Текст книги "Гроздь рябиновых ягод. Роман"

Глава 21. Новый дом, новые подруги

Двумя днями ранее в Кизнерский детский дом приехали сразу несколько проверяющих. Одни рылись в бухгалтерских книгах, другие считали банки и пакеты в кладовой, третьи ходили по спальням и разговаривали с детьми, время от времени записывая что-то в свои блокноты. Даже малыши понимали, видели по бледным, испуганным лицам взрослых, что надвигается беда. Раньше, бывало, придет очередной проверяющий, пошуршит в бухгалтерии бумажками, и все. А этих на машине привезли. Они во все углы заглядывали, детей по одному приглашали в столовую и странные вопросы задавали.

Лизу Халевину спросили, часто ли ее наказывают. Она честно ответила: «Да».

– А за что? – вкрадчиво спросила полная тетка с закрученными на макушке в узел волосами.

– За майки.

– За какие майки?

– Ну, нам мальчишечьи майки дают, а я не мальчишка, я девочка! Я их обрезаю, и делаю из них девчоночьи рубашечки. А меня за это в угол ставят! – обиженно жаловалась Лиза.

Она, действительно, у всех маек, которые ей выдавала кастелянша после бани, обрезала верхнюю часть, выкраивала из нее бретельки и, как умела, пришивала их к нижней части. Кастелянша ругалась за испорченное белье, выговаривала и воспитательнице, и Насте. Лизу наказывали, объясняли, что вещи казенные, все без толку! Лиза, спрятавшись под кроватью, упорно перешивала майки.

Строгая тетка что-то записала в свой блокнот, и отпустила девочку.

– Ты зачем ябедничаешь? – зашипела на сестренку Нина. – Из-за тебя воспитателей накажут! Будет тебе потом «на орехи»!

– А пусть меня не ставят в угол! – упрямо набычилась та.

– А ты перестань резать майки!

– А вот и буду! Не хочу носить мальчишечье белье.

Проверка закончилась поздним вечером. К детскому дому подогнали три грузовика и автобус. Из автобуса вышли несколько человек в милицейской форме. Вывели белого, под стать снегу, Сергея Степановича, бухгалтера – старичка в съехавших набок очках, растерянных Петровну и кастеляншу и усадили их в автобус. Притихшие, испуганные дети смотрели из окон спален, как увозят тех, кто заменял им семью. Затем воспитатели собрали все матрасы, одеяла, расстелили это все в кузовах грузовиков. Детям велели одеваться потеплее и выходить на улицу, объяснив, что этот детский дом закрывается, а жить они будут в другом.

– Давайте возьмемся за руки, и ни за что друг друга не отпустим, – велела младшим Нина, – а то увезут нас в разные детские дома, как нас мама будет искать?

– А она нас найдет? – испуганно зашептал Веночка, и голосок его дрожал от волнения.

– Обязательно найдет, даже не сомневайся! Главное, сейчас, когда по машинам будут рассаживать, не потеряйся.

Детей выстроили во дворе и, проверяя по списку, по одному подсаживали в машины, велев укладываться на матрасы и укрываться одеялами. Дошли до сестер Халевиных, тут выяснилось, что Вениамина нет в списках воспитанников детского дома. Его попытались оторвать от сестер, но дети подняли такой дружный рев, намертво вцепившись друг в друга побелевшими от напряжения пальцами, что один из милиционеров махнул рукой:

– Да пусть едут, там, на месте разберутся. А здесь куда его? Не бросать же одного во дворе!

И детей так втроем и подняли в открытый кузов грузовика. После недолгой суеты зафырчали моторы, и грузовики с лежащими под одеялами детьми, по одному выехав со двора детского дома, отправились в ночь.

Лиза скоро уснула, с головой завернувшись в одеяло. Уснул и Веночка, свернувшись калачиком между сестер. Нине не спалось. Бескрайняя черная бездна, сияющая миллиардами необыкновенно ярких звезд, накрыла ее. Полная луна в серебристом венце словно придвинулась к земле, с холодным равнодушием наблюдая за происходящим. Звезды манили, подмигивали Нине, она слышала их тихий шепот. Машина мчалась по ровному, накатанному зимнику, а ей чудилось, что она летит в бездонное пространство меж звезд все дальше и дальше от привычного мирка. Холод забирался под одеяло, окутывая тело и душу. «Как же мама разыщет нас?» – думала она сквозь дрему.

Глубокой ночью грузовики въехали во двор большого каменного дома. Две воспитательницы, приехавшие с детьми из Кизнера, завели их в просторный, теплый, ярко освещенный коридор, построили в шеренгу вдоль стены. Женщина лет сорока, энергичная, кудрявая блондинка с пачкой детских документов в руках начала перекличку. Детей, чьи имена назвали, группами по 7—8 человек уводили в спальни. Заминка возникла, когда дело дошло до Халевиных, заведующая никак не могла найти в списках этого мальчика, а он, вцепившись в руки сестер, ни за что не соглашался их отпустить. К Веночке подошел молодой воспитатель, сам еще юноша, бывший воспитанник этого детского дома. Он присел перед малышом, что-то тихонько ему объясняя. Умные глаза на некрасивом, словно вытянутом лице, светились добротой. И малыш доверчиво положил маленькую ладошку в руку взрослого, дал себя увести в спальню мальчиков.

Нину с Лизой в числе других девочек отвели в другую спальню. Восемь растрепанных головок поднялось над подушками.

– Девочки, вот вам новые подружки. Завтра для них привезут и установят кровати, а пока им придется переночевать с вами. Разбирайте.

К Нине подошла черноглазая девочка с двумя косичками:

– Тебя как зовут?

– Нина Халевина.

– А меня Васса Преснякова. Пойдем ко мне.

На девочке была ночная рубашка в голубой цветочек, отделанная по подолу и вокруг горловины узкими полосками кружев. Такие же рубашки разных расцветок были и на других девочках. Нина никогда не видывала такой красоты. Даже в те счастливые времена, когда они жили в Аргаяше, дети спали в простых холщовых рубашечках.

– Какая красивая! – восхищенно вздохнула Нина, – а мне тоже дадут такую?

– Наверное. У нас у всех такие. Залезай скорей под одеяло, сейчас свет погасят. Девочки еще немного пошептались в темноте, и затихли. Васса заснула, уткнувшись носом в уголок подушки, а Нине не спалось, она жалась на краешке кровати, стараясь не стеснять ее хозяйку, думала о рубашечке с кружевами, о новой подружке, о том, какая жизнь у них будет в этом большом чужом доме. Луна по-прежнему равнодушно смотрела на детей сквозь окно поверх узких белых, как в больнице, занавесок.

Пасмурным утром детей разбудил звонок. Васса показала сестрам, где висят умывальники. Одевшись, девочки построились парами и вышли во двор. Детский дом, в котором они оказались, представлял собой целое хозяйство: два спальных корпуса, отдельно для девочек и мальчиков, столовую с кухней, баню с прачечной, мастерские, какие-то хозяйственные постройки. Около сарая мальчишки постарше пилили дрова. Другие, помладше, носили полешки, кто сколько сможет, в кухню и прачечную.

– Это дежурные, они встают раньше других, в шесть утра, – пояснила Васса.

– В нашем детском доме тоже так было, – ответила Нина.

В столовой дежурные девочки в белых передничках расставляли на длинных столах тарелки с дымящейся манной кашей, раскладывали ложки.

– Смотри, сколько хлеба, – толкнула Лиза в бок сестру, кивнув на полные миски с аккуратно нарезанными ломтиками, стоящие в центре каждого стола. В Кизнере детям давали по одному кусочку хлеба к завтраку, обеду и ужину.

– А что, хлеба можно брать сколько хочешь? – спросила Нина новую подружку.

– Да, ешьте, сколько хотите, только выносить из столовой нельзя, чтобы в спальне куски не валялись, а то разведутся мыши, тараканы… у нас с этим строго. Дежурные в дверях проверяют.

– Хорошо у вас, мне нравится, – вздохнула Лиза, – только я так спрячу, нипочем не найдут!

Сестры обратили внимание на то, что дети не носят, как они, одинаковую темную форму. Девочки были одеты в нарядные платья разных расцветок и фасонов, на некоторых были светлые блузки и темные юбочки, на ногах добротные пимы с калошами. Собственные темно-синие сатиновые блузки, юбки и стоптанные холодные ботинки показались им уродскими. Особенно страдала и завидовала Лиза, с малолетства любившая все яркое, нарядное.

– А нам когда дадут новые платья? – тихонько ворчала она.

Когда дети допивали чай, а дежурные уже собирали тарелки со столов, в столовую вошла бледная, взволнованная воспитательница.

– Дети, внимание! Сегодня занятия в школе отменяются. Всем срочно собраться в вестибюле спального корпуса!

– Кажется, что-то случилось, побежали быстрее – испуганно зашептала Нюра, круглолицая светловолосая девчушка. Она взяла под свою опеку Лизу.

В уже знакомом девочкам просторном коридоре собрались все воспитанники детского дома и весь персонал. На середину вышла строгая женщина в темно-серой юбке и белой блузке с черным мужским галстуком. Из-под широкого гребня выбивались светлые вьющиеся пряди. Девочки узнали в ней ту самую женщину, которая ночью пересчитывала их в коридоре.

– Это заведующая, Александра Карловна, строгая – страсть! Ее все боятся, даже воспитатели, – зашептала Васса Нине на ушко. А Нина озиралась, с беспокойством выискивая в толпе детей и взрослых братишку. Наконец увидела. Малыш крепко держался за руку воспитателя, словно и не выпускал ее со вчерашнего дня.

– Тишина в зале! – властно крикнула заведующая, и гул голосов стих.

– Слушайте важное правительственное сообщение.

В тревожной тишине раздался щелчок и черная тарелка репродуктора ожила, зашипела.

– Вчера, 1 декабря 1934 года в 16 часов 37 минут от рук подосланного врагами рабочего класса убийцы погиб член Политбюро и ОРГбюро, секретарь ЦК ВКП (б), первый секретарь Ленинградского обкома партии Сергей Миронович Киров.

– Кирова убили! – выдохнул кто-то из воспитательниц, и словно шелест прокатился по толпе. Некоторые заплакали, остальные растерянно молчали.

Из репродуктора полились торжественно-печальные звуки траурного марша. Позже детей собрали в комнате для занятий. Обычно здесь, за длинными столами, дети учили уроки, а сегодня одна из воспитательниц, девушка с толстой – на зависть всем девчонкам – косой, рассказывала, кто такой Киров, что он такой же как они воспитанник детского дома, их земляк, живший неподалеку отсюда, в Уржуме. О том, как он вместе с другими революционерами боролся за советскую власть, как после революции стал ближайшим другом и соратником Ленина и самого товарища Сталина. И вот теперь враги его убили. Что всем советским людям надо быть бдительными, вместе бороться с врагами народа. Голос ее звенел от волнения, и это волнение передавалось детям.

Нина смотрела в окно. Низкие свинцовые тучи ползли, цепляясь за макушки деревьев, грозя снегопадом. За деревьями и какими-то строениями угадывался берег замерзшей реки.

– Что это за река? – спросила она Вассу.

– Шошма. Летом мы в ней купаемся. Здесь так красиво, вот увидите!

– А место это, куда нас привезли, как называется?

– Поселок Малмыж, – шепотом ответила подружка, – уездный центр, – с гордостью добавила она. Воспитательница недовольно оглянулась на них, и девочки замолчали.

Так началась новая страница в жизни детей. Они стали воспитанниками Малмыжского детского дома.

Глава 22. Люди добрые

Пронизывающий холод быстро привел Настю в чувство. Стоять перед запертой калиткой опустевшего детдома было бесполезно. Необходимо позаботиться о ночлеге, чтобы с утра приняться за поиски. Настя решила вернуться на вокзал, переночевать в зале ожидания, больше идти ей было некуда. Авось не выгонят на мороз. Повернула назад и замерла, заметив в неверном свете качающегося под напорами ветра фонаря мужскую фигуру. В первый момент ей показалось, что та висит над землей, потом рассмотрела, что это поземка замела ноги. Человек стоял на углу, там, где заканчивался забор детского дома, и манил ее рукой. Настя оглянулась, вокруг ни души. Ей стало не по себе. Все же она пошла вперед. Закутанная фигура скрылась за углом. Настя дошла до угла, повернула на соседнюю улицу. Та была пуста. Но вот из-за следующего угла выглянула та же фигура, вновь поманила ее рукой и скрылась. Настя побежала по свежевыпавшему снегу, боясь потерять эту ниточку. Завернула за угол и вскрикнула, налетев на притаившегося там мужчину. Отскочила и тут же, узнав сторожа и истопника детского дома, кинулась к нему на шею:

– Митрич, миленький, ты? Как я рада, что это ты! Что тут случилось?

– Я, Настена, я. Укараулил тебя, увидел, как ты в калитку бьешься. Иди за мной, в тепле поговорим.

Они шли какими-то проулками, потом огородом и наконец вошли в теплый дом.

– Ну вот, разболакайся и проходь к столу, – сказал старик.

Из-за занавески вышла баба. Ее полные груди, обтянутые холщовой рубашкой, покоились на еще более объемистом животе. Голова была наглухо повязана платком, и его концы торчали надо лбом на манер рожек. Уперев руки в округлые бока, хозяйка заворчала:

– Это еще кто такая? Кого, старый, приволок в дом на ночь глядя?

– Цыть, баба! Свое дело знай! Ставь самовар да собери на стол, чего есть.

– Дак вечеряли уже.

– Это ты вечеряла, а гостья нет. Живо, я сказал!

Баба, ворча, скрылась за занавеской, а Настя торопливо стала выкладывать на стол гостинцы, собранные Валентиной. Митрич достал начатую бутыль самогона, плеснул в два стакана, один придвинул Насте.

– Выпей для сугреву, тебе расхвораться никак нельзя.

– Опять за свое? Обещал же намедни! – баба бухнула на стол самовар.

– Цыть, я сказал! – хватил кулаком по столешнице Митрич, и баба тут же скрылась за занавеской.

Старик принялся рассказывать, что произошло в детском доме два дня назад.

– Я в тот день приболел маленько, так с утра на работу не пошел.

– Приболел он! Скажи, с похмелья встать не мог, ирод, – раздалось из-за занавески.

– От дал бог жену – язву! – неожиданно по-доброму усмехнулся старик. – Ну да, накануне у свата на именинах гуляли, перебрал чуток. К вечеру отошел, стал собираться. Выглянул в окошко – батюшки-светы, во дворе детдома черная машина, милицейские. Я и не пошел, отсюда наблюдал, чего там происходит.

Настя подошла к окнам. Дом стоял на высоком фундаменте на изгибе улицы, отсюда хорошо просматривалась и сама улица, и почти весь двор детского дома.

– Видал, как подогнали автобус, – продолжал свой рассказ Митрич, – усадили в него Сергея Степаныча, бухгалтера, Петровну, кастеляншу, все начальство. Видал, как потом, совсем уж к ночи, подогнали грузовики, погрузили в них всех детей, воспитателей и увезли. Твои-то так друг в дружку вцепились, что их втроем в кузов и подняли, так что вместе они, не переживай. Далеко их увезти не могли, в открытых-то грузовиках. Где-то недалече искать надо.

Митрич плеснул себе в стакан еще самогону. Настя отказалась, ей и трети стакана хватило, чтобы согреться. Старик решительно убрал бутыль с глаз подальше.

– Ну вот, сижу теперь, как таракан за печкой. Мы с тобой, конечно, шишки небольшие, не начальство, но кто знает, из-за чего сыр-бор разгорелся? Лучше никому глаза пока не мозолить. Коготок увязнет, всей птичке пропасть. И ты без нужды не высовывайся, найду, через кого о детях разузнать. Невестку вон попрошу сходить в РОНО, якобы племянницу ищет.

– Спасибо тебе, Митрич! – с чувством сказала Настя.

– Да чего там… Жаль тебя, несчастную бабу. Хорошо, что я тебя в окошко углядел. Поживешь пока у нас.

– А как бы мне вещи свои забрать из детдома, а то и переодеться-то не во что.

– Это мы спроворим, ключ от задней двери, где чулан, у меня есть. Хошь сейчас, пока ночь, ежели не боишься.

Дворы старика и детского дома разделял глухой проулок. Митрич отодвинул пару досок в заборе и они оказались на знакомых задворках. Через чулан, в котором хранились метлы, лопаты и прочий дворницкий инвентарь, попали в коридор. Митрич разжег керосиновую лампу, прикрутив фитиль, поставил ее на пол, чтобы не светила в окна.

– Ну, иди, да не мешкай, я тебя здеся подожду, – подтолкнул Настю вглубь коридора.

Шаги гулко отдавались в непривычно пустом выстуженном здании. Все вокруг было таким знакомым, и в то же время пугающе безжизненным. Вот и ее чуланчик под лестницей. Дверь нараспашку, внутри все перевернуто. Настя быстро собрала разбросанные вещи, увязала их в простынку. Уже уходя, увидела завалившегося за тумбочку плюшевого мишку, любимую игрушку Веночки. Медвежонок пах сынишкой. Настя уткнулась в него лицом и горько заплакала, присев на краешек разоренной постели.

В коридоре раздались крадущиеся шаги, в дверях возник Митрич.

– Ну ты, баба, чего? Нашла место и время реветь. Дома поревешь. Пойдем быстро отсюда, пока нас не заарестовали.

Старик подхватил узел и поспешил к выходу. Настя, последний раз оглядев разрушенное гнездышко, пошла за ним, прижимая мишку, как ребенка.

Прошло несколько томительных дней. Настя успела подружиться с женой Митрича, оказавшейся хоть и не в меру ворчливой, но вовсе не злой. Настя, не привыкшая сидеть без дела, хваталась за любую домашнюю работу, чем быстро заслужила расположение хозяйки дома. Наконец их невестка принесла и положила на стол справку из РОНО о том, что все бывшие воспитанники Кизнерского детского дома переведены в Малмыжский детдом. Обрадованная Настя сразу засобиралась.

– Ты куда это? – удивился Митрич.

– Как куда? В Малмыж.

– А ты туда пешком, что ли, собралась? В какую хоть сторону идти, знаешь? Не лето, чай.

Настя опустилась на стул.

– Язык до Киева доведет, – сказала неуверенно и замолчала.

– Ты, бабонька, поперед паровоза-то не беги. Найдем попутку, обдумаем, где тебе в Малмыже приткнуться, и поедешь. Дети твои в тепле и сытости, подождут маленько.

Через несколько дней Настя с большим вещмешком за плечами шагала по улочкам Малмыжа в поисках детского дома. В заколотом булавкой кармане юбки лежали сверток с остатком денег, подаренных братьями, и письмо к дальней родственнице невестки Митрича. Эта родственница жила хоть не в самом Малмыже, а все ж неподалеку, в соседней деревне, в пяти верстах.

Малмыж был побольше, чем Кизнер. Вдоль широких улиц выстроились каменные дома с красивыми полукруглыми в верхней части окнами. Отовсюду был хорошо виден большой собор, возвышавшийся в центре. Неподалеку раскинулся парк с торчащей меж деревьев парашютной вышкой. На окраине, возле замерзшей реки, дымил завод, теснились склады и мастерские.

После недолгих блужданий Настя оказалась перед детским домом. За деревянным штакетником стоял белый, слегка облезлый особняк с такими же полукруглыми окнами, как у домов в центре города. С бьющимся сердцем толкнула Настя калитку. А ну как ее детей здесь не окажется? Где их тогда искать?

– Вам кого, гражданочка? – навстречу ей спускался с крыльца молодой парень. И тут же из-за его спины раздался отчаянный крик:

– Мама! Мамочка приехала!

Веночка бежал мимо воспитателя, как был, без пальто, без шапки, в одних носках. Добежал, вцепился в Настин подол, словно она могла сейчас снова исчезнуть.

– Сыночек! Родненький мой! – Настя подхватила малыша на руки, целовала лицо, маленькие ручки, стриженную под ноль головку, старалась укрыть его своим теплым платком.

– Так вы в дом проходите, не стойте на морозе, – опомнился воспитатель.

Через час Настя с Веночкой наблюдали из окна коридора, как возвращаются из школы старшие дети. Настя с волнением вглядывалась в стайки девочек, но Веночка заметил сестер первым.

– Вон они, Нина и Лиза! Видишь, мамочка?

На девочках были одинаковые новые пальто с меховыми воротниками, белые, связанные из кроличьего пуха, шапочки, теплые пимы. Они шли, держась за руки, помахивая холщовыми сумками с учебниками. Материнское сердце успокоилось за детей, терзавшие его страхи отступили. Спустя пару минуточек Настя обнимала и целовала дочек, а потом угощала их пирожками, испеченными женой Митрича ей в дорогу. Она гладила головы своих детей, прижимала к себе то одну, то другую и была в эти минуты счастлива.

Когда дети ушли в столовую, Настя отправилась искать кабинет заведующей.

Александра Карловна приняла ее сухо. Под ее строгим взглядом Настя растерялась. Едва начала говорить, как заведующая перебила ее:

– Так вы мать троих детей Халевиных, поступивших к нам из Кизнера? И как же получилось, что при живой-здоровой матери дети оказались в детдоме?

Настя совсем смешалась, вновь попыталась говорить, словно оправдываясь. Через пару минут Александра Карловна опять перебила посетительницу:

– У меня мало времени. Излагайте суть, чего вы хотите.

Настя выпрямилась на стуле и, глядя в холодные глаза, твердо сказала:

– Хочу работать в вашем детском доме, чтобы быть рядом со своими детьми, так же как работала в Кизнере. Согласна на любую работу.

– Вот как? – взгляд заведующей немного потеплел. – А что вы умеете делать? Что делали в Кизнере?

– Работала прачкой, потом помощником повара, учила девочек шить и вязать. Могу мыть полы и окна, стирать, гладить, мыть посуду, чистить овощи, чинить одежду. Что скажете, то и буду делать.

Александра Карловна что-то быстро записала в конторской книге, лежащей на ее столе.

– Сейчас у нас вакансий нет. Да и не могу я принять вас вот так, с улицы. Мне надо навести о вас справки… И не все пока ясно с Кизнерским детским домом. Вы оставьте свой адрес, если понадобитесь, я вас приглашу.

– У меня пока нет адреса, я только сегодня приехала в Малмыж.

– Хорошо, когда определитесь с жильем, сообщите адрес. И вот еще что. Свидания с детьми разрешены один, максимум два раза в неделю. В остальное время не отвлекайте детей от учебы.

И добавила более мягким тоном:

– Не надо, чтобы дети, у которых родителей нет, завидовали вашим детям.

Настя вышла из кабинета совершенно растерянной, настолько порядки в этом детдоме отличались от порядков в Кизнере, а чрезмерно строгая Александра Карловна не походила на душевного, заботливого Сергея Степановича.

– Каково-то ему сейчас? Что такого он мог натворить? Что его, беднягу, ждет? – вздохнула Настя.

Побыв еще часок с детьми, она отправилась искать деревню, название которой было выведено на конверте с письмом. Из окна ей вслед глядели три пары заплаканных детских глаз и оловянные глазки плюшевого медвежонка.