхозных лошадей. Река Оса бурная и холодная, но купаться в ней можно. На днях ловили рыбу неудачно поймали одну, но выпустили. Дни жаркие, а утра и вечера свежие <…> Живем без часов. Вот я тебе написал все что подметил…» Далее опять ягодное меню и количество купаний. Приписка рукой матери о варенье. Вообще четко ощущается присутствие: автор знает, что письмо к отцу будет и прочитано, и дополнено. Он всегда интонацией подчеркивает воображаемую численность читателей любого его текста. Анна Дмитриевна постоянно прибавляет: «Напиши Альке письмо, чтобы лучше кушал и слушался». Похоже, педагогический фокус не удался. Ни еда, ни послушность не увлекли Олега в той степени, на которую рассчитывали родители.

9 июля 1939-го – Кавказ, письмо отцу: «Начну с самого интересного. Седьмого ездили с директором учлесхоза в Серноводск. Серноводск это большой курорт. В Серноводске гуляют на воле павлины, я их видел». Мне кажется, я тоже сочла бы гуляющих павлинов видением «самым интересным». Писано из станицы Нестеровской недалеко от Слепцовской.

Надвигается понемногу. 17 августа 1940-го Олег пишет отцу из подмосковного Кучина уже в Абезь, Коми АССР, почтовый ящик № 219/8, финансовый отдел. Без материнской цензуры письмо звучит иначе: «Дорогой мой Папуля родной крепко тебя целую обнимаю. Скоро уже 2 месяца как тебя нет. Все мысли были с тобой, мы трепетно волновались по тебе когда ты ехал по морю. Теперь напишу о своей жизни. Вскоре как ты уехал началась жаркая погода. Мама разрешила мне купаться. Первое время я сдружился с Ник. Галкиным с ним мы ходили на рыбную ловлю, в лес, играли в крокет и т. д. Потом с ним посорились. И я познакомился и сдружился с еврейским мальчиком Борисом. Он интеллигентных родителей и более подошел ко мне. У него оказалось много книг, я беру их читать. Чтобы не расстраивать маму я перестал купатся. В этих прудах утонули двое, было очень неприятно. А потом был еще ужасный случай: жена застрелила мужа это было через дачу от нас. Первый месяц я поправился это находили все. Потом начал сбавлять. Частью от этих несчастных случаев. Я с мамой ездил в Москву. Ходили вместе смотреть Большой вальс. Очень хорошая картина она меня взволновала. Я смотрел ее 4 раз, а смотреть все еще хочется <…> Папуля я так соскучился о тебе особенно тоскливо когда вечером ко всем приезжают папы. Хочется верить, что все будет благополучно. И мы будем опять вместе <…> Спасибо за дачу. Привет от мамы. Твой Олег».

Эти письма снимают еще одну журналистскую выдумку: что Николай Иванович, «спасаясь от репрессий», уехал на Север работать бухгалтером. Спасаться от репрессий в Абези – уже звучит. А что до специфики работы, то Николай Иванович Ефремов так и работал всю свою жизнь в режимных учреждениях – и до войны, и после. Когда в 1953 году образовалось Министерство среднего машиностроения, работал там – в той же роли – финансистом.

В Самаре, тогда Куйбышеве, Олег бывал в гостях у своего деда в 1933-м и 1940-м. Иван Абрамович Ефремов жил в знаменитом «Челышевском доме» на Красноармейской улице. Дом был сказочно красив. Собственно, он и сейчас хорош и относится к достопримечательностям города, а в 1900-м, когда его построили, считался самым респектабельным. Частный, доходный. Говаривали, что на его возведение ушло более двух миллионов кирпичей. На углу той же Красноармейской (историческое название – Алексеевская) и улицы Фрунзе примерно в те же годы бывала Людмила Петрушевская, в том числе в эвакуации во время войны. Спустя сорок лет она станет одним из драматургов МХАТ при Ефремове. В Куйбышеве предвоенных и военных лет дети не встретились, но что ходили по одним и тем же улицам – уже краеведческий факт. Челышевский дом в Самаре важен: там включилось восприимчивое детское зрение московского мальчишки. Впитало архитектурную роскошь дома как декорацию. Будете в Самаре – взгляните. Вы потянетесь к театру. В доме и окрест все дышит сюжетами. Хочется самому что-нибудь сотворить. Влияние дома на воспитание – тема недоисследованная, поскольку любое влияние надо доказывать, и браться за эту тему – всегда опасный выбор для честного ученого.

Документы школьных лет: 1934 год, рисунок, оценка отлично. Море, военный корабль, кораблик поменьше, солнце красным паучком, в синем небе самолетик и парашют. Второй рисунок: тоже кораблик. Подписано простым карандашом «Сатко», потом переделано: «Садко». Простой карандаш. По форме корабль тоже военный. Команда мечет стрелы (видимо, автор так видит гарпуны, они летят залпом) – целится в огромную рыбину неведомой породы. Но заняты все.

1936 год. Учетная работа уч. 3 кл. «Е» 70 шк. Ефремова. (Тут я впервые вижу, как он пишет по линейке и разборчиво. Умел, оказывается.) 16 мая у них диктант. Пришло время сенокоса и так далее. Боже мой, не верю глазам! И буквы ровные, и нажим, и вся классика жанра, причем в линованной тетрадке без косых подпорок, как в прописях. «Рядами ложилась под кустами густая трава». Рядами ложились ровнехонькие буквы. Отличник, видимо.

17 мая 1936-го – сочинение «На каникулах». Описано лето в деревне. Разумеется, «мы раздевались и с разбегу прыгали в воду. Так не заметно прошли каникулы». Вероятно, эти майские фантазии о каникулах в Загорье уже авторские. В те годы поля следовало чертить в тетради карандашом. Строка не умещается – переноси. Переносить надо с пониманием, где кончается одна морфема и начинается другая, а границу между ними отбивать двойным тире. Как знак равенства =. Мальчик в курсе и старается. У него получается.

8-й класс: Абезь, Коми АССР, 1942–1943 годы. Хорошист, но по духу и по способностям – типичный отличник и прекрасный сын. Роль отличника и сына усердно исполняет Алик Ефременыш, как цыганочку с выходом.

Кстати, по прошествии шести лет, уже в 1948-м, в письме матери летом, когда она, очевидно, где-то на отдыхе, а сын вернулся в Москву из Гурзуфа, он пишет отменно целевое письмо. (Гурзуф – это константа, упоминается регулярно: в Крыму, в доме О. Л. Книппер-Чеховой, бывает его педагог и друг В. Я. Виленкин, и там же дом отдыха, где отдыхал летом 1948 года Олег Ефремов. Отдыхал серьезно: в телеграмме 23 июля родителям сообщает, что ехал прекрасно Гурзуф рай прибавил кило целую Олег.)

«Ирочка осталась в Гурзуфе, – сообщает сын матери. – То, чего все особенно опасались – что я женюсь, не произошло и не произойдет». (Знает, шельмец, что матери его жены – чисто нож острый, и охраняет ее воображение сколько может.)

Не будем останавливаться на Ирочке, поскольку маятник женюсь или не женюсь совершал колебательные движения всю дорогу, особенно в юности. Вопрос был серьезнейший: кто она в конце концов будет? Тема жены, идеального друга, висит на том же дамокловом волоске, что и темы роли в театре. Поздравляя Анну Дмитриевну с днем рождения и с удовольствием сопоставляя даты («МХАТ тебе ровесник – ему тоже в этом году 50 лет. Юбилей собираются праздновать широко – в мировом масштабе»), он честно описывает свою ситуацию: «У меня не все благополучно в театре. Не потому, что не получается роль, не потому, что не хватает способностей, а не подхожу своей фактурой. Может быть, снимут с роли – очень высок и очень похож на Покровского, а для сцены два похожие друг на друга не выгодны. Так что нервничаю, хожу и чувствую над собой занесенный меч… Из-за этого спустил те пару килограммов, что с трудом накопил в Гурзуфе. Ведь ты знаешь, я никогда не стремлюсь “поправляться” в твоем мамином смысле – т. е. толстеть. Я много плавал, много ходил, двигался – окреп, загорел и этого с меня достаточно». Тут и про яблоки («уничтожаем с папой»), и про стирку – чтобы мама имела представление обо всем. Есть и приветы: «Видел Алекс. Георгиевну (его первый педагог актерского мастерства)… говорит: “Вы теперь для меня все как родные”…»

Княжна Кудашева для него – навсегда родной человек, хотя уроки у нее закончились много лет назад. Важно, что на Арбате – его первая мхатовская школа, поскольку Александра Георгиевна была ученицей Михаила Чехова и убежденной мхатовкой.

Кудашева и посвятила его в жрецы. И случилось это в том самом году, когда нормальная жизнь и его, и всей страны надолго оказалась перечеркнута войной.