Текст книги "Гроздь рябиновых ягод. Роман"

Глава 33. Опустевшее гнездо

Майский дождь застал Настю врасплох. Только что светило солнце, но вдруг налетевший порыв ветра взметнул подол юбки, а из набежавшей тучки, как из лейки, брызнули струйки воды. Настя успела вымокнуть, пока добежала до ближайшего крыльца. Теплый дождик закончился так же внезапно, как и начался. И вновь засияло солнце, задрожало искорками в дождевых капельках, подмигнуло Насте из лужицы, словно стараясь разогнать печаль.

Настя возвращалась от Дуси с поминок. Несмотря на все старания жены, Степан Игнатьевич так и не оправился после пережитого в лагере, слабел день ото дня, лекарства не помогали. Ушел тихо, во сне, Дуся хватилась, а его уж нет. Остались они вдвоем с пятилетней Раечкой. Испуганную малышку Настя забрала к себе на время похорон, и той так понравилось, что все ее балуют, разрешают мерить бусы и взрослые туфельки на каблучках, что она забыла про свои страхи. А вспомнив, сама себя утешала:

– Папу вылечат, и он к нам придет, правда?

Шел сорок шестой год. Трудный для страны, полуголодный, но один из самых спокойных в жизни Насти. Война миновала, обошла ее утратами. У нее была работа, придававшая ей уверенность в завтрашнем дне, была крыша над головой, пусть и не своя, а главное – дочки были рядом, под ее крылом. Обе учились и работали, получали рабочие продовольственные карточки, зарплату, пусть и небольшую. И на душе у Насти было покойно. Но, как переменчива уральская погода, так переменчива наша жизнь. Именно тогда, когда появляется чувство стабильности, нас подкарауливают самые крутые перемены.

Еще в сенях Настя услышала девичий смех и незнакомый мужской голос. В горнице улыбающаяся Лиля накрывала на стол, а Раечка оседлала колено высокого светловолосого моряка с темно-серыми, как осенние воды глазами. Брови шалашиком придавали его взгляду некоторую беззащитность. При виде Насти он привстал, чуть не уронив девочку. Та взвизгнула и, словно обезьянка, вскарабкалась к парню на руки. Нина строго одернула шалунью и освободила гостя от этой ноши. Настя про себя отметила, что избалованная девочка слушается Нину почти беспрекословно.

– Знакомься, мама, это Николай. Он лечился после ранения у нас в Уфе, в окружном госпитале. А теперь вот приехал в гости из Геленджика.

– Откуда?!

– Геленджик – это на юге, на Черном море, – уточнил парень.

Насте понравились и его открытый взгляд, и легкое смущение. После чая за столом повисла тишина. Лиля легонько толкнула кавалера ногой.

– Анастасия Павловна, я приехал за Лилечкой, хочу взять ее в жены. Вы нас благословите?

– Похоже, у вас и без моего благословения все сладилось. У Лили спрашивайте, ей ведь жить. Только спешить не надо, подружите годик, узнайте друг друга получше.

– Мам, так мы год уже дружим, переписываемся, – Лиля встала за стулом Николая, положила ему руки на плечи.

– У них поезд завтра, билеты уже куплены, – уточнила Нина, глядя в окно.

– Как завтра? Куда?

– Так в Геленджик же, у меня отпуск всего на неделю, по семейным обстоятельствам, – Николай взял Лилю за руку, прижался к ней щекой. – Да вы не беспокойтесь за Лилечку, у меня в Геленджике мама, она ее как дочку примет, присмотрит за ней, пока я в море. И жилье у нас есть, и свадьбу сыграем, все честь по чести.

На следующий вечер растерянная Настя и Нина проводили влюбленную парочку на поезд. Уже садясь в вагон, Лиля спохватилась:

– Сестренка, я забыла Генке книжку вернуть, лежит у меня под подушкой. «Собор парижской богоматери» называется. Ты занеси ему, ладно? И привет передавай.

– Какому Генке? Куда занести?

– Парень, через дорогу живет, не видела, что ли? Недавно из армии вернулся.

Всю ночь Настя не спала, ворочалась, вздыхала. Не могла понять, как она поддалась на уговоры, отпустила дочку, свою кровиночку, в чужой край с незнакомым парнем. Да, на вид парень хороший, но в душу разве заглянешь? Хоть бы зарегистрировались, а не так… Какая судьба дочку ждет? Не обманул бы только ее этот жених, не обидел бы.

Нина тоже не спала.

– Мам, не вздыхай, не кори себя. Лильку разве удержишь, коли она что решила?! И вообще… вспомни, как сама сбежала из родительского дома к папе. Да не только из родительского дома, от мужа законного сбежала! Твой характер у нее.

Нина встала, достала из-под подушки сестры книгу, положила на видное место, чтобы не забыть отдать.

Несколько дней спустя, теплым воскресным вечером, Нина сидела у открытого окна и читала ту самую книгу. Легкий ветерок доносил аромат сирени, распустившейся в соседском саду. К дому подошла цыганка с ребенком на руках, второй держался за материнскую юбку, сосредоточенно ковыряясь грязным пальчиком в носу. Цыганка остановилась напротив окна, внимательно глядя на Нину.

– Дай ручку, красавица, судьбу нагадаю.

– Я не верю гаданиям, ступайте себе мимо.

– Зря не веришь. Я не простая цыганка, я бессарабка. Да ты меня не бойся, я денег не попрошу, дашь детям по прянику, а я всю правду тебе скажу.

А у Нины в шкафу и впрямь лежали пряники – гостинец Николая. Она достала два пряника, протянула их детям.

– Вот, возьмите. А гадать мне не нужно, идите с миром.

Цыганка перехватила руку девушки, бросила на нее внимательный взгляд и отпустила.

– А ведь ты, красавица, вот-вот замуж выйдешь.

– Вот и наврали, у меня и жениха-то нет. Парень, с которым со школы дружила, всю войну переписывалась, вернулся, да не ко мне, а к моей подруге. Так что ступайте себе мимо, не собираюсь я замуж вообще.

– То не твоя судьба была. А твоя рядом ходит, совсем близко, совсем скоро встретитесь. Всю долгую жизнь с ним проживешь. Богатства большого не наживете, но и сильно бедствовать не будете. Счастья большого у тебя в жизни не будет, но и большого горя тоже не познаешь. Работать много будете, уважать вас люди будут. Дочка у вас родится. Запомни мои слова, я правду говорю.

И пошла, не оглядываясь, только монисты зазвенели.

Из задумчивости Нину вывел голос Тамары, подруги, с которой они работали в одной школе пионервожатыми.

– Ниночка, пойдем в сад Луначарского, там сегодня оркестр играет. Чего в такой вечер дома сидеть?

– И правда пойдем, а то мне уже черт знает что мерещится.

Нина захлопнула книгу, быстро переоделась, поправила прическу, обула туфельки на каблучках и выпорхнула из дома.

Около витаминного завода улицу Пархоменко пересекала глубокая канава, перейти через которую можно было по деревянному мостику. На этом мостике дорогу девушкам уступил парень с гитарой на плече. Шелковая коричневая рубашка, широкие по моде кремовые брюки – как такого не заметишь? А главное, что привлекло внимание Нины – темные густые вьющиеся волосы, небрежно зачесанные назад над высоким лбом. Саму ее природа не наградила пышной шевелюрой, о чем она втайне вздыхала, и всегда обращала внимание на обладателей такой роскоши. Пройдя несколько шагов, Нина оглянулась. Парень тоже оглянулся вслед нарядным девушкам.

– Это кто такой? Ты не знаешь? – спросила она Тамару.

– Да как не знать. Генка это, ваш сосед напротив. Неужто ты его не видела?

– Нет. Да я с утра в институт, потом в школу, вечером за учебники, когда мне соседей разглядывать? Так это у него сестра книгу брала?

– Наверное. Молодежь частенько собирается в Генкином дворе, он играет на гитаре, девушки поют. А то танцуют под патефон.

– Тамарочка, давай вернемся на минутку, я книжку отдам, пока он дома. Мы же недалеко ушли.

Тамара пожала плечами, девушки повернули обратно. Взяв книгу, они перешли дорогу, подошли к открытому окну дома напротив. Нина постучала корешком книги по подоконнику. У окна появился тот самый парень.

– Это ваша книга? Сестра просила вам вернуть.

– Моя. А что же Лилечка сама не зашла?

– Она уехала в другой город. Со своим женихом. А вам просила передать привет.

Парень растерялся:

– Как уехала? С каким таким женихом? Когда?

– Обыкновенно, на поезде, неделю назад. Для нас самих это было неожиданностью. Всего хорошего.

Подружки развернулись и пошли в сторону мостика.

– Девушки, а вы сейчас куда? – окликнул их Генка.

– В сад Луначарского, слушать оркестр, – оглянулась Тамара.

– Меня с собой возьмете?

Нина пожала плечиком:

– Давайте, только быстро, а то уже вечереет.

Парень не заставил себя ждать, одним прыжком перемахнул через подоконник и догнал девушек.

С утра у Насти ныло сердце. Неясная тревога не оставляла в покое. Она сама не могла понять, что с ней. От Лили вторую неделю не было писем. Да и предыдущие письма не радовали, не ладилось у нее со свекровью. Слишком властная мать Николая наводила свои порядки в молодой семье, да только не на ту невестку напала, нашла коса на камень.

К Насте подошел начальник цеха.

– Что-то ты неважно выглядишь, Пална. Занедужила, что ли?

– Да что-то сердце прихватило, Семен Петрович. Слишком жаркая для августа погода.

– При чем тут погода? Отдохнуть тебе бы надо. Да и всем бы отдохнуть не помешало, пашем-пашем, как кони… И те столько не выдюжат. Иди-ка ты, Пална, в медпункт, а потом домой, хоть выспишься до завтра, пока совсем не свалилась.

– Спасибо, Семен Петрович, что отпустили.

– Да-да, иди, пока не передумал. Кто бы еще меня самого отпустил, тоже мотор барахлит.

Дорогой Настя отоварила карточки, пришла домой непривычно рано. В сенях увидела мужские туфли. За дверью было тихо. Полная дурных подозрений, распахнула дверь. Картина перед ней предстала самая невинная. Нина неподвижно сидела у стола, а напротив нее расположился с альбомом и карандашами соседский парень и рисовал портрет.

– Здрасте, – сказал он, не отрывая взгляд от альбома.

– Мам, смотри, как здорово у Гены получается!

Настя подошла, заглянула в альбом через плечо парня.

– И правда, хорошо.

– Похоже?

– Похоже.

Настя выложила продукты на стол. Нина помогла ей приготовить ужин. Гость не уходил. Втроем сели ужинать. За чаем Гена вдруг сказал:

– Анастасия Павловна, мы с Ниной решили пожениться. Вы не против?

От неожиданности Настя уронила чайную ложку. Вот и старшая дочь уходит от нее, оставляет ее совсем одну. В сердцах отодвинула чашку:

– А чего ты у меня спрашиваешь? Ей жить, ей и решать. По мне – хоть за кого, лишь бы ей нравился.

Настя с шумом отодвинула стул и ушла из комнаты, оставив парня в недоумении. Вот когда она поняла чувства своего отца, Павла Яковлевича, его обиду на пошедшую против отцовской воли дочь. Растишь этих дочерей, растишь, ночей не спишь, жизнь за них готова отдать, а потом приходит какой-то чужой мальчишка, и твоя кровиночка уходит за ним без оглядки. И уже ему, мужу, а не родителям, дарит всю свою любовь и заботу. Несправедливо это!

На свежем воздухе Настя немного успокоилась. Мысли пришли в порядок, и обида, еще немного поворчав и поворочавшись, улеглась на дно души. Она смотрела на окна дома напротив. Вскоре уж сама себе удивлялась: и чего взбеленилась? Радоваться надо! Не так-то просто в послевоенное время выйти девушке замуж. А Генка еще и живет рядом. Вот он, их дом, только улицу перейти. Это тебе не в Геленджик съездить. Опять же, дом свой. Живет парень вдвоем с отцом. Мать умерла холодной, голодной зимой сорок третьего, сестры замуж повыходили, разъехались кто куда, а старший брат, соседка говорила, директор завода, давно своей семьей живет. И дом у них справный, Илья Лаврентьевич хозяин хороший, сам его ставил. Работящая семья, хорошо живут.

За спиной скрипнула дверь. Гена, пройдя несколько шагов, увидел Настю, присел рядом на завалинку.

– Анастасия Павловна, ну что вы расстраиваетесь? Нина против вашей воли не пойдет, а я ведь насильно ее не заберу. Но только вы подумайте, а я подожду.

– Да я не против тебя… просто под горячую руку попал. Лиля уехала, теперь Нина уйдет, я совсем одна останусь.

– Почему одна? Вы у нас всегда желанной гостьей будете. Маму мне замените. Не буду лукавить, честно скажу, нам с отцом без женского глазу, без женских рук плохо, хозяйка в дом нужна, а Ниночка ваша – девушка славная, серьезная, умная, хорошей женой будет и хорошей хозяйкой. Да и Ниночке нужно поторопиться с замужеством. Институт закончила, через месяц ей по распределению в деревню уезжать, в дальний район.

– Ну и что же, что в деревню? В деревне учительница – уважаемый человек. Вместе поедем, нам жилье обещали, хозяйство свое заведем, козочку там, курочек.

– А замуж Нине в деревне за кого выходить? Да и масштабы у нее другие, не деревенские. Зачахнет она там.

Настя вздохнула. Прав был парень, во всем прав. И на жизнь серьезно смотрит, не одни ахи-охи в голове. Такой, если женится, семьей своей будет дорожить.

– Ну, если Нина согласна, я противиться не стану, благословлю.

Расписались молодые через неделю, в середине августа. Отпраздновать это событие решено было в доме жениха. Пельмени к праздничному столу лепили все вместе, дружно. В доме царило оживление, звучал патефон, приехавшие сестры сновали между кухней и гостиной, накрывая праздничный обед. И вот наступил торжественный момент: все уселись за стол, молодая жена внесла блюдо с пельменями. Второпях запнулась за порог и… все пельмени веером рассыпались по полу! Наступила мертвая тишина, Нина в отчаянии смотрела на то, что натворила, не смея поднять глаза на гостей. Ведь мясо для пельменей так трудно было достать! Первым нарушил тишину свекор. Илья Лаврентьевич, кашлянув, сказал:

– Хорошо, что с утра полы помыли. Собирайте пельмени, да назад в кипяток.

Вернувшись со свадьбы, Настя зашла в темную комнату. Ее встретила тишина, аккуратно застеленные кровати дочек. Подошла к окну. В доме напротив горел свет, из распахнутых окон доносилась музыка, смех, громкие голоса. Молодежь веселилась, пришло их время. От чувства собственной неприкаянности на глаза навернулись слезы. Вот она, дочка, рядом, в нескольких метрах, но у нее теперь своя жизнь, своя семья, свои заботы. А ей, Насте, о ком теперь заботиться? К кому спешить вечерами? Много лет у нее была одна цель: вырастить детей, поставить их на ноги, ради этого она не жалела себя. Вырастила. Поставила. И что в итоге? Вот эта комната в чужом доме, опустевшее гнездо? Ради кого теперь жить?!

Глава 34. Бабье лето

В Уфе первая половина сентября выдалась сырой и ветреной. Природа словно оплакивала ушедшее лето, ветер тоскливо стонал, заламывая ветви деревьев, тучи лили и лили слезы. По утрам Насте не хотелось вставать с постели, выходить из дома, идти в надоевший до оскомины цех, видеть вокруг одни и те же лица, а вечером не хотелось возвращаться в пустую, продрогшую за день комнату, где ее никто не ждал. Подходя к дому, она видела темное окно, и ее тянуло повернуться и бежать куда-нибудь к людям.

В один из таких дней, придя на работу, Настя заметила, что народ толпится около каптерки. Протиснувшись сквозь толпу, увидела вывешенный график отпусков. В годы войны право на отпуск не отменяли, но фактически их давали (и брали) только в исключительных случаях. Война закончилась, и теперь по трудовому законодательству каждому полагалось шесть рабочих дней отпуска в году. Вот начальник цеха и вывесил график. И первой в нем стояла Настина фамилия – с сегодняшнего дня. Настя ахнула и ринулась в каптерку, где стоял стол начальника.

– Семен Петрович, это за что же вы так со мной? Что же в субботу не предупредили об отпуске?

– Ну, не предупредил, не успел, зато тебя первую отпускаю.

– Так я же уже пришла!

– Ну и иди себе спокойненько домой. Отдыхай, сил набирайся. Я не понимаю, ты чего бузишь?! Если бы я у тебя отобрал отпуск, а то даю! А ты недовольна. Вот народ!

– А может, я поехать куда хочу? Билет же заранее купить нужно, – не отступала Настя.

– Ладно, иди, работай, с завтрашнего дня в отпуск пойдешь.

– Э, нет! Со следующего понедельника. Чтобы два воскресенья к отпуску легли.

Начальник, ворча, пошел исправлять график.

Весь день Настя и так, и эдак прикидывала, что ей делать в этот свалившийся нежданно отпуск. Отвыкла она отдыхать. Разучилась. Ну, выспится, а дальше что? Целыми днями одна в четырех стенах! Съездить бы к Лиле, да три дня туда и три обратно – вот и весь отпуск, не получится. Вечером зашла к Нине посоветоваться.

– Мама, а ты съезди в Аргаяш, тут же близко. С тетей Саней повидаешься, могилку отца навестишь, в Челябинске родню разыщешь.

– А я завтра же билет на поезд вам куплю, – вступил в разговор зять.

Идея Насте понравилась и в ночь на воскресенье она уже сидела в поезде. Позади остались предотъездная суета, перрон с провожающими, вокзальные огни. Поезд, постукивая на стыках и мягко покачивая пассажиров, мчался в ночь. Настя с удивлением осматривала купе. Гена позаботился, купил билет в мягкий купейный вагон, и она чувствовала себя барыней: мягкий диванчик, шелковые шторы с бомбошками, льняная скатерть, ковровая дорожка, огромное зеркало на двери. И соседи солидные: военный, обходительный такой, и его нарядная жена. Насте дважды доводилось ездить по железной дороге, и оба раза в переполненных общих вагонах. Но разве можно было сравнить эту поездку с теми?

Дверь купе приоткрылась.

– Чайку не желаете? – заглянула проводница.

Сосед отложил газету, соседка достала печенье:

– Угощайтесь.

За чаем познакомились, разговорились, как это часто бывает в дороге. Стаканы тонко позвякивали в красивых подстаканниках на белой крахмальной скатерти.

Настя вспомнила, как Геша бегал с чайником за кипятком на станциях, а она все волновалась, как бы муж не отстал от поезда. Вот бы он сейчас посмотрел на нее в этом купе! Вот бы ехал с ней, как этот военный со своей женой!

Утром Настя проснулась, едва забрезжил рассвет, и весь остаток пути не могла оторваться от окна. Поезд шел между гор, и пейзажи один красивее другого разворачивались перед ее взором. Выглянуло солнце, и все вокруг преобразилось, засияло осенним золотом. Состав не спеша огибал гору, одетые в багрянец клены словно взбирались вверх, туда, где как мачты покачивались янтарные стволы сосен. А за поворотом склон уходил вниз, и березки дружной стайкой, словно девушки в белых платьях, сбегали меж валунов. И где-то далеко внизу поблескивало то ли лесное озерцо, то ли речка. Соседи спали, и никто не отвлекал Настю. Душа ее наполнялась радостью и покоем, губы шептали:

– Господи, спасибо, что живу!

Выйдя из вагона на станции Аргаяш, Настя пожалела, что не отправила телеграмму Сане. Что-то изменилось в поселке, что-то подзабылось, и она не сразу нашла дорогу к бывшему дому, поплутала немного, прежде чем вышла на Озерную улицу.

Она неспешно шла по улице, узнавая дома, как давних знакомых.

Вот Дусин дом. На крыльце молодая женщина запирает дверь. На миг Насте показалось, что это Дуся. Но женщина обернулась, и наваждение пропало.

А вот и их бывший дом. Настя в волнении разглядывала его. Сколько счастливых и горьких событий связано с ним! Качелей, которые Геша смастерил для детишек, больше нет. Видать, новые хозяева сломали за ненадобностью. Построенный мужем штакетник покосился, облупился под дождями. Настя вспомнила, как красила его зеленой и белой красками. Нарядно получилось, издалека заметен был. А лавочка их любимая стоит под рябинушкой по-прежнему. Сколько счастливых вечеров провели они с Гешей на этой лавочке, сколько задушевных разговоров она слышала! А рябина-то, рябина как вымахала за эти годы!

В соседском дворе залаяла собака. Хлопнула дверь, из дома выскочил парнишка, побежал к калитке. Следом выглянула женщина.

– Витька, постреленок, куда без фуражки? А ну вернись!

– Да не холодно, мам! Я ж только к Петьке, – отмахнулся пацан, срезав путь, ловко перескочил через забор, и был таков.

Настя с улыбкой наблюдала эту сценку. Она уже узнала Саньку и теперь ждала, когда та ее заметит. Золовка заметила, но не узнала, пришлось Насте окликнуть родственницу. Вот это была встреча! Сюрприз удался. На голоса вышел Иван, и тут уже невольно ахнула Настя. Лицо его было обезображено грубым шрамом, тянувшимся от виска до подбородка.

– Что, Настена, страшный я стал? Как чудище заморское…

– Ну что ты… просто неожиданно…

– А для меня ты и такой краше всех, – вмешалась в разговор Саня, – ступай-ко лучше, самовар разожги.

Вошли в дом, и пока Иван занимался самоваром, Саня, как фокусница, извлекла откуда-то бутыль.

– Вот, наливочка смородиновая, сама делала, как чуяла, что случай будет, – и шепотом добавила, – от Ивана-то прячу, выпивать он стал, как с фронта вернулся. Оно и понятно.

Саня, не переставая рассказывать, сновала по горнице, накрывая на стол.

– Это осколком мины его так, в сорок втором еще. А зашивали в полевом госпитале, не до красоты там было, лишь бы не помер. А потом, уже в тыловом госпитале, как бинты сняли, да как он себя в зеркало увидел, сильно горевал, застрелиться хотел. Врач один, спасибо ему, мозги на место поставил. Сказал, что это будет предательством по отношению к той санитарке, что его на себе под обстрелом с поля вытащила, и к врачу, что раненых сутками оперировал. Одумался. И то сказать: Руки, ноги целы, глаза видят, говорить может, считай, повезло! Вот только слышать хуже стал. Но что не надо – то слышит! Мне из госпиталя написал, что он такой домой не вернется, чтобы я его забыла. Ну, я сразу ноги в руки, у начальства отпросилась, и в тот госпиталь! Сама его домой привезла. Поначалу не могла ему в лицо смотреть, а потом привыкла, сейчас уж и не замечаю. Мой Ваня, такой же добряк, как был.

И зашептала, заговорщицки округлив глаза:

– А знаешь, так и спокойнее, после войны сколь одиноких баб осталось, за каждые штаны цепляются, а мой всегда при мне. А что он мужик что надо, про то только я знаю!

– Ой, раскусят бабы твой секрет, – засмеялась Настя, – ведь ты, похоже, беременна!

– А что, уже заметно, да? Дочку ждем. Ведь три пацана у нас, девчонку хочется! Уж и имечко придумали: Галочка.

Разговоры за столом не смолкали до вечера. Настя приглядывалась к переменам в облике близких людей, а они также приглядывались к ней. Саня располнела, лицо округлилось, стало как-то проще. Вместо задорной стрижки с челкой – гладко зачесанные на прямой пробор волосы, косичка свернута кренделем на затылке. Да и сама Настя, видать, не помолодела. Прожитые годы и невзгоды и на ней оставили свои отметины. Но вскоре все перемены во внешности отошли на второй план. Знакомая улыбка, словечко, жест – и вновь в глазах друг друга они прежние, словно и не было этих тяжелых лет разлуки. Насте было хорошо, тепло и уютно среди этих родных, любящих и любимых людей.

На следующий день сходила она на кладбище. Одна пошла. Долго сидела возле могилки Геши, разговаривала с ним, гладила землю, просила прощения, что не уберегла их младшеньких, с гордостью рассказывала о старших.

Иван свозил Настю в Челябинск, помог отыскать Ульяну и Марию, дочерей ее мачехи. Сама Татьяна к тому времени померла.

Встреча с Марией была короткой и какой-то холодной, сводная сестра о себе рассказывала неохотно, а Настина жизнь ее и вовсе не интересовала. Обе сослались на занятость и расстались, уже навсегда.

Ульяна оказалась гораздо приветливее, участливее, сводила их с Иваном на могилку Павла Яковлевича, Настиного отца. Рассказала, как в последние годы жизни тосковал он по своим детям, особенно по ней, Насте, своей любимице, как маялся в чужом городе, как мечтал вернуться в родные Пустынники. Тут уж Настя дала волю слезам, никак остановиться не могла. Ульяна отдала Насте отцовские вещи: несколько фотографий, писем, молитвенник и маленькую деревянную иконку. Насте показалось, что от нее исходит тепло. Слезы словно вымыли из ее души остатки тоски.

В последний вечер перед отъездом сидели они с Саней на завалинке и вели задушевные разговоры:

– Ты, бабонька, брось на себя, да на других тоску попусту нагонять. Ну, вылетели дочери твои из гнезда, это ж хорошо, так и в природе заведено, встают птенцы на крыло и улетают. А ты на себя, на свою жизнь посмотри. Ведь не старуха пока, еще и сорока пяти нет! Детей вырастила, на ноги поставила, войну такую пережила! И хозяина над тобой нет, сама себе хозяйка – живи да радуйся, пока внуки за подол не цепляются! Ты научись жить без хомута на шее. Эх, мне бы так пожить, да в большом-то городе! Я бы каждый вечер наряжалась, да в кино! А то в театр! А по воскресеньям бы по парку гуляла в шляпке туда-сюда, туда-сюда. А как надоест, книжки бы читала у окошечка, да на улицу поглядывала. А то с моими оглоедами забыла, когда книжку открывала.

Санькины мечтания прервал Иван.

– Мать, мы вечерять-то седня будем? Есть охота!

– О! А я че говорила?! – вздохнула золовка, и тяжело поднялась, держась за поясницу.

Назад в Уфу Настя вернулась совсем в другом настроении. Всего-то восемь дней минуло, а столько событий они вместили!

В первый же вечер по возвращении в дверь тихонько постучали. В комнату заглянула дочь хозяйки.

– Тетя Настя, вы дома? Вам письмо принесли, пока вас не было.

Настя торопливо распечатала конверт, надписанный знакомым почерком. Прочитав, вытерла слезинку, улыбаясь, поставила чайник. Жизнь вновь обрела смысл.

В городе установилось тихое, солнечное бабье лето, и такое же «бабье лето» воцарилось в ее душе. Она вспомнила о книгах, стала чаще бывать у Дуси. По воскресеньям они, взяв Раечку, отправлялись в городской сад слушать оркестр. Настя с удивлением обнаружила, что на нее с интересом поглядывают мужчины. Вновь проснулось забытое желание принарядиться, и она села за швейную машинку. Но самым приятным занятием оказалось шить детское приданое, Настя с удовольствием строчила чепчики и распашонки, подрубала пеленки и мечтала о будущем внуке. Уж так ей хотелось мальчика взамен потерянного сыночка!