Текст книги "Гроздь рябиновых ягод. Роман"

Глава 14. Кизнер

Подвода неспешно катилась по тракту. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь поредевшую золотисто-багряную листву, плясали яркими островками на дороге, на рыжей шкуре лошади. Шел пятый день пути. Дети, набегавшись, спали под мерное поскрипывание оси да позвякивание ведра, привязанного под телегой. Настя шагала рядом с подводой, и ей казалось, что придется плестись по пыльному тракту вечно. Она надеялась добраться до родных Пустынников дня за четыре, но Тимофей берег свою коняку (так он называл лошадь), и путешествие затянулось. Большую часть пути возница шел рядом со своей кормилицей, ведя ее под уздцы. Он неодобрительно поглядывал на Настю, когда та, устав, садилась на подводу. Тимофей ничего ей не говорил, но взгляд исподлобья заставлял женщину вновь спрыгивать на дорогу. Так и плелись практически пешком. Благо, погода держалась сухая и теплая – бабье лето припозднилось.

А детям путешествие не надоедало. Выспавшись, они бегали вдоль обочины, то зависая кучкой над каким-нибудь жучком, то затевая игру в догонялки. Мимо часто проносились грузовики, проезжали телеги. Настя тревожилась за детей, но их ведь не привяжешь к подводе, как домашний скарб.

На ночевку просились еще засветло в какой-нибудь придорожный дом: после наступления сумерек никто не отваживался пускать странников в свой двор. Настя, заплатив Тимофею задаток, не рассчитывала, что ей придется расплачиваться за ночлег и еду не только за себя и детей, но также и за возницу с лошадью, но спорить с ним в дороге не решалась. Деньги, отложенные на проезд, быстро растаяли, приходилось вновь и вновь залезать в заветный сверток. Тревога Насти росла с каждым днем, а Тимофей не спешил. Днем он делал остановки, давая «коняке» возможность попастись на травке, а сам дремал в тенечке. Настя терпела – лишь бы довез до места. Кроме Тимофея да припрятанного у него под сидением нагана, не было у них защиты в дороге.

Увидев утром пятого дня верстовой столб Вятской губернии, Настя воспрянула духом. Ну вот и Вятчина, родная земля. Еще день, много два, пути, и они в родном доме. Ей казалось, что там все изменится. Душа, устав от горя, оживала робкими надеждами. Дорога плавно поднялась на невысокий пригорок, и перед глазами путников раскинулись холмистые дали, бескрайние луга с чернеющими сквозь прощальное золото листвы перелесками, изгиб реки, убегающей за гряду холмов, а над всем этим высокое, бескрайнее небо, бледное, словно вылинявшее, с плывущими высоко-высоко расчесанными кудельками облаков. И воздух здесь был особый, дышалось легко, привольно. Дети прекратили возню. Стих, не успев разгореться, конфликт между Лизой и Веной. Они во все глаза смотрели вокруг. Даже двухлетняя Галочка примолкла.

Вскоре впереди показалось большое село. Подвода въехала в Кизнер, прогрохотала по мосту через неширокую, но норовистую речку Тыжму и свернула с дороги на берег. Решено было, что Настя с детьми прогуляется по поселку до рынка, купит провизию, а Тимофей пока напоит коняку да посторожит вещи.

Через поселок проходила железная дорога. Шум проезжающего поезда, паровозный гудок напомнили Насте Аргаяш, сердце ее тоскливо сжалось: как далеко позади осталась прежняя жизнь!

Рынок находился рядом с вокзалом. На пыльной площади, окруженной несколькими лавками, царила суета – день был базарный. Продавцы, торговавшие в основном поношенными вещами, зазывали покупателей, в толпе шныряли беспризорники. Настя приказала детям крепко взяться за руки и не отставать от нее. Купила полкаравая хлеба, узелок с вареной картошкой, бутыль с квасом и пару луковиц и уже повернула назад, как на пути возникла лотошница с пряниками. У детей разгорелись глаза. Не устояв перед извечным детским «ну мамочка, ну купи, ну пожа-а-алста!», Настя полезла за кошельком. Денег в кошельке не хватило, и она вытащила из-за пазухи заветный сверток. В этот момент рядом раздались крики, какой-то парень пробежал мимо, сильно толкнув Настю, она упала, сбив с ног кого-то из детей, не успела подняться, как другой парень, споткнувшись о ребенка, упал на нее, мигом вскочил и скрылся в толпе. Настя поднялась с земли, подняла громко плачущую Галочку… и тут обнаружила, что свертка в руках нет! В панике она шарила под ногами, за пазухой, зачем-то в карманах – все деньги, оставшиеся от продажи дома, пропали. Боясь поверить случившейся беде, Настя все шарила по земле, расталкивая собравшуюся вокруг нее толпу.

– Че случилось-то?

– Да бабенку, кажись, обокрали…

– И детей не пожалели, ироды!

– В милицию идти надоть…

– А, ищи ветра в поле…! – раздавалось со всех сторон.

Доброхоты отвели ошеломленную Настю в милицию, находящуюся неподалеку, на противоположном конце площади. Милиционер с усталым серым лицом положил перед Настей лист бумаги, ручку, пододвинул чернильницу:

– Грамотная? Пиши…

– Что писать?

– Все как было опиши.

И повернулся к набившимся в помещение любопытствующим:

– Свидетели есть?

Толпа быстренько растаяла.

Бегло просмотрев исписанный неровным почерком листок, милиционер бросил его в ящик стола.

– Все, гражданочка, можете идти. Если вора найдем, вас известим, – сказал он устало.

Настя и дети вернулись к реке, где их давно заждался Тимофей. Он молча выслушал сбивчивый рассказ Насти о постигшей ее беде.

– Так что, все деньги украли, что ли?

Настя кивнула.

– А за провоз чем расплачиваться будешь?!

Настя растерянно пожала плечами, не зная, что сказать. Тимофей выругался, зыркнул на нее так, словно не ее обокрали, а она его ограбила. Он отошел в сторону, присел на корточки у кромки воды, что-то бормоча себе под нос. Настя молча ждала. Наконец, возница вернулся.

– Ну и че стоишь? Думаешь, деньги тебе сюда принесут? На блюдечке? Поехали обратно в милицию, стой у них над душой, пока не возьмутся за поиски.

Через несколько минут Настя вновь вошла в отделение. На месте прежнего милиционера сидел другой, пожилой усатый дядька. Выслушав Настю, он порылся в стопке бумаг в ящике стола, извлек Настино заявление, пробежал его глазами и бросил назад в стол.

– Идите, гражданочка. Вам же сказано: ищем. Ежели когда найдем вора, вас известим. А теперича идите… не толпитесь тут… мешаете работать, – сказал он, доставая из портфеля завернутый в промасленную бумагу бутерброд.

Настя с детьми вышли на пыльную улицу. Базарный день закончился, народ разошелся, только ветер гонял по опустевшей площади обрывки бумаги. Тимофея с подводой не было. Настя решила, что он отлучился ненадолго, мало ли, какая у человека надобность. Присела на бревнышко у покосившегося забора, развязала узелок с провизией, накормила оголодавших деток, сама маленько поела, не забыв оставить картофелину и ломоть хлеба вознице, и стала ждать.

Время шло. Вечерело. А Тимофея все не было. Начал накрапывать нудный осенний дождик, поднялся ветер. Настя, боясь сама отлучиться с условленного места, послала Ниночку на берег, вдруг Тимофей там их ждет, но девочка вернулась ни с чем. Настя гнала от себя догадку, что возница бросил их здесь, в чужом поселке, забрав в качестве платы за проезд все их вещи. Это было слишком жестоко, чтобы быть правдой!

– Нет-нет, этого не может быть, он вот-вот приедет, – говорила она сама себе.

Стемнело. Загорался свет в окнах чужих домов. Засветилась лампочка под жестяным колпаком на милицейском крыльце. Дождь разошелся не на шутку. Замерзшие дети жались к матери и плакали. Не зная, что делать и куда идти, Настя попыталась вернуться в милицию, но толстая тетка со шваброй выставила их обратно на улицу:

– Иди, иди отседа, здесь тебе не богадельня! Ишь натоптали! Тока помыла…

Настя снова очутилась под дождем и ветром, идти было некуда, нечем было укрыть промокших, озябших малышей. Слезы вперемешку с каплями дождя стекали по их лицам. Измученная Галочка уснула на руках матери, Настя прижимала ее к себе, стараясь прикрыть собой от дождя и ветра, согреть своим телом. Она беззвучно шевелила губами, молясь Пресвятой Богородице, как в ту памятную ночь, когда убегала от волков. Старшая, Ниночка, со страхом вглядывалась в невидящие глаза матери, в ее шевелящиеся губы.

Из дверей трактира за ними наблюдали двое: простоволосая женщина неопределенного возраста и парень со щербатой улыбкой. Они о чем-то негромко переговаривались, поглядывая на Настю. Договорившись между собой, подошли.

– Эй, бабонька, чего под дождем мокнешь? Чья такая будешь? Это тебя нынче утром обокрали?

Настя нехотя отвечала на расспросы.

– Пойдем-ка, горемышная, с нами, не ночевать же вам под дождем на улице. Удобств не обещаем, но поедите, кипяточком отогреетесь, обсохнете у печки. Тут недалеко совсем.

Настя с детишками побрели за нежданными спасителями. А что им еще оставалось делать? В переулке она увидела вдруг в канаве знакомую тряпицу, кинулась к ней, схватила в безумной надежде, но, конечно, никаких денег в ней не оказалось.

Идти действительно было недалеко, вскоре вышли на пустырь, посреди которого поодаль от дороги стоял барак. В темноте Настя не смогла его рассмотреть, запомнила только дверь, обитую рваной клеенкой, в прорехи которой выглядывали клочья одеяла. Переступив порог, путники оказались в полутемном помещении типа сеней. Справа высилась большая круглая печка-буржуйка, слева стояли длинный дощатый стол и две грубо сколоченные скамьи. Перед буржуйкой, вороша угли кочергой, сидел сутулый старик.

– Вот, Макарыч, принимай пополнение. Бабенку с детьми намедни обокрали на базаре, да и бросили без вещей, без денег. Угловая комната освободилась, пущай поживут.

Старик окинул Настю цепким взглядом.

– Ну, пущай поживут, бабенка молодая, крепкая, небось, отработает прожитье…

Женщина, назвавшаяся Фросей, проводила Настю и детей по длинному проходу в дальний угол. С обеих сторон были каморки по типу загончиков, разделенные дощатыми перегородками, как стойла в конюшне. От прохода их отделяли где занавески, где одеяла. Отовсюду раздавались голоса, кто-то смеялся, кто-то пьяно ругался. В угловой комнатке, куда Фрося привела их, большую часть пространства занимал широкий топчан с грудой тряпья. У входа висел рукомойник, под ним табуретка с тазом. Вторая табуретка стояла около окна. На подоконнике высилась горка кое-какой посуды, видимо, он использовался в качестве стола.

– Не царские хоромы, но все ж не под открытым небом, тепло, и есть все самое необходимое. Обживайтесь, щас поесть чего-нить принесу.

Спасительница исчезла и через несколько минут вернулась с миской горячей печеной картошки, щедро посыпанной зеленым луком и солью. Принесла она и полный чайник кипятка, и несколько поношенных, но чистых мужских рубах.

– Вот, переоденьтесь в сухое.

Сытые, согревшиеся дети мгновенно уснули, лишь только добравшись до топчана. А Настя, примостившись с краю, долго не могла заснуть, вновь и вновь прокручивая в голове события минувшего дня. Куда они попали? Что за люди вокруг? Что с ними будет? Как теперь добраться до родных Пустынников?

Глава 15. Коммуна

Под утро привиделось Насте, что идет она по тропке через болото с полным лукошком клюквы. А вокруг нет никого, отстала от товарок. Вдруг чует, кочка под ногами проседает, перепрыгнула на соседнюю, да промахнулась. Чавкнуло болото, засасывая свою жертву. Настя хочет крикнуть, а голоса нет! Ухватилась за чахлую березку, а та гнется. Ищет, ищет опору – нет опоры. Вдруг видит, вроде идет кто меж елочек да березок, пригляделась – Георгий глядит на нее сквозь ветви. Настя тянет к нему руку, молит о помощи, а он ни с места. Стоит, смотрит на нее, только слезы по щекам катятся…

Сквозь сон почувствовала Настя, что кто-то трясет ее за плечо. С трудом вынырнула из тяжкого забытья. Над ней склонилась Фрося.

– Вставай, собирайся, на работу пора.

– На какую работу? А дети?

– Будешь копаться, никакой работы не будет, а дети голодными останутся. Давай, давай, пошевеливайся, дорогой все объясню.

– А дети с кем останутся?

– Так у тебя нянька эвон какая подросла, справится. Макарыч накормит и присмотрит, ежели что. Не у одной тебя тут дети.

Настя собралась в пять минут. Разбудила Нину, велела сонной дочке присматривать за младшими. В сенях на столе Настю ждала кружка кипятка и ломоть хлеба. Из загончиков, зевая и почесываясь, выходили другие обитатели барака, переговариваясь, завтракали за длинным столом, кто чем. То и дело хлопала входная дверь, люди расходились по своим делам.

Над поселком занимался пасмурный осенний день, холодный ветер трепал бабам юбки, швырял под ноги охапки жухлых листьев. Фрося размашисто шагала по улицам поселка, Настя едва поспевала за ней.

– Значит так, работать будешь поденщицей. Кому полы помыть, кому окна, кому бельишко постирать, мало ли дел в зажиточных домах. Поначалу я тебе буду помогать работу найти, потому как кто ж тебя с улицы в дом впустит? А уж потом, как тебя узнают, будешь сама о работе договариваться. И смотри, чтобы ничего к рукам не прилипало! Не то вылетишь из коммуны, не посмотрим, что с дитями. Я за тебя ручаюсь. Половину заработка будешь себе оставлять, половину Макарычу отдавать на прожитье. У нас коммуна, друг дружке помогаем, вот как тебе. Ежели кто заболеет, на работу выйти не сможет – накормим, с голоду не помрет. Дрова на зиму опять же заготовить надо. Крышу подлатать, да мало ли расходов в хозяйстве, а хозяйство у нас общее. Поняла?

Настя кивнула.

– Ну и ладно. С нами не пропадешь! Считай, повезло тебе, что место у нас нашлось. Сама-то откуда будешь?

Настя вкратце рассказала о своих злоключениях. За разговором дошли до большого дома за глухим забором. Хозяйка чем-то походила на Дусю, только постарше, да взгляд другой – цепкий, настороженный. Обстановка в доме тоже напомнила ей уютный Дусин дом – добротная мебель, фикус у окна, слоники на комоде, вышитые салфеточки везде. На видном месте граммофон.

Хозяйке требовалось перемыть и запечатать на зиму все окна.

– Хорошо сделаешь, так и заплачу хорошо, – сказала она.

Фрося, сторговавшись с дамочкой, убежала по своим делам, а Настя, вооружившись тряпками и старыми газетами, принялась за работу. Мыть окна она любила, ей нравилось, как начинают блестеть под ее руками стекла и в горнице становится словно светлее и просторнее. Это мирное занятие напомнило ей недавнее прошлое. Издалека донесся шум проходящего поезда, на минуточку показалось, что все, что случилось с ней – это просто ночной кошмар, что она моет окна в своем доме, а во дворе играют ее дети и вот-вот вернется с работы Геша, прибежит вечно спешащая Санька.

Заглянула хозяйка проведать, как работает поденщица, иллюзия развеялась.

С этого дня каждое утро Настя отправлялась на поиски заработка. Поначалу ее водила по домам Фрося, знакомила с женщинами, торговалась об оплате. Но через неделю-другую Настя справлялась уже сама. Половину заработка исправно отдавала Макарычу, половина уходила на еду. Нина управлялась с младшими, дети слушались ее. И Макарыч, действительно, приглядывал за остающейся в бараке ребятней: на кого прикрикнет, кого шлепнет, чтобы не лезли, куда не надо, кому разбитую коленку промоет, чистой тряпицей завяжет, а то картошки на всех в золе испечет.

Настя надеялась, что сможет из заработанных денег скопить нужную сумму на дорогу домой, в Пустынники, но ничего не получалось. Надвигались холода, надо было всех одеть, обуть. Со вздохом вспоминала она ладные детские тулупчики, шубу, сшитую своими руками, легкие теплые пимы, скатанные мужем. Кого они будут греть этой зимой? Кто будет кутаться от мороза в ее шубку? Жена и дети Тимофея? А есть ли они у него, изверга? Ничего-то она о нем не знала, ни адреса, ни фамилии.

Одежду, обувь пришлось покупать на барахолке. Поношенную, конечно, и не всегда по размеру – выбор на Настины деньги был небогат. Себя одела последней: купила телогрейку, черный шерстяной платок, слегка побитый молью. Ботинки Фрося принесла. Ношеные, но целые, утепленные байкой. Глянула на себя в высокое зеркало в одном из домов, куда стирать приходила – бабка-бабкой, а ведь ей исполнилось всего-то тридцать два года…

Была еще одна проблема – школа. Год назад Нина пошла в первый класс. Настя сама сшила школьное платье для дочки, Георгий смастерил фанерный чемоданчик для учебников и тетрадок. Любознательная и трудолюбивая от природы девочка училась легко, с интересом. Ее тетрадки ставили в пример одноклассникам. Когда в семье разразилась беда, именно учеба помогла девочке справиться со свалившемся на нее горем. Сочувствие и тактичность молодой учительницы, беззаботность одноклассников помогали хотя бы на несколько часов возвращаться в прежнюю счастливую жизнь. В конце учебного года Нину, как лучшую ученицу класса, наградили кусочком настоящего земляничного мыла и красной ленточкой. А осенью Настя не смогла отправить дочку во второй класс. Надеялась, что после переезда на родину она отдаст ее в школу там. К тому же, настала пора идти в первый класс Лизе, ей шел восьмой год.

Настя с Георгием мечтали вырастить своих детей образованными людьми, хотя самим довелось учиться всего лишь в церковно-приходской школе. Но как это сделать ей одной, нищей бездомной бабе?! Чемоданчик со школьными документами, учебниками и тетрадками, школьная форма дочки, все осталось на подводе. Настя мучилась, корила себя, теперь она видела свои ошибки, понимала, как можно было избежать беды, да поздно, ничего не исправишь.

И тут пришла на помощь изворотливая Фрося. Как уж ей удалось договориться с директором сельской школы, Настя не знала, однако девочек приняли в школу. Из тонкой мешковины она вручную сшила школьные платья для дочек, две сумки на длинной лямке через плечо. Теперь по утрам Нина и Лиза, взявшись за руки, бежали в школу, а Вена и Галочка оставались под присмотром Макарыча. Иногда, с разрешения очередной работодательницы, Настя брала малышей с собой. Тогда дети играли рядом, на глазах, и на душе у нее было спокойно.

Так, в коммуне, пережили зиму. С наступлением весны проснулись надежды вырваться из барака и добраться до родной деревни. Настя сшила себе пояс с кармашком, в который прятала каждую сэкономленную монетку. Она хваталась за любую работу, питалась хлебом да картошкой, но денег все еще было слишком мало. Бывали дни, когда Настя не могла найти работу, тогда приходилось брать деньги из заветного пояса, чтобы хоть как-то накормить детей.

В один из таких дней Настя в поисках работы дошла до железнодорожной станции. На насыпи возле товарняка увидела группу женщин с лопатами, подошла поближе. От вокзала к ним спешил, размахивая портфелем, пузатый мужчина лет сорока.

– Ну что, бабоньки, все в сборе? Пойдемте, покажу вам фронт работ. Быстренько, быстренько поднимайтесь, состав скоро отправляется.

Все пошли за толстяком вдоль насыпи. Шли довольно долго. Наконец оказались возле пустой платформы. Рядом высилась груда щебня.

– Вот этот щебень надо погрузить на платформу. Шевелитесь давайте, время не ждет.

– А сколь заплатишь? Аванс давай!

– Не обижу, рассчитаю по-честному. А авансы у нас не положены. Погрузите, все сполна получите.

Настя подошла к толстяку, подрядиться на работу. Он критично оглядел ее тщедушную фигурку, но в свой листок записал и лопату выдал. Женщины, скинув телогрейки, выстроились цепочкой вдоль вагона и взялись за работу. В воздухе замелькали лопаты. Работа оказалась не из легких, Настя старалась не отставать от других, более крепких баб. Скоро у нее заломило спину, заболели руки, на ладонях появились волдыри. Настя стала махать лопатой пореже, стараясь хоть немного перевести дух. «Не филонь!» – прикрикнула на нее соседка. Наконец весь щебень был погружен. Настя на трясущихся ногах отошла в сторонку, присела на сложенные штабелем шпалы. Перед глазами плыли разноцветные круги. Остальные бабы, накидывая телогрейки, пристроились кто где.

Состав, лязгнув буферами, тронулся с места и медленно поплыл мимо них. Поезд набирал ход, вот и последний вагон скрылся вдали. Толстяка все не было. Женщины забеспокоились, зароптали. Решено было отрядить нескольких самых бойких на станцию, на поиски работодателя. Через полчаса те вернулись ни с чем. Толстяка они так и не нашли. Дежурный на перроне сказал им, что это, вроде, был сопровождающий, который на этом составе и уехал восвояси. Покричали бабы, поматерились, да что толку? Так и разошлись ни с чем.

Настя еле добрела до барака, упала без сил на топчан. К вечеру разболелась голова. Макарыч сначала разворчался, что она денег не принесла, но посмотрев на Настю внимательней, замолчал. А позже заглянул в их закуток проведать, принес котелок с горячей похлебкой.

– Ничего, милая, к утру отлежишься, – и неловко погладил ее по голове.

Утром Настя поднялась с трудом, сильно болела и кружилась голова, во рту пересохло. Однако деваться некуда, надо было идти, искать работу на сегодня.

Настя брела вдоль улицы по подтаявшему снегу в центр поселка, к тем домам, где обычно находился для нее заработок. «Авось, разойдусь на свежем воздухе», – надеялась она. Но идти становилось все труднее, ноги разъезжались по грязной жиже. Перед глазами плыли заборы, деревья. Последнее, что она видела – морда собаки, обнюхивающей ее лицо.