Текст книги "Гроздь рябиновых ягод. Роман"

Глава 35. Шторм

– Шалава! Ну как есть шалава! Это ж надо, чего удумала! Репетиция самодеятельности у нее! Муж в море, а она в клуб! Я те покажу самодеятельность, я те покажу клуб! Не позволю сына позорить! – Олимпиада Марковна наступала на Лилю, уперев кулаки в крутые бока. Да только не на ту напала, выросшая в детском доме девушка умела за себя постоять. Она точно так же уперла маленькие кулачки в бедра и пошла в наступление.

– Муж, говорите? Какой муж? А не вы ли уговорили Николая не торопиться со свадьбой? Я все слышала: «Присмотрись, попробуй пожить». Что я вам, блюдо, что ли, «пробовать» меня? Так что нет у меня никакого мужа вашими стараниями, я свободная девушка, и куда хочу, туда иду.

– Ишь какая! Свободная девушка! В моем доме живешь, мой хлеб ешь, обязана слушаться! Никуда не пойдешь!

Олимпиада Марковна схватила сумку, авоську и выскочила за дверь.

– Я свой хлеб ем, на вашей шее не сижу! – крикнула ей вслед Лиля, но несостоявшаяся свекровь уже заперла дверь на ключ.

Олимпиада Марковна шла в сторону рынка, кипя от возмущения. И откуда взялась на ее голову эта строптивая девчонка? Разве о такой невестке она мечтала? То ли дело соседская Гулечка: приветливая, домашняя, день-деньской по хозяйству хлопочет, лишний раз глаз не подымет. Такая перечить свекрови не станет. Сколь раз советовала Николаю к ней посвататься, так нет же, нашел себе эту Лилю, черт знает, откуда привез! А здесь таких и не видывали: белокожая, голубоглазая, кудри льняные взобьет, идет – каблучками цок-цок, все мужики шеи сворачивают. А у нее, у Олимпиады, сердце кровью обливается, за сына душа болит. Нет, не отдаст она сына этой девице, не отдаст!

Тем временем Лиля, оказавшись взаперти, не стала тратить время на бесполезные переживания. Она достала из-под кровати чемоданчик, быстро покидала в него свои вещички и распахнула окно. Тесная квартирка находилась на втором этаже старого дома, со всех сторон облепленного верандами и лесенками. У каждой из шести квартир был свой вход со двора. Лиля срезала на кухне бельевую веревку, привязала ее к ручке чемодана и аккуратно спустила его на землю. Двое подростков, остановившись неподалеку, с любопытством наблюдали за ее манипуляциями. Лиля на всякий случай пригрозила им кулаком. Затем сама выбралась на подоконник. Перила веранды были совсем недалеко, но как туда перебраться, не свалившись вниз? Между окном и верандой вверх по стене устремились ветви бугенвиллии, окутавшей яркими цветами полдома. Лиля подергала плеть – вроде бы надежно – и, ухватившись за нее, как за канат, перемахнула на перила. Отряхнув платье, легко сбежала по ступенькам, подхватила чемодан, показала язык разинувшим рот пацанам и пошла вниз по улице в сторону моря. Со стороны ее вполне можно было принять за беззаботную отдыхающую, только что приехавшую на курорт.

Вечер был по-летнему теплый, хотя на дворе стоял конец сентября. Легкий ветерок доносил запахи моря, нагретых солнцем сосен и пряный аромат каких-то поздних цветов. Клуб моряков находился на набережной, в красивом двухэтажном здании с колоннами, недалеко от пристани.

– Ты чего опаздываешь? И чего с чемоданом? – зашипела на Лилю Жанна. Девушки вместе работали в бухгалтерии Курортторга и вместе ходили на репетиции кружка самодеятельности.

– После репетиции расскажу.

Спустя пару часов они вдвоем вышли на набережную.

– И куда ты теперь? – спросила Жанна.

– Не знаю…

– А я знаю. Тут неподалеку моя тетка живет, она сдает комнату отдыхающим, и, по-моему, эта комната как раз освободилась.

Комната действительно оказалась свободна. Лиле она понравилась: чистая, уютная, и пристроена к летней кухоньке, есть где приготовить себе ужин. А если протопить печь, то и зимой здесь будет тепло. Вот только дорого, хозяйка просила по сто рублей в сутки, получалось, что половина Лилиного заработка будет уходить на оплату жилья. Но и тут выручила Жанна, уговорила тетку снизить плату до двух тысяч рублей в месяц, с учетом несезонности.

– Ладно, живи, – махнула рукой хозяйка, – но только до мая, а с мая либо плати по стольнику в сутки, либо съезжай, мне свою выгоду терять не резон.

На том и сговорились.

Оставшись одна, Лиля быстро разобрала свои вещи, развесила и разложила их в шкафу, задвинула чемодан под кровать, сняла ставшее тесноватым платье и в одной комбинации села на краешек постели. Ее обступила тишина пустой комнаты. Темная южная ночь равнодушно смотрела в окно поверх крахмальных занавесок. Лиля подошла к зеркалу, оттуда на нее глядел печальный лик одиночества. Ужасно хотелось есть, но все свои деньги она отдала хозяйке в качестве аванса, а до зарплаты еще неделя. Всю Лилину дневную браваду словно дождем смыло, из глаз закапали слезинки. Что делать? Как ей дальше жить? На обратную дорогу в Уфу денег нет. Да и не может она явиться к маме и сестре побитой собачонкой. Ведь она уже написала им, что беременна, а чтобы мама не переживала и ее, Лилю, не мучила надоевшим вопросом, соврала, что они с Николаем расписались. Еще накануне она не сомневалась, что это вот-вот случится, тем более что она носит под сердцем их ребеночка. А что теперь? Как Николай отнесется к ее побегу? Вдруг передумает, послушается мать и женится на этой соседке – как ее? – Гулечке?

Так, в слезах, она и заснула.

На следующий день все валилось у Лили из рук, ни погожий день, ни старания подруги не могли развеять ее печаль, пока к концу рабочего дня не увидела в окно Николая. Он сидел на лавочке напротив входа в здание и курил. Ждал. Вмиг Лиля преобразилась, кинулась к зеркалу, припудрила носик, взбила кудряшки. И вот уже улыбается ей из зеркала прежняя беззаботная девушка. Подхватила под руку Жанну и вместе с ней выплыла на крыльцо. Сделав вид, что не заметила Николая, прошла мимо. Он догнал, тронул за локоток. Оглянулась, удивленно вскинула брови – артистка!

– Ладно, Жанночка, до завтра. – И Николаю небрежно: – Ты чего пришел?

Тот опешил:

– Как чего? Поговорить надо.

– Ну, давай поговорим, раз надо.

Они вышли на набережную, спустились к морю, сели на нагретые солнцем камни. Лиля скинула туфли, опустила ступни в ласковый прибой. Солнечный диск коснулся линии горизонта, лег, как желток яичницы-глазуньи, на бескрайнее изумрудно-бирюзовое блюдо.

Николай извинялся за мать, уговаривал Лилю вернуться.

– В дом твоей матери я не вернусь, и точка! Не хочу сидеть взаперти и выслушивать упреки. Я сняла комнату, там и буду жить.

– А я как же? А наш будущий сын? Давай тогда я перееду к тебе?

– А мы с тобой будем гулять по набережной, а потом ты к себе, а я к себе. И никаких «в гости», пока не распишемся. Ученая уже!

У Николая брови «домиком» поползли вверх. Он встал, отряхнул форменные брюки-клеш, в серых глазах заплясали чертики.

– Ну, раз ты так решила, то пошли.

– Куда? – забеспокоилась Лиля.

– В ЗАГС, куда же еще.

Через несколько дней Николай с Лилей расписались. Не было ни белого платья, ни фаты, да и откуда им было взяться в послевоенном провинциальном городке? Но стол все же накрыли на увитой виноградом террасе перед хозяйским домом, и спелые гроздья свешивались над самыми головами немногочисленных гостей. Олимпиада Марковна не пришла ни в ЗАГС, ни к застолью, она категорически не одобряла решения сына.

Хозяйка с беспокойством поглядывала на округляющуюся талию Лили, и вслед за поздравлением не преминула предупредить:

– Вы пока, конечно, живите, но к весне подыскивайте себе другое жилье, нам тут пеленки, детский плач ни к чему, всех отдыхающих распугаете.

– Да вы не беспокойтесь, нам в части скоро обещали комнату дать, женатым офицерам положено жилье, – счастливо улыбался Николай.

– Вот и ладно, вот и славно, – кивал головой муж хозяйки, подливая себе в стакан чачу.

И побежали дни, полные ожиданий, когда каждый час врозь кажется вечностью, когда то и дело вспыхивают беспричинные ссоры, сменяющиеся сладкими примирениями, полные маленьких открытий, откровений, смешных обид, всего того, что называют медовым месяцем. Так незаметно дожили до Нового года.

Новый год был любимым праздником Лили еще со времен детдомовского детства. Для нее он был неразрывно связан с запахом еловой хвои, блеском конфетных оберток и мишуры, предпраздничной суетой и ожиданием хоть самого маленького, но непременно чуда. Ей очень хотелось устроить настоящий праздник, и она старалась. Елочку ставить было некуда, зато нашлось место для букета из сосновых веток. Здесь, на юге, и сосны были не такие, как на Урале: низкорослые, разлапистые, с длинными иглами. Лиля вечерами клеила гирлянды из цветной бумаги, вырезала и развешивала снежинки, запасала продукты, какие удавалось раздобыть, заказала у портнихи свободное платье по последней моде. И вот долгожданный день настал.

Накануне с вечера задул норд-ост. Утром Лиля не узнала городок. Еще вчера удивлявший ее теплым бесснежьем, зеленеющими, как ни в чем не бывало, газонами, обилием чаек, лебедей и уток, беззаботно покачивающихся на прибрежных волнах, с утра он встретил ее пронзительным, ломающим ветви деревьев ветром. Горная гряда терялась в низких, несущихся с севера тучах. Ветер швырял в лицо пригоршни песка с пляжей вперемешку с соленой водяной пылью. На набережной в одночасье все покрылось толстой ледяной коркой. Обледеневшие, похожие на айсберги, баркасы бились о причал. Волны с грохотом обрушивались на берег, перехлестывая через парапет. Птицы, не решаясь взлететь, жались к подножиям сосен. Ветер рвал из рук сумку и, казалось, вот-вот сорвет с Лили пальто. Цепляясь за заборы, за столбы, прячась за деревья, она с трудом дошла до работы.

– Ну что, теперь знаешь, что такое наша зима? – Жанна улыбкой встретила ошеломленную продрогшую до косточек подругу, – небось, охотно бы променяла такую погодку на ваш уральский морозец?

Лиля надеялась, что с работы ее встретит Николай, он должен был вернуться с боевого дежурства еще утром, но муж не пришел. С трудом добравшись до дома, готовилась высказать ему свою обиду, но здесь его тоже не оказалось. Час утекал за часом, а долгожданного стука в дверь все не было. Беспокойство переросло в тревогу. Лиля старалась отвлечься предпраздничными хлопотами, но все валилось из рук. Приближалась полночь. Она сидела одна за накрытым столом, обхватив голову руками, и вслушивалась в завывания ветра и треск сучьев в саду. По радио раздался бой курантов, вот и Новый год. Совсем не так планировали они его встретить. По комнатке гуляли сквозняки. Топить печку в такой ветер хозяйка не разрешила, опасаясь пожара. Лиля подобрала ноги на кровать, плотнее закуталась в шаль и не заметила, как заснула.

Разбудил ее громкий стук. За окном сияло солнце. Вскочив, Лиля наскоро поправила растрепавшуюся прическу, распахнула дверь, но на пороге вместо Николая стоял незнакомый моряк.

– Вы будете Кислицына Елизавета Георгиевна? Вас просят прибыть в расположение части. Машина у калитки.

– А что случилось? Где мой муж?

– Вам все скажут в части.

Парень старательно отводил взгляд от ее выпирающего живота.

Дрожащими руками Лиля оделась и пошла к машине.

В штабе воинской части собралось несколько таких же встревоженных женщин. Среди них была и Олимпиада Марковна. Она окинула невестку недобрым взглядом и отвернулась. После некоторого ожидания к ним вышел командир части в сопровождении нескольких офицеров. В полной тишине прозвучали жестокие слова.

– Вчера ночью возвращавшийся с боевого дежурства сторожевой катер попал в шторм и разбился о скалы в районе Толстого мыса. Крушение произошло недалеко от берега, но из-за сильных волн и низкой температуры выбраться смогли только трое. Те, кто спасся, находятся в госпитале, остальные погибли. Примите наши соболезнования.

Командир зачитал фамилии выживших, Кислицына Николая в этом списке не было.

После секундной паузы женщины заплакали, завыли, запричитали. Лиля бросилась к свекрови, но та зашипела на нее:

– Это все ты! Ты виновата! Коленька мой всю войну, почитай, прошел, и Бог хранил его, живым вернулся. А стоило тебе появиться… Это ты, ты беду привела в наш дом!

Хоронили погибших моряков в братской могиле на Толстом мысу, недалеко от места катастрофы. Лиля настаивала, чтобы гроб с телом Николая открыли и дали ей возможность проститься с мужем.

– Я не поверю, что его больше нет, пока не увижу, – твердила она.

Ее требование выполнили. Увидев разбитое о камни лицо Николая, Лиля закричала. В ушах у нее зазвенело, все вокруг завертелось, земля уплыла из-под ног.

Она чувствовала, что летит вверх по какому-то тоннелю, мягко обнимающему ее со всех сторон. Тоннель закручивался спиралью, и она летела все быстрее и быстрее под невероятно красивую торжественную музыку. Казалось, целый оркестр звучит в ней самой. Постепенно полет замедлился, она уперлась в невидимую преграду. Что там дальше – рассмотреть не могла, все заполнял свет. Услышала в своем сознании голос:

– Тебе пока сюда рано, возвращайся.

И она полетела вниз, сначала потихоньку, потом все быстрее и быстрее, и вновь неслась с бешеной скоростью сквозь потоки музыки. Музыка звучала все тише, полет замедлялся. Лиля смогла рассмотреть белый плафон, вращающийся над ней. Плафон остановился, она увидела потолок, окрашенные зеленой краской стены, железный столик с какими-то инструментами рядом. Где-то негромко играло радио. Лиля подняла невесомую руку, ощупала показавшуюся странно маленькой голову, потом дотронулась до мягкого пустого живота.

К ней подошла женщина в белом халате.

– Очнулась, голубушка? Вот и славно, вот и умница.

– Где я? Где мой ребенок?

– Ты в родильном отделении горбольницы, а ребенок твой в детской палате, где же еще ему быть? Сынок у тебя родился, поздравляю, мамочка. Слабенький, правда, семимесячный, не доносила ты до срока, но главное, живой. А врачи у нас хорошие, выходят. Советская медицина лучшая в мире!

– Я хочу его увидеть.

– А это, знаешь ли, дня через два, вам обоим прийти в себя и окрепнуть маленько надо.

Через пару дней Лиле принесли в палату маленький сверточек. На крохотном личике она увидела знакомые бровки домиком, из души само вырвалось:

– Коленька!

Малыш, как галчонок, открывал беззубый ротик, вертел головой, забавно гримасничая.

– Да ты грудь ему дай, мамаша, потом налюбуешься, – сказала детская медсестра.

Ребенок, потыкавшись в грудь, нашел сосок и принялся за работу.

– Ишь ты, наяривает, – улыбнулась медсестра, – ну все, раз грудь взял, значит жить будет. Поздравляю вас, мамочка, с сыном.

Поначалу сын затмил в сознании Лили все остальное, это помогло справиться с обрушившимся на нее горем. Но время шло, к другим женщинам в палате приходили мужья, родственники, приносили какие-никакие гостинцы, ее же никто не навещал. Однажды только прибежала Жанна, принесла банку домашнего компота. Олимпиада Марковна навестить невестку, посмотреть на внука не пришла.

Женщины в палате охотно болтали, рассказывали о себе, пользуясь такими непривычными часами безделья между кормлениями, а Лиля молчала, отвернувшись к стене.

– Брошенка, што-ль? – спросила соседка по палате, пышнотелая казачка с длинными темными косами, – много щас, после войны, охотников до баб развелось, а мы и рады верить.

– Вдова… – нехотя ответила Лиля.

– Вдова? А сколько же тебе лет?

– Двадцать недавно исполнилось. Муж морским пограничником был, утонул неделю назад.

Женщины примолкли. Одна из них подошла, протянула ломоть хлеба, густо намазанный сметаной.

– Ешь, тебе силы нужны, чтобы мужика выкормить. А мне еще из дома принесут.

Коленька набирался силенок, приближалась выписка, а вместе с тем росла Лилина тревога. Пустит ли ее с ребенком хозяйка комнаты? Где и на что жить? Как она выйдет на работу, если оставлять сына не с кем? Лиля села за письмо в далекую Уфу, прося помощи у мамы и сестры.

Глава 36. Геленджик

Крещенский мороз на Урале – это вам не шуточки! Щиплет за нос, кусает щеки, пробирает до костей. Одно спасение – овчинный тулуп да валенки. Настя бежала по пустынной улице Пархоменко, прикрывая нос и рот заиндевевшей варежкой. Платок, воротник тулупа и даже ресницы покрылись инеем. Хорошо, что повезло с трамваем, а то бы и не добежала от завода до дома. Снег весело похрустывал под ногами. Окна домов особенно уютно светились сквозь покрытые пушистым куржаком ветви. Город притих, завернутый в снега.

Несмотря на мороз, настроение у Насти было отличное: сегодня на отчетном собрании о ней сказали добрые слова, наградили грамотой и денежной премией, а еще вручили ценный подарок – пачку настоящего грузинского чая и полукилограммовый пакет сахара. Всю дорогу она представляла, как, придя домой, заварит себе крепкий ароматный чай и будет пить его маленькими глоточками с сахаром и с бубликом, а потом устроится на диване, укутав ноги шерстяным платком, и, отгородившись от мира кругом света настольной лампы, будет вместе с Гуттиэре разгадывать тайну человека-амфибии. А еще Настя обдумывала, как лучше поступить с премией: отложить на черный день или все же купить себе к весне блестящие резиновые ботики, как у Ираиды, Дусиной соседки.

Прибежав домой, Настя скинула у порога тулуп, валенки и первым делом затопила буржуйку, поставила на печку чайник и только тогда заметила белый прямоугольничек на полу у двери. Видно, хозяйка подсунула письмо под дверь, а она замела полой тулупа в сторонку. Конверт надписан родным почерком. На душе стало совсем радостно, наконец-то долгожданное письмо, ведь после новогодней открыточки от Лили ничего не было, целых три недели! Настя заварила себе чай и, согрев руки о стакан, начала читать письмо. Однако с первых же строк улыбка сползла с ее лица. Не веря своим глазам, она снова и снова перечитывала письмо. Хорошее настроение улетучилось без следа. Подбежала к окну, прижала ладонь к замерзшему стеклу, глянула в протаявший пятачок: в доме напротив свет горел во всех окнах, значит дочка с зятем уже дома. Настя накинула тулуп, сунула ноги в валенки и, прихватив письмо, побежала к ним.

На семейном совете было решено, что маме нужно срочно ехать в Геленджик. Нина помогла правильно написать заявление на увольнение. Вот не предполагала Настя, уходя домой после собрания, что утром придет с заявлением об уходе!

Проводив маму, Нина сама села за стол, написала сразу три письма почти одинакового содержания. В письмах она просила обеспечить жильем вдову и новорожденного сына моряка-пограничника, героя войны, погибшего в мирное время на боевом посту. Одно письмо было адресовано командиру части, в которой служил Николай, второе в Геленджикский горисполком, а третье в Москву, самому товарищу Ворошилову. Нина была комсомолкой и свято верила, что партия и государство не оставят ее сестру и племянника в беде.

Для Насти последующие дни закрутились, как в калейдоскопе: увольнение, сборы, прощание с хозяйкой комнаты, с привычным укладом жизни, с друзьями и старшей дочерью, со ставшей родной Уфой. И в первых числах февраля поезд увез ее в неизвестность.

В эту поездку у нее не было желания вступать в разговоры с соседями по купе, она сидела, отвернувшись к окну, провожала глазами увязнувшие в снегах деревья и кусты. Смеркалось. Мелькнет изредка полустанок, несколько домов, редкие огоньки, и вновь снега, деревья… Поезд все дальше увозил ее в ночь.

Настя сама осталась вдовой в тридцать два года, испытала, что такое одной поднимать детей, без защитника, без кормильца, без любви. Но она хоть девять лет была с любимым мужем! А дочка? Ведь и годочка не прожила, в двадцать лет осталась вдовой с ребенком на руках! И где она сейчас? Может, скитается бездомной по чужому городу? Настя надеялась, что все удары судьбы приняла на себя, а дочкам достанется спокойная и счастливая жизнь, ан нет! И на их долю хватает горестей. Она еще не видела внука, не держала его на руках, а в сердце уже поселилась тревога за него.

На следующий день пейзаж за окном поменялся, снега и лесов становилось все меньше, потянулись унылые безлесые степи. Местами проглядывала голая черная земля. Ветер гнал поземку, а вместе с ней летел, подскакивая, кустик перекати-поля, остановился, зацепившись за былинку, и вновь понесся неведомо куда. Вот так и ее гонят холодные ветры по жизни, не давая где-либо пустить прочные корни. Только-только жизнь наладится, появятся дом, друзья, работа, сложится нехитрый быт, как вновь жизнь срывает с места и несет в неизвестность. Что-то ждет ее в чужом краю, где нет у нее ни дома, ни поддержки знакомых, ни работы, только два родных существа, которые сами нуждаются в ее помощи?

На третий день поезд прибыл в Краснодар, отсюда до Новороссийска Насте предстояло добираться местным поездом. На перроне было тепло, но ветрено и сыро, под ногами хлюпало месиво из снега, воды и грязи. Валенки быстро промокли, в тулупе было жарко. Хорошо, что в чемодане у Насти лежали пальто и ботинки. Она переобулась и переоделась в зале ожидания. Однако ни тулуп, ни валенки в чемодан не помещались, пришлось увязать еще один узел. Настя с тревогой смотрела на груду багажа: как за ним уследить, как ей все это донести до поезда? Вон сколько сомнительных типов шныряет по залу.

Купив в кассе билет, удивилась, что в нем не указаны ни номер вагона, ни место, только номер поезда. Кассирша на ее вопрос отмахнулась:

– Та куда влезете, там и сядете…. Следующий!

Поезд подали к перрону ночью, тут только поняла Настя фразу кассирши. В составе было всего четыре вагона, а людей – полный перрон. Как только открылись двери вагонов, народ кинулся внутрь, сметая проводников, отталкивая друг друга, передавая чемоданы через головы. Настя в растерянности стояла со своими узлами у вагона, толкаемая со всех сторон. Рядом открылось вагонное окно, из него высунулся парень в кубанке:

– Мамаша, подь сюды, давай чемоданы!

Какая-то бабка протиснулась сквозь толпу, сноровисто подала свой багаж парню, потом он подхватил и ее саму, втащил в окно. Настя кинулась к нему:

– Родненький, помоги и мне! Сама не влезу!

По радио бесстрастный голос объявил об отправлении поезда. Паника на перроне усилилась. Парень на секунду замялся, потом протянул руки:

– Давай свои узлы, тетка, только быстро!

Вещи исчезли в вагоне, Настя протянула руки, парень усмехнулся, сдвинув кубанку на затылок:

– Вещички забрал, а ты мне зачем?

У Насти сердце ушло в пятки. Состав лязгнул, дернулся, проводники, отбиваясь от тех, кто не смог сесть, пытались закрыть двери. Парень рассмеялся:

– Да шучу я! Давай руки живо, – и втащил Настю в окно.

Она кое-как втиснулась на место на жесткой полке, потерла трясущимися руками ушибленную коленку. За окном проплыли последние станционные огни. В вагоне стало почти темно, освещался он всего лишь двумя фонарями – в начале и в конце. Настя вспомнила осеннюю поездку в мягком вагоне, как она отличалась от этой! А она-то думала, что теперь все поезда такие комфортные!

Поезд прибыл в Новороссийск рано утром. Настя перетащила вещи на привокзальную площадь, огляделась, присев на чемодан, и не поверила своим глазам: вокруг вымощенная плиткой сухая чистая мостовая, никакого снега, на газонах зеленая травка, на ветвях деревьев набухшие почки, впереди над горной грядой встает солнце, легкие облачка плывут по голубому небу. Словно из начала февраля она сразу попала в конец апреля. Мимо, постукивая каблучками, прошла дама в легком макинтоше и замысловатой шляпке, неся новенький чемодан с металлическими уголками, окинула Настю пренебрежительным взглядом. Настя словно увидела себя со стороны: в съехавшем на затылок платке, вспотевшая в теплом пальто, в ношеных ботинках, вокруг нее багаж: узел, вещмешок, потертый, купленный еще в Малмыже чемодан. Ей стало досадно, ведь всю жизнь работала, себя не жалела, а на наряды так и не заработала. Вот тебе и «все равны»!

Через час Настя ехала в автобусе по узким извилистым улицам. Впервые своими глазами видела она город, через который прокатилась недавняя война, обгоревшие стены, пустые глазницы окон, остатки разрушенных снарядами домов, изрешеченные пулями заборы. Но жизнь в городе шла своим чередом, дымили трубы цементного завода, и мелкая, как пудра, пыль оседала на траве, домах, одежде, поскрипывала на зубах. В прогалах между домами поблескивала вода, там деловито поворачивали шеи подъемные краны, разгружая и нагружая баржи, жил своей жизнью грузовой порт.

Пазик, натужно фырча, взобрался по каменистой улице в гору, обогнул крайний дом, и перед Настей во всю ширь, сияя тысячами искорок, словно усыпанное осколками солнца, распахнулось море. У нее перехватило дыхание, ведь она даже не представляла себе, что море такое бескрайнее! Линия горизонта таяла в голубой дымке, и казалось, что темные силуэты кораблей уплывают прямо в небо. Или это облачка плывут с неба к берегу и, превращаясь в белые барашки на гребнях волн, с шумом разбиваются о скалы? Крикливые птицы парили над морем. Вдоль скал вилась серая лента дороги, повторяя все изгибы берега, и автобус послушно поворачивал то вправо, то влево, то поднимаясь, то круто съезжая вниз. У Насти закружилась голова, она вцепилась в ручку переднего сидения, чтобы не упасть на вираже. Водитель посмеивался, глядя в зеркальце на непривычных к такой езде пассажиров:

– У нас эту дорогу называют «тещин язык», есть среди вас тещи? А студенты называют «прижмись ко мне поближе». Не теряйся, народ!

Лилю Настя, к своему огромному облегчению, нашла по указанному в письме адресу. Хозяйка дома, вопреки опасениям, не выгнала молоденькую мамашу с младенцем на улицу. Наоборот, принесла оцинкованное корыто, научила правильно купать и пеленать ребенка, помогала и делом, и советами, хоть и бурчала себе под нос что-то типа «навязались на мою голову», «так и знала, что не будет мне покою ни днем, ни ночью».

По ее совету отправилась Лиля в воинскую часть, в которой служил Николай. Долго дожидалась приема у кабинета командира части. Разговор получился коротким. Капитан первого ранга, отводя взгляд, сказал, что да, Кислицын стоял в очереди на получение жилья, и должен был весной получить комнату, но теперь его нет, а нуждающиеся в жилье офицеры есть. Раз Кислицын в списках личного состава больше не числится, стало быть, из списка очередников его вычеркнули. А раз Лиля в части не служит, то и жилье ей дать не могут. Лиля попыталась спорить, отстаивать свои права, но командир вызвал дежурного, приказал вывести женщину за пределы части и впредь «посторонних на территорию не пропускать».

Лиля оказалась в отчаянном положении и очень обрадовалась приезду мамы, словно камень свалился с ее плеч. Все устроится, раз мама рядом, она теперь не одна. Весь вечер мать и дочь не могли наговориться после девяти месяцев разлуки. Настя держала на руках своего первого внука, кончиком пальца гладила светлые волосики на темечке, и дыхание перехватывало от переполнявших ее чувств.

Работу Настя нашла быстро, да какую! Устроилась кастеляншей в санаторий для военных моряков, помогли случай и бывший друг Николая. Зарплата небольшая, но это тебе не на заводе весь день на ногах стоять! На такую работу можно и с колясочкой ходить, и погулять с ребеночком время позволяет. Опять же питание санаторное, трехразовое. Вон как дочка исхудала, одни глаза остались! Но самое главное, Насте выделили комнатку во флигеле для временного проживания прямо на территории санатория!

К большой радости хозяйки Лиля освободила ее комнату для будущих отдыхающих. Ах, как изменилась ее жизнь с приездом мамы! Разрешились казавшиеся непреодолимыми проблемы, растаяли страхи. Она поправилась, ожила, на щечках вновь заиграл румянец, многие отдыхающие офицеры засматривались вслед хорошенькой молодой мамаше, гуляющей с коляской по аллеям санатория. А вокруг бушевала весна! Абрикосы цвели так, что молодая зелень листвы тонула в розовой пене. По утрам цветущая веточка миндаля заглядывала в распахнутое навстречу солнцу окно их комнаты и забавляла маленького Коленьку, покачиваясь над детской кроваткой.

В мае Лилю неожиданно вызвали в горисполком. В кабинете первого секретаря, помимо его самого, Лиля увидела уже знакомого ей командира воинской части. Отечески улыбаясь, он двинулся ей навстречу, усадил на стул возле себя.

– Ну что же вы, голубушка, не обратились ко мне за помощью, зачем сразу беспокоить высокое начальство? У них государственных дел хватает, а ваши проблемы мы и сами решить можем, – и, не давая Лиле возразить, торопливо продолжил: – Мы изыскали возможность выделить вам, как вдове героя, отдельную квартиру в новом доме. Вот, получите ордер, распишитесь здесь и здесь. Пусть сын моряка, будущий защитник отечества, растет в хороших условиях. А впредь с проблемами обращайтесь прямо ко мне, прямо ко мне! – и выпроводил совершенно растерянную девушку за дверь.

Настя разрешила Лилино недоумение, рассказав о письмах, отправленных Ниной.

– Видать, сработало третье письмо, товарищу Ворошилову, – решили они и, не откладывая это дело в долгий ящик, отправились смотреть свою новую квартиру.

Длинный одноэтажный дом находился недалеко от автостанции. По плану в нем должно было быть восемь квартир, каждая со своим крыльцом, верандой и палисадом. Лилина квартира оказалась незапланированной девятой, совсем крошечной, выкроенной из двух соседних: тесная верандочка, служившая по совместительству прихожей, кухня, больше похожая на коридор, без окон, зато с печкой, и шестнадцатиметровая комната. К этому прилагалось две сотки палисада, втиснутого между двумя соседними, и сарайчик-дровяник. Небогато, но Насте с Лилей эти «хоромы» показались дворцом! Еще бы! Своя отдельная квартира!

Лиля сидела на забытой строителями табуретке посреди комнаты, смотрела на залитый солнцем свежевыкрашенный пол, на выбеленные стены, потолок и плакала от радости, что у нее теперь есть своя квартира, что никакая хозяйка не сможет ее отсюда выгнать. Слезы лились и от горечи, что нет с ней рядом Николая, не с кем разделить эту радость.

Настя тем временем оглядывала их новые владения. «Удобства» – две дощатые кабинки в дальнем конце двора. Вода в колодце посреди двора. Рядом, под соснами, общий стол и скамейки, между стволами сосен натянуты веревки для сушки белья. Земля в палисаде каменистая, заросшая колючим кустарником, называемом местными жителями «держи-деревом». Немало придется ей потрудиться, чтобы расчистить и сделать пригодным этот участок, но она работы не боится. Главное, у них теперь есть свой сад!

В новом доме и жизнь у Насти с Лилей пошла новая, хоть и полная забот, трудов, но спокойная и счастливая. По выходным, а иногда и просто в свободный вечер, они спускались с коляской по Садовой улице к морю. Гуляли по заполненной отдыхающими набережной. С танцплощадок в пансионатах доносилась веселая музыка, в летнем кинотеатре шли трофейные фильмы с Гретой Гарбо и Диной Дурбин и советские комедии с Любовью Орловой. На круглой клумбе у памятника Лермонтову распускались незнакомые цветы, по дорожкам санатория гуляли диковинные птицы павлины, а в летнем ресторане «Платан» по вечерам играл джаз.