Текст книги "Деревянные актёры"

ДЯДЯ ПЬЕР

Чёрные треуголки маячили там и сям по деревенской улице. У постоялого двора стояли оседланные лошади. Из окна слышались ругань и звон бутылок. Запыхавшийся трактирщик метался из кухни к погребу. В деревне стояли солдаты.

– Дальше поезжайте, дальше! – лепетала матушка Гошелу. – Там под горой живёт дядя Пьер, у него можно остановиться.

Дядя Пьер молча оглядел нас и провёл в свою землянку. У него была сгорбленная спина и огромные жилистые руки. Молча он взял монетку из рук метра и пошёл добывать у соседей молока и яиц для Мари. На сковороде зашипела яичница.

Матушка Гошелу рассказывала дяде Пьеру про все свои несчастья.

– Если б не этот добрый человек, мы бы померли с голоду с Мари! – сказала она, указывая на метра и утирая слёзы.

Тогда дядя Пьер плотно прикрыл дверь и заговорил. В сумерках на беловатом квадрате окна темнели рядом две головы. Тонкий орлиный нос метра склонялся к низколобому, бородатому лицу дяди Пьера. Дядя Пьер рассказывал скрипучим голосом, с трудом выдавливая из себя слова, что соседняя деревня восстала. Бедняки с косами и вилами напали на дом судьи и сожгли все грамоты, в которых были записаны их долги и повинности помещику, маркизу де Ларош. Они отказались платить налоги. Из Эпиналя был послан отряд, чтобы усмирить бунт, но… но… но… – дядя Пьер захлебнулся тихим смешком, – солдаты перешли на сторону мятежников. Они взяли замок де Ларош и засели там, а их главарь Шарль Оду…

– Шарль Оду? Великан с белым шрамом на лице? – воскликнул метр. – Мы вместе сражались в Америке.

– Он самый. Молодчага парень. Теперь за его голову обещана награда в пятьсот ливров. Из Эпиналя прислали эскадрон солдат под начальством де Грамона. Де Грамон стоит в нашей деревне и только ждёт подкрепления, чтобы окружить мятежников в замке и перевешать их всех.

– А у вас в деревне тихо?

– Мыши сидят тихо, когда кошка близко. Но все помнят, что сказал де Грамон, когда бедняки требовали хлеба.

– Что он сказал?

– Трава уже выросла – идите, ешьте её. Деревня засыпала. Луна поднималась над чёрными вершинами гор. Было тихо, только подковы Брута звякали в сумерках да чуть поскрипывала одноколка. Дядя Пьер вразвалку шагал впереди, указывая нам дорогу.

Мы оставили матушку Гошелу и Мари в хижине. Дядя Пьер обещал отправить их в Эпиналь. Признаться, я был рад, что мы распрощались с ними. На меня наводила тоску эта девчонка с мутными глазами, которая вечно жевала что-нибудь, или спала, или пищала, чтобы ей давали есть. Даже наши белые мышки ничуть не развеселили её. Она сонно посмотрела, как мы чистили клетку в хижине у дяди Пьера, отвернулась и опять стала жевать какую-то корку.

– Это она такая с голоду, жалко мне её, – сказал Паскуале.

– Пустое. Ведь мы на войне, ты чувствуешь это, Паскуале? А на войне женщины и дети – одна помеха, – ответил я.

– А как же Розали? – спросил Паскуале.

– О, Розали – совсем другое дело.

Она бодро шагала рядом с нами, закутанная в свой чёрный плащ. Разве она жаловалась когда-нибудь на голод или усталость? Она всегда смеялась, и от этого всем становилось весело. На войне не могло быть лучшего товарища, чем Розали.

У края дороги потухал костёр. Последний язычок пламени, вспыхивая, освещал огромную ногу в жёлтом сапоге и зажигал беспокойный огонек в стекле валявшейся рядом бутылки. Слышался храп. Это караул полковника де Грамона досыпал седьмой сон. Дорога шла вниз. Запахло сыростью. Из темноты донеслось журчанье невидимого ручейка.

– Ступайте теперь налево, через мостик, мимо старого вяза. Скажите Шарлю, что и мы скоро забьем в набат, – проскрипел дядя Пьер над моим ухом и пропал в темноте.

Свернув налево, мы увидели огни. На холме вокруг замка пылали сторожевые костры мятежников.

ЛАГЕРЬ ПОВСТАНЦЕВ

– Стой! Кто идет?

Из кустов на белую от луны дорогу выпрыгнули два человека с ружьями: один – высокий, в широкополой шляпе с обвисшими краями, другой – маленький, коренастый, с головой, повязанной красным платком. Высокий в два прыжка очутился около нашей тележки и схватил Брута под уздцы.

Коренастый вскинул ружье и направил дуло в грудь метра.

– Руки вверх! Кто шелохнется, тот получит в лоб! – крикнул коренастый сиповатым голосом.

Мы подняли руки. У меня сердце замерло: вот она, война! Коренастый молча разглядывал нас. Брут храпел и пятился, тележка стала поперек дороги.

– Да стой же ты смирно, упрямый дьявол! – вполголоса уговаривал Брута высокий парень.

Коренастый опустил ружье.

– Кто вы такие? Куда идете?

– Мы друзья народа, – тихо и внятно ответил метр, – мы идём в замок де Ларош. Нам нужно видеть Шарля Оду.

– Друзья народа! Неплохо сказано, старик! – крикнул высокий, выпуская узду Брута.

– Да верно ли это? – насмешливо спросил коренастый. – Эй, Антуан, пощупай, что у них там на тележке. А вы – ни с места!

Брут потянулся к кусту близ дороги. Листья захрустели на его зубах. За моей спиной Антуан поднял крышку нашего сундука, шуршал тряпьем, рылся в наших пожитках. Вдруг он прыснул,

– Антуан? – строго сказал коренастый, не спуская глаз с метра.

– Честное слово, Жак, – захлебываясь от смеха, сказал Антуан, – сдается мне…

– Ну?

– Сдается мне, что у них тут куклы!

– Куклы? – Жак усмехнулся и подошёл к тележке.

Антуан вытаскивал одну куклу за другой. Свет луны блеснул на золочёной звезде министра. Мария-Антуанетта беззаботно улыбалась. Полишинель звякнул бубенцом.

– Полишинель! Право слово, Полишинель! – завопил Антуан. Он вертел крючконосую головку Полишинеля в руках и пищал: – Ах, дорогие мои, любезные мои… – но писк ему не удавался.

– Не дури, Антуан, – строго сказал коренастый и, подойдя к метру, положил руку на его плечо. – И не стыдно тебе, гражданин, возиться с детскими игрушками? Такое ли сейчас время? Видишь мою руку? Она крепко держит ружье. Она не даст спуску дворянчикам. Наша борьба – не на живот, а на смерть. Собирай свои игрушки, старик, и не называй себя больше другом народа! – Жак презрительно отвернулся.

Антуан молчал, раскрыв рот и не выпуская Полишинеля из рук. Метр вздрогнул, как будто его ударили. При свете луны я увидел, как потемнели его щёки. Он выпрямился, шагнул вперед и сказал сдавленным голосом:

– У каждого свое оружие, друг. Мое оружие не хуже твоего ружья. Но мне некогда спорить с тобой. Отведи меня к Шарлю Оду, он помнит, как я сражался за свободу американцев, пока проклятые англичане не отстрелили мне ногу!

Жак оглянулся. Он, видно, только теперь заметил деревянную ногу метра.

– Ты сражался за свободу американцев? – удивлённо переспросил он.

– Старый солдат не повторяет дважды того, что он сказал, – с достоинством ответил метр.

Мне показалось, что метр стал выше ростом. Жак усмехнулся, пожал плечом и сказал:

– Ну, Антуан, проводи их всех в замок, коли так, а я останусь здесь, на посту.

– Идём, идём! – весело сказал Антуан.

Он помог мне уложить кукол обратно в ящик. Тележка тронулась, поскрипывая колёсами. Мадемуазель Розали взяла метра под руку. Паскуале прошептал мне на ухо:

– Ну, разве не молодец наш метр?

Копыта Брута простучали по доскам подъемного моста. Во рву чернела спокойная вода.

Невидимый часовой окликнул со сторожевой башни над воротами:

– Кто идет?

– Гражданин! – бойко ответил Антуан.

За воротами загремел засов. Я понял, что «гражданин» – это пароль. У меня захватило дух. Сейчас мы войдём в лагерь смелых мятежников. Мы увидим тех, кто бьется за свободу не на жизнь, а на смерть!

– Кого ты притащил с собой, Антуан? – добродушно спросил всклокоченный парень с пистолетами у пояса, пропуская нас в ворота.

– Поживёшь – увидишь, – рассмеялся Антуан и повёл Брута в конец двора, где виднелась каменная конюшня.

Луна спряталась за кровлю замка. На голубоватом ночном небе замок вырисовывался чёрной громадой со своими башнями и зубцами. На широком дворе горели костры. Отблески огня плясали по серым стенам конюшни. Красные искры вспыхивали на бляшках конской сбруи, лежавшей между телег с фуражом. Тени людей метались по каменным плитам двора.

Нас окружили вооруженные люди.

– Вы откуда? – спросил рыжий бородач в рваной солдатской шинели, дожёвывая ломоть хлеба.

– Что нового слышно? Как там в деревне насчёт королевских войск? – быстро спрашивал метра чернявый парень с охотничьим ножом за поясом.

– Батюшки, никак Антуан свою родню в замок привел! – смеясь говорил парнишка чуть постарше меня, проталкиваясь ко мне и к Паскуале. За плечом у него торчало большое старинное ружье.

Метр улыбался всем, блестя чёрными глазами.

– Проведите нас к Шарлю Оду, мы принесли ему важные новости, – сказал он.

– Пропустите их к нашему капитану! – крикнул Антуан.

Вооруженные люди расступились. Антуан повёл нас в замок. В огромном зале горели факелы, приделанные наспех к бронзовым канделябрам. На диванах и на ковре спали сменившиеся караульные. Во сне они не выпускали из рук оружия,

Деревяшка звонко выстукивала шаги метра на паркете. Гулкий потолок вторил ей эхом. У окна сидел широкоплечий мужчина с седой, кудлатой головой. Его большие загорелые руки лежали на лакированном столике. Это был настоящий великан. Казалось, если он стукнет легонько кулаком, лакированный столик превратится, в щепы.

– Это и есть наш капитан, – шепнул мне Антуан. Шарль Оду слушал, что говорил ему на ухо молодой человек в разодранном мундире, с рукой на перевязи. Свеча освещала седую прядь над кирпично-красным виском капитана. На столе лежали пистолеты и был рассыпан табак. Капитан повернул к нам лицо, защищая глаза от свечи широкой ладонью. Метр Миньяр выступил вперед.

– Шарль Оду, ты помнишь меня? Помнишь, как мы вышибали англичан из Иорктоуна? – спросил метр, и голос его дрогнул.

– Пти-Миньяр! Пти-Миньяр, здорово, старый товарищ! – воскликнул Шарль Оду, вскочив на ноги.

Он тряс своей лапищей руку метра, седые волосы торчали, как грива, на его голове. Белый рубец от старой раны пересекал лоб, шёл между бровей на правую щеку и терялся в щетинистой бороде.

– Откуда ты, что делаешь? А это кто? Дочь твоего брата, того, что умер в Бастилии? – спрашивал Шарль Оду и улыбался, показывая белые, крепкие зубы.

– Антуан, голубчик, добудь что-нибудь на ужин моим гостям, – попросил Шарль Оду.

Метр остановил его.

– Это потом, Шарль. Теперь слушай меня. Мы были в деревне, где стоит де Грамон со своим отрядом… в десяти лье отсюда…

Шарль Оду усадил метра за столик. Молодой человек с перевязанной рукой разостлал на столике измятую карту. Все трое нагнулись над ней.

Розали, Паскуале и я уселись в углу на бархатной скамейке. Почерневшие портреты важных господ сурово смотрели на нас из золочёных рам. В конце зала слышались шаги, негромкий говор, стук прикладов. Спавшие мятежники просыпались и уходили, на их место приходили другие.

Свеча на лакированном столике освещала худые пальцы метра, двигавшиеся по карте, и склоненные головы его собеседников. Метр говорил отрывисто:

– В деревне стоит один эскадрон, то есть сто двадцать человек с лошадьми. Солдаты пьянствуют. Караульные спят на постах. Мы вышли из деревни после зари, и нас не окликнул ни один часовой… Крестьяне неспокойны. Де Грамон отбирает у них последние припасы для прокорма своего отряда… С такими силами, какие у де Грамона сейчас, он не решится напасть на замок. Крестьяне восстанут неминуемо, если он выведет солдат из деревни. Но де Грамон ждёт подкрепления. Когда подкрепление подойдёт, он сможет часть войск оставить в деревне, чтобы не допустить восстания, а остальных двинет на вас, Шарль Оду. Де Грамону дан приказ взять замок во что бы то ни стало и потушить мятеж. Твоя голова, Шарль, оценена в пятьсот ливров…

– Моя голова пока ещё крепко сидит на плечах, – усмехнулся Шарль, тряхнув кудлатой головой. – Ты знаешь, какие силы идут на помощь де Грамону?

Метр покачал головой.

– В окрестных деревнях ещё никто не слышал, что войска приближаются. Наверное, они находятся не ближе двух дней пути… Я, проходя, видел, что замок де Ларош хорошо укреплен. Он выдержит осаду хоть полгода. Но хватит ли у тебя припасов, Шарль? И сколько людей в твоем распоряжении?

– Людей у нас немного. Вдвое меньше, чем у де Грамона, – задумчиво ответил Шарль. – Вдвое меньше!

– Капитан, – вскрикнул молодой человек, которого звали Ренье. – Не важно, что вдвое меньше. Мы готовы!

Шарль усмехнулся и подмигнул метру.

– Видишь, какие у меня горячие молодцы, так и рвутся в бой! Но шутки в сторону. Слушай, как обстоит дело. Пять деревень восстали и идут к нам на помощь. Придут ли они вовремя, или опоздают из-за разлива реки, всё равно крестьянам не устоять против регулярных войск. Косам да вилам не справиться с ружьями. Мы не можем вести правильную войну и давать сражения противнику. Наше дело – нападать врасплох, исчезать, снова появляться, тревожить врага неожиданными атаками, а главное – привлекать его солдат на нашу сторону. Это – тактика революционной войны, Пти-Миньяр. Вот я и думаю, не напасть ли нам ночью на де Грамона, пока он не ждёт нападения и даже не проверяет своих часовых. Ему и в голову не приходит, что кучка мятежников посмеет сразиться с эскадроном. А? Что ты скажешь, Пти-Миньяр?

– Это будет отчаянное дело для горсточки храбрецов, но, если оно удастся…

– Если оно удастся, подошедшие войска найдут разбитые остатки отряда де Грамона, они найдут деревню, охваченную мятежом, им будет ещё труднее бороться с нами… Ну, а если дело не удастся, мы уйдём в леса. Решено, Ренье?

– Решено. Завтра к вечеру всё будет готово. Ведь мы выступим ночью, капитан? – сказал Ренье и сложил свою карту.

Антуан позвал нас ужинать под своды большой кухни. Ещё недавно здесь суетились повара господина маркиза, приготовляя пиры. Теперь задымлённые своды гудели от весёлых возгласов повстанцев. За ужином метр Миньяр рассказал Шарлю про наше ремесло.

ПОЛИШИНЕЛЬ – ДРУГ НАРОДА

В ту ночь мы расставили наши пёстрые ширмы на узорном паркете замка де Ларош. Паскуале вынул кукол из сундука. Розали разложила их по порядку. Я зажег свечи. Мы молчали. Меня била лихорадка. У Паскуале вздрагивали губы. Я вспомнил, как нам было страшно, когда мы впервые водили перед зрителями кукол в театре Мариано. Теперь мне было ещё страшнее. Вдруг наше представление не понравится, покажется скучным и ненужным нашим зрителям? У меня в ушах всё ещё звучал презрительный голос коренастого Жака:

– И не стыдно тебе, гражданин, возиться с игрушками? Видишь мою руку, – она крепко держит ружье…

Метр Миньяр был спокоен и весел, как всегда. Зал наполнился повстанцами. Выглянув из-за ширм, я увидел загорелых солдат, сменивших свои треуголки на широкополые крестьянские шляпы. Я увидел сильных деревенских парней, неумело державших ружья в непривычных руках. Я увидел старых крестьян с седыми подбородками, с руками, изуродованными тяжёлым трудом. Смеясь и перекликаясь, зрители рассаживались на креслах с золочёными ручками, на маленьких тонконогих табуреточках, на бархатных скамейках, принесенных из других покоев замка. Я увидел Жака, Концы красного платка торчали у него за ухом. Он разговаривал с Ренье, сдвинув брови и не выпуская ружья из рук. Метр стал настраивать скрипку.

– Пора начинать, Пти-Миньяр, – весело крикнул Шарль Оду, пробираясь между рядами к скамейке у стены.

– Убери факелы, Жозеф, – сказал метр.

Я не успел исполнить его просьбу. Двое солдат быстро сняли факелы со стен и унесли их из зала. Зал погрузился в темноту. Только у нас за ширмами ровным жёлтым огнем горели свечи.

Метр заиграл на скрипке. Звуки рассыпались весёлыми бубенчиками и оборвались. Началась бурная, мятежная мелодия. Она звучала угрозой. Но вот и она затихла. Тогда метр взял в рот пиветту, и в освещенное пространство над ширмами вынырнул Полишинель.

– Здорово, старый приятель! – крикнул голос Антуана из темноты.

Полишинель повернул носатую голову, поклонился, звякнул бубенцом на жёлто-зелёном колпачке и заверещал:

– Вот и я, вот и я, добрый день, друзья! Бродил я по всей стране наяву, а не во сне, видел я такие дела, что душа обмерла… На Марне голодают, в Вогезах умирают, народ жует солому, а попы и дворяне отрастили себе животы!

– Верно! Всё верно! – закричали зрители.

– Слышал я плач и стон, приехал полковник де Грамон, привёл с собой эскадрон… Крестьяне говорят: «Нечем нам кормить солдат, нечего нам есть, помилуйте, ваша честь!» Говорит де Грамон: «Кушайте ворон, ешьте траву, а то я вам головы оторву!»

Зрители затопали, застучали прикладами.

– Так оно и было! Молодец, Полишинель! – кричали из толпы.

– Поеду я к королю да с ним поговорю! – верещал Полишинель. – Разве он не знает, что французский народ погибает? Эй, сюда, мой верный Гектор!

Паскуале выставил над ширмами деревянную лошадку с плоской глазастой мордой. Лошадка брыкалась и помахивала мочальным хвостом. Полишинель взобрался на седло и загарцевал по краю ширм.

– Как Мальбрук в поход собрался… – пел Полишинель.

Зрители подтягивали ему, смеясь.

Я поднял над ширмами узорную, размалеванную беседку.

– Вот мы и приехали в Версаль! Ступай домой, Гектор!

Полишинель слезает с седла, дает пинка лошадке и заглядывает в беседку.

– А где же король? – спрашивает он. – Я не вижу короля! Король Франции, Людовик Шестнадцатый, где ты? Ау!

Из беседки выходит дворянчик с мушкой на щеке.

– Чего орешь, деревенщина? – пискливо спрашивает дворянчик. – Король на охоте, его нельзя тревожить! Ступай прочь!

– Ах, ваша милость, у меня важное дело к королю, – низко кланяется Полишинель. – Добрые французы умирают с голоду.

– Хоть бы все они померли, короля нельзя тревожить, когда он охотится на оленей. Пошёл вон, мужик!

Дворянчик размахивает розовыми ручками и старается вытолкать Полишинеля. Полишинель увертывается.

– Га-га-га! Ливрейная обезьяна, королевский прислужник, высокородный дворянин! Вот тебе! Вот тебе! – Дубинка Полишинеля стучит по деревянной голове дворянчика.

– Так его, Полишинель! На фонарь аристократа! – кричат зрители.

Полишинель ловко поддел дворянчика на свою дубинку и, громко хохоча, швыряет его в публику. Зрители ловят дворянчика на лету.

– Смотри, Жак, как есть живой дворянчик!

– И парик у него и шпага! И рожа дурацкая! – доносятся к нам возгласы.

– Тсс… – шепчет Полишинель. – Тише! Сюда идёт сама королева; послушаем, что она скажет! – Он садится в сторонке, на краю ширм.

Из беседки выходят Мария-Антуанетта в огромном белом парике и толстая графиня Полиньяк, Они важно покачиваются в широких атласных юбках, надетых на трепещущие руки Розали. Графиня Полиньяк протягивает королеве блестящие бусы.

– Ваше величество, взгляните, какие брильянты! Они достойны украшать шею французской королевы!

– Ах! – восклицает королева, всплеснув руками. – Ах, какая прелесть! Пускай король купит мне эти брильянты!

– Два миллиона, они стоят всего лишь два миллиона, дешевле пареной репы, – лепечет графиня, помахивая бусами.

В зале слышится смех. Королева зовёт короля:

– Король! Король, иди сюда! Куда ты запропастился?

«Пиф-паф!» – хлопает выстрел.

Король с ружьем за плечами появляется над ширмами. Он недоволен, что ему помешали охотиться. Он не желает покупать брильянты для королевы.

– Моя милая, – говорит он, выпятив животик, – вчера утром вы взяли у меня пятьсот тысяч франков на новое платье, вчера вечером я дал вам триста тысяч на новые башмаки. Ещё сегодня вы выпросили у меня пять франков для голодающих ребят Парижа. У меня больше нет денег!

– Ого! – кричат зрители. – Пятьсот тысяч на платье и пять франков для голодающих ребят! Ах вы подлецы!

– Молчите, друзья, – говорит Полишинель в публику. – Посмотрим, что будет дальше.

Дальше – королева плачет, визжит и падает в обморок на руки графини.

– Вы изверг, вы чудовище! Вы уморили вашу прелестную жену! – говорит графиня королю.

– Voilà, – говорит Полишинель, – если бы это была моя жена, я бы её вздул!

Но король плачет и раскаивается. Он обещает купить брильянты. Королева приходит в себя и гордо удаляется с графиней.

– Министр, министр! Иди сюда! – зовёт король.

Прибегает толсторожий министр с лентой через плечо.

– Что угодно вашему величеству?

– Достань два миллиона, чтобы я мог купить королеве брильянты! – кричит король.

– Ваше величество, у нас в казне нет ни гроша! – вопит министр.

– Какой же ты, к чёрту, министр? – сердится король. – Достань мне деньги как знаешь. А я пойду поохотиться.

«Пиф-паф!» – хлопает выстрел.

Пузатый министр в отчаянии мечется над ширмами. Он чешет затылок, выставляет вперед толстый подбородок и, пригорюнившись, подпирает рукой красную щеку. Откуда достать два миллиона?

– Тру-ля-ля, тру-ля-ля, небо – вам, а мне – земля! – слышится весёлая песенка, и появляется кардинал в красном атласе, с бутылочкой в руке.

– О чем ты горюешь, министр? – спрашивает кардинал. – Ведь у нас есть наш добрый французский народ! Пожми да потряси его хорошенько – не два, а четыре миллиона вытрясешь. Налог на хлеб, налог на воду, налог на воздух, которым дышит народ… Посчитай, сколько новых налогов можно ввести! А мы будем есть и пить, во дворце роскошно жить…

– Твоя правда, – отвечает министр. – Я придумаю новые налоги и соберу два миллиона с французских мужиков.

И оба друга, обнявшись, пляшут и поют;

 
Пускай народ солому жрёт,
Пускай народ гроши дает!
 

– Вот мерзавцы! – говорит Полишинель. – А не пора ли мне расправиться с ними? – И, подняв дубинку, он бросается на танцоров.

– Ай, ай! – кричат они. – Кто это?

– Это ваш добрый народ, – отвечает Полишинель и колотит министра. – Вот тебе за налоги! А тебе за небесное царство!

Дубинка щёлкает кардинала по голове.

– Отколоти их как следует, Полишинель! – кричат зрители.

Полишинель не дает спуску негодяям. Вот уже король, королева и графиня Полиньяк вмешались в схватку. Пёстрой вереницей мечутся они над ширмами и ловят Полишинеля. Куда там! Гикая и вереща, он раздает полновесные удары направо и налево.

– Вот тебе за голодающих ребят Парижа! – Он щёлкает королеву по лбу. – А тебе за твою охоту! – Он колотит короля. – А тебе – за брильянты! – Он бьет графиню Полиньяк.

Враги сражены. Жалкие куклы лежат на краю ширм, свесив вниз свои деревянные головы, а над ними ликующий Полишинель, простирая ручки к зрителям, говорит торжественным голосом метра:

 
Пора! Дворяне и попы,
Глупец-король, министр без чести
Узнают бешенство толпы
И торжество народной мести!
 

От грома рукоплесканий гудят старые стены замка. Мне вспоминается гул горной лавины. Сквозь этот грохот я слышу молодые, взволнованные голоса, бряцанье оружия и чей-то задорный выкрик, подхваченный десятками глоток:

– Да здравствует Полишинель – друг народа!

Я узнаю голос, который первый крикнул: «Да здравствует Полишинель!» – это голос коренастого Жака.

Ах, Полишинель! Что жалкая слава Тартальи, Фауста и синеглазой Геновевы перед твоим сегодняшним триумфом! Ты завоевал суровые сердца бойцов за свободу. Ты обрёл свое настоящее, славное имя: Полишинель – друг народа.

Сам огромный Шарль Оду пожал твою маленькую деревянную ручку в трепетном мерцании свечей, под звон оружия и крики:

– Долой тиранов! Да здравствует свобода!