Текст книги "Гроздь рябиновых ягод. Роман"

Глава 25. Весна

Дни, похожие, словно бусины, нанизывались на нитку времени один за другим, проскальзывая сквозь пальцы. Осенью Веночка пошел в первый класс. Настя задерживалась после работы в детдоме допоздна, чтобы посидеть рядом с сынишкой, наблюдая, как он выводит свои первые, еще корявые, буковки. Сердце ее таяло от прочитанных им по слогам слов. Как она хотела, чтобы дети выучились и вышли в люди!

В этих радостях, в работе с темна до темна, прошли осень, зима, и вновь запели птицы, зазвенела капель, на проталинах проклюнулись первые, самые нетерпеливые травинки.

Весна – время перемен, все вокруг меняется, как в калейдоскопе. Вчера еще на обочинах лежал грязный, осевший снег, черные ветви деревьев сплетались в причудливый узор на фоне размытой сини небес, а сегодня уже торжествует молодая травка, и ветки словно опушены нежной зеленью. Прошел первый дождь – и вот уже от снега нет и следа, все вокруг зеленым-зелено, а лужайки на глазах покрываются золотым ковром одуванчиков. Вот она – радующая души настоящая весна! Теперь только успевай примечать перемены, все расцветает, природа празднует приход тепла.

Настя закрыла за собой калитку детского дома, вдохнула полной грудью весенние запахи, расправила плечи. Долгий рабочий день позади, а солнышко еще не думает уходить за горизонт, до сумерек далеко, и свежий ветерок ласково перебирает пряди коротко остриженных волос. И идти в свой съемный угол к ворчливой хозяйке Насте совсем не хочется. Из парка потянуло ароматом сирени, ноги сами свернули в тенистую аллею. Настя не спеша прошла через парк и вышла на улицу. Откуда-то донеслась знакомая мелодия. Звуки патефона, как зов из прошлого, поманили ее в переулок. Настя присела на лавочку напротив аккуратного дома, из открытого окна которого лилась такая родная песня. Точно такая же пластинка была у них с Гешей. Ветерок слегка раздувал легкую тюлевую штору, на подоконнике пламенела герань, казалось, за этим окошком живет само счастье! Настя любовалась резными наличниками, ухоженным палисадником и сердце ее сжималось от острого желания жить в таком доме. Пусть это будет даже не дом, а хотя бы комната, но чтобы это была ее комната, где она сможет сесть, где нравится, прилечь, когда захочется, почитать книгу вечерами, и где уютно будет ее детям. Уж как бы она заботилась об этой комнатке! Она бы обязательно повесила на окно такую же узорчатую, словно морозом вытканную, штору, развела бы цветы на подоконнике и фикус в кадке. И непременно бы купила книжный шкаф!

Ее мечты прервала выглянувшая в открытое окно женщина. Подозрительно глянув на Настю, она закрыла окошко. Музыка смолкла, волшебство растаяло. Настя встала с лавочки и пошла, куда глаза глядят. Сердце ныло: неужели ей так и суждено мыкаться по чужим углам? Через год Нина закончит пятый класс, если Настя не сможет взять ее к себе, то дочку переведут в другой детский дом, увезут куда-то одну.

Улочка привела ее к небольшой церкви, фасад которой порядком облупился. Большинство церквей с приходом советской власти закрылось, но эта действовала. Служба уже закончилась, внутри было почти пусто, только сгорбленная старушка собирала свечные огарки и протирала тряпочкой подсвечник, да старик бил земные поклоны. Глаза Пресвятой девы Марии смотрели с иконы печально и сочувственно. И Настя взмолилась не словами, а всем сердцем, всей душой, слезами о крове над своей головой.

Старушка тихонько тронула ее руку.

– Милая, церковь закрывается, приходи завтра к заутрене.

Из храма Настя вышла в умиротворенном состоянии, боль отступила, глухая тоска сменилась робкой надеждой на чудо.

Через несколько дней ей в руки случайно попалась газета трехдневной давности, а в ней объявление о найме на работу. В глаза бросилась фраза: «Жилье предоставляется».

На следующий же день после обеда Настя отпросилась у старшего повара и поспешила по указанному в объявлении адресу. Найдя нужный кабинет, толкнула скрипучую дверь. У стола стоял мужчина средних лет и складывал папки с бумагами в объемистый портфель.

– Вы ко мне? Завтра, голубушка, все завтра. На сегодня прием окончен, надо раньше приходить, – сказал он, надевая пиджак поверх вышитой косоворотки.

– Да я не могу раньше, не могу завтра, с работы больше не отпустят! Я по объявлению, мне очень нужна работа с жильем! – взмолилась Настя.

– Гм… так мы набираем рабочих-механизаторов, трактористов. А вы кто? Кем работаете?

– Я? Повар… помощник повара…, – упавшим голосом сказала Настя.

– Повар… повар… минуточку…

Мужчина порылся в своих бумагах, хлопнул ладонью по листку:

– Ну да, конечно, вот, – сказал так, словно с ним кто-то спорил, – требуется повар в школу комбайнеров, в Давлеканово. Поедете?

– А жилье там дают?

– Вот написано: «жилье предоставляется».

– А школа для детей там есть? Я могу ехать с детьми?

– Давлеканово большой рабочий поселок, райцентр, поболее Малмыжа будет. Раньше городом считался, школ там несколько. Езжай с детьми. Советская власть нигде не даст пропасть.

– Поеду! – решительно ответила Настя.

И только выйдя на крыльцо сельсовета, сообразила, что не спросила ни о зарплате, ни где это самое Давлеканово находится. Впрочем, все это было не так уж и важно, главное, появилась уверенность: у них с детьми будет, наконец, жилье!

Через две недели Настя сидела на палубе парохода, любовалась свежей зеленью берегов Вятки, наблюдала за беготней Лизы с Веной, и единственное, что ее печалило и тревожило – это разлука со старшей дочерью. Александра Карловна решение Насти одобрила, поняла и отпустила, но убедила ее не срывать с учебы отличницу-дочку, дать ей возможность окончить начальную школу в привычной обстановке.

– Ты же не знаешь, Настя, какие условия ждут вас там. Поезжай пока с младшими детьми. Вдруг что-то не заладится, жилье не сразу дадут. Оглядишься на новом месте, обустроишься, детей в школу определишь, работать начнешь. А тем временем Нина спокойно закончит пятый класс и приедет к вам сама. Девочка она умненькая, самостоятельная, мы здесь ее проводим, на пароход посадим, телеграмму тебе отобьем, а ты там встретишь. Послушайся моего совета, так будет лучше и для нее, и для тебя. Настя послушалась, хотя слезы дочки тяжелым грузом легли на ее душу. Но новые заботы, надежды, впечатления сгладили эту боль.

Три дня плавания были для нее спасительной передышкой, долгожданным отдыхом. Веночка спокойно играл на палубе, то и дело подбегая к матери. С радостным удивлением наблюдал он за чайками, то ныряющими в волну за кормой, то стремительно взлетающими ввысь с поблескивающей рыбешкой в клюве, провожал глазами проплывающие баржи с бесконечной связкой плотов, отчаянно махал руками ребятне, с визгом купающейся в еще холодной воде.

А Лизу удержать рядом было невозможно. Любопытную девчушку приводили к Насте то из машинного отделения, то с камбуза, а то и из капитанской рубки. Отсидев время наказания в тесной каюте, Лиза вновь исчезала. К концу путешествия она перезнакомилась со всей командой.

Утром четвертого дня пароход причалил к шумной пристани большого города Уфа. Здесь все, кто плыл в Давлеканово, перетащили свои узлы и чемоданы на палубу небольшого парохода, и тот, неспешно шлепая по воде лопастями, отправился в плавание по неширокой, но довольно быстрой реке Деме, как змея петляющей меж крутых берегов. К вечеру добрались, наконец, до большого рабочего поселка, широко раскинувшегося на живописном изгибе реки.

Действительность превзошла все Настины надежды. Райцентр Давлеканово оказался куда больше и оживленнее сонного Малмыжа. Здесь работали заводы, магазины, больница, клуб, библиотеки, даже кинотеатр «Урал» имелся. И с жильем не обманули, поселили ее с детьми во флигеле рядом с двухэтажным кирпичным домом. Флигелек был маленький – тринадцатиметровая комнатка и крохотная кухонька, из которой дверь вела прямо на улицу, но Настя была счастлива! Не покладая рук она мыла и обустраивала свое, наконец-то свое! жилище. На сияющих чистыми стеклами окошках повесила узорчатый тюль, накрахмаленные марлевые занавесочки-задергушки, на подоконниках расцвела герань. Ее стараниями флигелек приобрел уютный, ухоженный вид. На книжный шкаф, как мечталось, денег не было, но на барахолке удалось по случаю купить этажерку. Она заняла в доме почетное место и начала постепенно заполняться книгами. Мечты сбывались!

И с работой все заладилось. Столовая школы комбайнеров занимала светлое, просторное помещение. Заведовал столовой седенький узбек Сафар-али. Черные бусинки хитро поблескивали в узких щелочках глаз. Он был немногословен, и поэтому трудно было понять, что у него на уме.

– Не бойтесь, он не вредный, – шепнула Насте ее помощница, шустрая, румяная татарочка с непривычным именем Фавзия. Несмотря на полноту, двигалась она удивительно легко, успевала и дело делать – ножи, кастрюли, тарелки так и мелькали в пухлых ручках, и поболтать, посплетничать. Язычок у нее был такой же острый, как нож в руках. Настя быстро подружилась и с Сафар-али, и с Фавзией, непривычным было только то, что называли они ее уважительно Настасьей Павловной. В первый раз она даже не сразу поняла, что это к ней обращаются. До сих пор ее называли только Настей. Она и чувствовала себя просто Настей. И вдруг – Павловна… Вот уже и Павловна…

Ближе к обеду столовую заполняли учащиеся школы комбайнеров, шумные, веселые, нетерпеливые ребята. Насте нравилось быть среди молодежи, она словно заряжалась от них энергией, молодостью, оптимизмом. Особенно симпатичен был ей один черноглазый парнишка, чем-то напоминающий ее Гешу, каким он был в пору жениховства. И он норовил перекинуться с Настей шуткой. Но как-то раз она услышала за спиной фразу, брошенную кем-то этому парнишке:

– Ты что, к Палне клинья подбиваешь? Она же старая!

Настю словно кипятком ошпарило. Когда поток посетителей схлынул, ушла в подсобку, подошла к треснувшему зеркалу. Придирчиво разглядывала свое отражение. Лицо молодое, гладкое, только сеточка мелких морщинок вокруг глаз, если приглядеться. И седины пока не много… почему же старая? Ведь ей всего-то тридцать шесть.

– Что, Пална, прихорашиваешься? – раздалось за спиной, и из-за плеча Насти глянуло в зеркало улыбающееся лицо Фавзии. И Настя поняла, в чем разница между молодостью и зрелостью. Нет блеска в глазах, нет задора в улыбке, да и сама улыбка уже не так белозуба, взгляд не так чист и ясен, щечки не так румяны, нежны и округлы. Со вздохом отвернулась от зеркала. Ушла молодость, что же тут поделаешь? С тех пор Настя стала держаться строже, суше, не отвечая на шутки ребят. А ночами порой плакала в подушку, что так быстро промелькнул ее бабий век.

Наступил сентябрь. Вена с Лизой пошли в новую школу. Все в жизни Насти выровнялось, устоялось. Ее назначили старшим поваром, увеличилась зарплата, появилась уверенность в себе. Она, наконец, расправила плечи.

Однажды в обед Настя, как обычно, помогала Фавзие на раздаче. Полуденное солнце заливало зал теплым светом. Несколько воробьев, залетевших в приоткрытое окно, караулили оставленные без присмотра куски хлеба, недоеденные пирожки, а самые отчаянные скакали по столам, воруя куски чуть ли не из рук посетителей.

– Пална, глянь-ка в правый угол, – негромко сказала Фавзия, ловко орудуя половником, – видишь чернявого? Глаз с тебя не сводит. Который раз замечаю.

– Не болтай ерунду, – ответила было Настя, однако взгляд ее натолкнулся на устремленные на нее карие глаза. Она так смешалась, что даже не рассмотрела их владельца. И сама не могла себе объяснить, почему так смутилась.

С тех пор в столовой часто появлялся симпатичный худощавый мужчина, и Настя постоянно чувствовала на себе его взгляд. В костюме, при галстуке, интеллигентный, он явно не был комбайнером. От вездесущей Фавзии Настя скоро узнала, что зовут его Чернышовым Иваном Михайловичем, а работает он бухгалтером в соседнем зерносовхозе, ему тридцать два года, а главное – он холост.

Настя отмахивалась от подначек поварихи, сама себя убеждала, что все это несерьезно. Да и вообще, ничего нет особенного в его взглядах. Ну, подумаешь, смотрит! Как узнает, что ей уже тридцать шесть и у нее трое детей, так его словно ветром сдует. Однако зачем-то стала покупать себе обновки, задерживаться перед зеркалом дольше обычного.

Теплые сентябрьские дни сменились октябрьским ненастьем. Теперь Настя затемно приходила на работу и затемно уходила. Она спешила домой, старательно перешагивая через лужи, когда рядом раздалось тихое покашливание. Оглянувшись, обнаружила шагающего рядом Чернышова.

– Добрый вечер, Анастасия Павловна. Вот, решил подышать воздухом, вижу, вы идете. Разрешите вас проводить? Вам помочь?

Он попытался взять из ее рук сумку, но Настя ее отдернула.

– Совсем это ни к чему. Мне гулять некогда, меня дети дома ждут.

– Знаю, однако до дома ведь вам все равно надо пешком идти, а вдвоем веселее. И разве плохо, если есть кому сумку донести?

Его настойчивость, мягкий голос обезоружили Настю. Она позволила ему взять сумку из ее рук, и дальше они пошли рядом.

С тех пор днем они здоровались, улыбались друг другу, как добрые знакомые, а вечерами Иван Михайлович частенько провожал ее с работы до дома. Он был неизменно вежлив, внимателен, но никаких разговоров о чувствах не заводил, проводив ее до дома, желал доброго вечера и… уходил. Настя терялась в догадках, что происходит? Что у него на уме? Словно по зыбкому болоту шла. Что там, под ряской, надежная тропка или черная вода? Прогнать его? Но он ничем ее не обижал. Самой попытаться завести разговор о чувствах? А вдруг попадешь впросак? Да она и сама не знала, нужен ли ей этот мужчина, такой непонятный, с вкрадчивыми манерами и тихим голосом. И нужна ли она ему со всеми своими детьми.

А на работе Фавзия подначивала:

– Пална, бери сама быка за рога! Такой мужчина! Симпатичный, интеллигентный, холостой! Ей счастье привалило, а она раздумывает, брать или не брать! Сороковник на носу, а она артачится! Гляди, сама его уведу, и опомниться не успеет!

Настя лишилась сна и покоя. Устав от дум, махнула рукой – пусть все идет своим чередом. Что суждено – судьба мимо не пронесет, а уж коли не суждено, незачем и суетиться.

Глава 26. Чернышов

Зимой расхворался Сафар-али, заведующий столовой. Проболев целый месяц, ушел на пенсию и уехал в родной Узбекистан. Весь небольшой коллектив столовой заволновался: кого-то пришлют на его место? Неожиданно Настю вызвали в Управление в Уфу. Зашла она туда поваром, а вышла заведующей столовой. Вокруг кипела обычная жизнь большого города, мчались машины, звенели трамваи, спешили прохожие, все, как и часом раньше, изменилась только сама Настя, другими глазами смотрела она на свою жизнь. В ее голове царило смятение, было и страшно – а вдруг не справится, и радостно – вот и она, простая деревенская баба, бывшая поденщица, стала уважаемым человеком, ответственным работником. Видел бы ее сейчас Георгий! Как бы он гордился своей умницей женой!

Настя взялась за учебу. Вечерами засиживалась допоздна за книжками по бухучету, разбиралась с накладными, и в этом ей помогал Иван Михайлович. Его присутствие рядом постепенно стало привычным, но отношения по-прежнему не выходили за грань дружеских. Этот похожий на киноартиста красавчик оставался для нее загадкой. Настя почти ничего не знала о его жизни, его семье, мыслях, планах. Его интеллигентность и притягивала, и смущала, поэтому она чувствовала себя рядом с ним неуверенно, боялась не то сказать, не так одеться. Часто Настя вспоминала Георгия – как легко ей было рядом с мужем, какими простыми и понятными были их отношения! Со смертью родного человека словно половинка ее самой умерла.

Весной Настя получила известие, что в детском доме разболелась Ниночка: ее трепала малярия. Настя заметалась. Поехать к дочери она не могла – с работы не отпустят, а потеря работы означала и потерю жилья. Да и не с кем было оставить Лизу с Веной. Настя могла только переживать и надеяться на детдомовского фельдшера. Однако настоящая беда грянула с другой стороны.

Обычным утром Настя провожала детей в школу, попутно собираясь на работу. Веночка с трудом встал, выглядел необычно вялым, не хотел есть. Настя забеспокоилась, потрогала лоб сынишки. Голова была горячей. Времени для раздумий не было, за опоздание в те годы можно было лишиться работы, а за прогул угодить под суд. Настя отправила дочку в школу, сына уложила в постель, строго-настрого наказав лежать до ее прихода, дала ему таблетку пирамидона, и поспешила на работу. Надеялась, сделав самые неотложные дела, поручить остальное Фавзие и вернуться домой.

Фавзия встретила ее шипением:

– Ты чего задерживаешься, Пална, у нас проверка из Управления, с ревизией приехали!

Целый день Настя провела с ревизором, пересчитывая продукты в кладовой, перебирая накладные, предъявляя калькуляции, меню и прочие бумаги. О том, чтобы уйти пораньше, не могло быть и речи! А у самой душа маялась от тревоги за сына.

– Да не переживай ты! Небось, давно в футбол гоняет с ребятами во дворе. Знаю я этих мальчишек, лишь бы в школу не ходить, – успокаивала ее Фавзия.

– Хорошо, кабы так, – вздыхала Настя.

Наконец проверка закончилась. Подписав бумаги, ревизор уехал в Уфу, а Настя побежала домой.

Во дворе Лиза прыгала через скакалку с подружками.

– Как там Веночка? – на ходу спросила Настя.

– А он все спит и спит, – беззаботно ответила дочка.

Войдя в дом, Настя, не раздеваясь, заглянула за занавеску. Сынишка спал, уткнувшись в подушку. Она коснулась лба Веночки – лоб был холодным. Взяла за руку – рука безжизненно упала на одеяло…

От дикого женского крика, полного боли и отчаянья взметнулась ввысь стая ворон с дерева и с громким карканьем унеслась прочь…

Позже Насте выдали на руки бумажку с заключением врача. У ребенка было слабое сердечко, оно не выдержало высокой температуры. Обычная детская инфекция оказалась смертельной. Всю оставшуюся жизнь Настя мучилась сознанием того, что вовремя сделанный укол мог спасти сыну жизнь.

Вернувшись с кладбища, Настя долго сидела посреди комнаты на стуле, безучастно глядя в пространство. Потом тяжело поднялась, собрала в один узел все иконы, библию, молитвенник и вынесла их из дома. Уж она ли не молилась о своих детях, уж она ли не просила божьей помощи?! Десятилетия потом она не держала в доме икон, не ходила больше в церковь и не обращалась к Богу с просьбами. Слишком много отняли у нее самых дорогих людей: мужа, отца, дочку, сына. Жизнь вновь потеряла для нее все свои краски.

А тем временем в Малмыже Ниночка поправлялась после тяжелого приступа малярии. Она сидела на ступеньках крыльца, греясь на весеннем солнышке, когда пришел почтальон.

– Пляши, девочка, тебе письмо, – подмигнул он ей, отдавая толстый конверт.

Нина нетерпеливо разорвала его, улыбаясь, начала читать исписанные родным почерком листы, и вдруг, побледнев, выронила их из рук, упала, потеряв сознание.

Очнулась в медпункте от резкого запаха нашатыря. Придя в себя, не сразу вспомнила, что у нее больше нет любимого братишки, а вспомнив, долго и безутешно плакала.

Однако в детстве душевные раны зарастают быстрее. Прошел месяц, другой, третий, и, закончив на «отлично» пятый класс, Ниночка навсегда попрощалась с детским домом, подружками, воспитателями, Вовкой Проскуряковым. Теплым летним днем она отправилась на пароходе к маме и сестре. Воспитательница проводила Нину, поручив соседке по каюте приглядеть за попутчицей. С такой же просьбой подошла к капитану. Вручила Нине узелок с провизией, бутылку молока, и первое самостоятельное путешествие двенадцатилетней девочки началось.

Ей нравилось все: спокойная красота берегов, крикливые речные чайки в бескрайнем небе, пенный след за кормой, шумные пристани. А больше всего нравилась собственная самостоятельность. На свежем воздухе аппетит разыгрался нешуточный, и весь ее запас провизии кончился на второй же день. К вечеру под ложечкой засосало, удовольствие от путешествия поблекло. Заметив голодный взгляд девочки, соседка по каюте протянула ей краюшку хлеба с кусочком сала. Какой-то старичок, сидящий на палубе в обнимку с мешком яблок, угостил яблочком. Так и добралась она с помощью добрых людей до Давлеканово.

Нина нетерпеливо вглядывалась с палубы в публику на пристани, ища маму. Люди постепенно разошлись, и она осталась на берегу одна, никто ее не встретил. Девочка вытащила конверт с адресом, подошла к тетке, грузившей свои мешки на подводу, та отмахнулась:

– Не знаю я, игде эта улица, отчепись.

Меж тем смеркалось. Нина заметила среди играющих на берегу детей девочку, свою ровесницу, подошла к ней. Девочка прочитала адрес.

– Ой, я знаю эту улицу, там сестренка моя двоюродная живет. Только это далеко. Мама не разрешит мне идти туда так поздно. А ты откуда приехала? Из Уфы? Из Малмыжа? А где это? А к кому?

Нина рассказала любопытной девчушке, откуда и зачем она приехала.

– А знаешь что? Пойдем ко мне. У меня мама добрая, разрешит переночевать, а завтра прямо с утра я отведу тебя к твоей маме. Не спать же тебе на улице.

Нине ничего не оставалось, кроме как согласиться.

Мама Тани, так звали новую знакомую, действительно встретила приезжую приветливо, накормила, нагрела воды, чтобы ополоснуться с дороги, и отправила девочек спать. Подружки проболтали и прохихикали до глубокой ночи, пока сон не сморил обеих сразу. Утром, выпив по кружке молока и поделив поровну ломоть хлеба, девочки отправились на другой конец большого рабочего поселка. Первой, кого увидела Нина во дворе нужного дома, оказалась Лиза. С воплем радости бросилась она к сестре на шею. А подружка, с которой Лиза играла в мяч, оказалась Валерой, двоюродной сестрой Тани.

Веселой гурьбой побежали они на работу к Насте, благо, столовая была недалеко. Узнав, что дочка приплыла еще вчера, Настя растерялась, ведь долгожданной телеграммы она не получила. Телеграмма пришла только на следующий день. Кто был виноват, забывчивая воспитательница или плохая работа почтальонши, неизвестно, да Настя и не стала разбираться. Главное, дочка благополучно добралась, и все они, наконец, вместе.

Первая новость, которую сообщила Нине сестра, ошеломила ее, как ушат холодной воды:

– А у нас теперь новый папа!

После смерти сына все хлопоты о похоронах, все заботы о Насте и Лизе взял на себя Иван Михайлович. Настя жила, как в тумане, и настолько привыкла к его присутствию рядом, что не стала раздумывать, когда он предложил зарегистрироваться и жить одной семьей. Свадьба, конечно, никакая не планировалась, да и с регистрацией не торопились, не до того было, однако жить они стали вместе. Чернышов очень жалел Настю, его стараниями она потихоньку оттаивала и возвращалась к жизни.

Иван Михайлович вырос в богатом имении под Уфой. Мать его была простой кухаркой, но хозяин имения, большой либерал, поощрял дружбу своего отпрыска с сыном кухарки. Любознательный, красивый и спокойный мальчик нравился ему. Маленькому Ване позволялось играть в детской, учиться читать и писать вместе с барчонком, а позже читать книги в семейной библиотеке. Успехи кухаркиного сына в учебе подстегивали честолюбие сына хозяина, стимулировали прилежание. Ваня гораздо больше времени проводил в классной комнате, в библиотеке, на веранде барского дома, чем на кухне. Втайне он жестоко завидовал красивой беспечной жизни помещичьей семьи, достатку, их окружавшему. Мальчик рано понял, что у него есть только одна возможность пробиться в эту среду – учеба. И он упорно учился, мечтая об университете. Революция нарушила его честолюбивые планы, кровавым ураганом смела все то, что так манило Ивана. Семья друга детства затерялась где-то в Турции. Поместье стояло разоренное, по пустым комнатам сквозняки гоняли мусор, шевелили оборванные обои. Опустела библиотека, сад зарос крапивой.

Иван все же выучился, но не на инженера и не в столичном университете, как мечталось, а на бухгалтера в Уфе. Работал как все, но в его сердце по-прежнему жила мечта о красивой спокойной жизни рядом с заботливой женой в окружении симпатичных нарядных детишек. Особенно страстно он стал мечтать о семье и детях после того, как понял, что своих детей у него быть не может. Из-за этого не сложилась и первая семейная жизнь. В Настином небольшом, но чистеньком, уютном домике, сидя за столом под абажуром с бахромой, листая книги и попивая горячий чаек с плюшками, Чернышов прислушивался к голосам детей, к ласковому говору Насти и представлял, что это его дети, его жена. В одинокой душе воцарялся покой. Его неудержимо влекло к этой спокойной миловидной женщине с печальными глазами.

Дети, плохо помнившие родного отца, охотно подружились с Иваном Михайловичем. Веночка тянулся к нему всем своим мальчишеским существом, его смерть была ударом для Чернышова. А практичная Лиза оценила и подаренную новым папой куклу, и новое платьишко, и нарядные туфельки. Она первая назвала его папой, чем сильно смутила Настю и порадовала отчима.

С приездом Нины все изменилось. Девочка хорошо помнила и любила родного отца; вид чужого дяди рядом с мамой вызывал в ее душе бурный протест. Она так стосковалась по маме, а тут между ними, как ей казалось, встал этот неприятный тип! И не нужны ей его подарки! Скомкав, она засовывала купленные им вещи в самый дальний угол комода. Иван Михайлович настойчиво пытался наладить отношения с упрямой падчерицей, но та, кроме приятного лица, хороших манер, мягкого голоса, замечала холодный испытующий взгляд и фальшивую ласковость улыбки и не доверяла отчиму. Услышав, что Чернышов хочет усыновить девочек, дать им свою фамилию, Нина расплакалась, убежала из дома и дотемна просидела в щели между сараями, обнимая бродячего котенка и поливая его слезами, пока встревоженная мать не отыскала ее там.

Настя в отчаянии не знала, что делать, как примирить дочку с мужем. Она так устала от одиночества, только-только обрела надежное, как ей виделось, плечо, защиту от житейских бурь. Неужели придется все разрушить? Кто еще о ней позаботится, кто приласкает? Ей до сердечной боли было жалко дочку. И себя. И Ивана. Ситуация сложилась мучительная для всех. И уже не так радовали ласки мужа, все реже случались задушевные разговоры. Оставалась слабая надежда, что время все сгладит.

К осени Настя по настоянию Чернышова уволилась с работы, и вся семья перебралась в зерносовхоз. Ивану Михайловичу по такому случаю выделили вторую комнату в коммунальной квартире, где он жил. Комнаты находились по разные стороны длинного, во весь этаж, коридора в двухэтажном кирпичном доме.

Девочки пошли в новую школу. В первую же неделю у Нины случился инцидент. На уроке математики к доске вызвали Радика Султанова, рыжего мальчишку с хитрой рожицей, похожего на лисенка. Он долго пыхтел у доски, перемазался мелом, но так и не решил задачу.

– Садись, Султанов, за старания ставлю тройку, – сказала учительница, – кто-нибудь смог решить?

Нина подняла руку.

– Новенькая? – учительница глянула на нее поверх очков. – Ну, давай к доске, посмотрим, посмотрим…

Нина уверенно решила задачу.

– Молодец! Садись, пять! – улыбнулась математичка.

Возвращаясь на место, Нина споткнулась о подножку Султанова, чуть не упала, и услышала громкое шипение в спину:

– У-у, детдомовка!

Привыкшая по законам детдомовского общежития сразу давать отпор, она развернулась и отвесила обидчику оплеуху. Трудно было задеть ее больнее, чем этим словом.

– А ну, прекратите! Дневники на стол оба! – раздался грозный окрик математички.

После уроков Нина вылетела из класса первой и спряталась за кустами возле школьной ограды. Подкараулив Султанова, обрушила на его голову портфель:

– Я тебе покажу детдомовку!

Завязалась потасовка. Нина молотила кулаками куда попало, получая ответные тумаки. На шум прибежали учителя.

На следующий день оба – Радик с подбитым глазом, Нина с распухшим носом – стояли в кабинете директора, и угрюмо молчали. Зато возмущенно тараторила мама Радика.

– Безобразие! Набрали в школу каких-то хулиганок из детского дома! Нормальных детей страшно в класс отпускать! Отчислите ее немедленно! Я буду жаловаться!

– Ну, во-первых, никакая Нина не хулиганка и не детдомовка, живет в семье с мамой и папой. А во-вторых, гражданочка, объясните сыну, что не пристало мальчику обижать девочку, тем более, стыдно драться с ней, – Чернышов говорил спокойно и твердо, – а если он еще раз тронет мою дочь, я сам ему уши надеру.

После этого инцидента Нину с Лизой никто из мальчишек в школе не обижал. А Нина, получив неожиданно такую убедительную защиту в лице отчима, примирилась с его существованием. В глубине души она по-прежнему ревновала мать к нему, но дерзить, плакать и убегать из дома перестала. В семье воцарился хрупкий мир или, точнее, перемирие.

Настя опять, как в свои самые счастливые годы замужества, вела домашнее хозяйство, занималась дочками, домом, с удовольствием обшивала свою семью, ждала мужа с работы. Но она постоянно испытывала странное чувство, словно артистка, играющая на сцене для зрителей роль счастливой жены. Спектакль рано или поздно закончится, и ей придется снять костюм, смыть грим и возвращаться в свою собственную жизнь.