Текст книги "Седьмое знамение"

На Бориса она не смотрела даже, словно его и не было за столом вообще, да и сидел он от нее слишком далеко, чтобы она хотя бы старалась на него смотреть. К тому же, ее со всех сторон окружали парни из общины, а не женщины, это выводило Бориса из себя. Это он, Борис, должен сидеть там, рядом с ней, и своим грозным видом собственника отгонять от девушки всех тех, кто вздумал бы на нее покушаться.

Он не верил, что на нее никто не покушается.

И он тем более не верил, что она сама сможет защититься от покушений.

А может быть, она и не хочет защищаться?

– Я к нему еще раз пойду, завтра или послезавтра, – между тем говорила Фаина. – Матушка Мария просила помочь ей, да и он сам радуется, когда его навещают. Мы принесем ему варенья и пирожков. Нам его не хватает, честное слово. Община без него стала какая-то другая.

– Осиротела, – ехидно прошептал Борис.

К счастью, его никто не услышал, иначе он не избежал бы неприятностей.

А Фаина продолжала:

– Кстати, пап, я хотела тебе сказать: Раиска тоже вызвалась помочь батюшке. Наверное, мы пойдем с ней в месте.

– Странно, – отозвался Петр Николаевич, – я думал, она окончательно отказалась от мысли перевоспитаться в воскресной школе.

– Папа, – попросила Фаина, – не начинай, пожалуйста. Я знаю, ты ей не веришь и всё такое, но ведь она с тобой и не общается. Достаточно того, что я ей верю. Ей не безразлична судьба отца Александра, и я не собираюсь ей мешать.

– Ей никто не помешает, если помыслы ее чисты, – сказал кто-то, явно принадлежащий к разовской общине.

Этот разговор еще больше заинтересовал Бориса – к Рае Беловой он и сам не был равнодушен. Не то чтобы она ему очень нравилась, но он чувствовал в ней что-то родственное, что-то симпатичное, и он знал, что ей никто не помешает, не сможет помешать, хотя помыслы ее вовсе не чисты, в этом он тоже был уверен.

– А кто такая эта Рая? – спросил еще кто-то, кому не была известна ситуация.

– Моя подруга, – заявила Фаина.

За столом засмеялись.

– Это понятно! Нашла чем удивить! А что она за человек?

– Обычный человек, – буркнула Фаина.

– Да, она обычный человек, – подтвердил Петр Николаевич. – Фаюшкина одноклассница, живет в доме напротив нашего. У нас с Фаюшкой почти нет поводов для всяких споров, но когда в разговоре случайно или намеренно всплывает имя Раисы Беловой, у нас возникают… не осложнения, но намеки на осложнения. Эта девочка дружит с Фаюшкой, страшно признаться, с детского садика, но на нее Фаюшкино благотворное влияние не действует. Уж насколько моя, наша Фаюшка – светлая душа, настолько же Рая – душа темная.

– Папа, – упрекнула Фаина.

– Фая, для меня она – темная душа, – повторил Петр Николаевич. – Темная, потому что она постоянно меняет свои цели и способы их достижения, и при этом я не помню, чтобы у нее была явно добрая цель, к которой бы она стремилась.

– Ты предвзято к ней относишься, – защищала ее Фаина.

– Я отношусь к ней точно так же, как и ты относишься ко всем людям, – возразил Петр Николаевич.

– Нет, – сказала она. – Папа, давай не будем сейчас с тобой спорить. Раиска не общественный деятель, и она не принадлежит к какой-нибудь общине, поэтому не обязана прямо сейчас приносить пользу людям. Ей надо сначала повзрослеть и осознать эту обязанность, а потом уже требовать пользы.

Борис, да и все сидящие за столом очень удивились тому, какие усилия прилагает Фаина для защиты своей подруги. По их мнению, Рая того не стоила, да и какое ей самой было дело до всех тех, с кем Фаина водит знакомство – это ведь именно та грязь, из которой она всегда мечтала выбраться, прямо на подиум.

– Извини меня, дочка, но лично мне кажется, от нее никому и никогда не будет пользы. Она еще с пеленок привыкла жить потребительски. Я хорошо знаю ее мать, Полину Михайловну. Она, конечно, избаловала свою кралю до предела. С самого рождения лелеяла ее как принцессу, воспитывала ее в духе единственного достойного существа во вселенной. Она родила Раю в достаточно позднем возрасте, может, в этом все дело. Она, Полина Михайловна то есть, работает продавщицей, живут они небогато, прямо скажем. При этом дочь думает только о внешнем шике, роскоши и лоске, а мать в лепешку разбивается, чтобы прокормить семью. Но не это главное, а то, что в ответ она не получает от дочери ни грамма благодарности. Элементарной человеческой благодарности.

– Это неправда! – воскликнула Фаина.

– Это правда, дочка, к сожалению. Ее мать тает, как свечка, и других объяснений этому у меня нет. Если бы твоя подруга любила Полину Михайловну, это было бы видно невооруженным глазом.

На это Фаина не возражала, только жалобным взглядом умоляла отца пощадить ее. Он немного смягчился:

– Я не осуждаю ее. Ты, помнится, говорила, что она считает, будто достойна лучшей участи. Возможно, она так и считает. Но такие люди чаще всего не достойны, хотя и добиваются ее. Я не осуждаю ее. Пока что она для меня – чужой человек. Но я не могу уважать даже чужого человека, который так плохо относится к своей матери. Мать является самым святым существом для каждого из нас. Без никаких отговорок. Надеюсь, это Фая оспаривать не будет.

Фая только опустила голову.

– Смешно, но дочь у меня упрямая, как осленок. Я не пытаюсь поссорить тебя с твоей подругой, ни в коем случае, и не очерняю ее в твоих глазах. Просто ты настолько странно относишься к людям, что я уже отчаялся найти в этом хоть какую-нибудь логику. И я не намерен тебе мешать. Хочет навестить батюшку – пожалуйста. Если общение с ним поможет ей исправиться…

– Ей не от чего исправляться! – возмутилась Фаина.

– Каждому из нас есть от чего исправляться, – ответил Петр Николаевич, и она опять опустила голову. – Кто станет возражать против этого? Пусть она хотя бы свою мать уважать научится, которая из-за нее всю свою жизнь позабыла напрочь. Слава Богу, ты у меня не такая. Не выставляешь мне требований и не трезвонишь на всех углах, что достойна большего. И от этого я не так сильно чувствую вину перед тобой за то, что не могу дать тебе это большее.

– Папа, – Фаина была уже на грани слез, – ты даешь мне гораздо больше! И если уж ты начал сравнивать, то знай: ты самый лучший отец в мире, и я всем-всем обязана тебе, и тем, что вообще живу, и тем, как я живу, и тем, какая я. Ты для меня и папа, и мама, и бабушка с дедушкой, и воспитатель, и нянечка.

– Спасибо, дочка. Но твоей мамой я не мог бы стать, даже если бы хотел.

После этих слов за столом притихли.

– С твоей мамой я рос вместе. Я помню ее еще с тех времен, когда она для меня даже и девчонкой не была, а просто – жительница соседнего дома. У нее всегда были точно такие же черты лица, как у тебя, Фаюшка, но боюсь, ты на нее не очень похожа. Ты у меня девочка серьезная, спокойная, вдумчивая. А она была как огонь – светила, но и обжечь могла, только держись. Шалила, хулиганила хуже мальчишек, играла в футбол и даже, Боже милосердный, в хоккей с шайбой, умела танцевать на коньках как фигуристка, бегала определенно быстрее всех, залезала на деревья, участвовала во всех драках, какие только случались в округе, ставила подножки, кусалась и царапалась, и при этом была неофициальной чемпионкой по шахматам, шашкам и домино. И внешность у нее была соответствующая – хотя она была настоящая красавица, красавицей ее никто не считал. А в том, что она была красавица, можете не сомневаться, убедитесь в этом, гляньте на мою дочь. Но всякие дворовые кикиморы пользовались гораздо большей популярностью, потому что у нее была короткая стрижка, под мальчишку, глаза смотрели взглядом дикой кошки, и она была насмешливая, но, честное слово, не грубая. Рядом с ней было очень интересно, но мальчишки за ней не ухаживали – она и для них не являлась девчонкой, свой человек в компании. Она придумывала множество шуток, розыгрышей, анекдотов.

Борис слушал его в изумлении. Нет, на свою мать Фаина если и похожа, то, действительно, только внешне. Описанный Петром Николаевичем портрет не имеет никакого отношения к Фаине. Больше того, такая девушка, как Фаина, не могла родиться у такой женщины, о которой рассказывал Петр Николаевич. Это небо и земля, Арктика и Сахара, абсолютные противоположности. При условии, конечно, что это правда.

Что касается самой Фаины, то она буквально впилась глазами в своего отца и слушала и смотрела не отрываясь. Он впервые вот так откровенно заговорил о матери, шансов услышать это еще раз точно не было. Для отца это, судя по всему, незаживающая рана, из которой все еще течет кровь при малейшем прикосновении. А ведь прошло уже шестнадцать лет – срок немалый, когда забываются куда более значительные события и детали. Без сомнений, он очень сильно ее любил. Наверное, он даже до сих пор ее любит. Может быть, она для него все еще жива, хотя это сродни сумасшествию, ведь дочь скоро будет старше ее.

– А потом меня забрали в армию, – собравшись с духом, продолжил Петр Николаевич. – Я не видел ее в эти годы, но легко мог себе ее представить, потому что родители со всеми подробностями писали мне о ее шумных проказах, чтобы я не забывал наш дом и наш двор. И когда один мой сослуживец сказал, что эта девушка – просто прелесть, и он жалеет, что живет не в нашем городе и потому не может приехать и посмотреть на нее. В первый момент это меня рассмешило, но потом я призадумался… и больше не сумел отделаться от мыслей о ней. На следующий же день я ей написал письмо – очень боялся его отправлять, конечно, и боялся ее реакции, но далекое до нее расстояние придавало мне смелости. И Боже мой, какой милый ответ я то нее получил! Я даже не сразу поверил, что это ее письмо. Никаких жаргонных словечек, никаких насмешек и подкалываний, а простое, очень доброе письмо девушки своему другу в армию. Потом и родители мои подтвердили происходящее: они написали, что Рита вдруг изменилась. Повзрослела. Когда мы уже были женаты, она призналась мне… точнее, рассказала, что, получив от меня то, первое письмо, поняла две вещи: оказывается, она почувствовала свою необходимость, и оказывается, это может все изменить. И мы переписывались, и ждали вдвоем моего возвращения домой. Она встречала меня вместе с родителями. Она действительно изменилась, но я ее сразу узнал. Она могла зажить другой жизнью, но не в силах была стать другой по натуре. Я до сих пор не встречал в жизни другого такого же веселого и отчаянно светлого человека. Но она была и очень ответственной. Она долго думала, прежде чем решиться выйти за меня замуж, но… приняв раз какое-нибудь решение, она от него уже не отступала, хотя каждое такое вот важное решение давалось ей с трудом, она всегда тщательно взвешивала последствия и продумывала все действия. Мы прожили вместе всего чуть больше двух лет, но какие же это были прекрасные годы! Она освещала весь мир вокруг меня, словно яркий факел! Она погибла, погибла неожиданно и глупо, и мир вокруг меня снова стал серым, бесцветным, как будто этот факел погасили. Она была прекрасной женой. Не сомневаюсь, она была бы и прекрасной матерью, но… не успела. Она родила замечательную дочь и просто не смогла ее воспитать. Ее выдернули из жизни, мою Риточку, душу мою, мое сердце. Но разве можно такое удивительное существо представить мертвым? Хоть бейте меня, хоть режьте, друзья мои, но для меня она до сих пор жива, до сих пор существует, пусть и не в этом мире, пусть не на земле, но она не умерла. Я, конечно же, был на похоронах, и видел ее тело в гробу. Можете меня осуждать сколько хотите – я благодарю Бога за то, что был тогда пьяный в стельку и совсем не помню ни тот день, ни церемонию, ни – слава Богу! – Риточку мертвую в гробу… Иначе, пожалуй, я сошел бы с ума. Я помню ее живую, юную и красивую, я помню каждый день нашей с ней жизни, и каждый отпущенный нам с ней день был как майский праздник. Я не преувеличиваю, друзья мои.

Борис слушал его, как очарованный. Он читал во всяких слащавых романах, что будто бы есть в мире такая любовь, которая живет и после смерти, и приводился совершенно неуместный пример Тристана и Изольды, в общем, типичный для таких вещей бред, по мнению Бориса. И вдруг он увидел воочию: такая любовь, оказывается, есть, и не где-нибудь в Зазеркалье, а вот тут, совсем рядом, под боком. Как Петр Николаевич говорил о своей жене – она давно умерла, и дочь уже выросла, а любовь их все еще тут, ее видно невооруженным глазом. Хотя Петр Николаевич – вовсе не Тристан, и жена его была совсем не Изольда, ну разве только внешне.

А самого Петра Николаевича эти воспоминания очень взволновали. Он побледнел, стал тяжело дышать, в глазах его стояли слезы, на которые даже Борис не мог смотреть спокойно. Как же тогда воспринимает его рассказ Фаина?! Она же ведь сочувствует всему тонко, как натянутая струна! Борис вытянул шею в ее сторону… и не увидел ее за столом.

Вот так номер! Где это она?

Увлеченный словами Петра Николаевича, Борис не заметил, как в разгар застолья, когда все в молчании слушали хозяина квартиры, к девушке подошел ее друг, один из молодых членов разовской общины, и попросил разрешения поговорить. Она тут же согласилась, выбралась из-за стола, и они прошли в ее комнату, чтобы никому не мешать, и чтобы им никто не помешал.

У парня было озабоченное выражение лица, Фаина сразу это поняла:

– Опят проблемы, Леша?

– Да.

Она вздохнула.

– Ну, что на этот раз?

Он замялся.

– Алеша, вы с ней как дети. Что у вас там случилось?

Слышать такое от девчонки значительно моложе себя было бы, наверное, оскорбительно, но Алеша слишком уважал Фаину и слишком нуждался в ее понимании и совете. Свободных стульев в квартире не было, поэтому она уселась на кровать, а он взобрался на подоконник. Она приготовилась внимательно слушать.

Он немного помолчал.

– Фая, я в отчаянии. Я уже не знаю, что мне делать. Это просто какой-то кошмар. Света меня не замечает.

– Она делает вид, что не замечает, – поправила Фаина. – Это разные вещи. И, по-моему, у нее есть на то основания.

– Нет! – воскликнул он.

– Как так нет? А ты помнишь, как ты с ней поступил? Как все началось? Я плохой судья в таких делах, но обратись к более опытным людям, хотя бы к батюшке Александру, или к матушке Марии, и они только подтвердят мои слова.

– Я обращаюсь к тебе, потому что ты ее подруга.

– Тогда не рассчитывай не беспристрастное мнение. А чего ты ждал, после всего того, что произошло? Сначала стал за ней ухаживать и при этом умолчал о Наташе, потом, когда приехала Наташа, ты без всякого стыда к ней вернулся и ни слова не сказал о Свете! Как это выглядит?

– Плохо, – вздохнул Алеша. – Но и ты меня пойми – я же думал, что Света просто увлеклась, и я просто увлекся, а Наташа моя судьба. И что в итоге? Оказалось-то все наоборот!

Фаина выглядела уже не такой строгой, поскольку ее тронул его убитый вид, и добивать его чтением морали не имело смысла.

– Ты ведешь себя очень ветрено, – все же не выдержала она. – Тут увлекся, там не увлекся… Распутство какое-то!

Он насупился и пыхтел на подоконнике, подавленный тяжестью своей вины.

Фаина сжалилась:

– Ты говорил с ними?

– Только с Наташей. Она меня хорошо поняла и простила.

– Меня это не удивляет – она же в нашей общине самая кроткая, во всем подражает матушке Марии. А Света? Что она сказала?

– Ничего! Она вообще не разговаривает со мной, и даже не смотрит на меня!

– Она обиделась. Кстати, я на ее месте тоже обиделась бы.

Он промямлил:

– А отец Александр утверждал, что обижаться нельзя… и милосердие… и прощение… Если бы Света осталась в общине…

Тут Фаина возмутилась всерьез:

– Ты дурак! Неужели ты ищешь себе оправданий в словах отца Александра? Задумайся лучше, есть ли твоему поведению вообще оправдание! Пока Наташа была в отъезде, ты гулял со Светой, как ни в чем не бывало! Что за дикость! А вернулась Наташа – и Свету можно бросить! А потом вдруг и Наташу можно бросить, тем более что она простит! А Света вот почему-то прощать не захотела – ай-ай-ай, какая нехорошая девочка, и почему она такая упрямая, не хочет прощать, плохо ее наша община воспитала, прощать не научила… Так, что ли?

– Фая! – умоляюще произнес ошеломленный такой атакой Алексей. – я совсем не… А может быть… Но даже если ты и права…

– Я права, – сказала она. – И права Света, что не дает тебе, гуляке, спуску. В конце концов, ты должен получить урок. Иначе ты привыкнешь к безнаказанности и станешь приносить вред. Светка молодец.

– Молодец, – с радостью согласился он. – Я не возражаю. Ты тоже молодец. Но что же мне теперь делать? Посоветуй!

Но она еще не остыла:

– А что я могу тебе посоветовать? Советовать можно все что угодно, а поступать-то должен ты сам! Я ведь не мамочка твоя, и не добрый дядюшка, чтобы решать твои проблемы.

– Фая! – уже совсем смирился он. – Отец Александр в больнице, его нельзя тревожить, и кроме тебя, мне не к кому обратиться.

Она испытующе на него смотрела и раздумывала, помочь ему в его греховных делах или нет. В его пользу говорило только то, что отец Александр не считал его ухаживания за двумя девушками такими уж греховными. У Фаины на сей счет было свое мнение, но ее колебания решил один немаловажный факт: похоже, Алексей очень нравился Свете, в чем она не признавалась даже самой себе, но уж слишком явно она реагировала на присутствие Алексея, Фаина при всей своей наивности не могла не заметить этого. Но и сочувствия Свете было мало. Впрочем, Фаине она верила.

– Прежде всего, – наконец, сказала она, – я хотела бы знать, что именно ты от меня ждешь. Ты хотя бы сам для себя решил что-нибудь?

– Да, конечно.

– И что?

– Ты будешь сердиться, но… Да что я с тобой скрываюсь, это Света. Света, Света, Света. Она нужна мне, Фая. А я ей не нужен.

– Не знаю, не знаю… – протянула она. – Ну ладно, не расстраивайся. Я пока ни в чем не уверена. Хочешь, я с ней поговорю?

Он обрадовался:

– Фаечка, миленькая, ты просто ангел! Поговори с ней, пожалуйста. Ты снимаешь камень с моей души. Света тебя любит. Может быть, после разговора с тобой она разрешит мне с ней увидеться, объяснить ей, почему так получилось…

– Ладно, ладно.

И тут открылась дверь, затем в комнате очутился Борис и некоторое время с недоумением смотрел на них. Казалось, он не верил своим глазам. Его девушка уединилась у себя в спальне с другим парнем! И неважно, что он сидит далеко от нее, само присутствие его в этом святилище богини заслуживало немедленного наказания!

А Фаину его вторжение отнюдь не застало врасплох. В первый момент она вроде бы от неожиданности замерла, но уже в следующую секунду она сильно нахмурилась, встала и выпрямилась с таким возмущенным и гордым видом – да как он вообще посмел проникнуть к ней без стука? Бориса распирало от злости, а она была снежно-холодная и спокойная, но не без напряжения – скажи он ей хоть одно слово, и она бы его просто выставила за дверь, он так и представил себе ее королевский повелительный жест: вон отсюда, наглец! Не оскверняй помещение!

Первым побуждением Бориса было взбрыкнуть и устроить грандиозный скандал. Однако он помедлил и передумал. Сцена может выйти безобразной, да еще и на людях, Петр Николаевич получит инфаркт от горя, для гостей скандалист станет персоной нон грата, и главное – Фаину он потеряет навсегда.

Это остановило Бориса, хотя он весь трещал по швам. Смущенный Алексей беспокоился лишь о том, как бы увидеться со своей Светой, а с Борисом он ссориться вовсе не хотел. Фаина не сводила с Бориса холодных ярко-синих глаз, и вдруг ему почудилось в их выражении торжество – она будто провоцировала его на скандал, который разом перечеркнет их отношения. Ну уж нет. Не дождется.

Он постарался проглотить внезапно возникший в горле ком и произнес обычным, будничным голосом:

– Извини, пожалуйста, что помешал разговору. Я зашел попрощаться, у меня послезавтра зачет, я совсем забыл, а у меня еще ничего не готово, даже в учебник не заглядывал. Еще раз извини, мне пора идти.

– Я тебя провожу, – сощурившись, предложила Фаина.

Борис понял, что был прав – ее план не удался, скандала не будет, и она не сумела скрыть от него недовольство. И продолжил изображать святую невинность.

– Спасибо, я сам. Не отвлекайся. До свидания.

Алексей только хлопал ресницами, но Фаина – другое дело, между нею и Борисом всегда шла борьба. Либо словесная, либо вот такая, незримая, на расстоянии, и оттого еще более острая для них, когда они стояли лицом к лицу и не уступали друг другу ни пяди. Испытание взглядом, фехтование взглядом, прямой удар взглядом промеж глаз.

– До свидания, – сказала Фаина сквозь зубы.

Борис кивнул головой и ушел. И лишь на свежем воздухе позволил себе выплеснуть накопившуюся ярость – он стал метаться по улице, как лев в клетке. Надо же, какая мерзость синеглазая! Успела узнать его буйный характер и решила использовать это для расставания, без сожаления, а он, лопоух, чуть не попался в эту ловушку! Браво, Фаина! Хорошая импровизация! Но он тоже был великолепен, вовремя раскусил противника и предпринял контратаку. Отменное хладнокровие! А уж как взбесилась эта синеглазая мерзость, когда он проявил смирение и не дал ей повода от него избавиться!

Он забежал в магазин, купил сразу четыре бутылки водки и пошел домой.

Ревность Раи Беловой

Несколько дней Рая чувствовала себя отвратительно. Хотя внешне все выглядело как всегда, и даже лучше: она является признанным гением школы моделей СТИЛЬ, и перед ней открыты самые широкие и самые заманчивые перспективы. Но вот беда: перспективы и впрямь самые заманчивые и широкие, но попробуй-ка до них дотянись! Вмиг обожжешься, если не будешь уничтожена другими акулами модельного бизнеса. Рая не раз становилась тому свидетелем. Иногда ей даже хотелось остановить какую– нибудь незадачливую подружку, предостеречь: ну, куда же ты летишь сломя голову, не подумав о последствиях, не рассчитав каждый свой шаг! Это же верная гибель и вечное забвение!

Сама Рая давно уже забыла про импульсивность и поспешность. Конечно же, цель ее уже маячила на горизонте, манила обманчивой близостью и доступностью, казалось – только протяни руку, и она твоя, делай с ней что хочешь. Нет, Раю теперь не обмануть такими иллюзиями. Цель можно взять наверняка, лишь подобравшись к ней вплотную, усыпив ее бдительность обходными маневрами, обложив ее силками, капканами и взятками, иначе она заподозрит неладное, взмахнет радужными крыльями и умчится на непреодолимое для соискателя расстояние. А уж если подобрался к цели настолько близко, что уже грех колебаться, то хватай ее молниеносно, обеими руками, и прячь за пазуху, чтобы ее не отобрали, пройдя по твоим следам и по твоему трупу. А если схватишь ее недостаточно крепко – вырвется, клюнет в темечко, как Золотой Петушок царя Дадона, и поминай как звали. Этому Раю научил опыт наблюдений за подружками. Сама она предпочитала теперь сначала не семь, а семь тысяч семьсот семьдесят семь раз отмеривать, прежде чем отрезать. У нее даже обнаружилась способность к анализу, вовсе ей не свойственная. Правда, проявлялась эта способность не всегда, и с разной степенью успеха, но пользу приносила неоценимую – уже несколько раз Рая находилась на грани провала, и только эта способность ее спасала. Иногда она удивлялась тому, как много может дать человеку правильно настроенный мозг. Без него бессильным оказывается и самое красивое тело. Жаль, что мозг постоянно нуждается в развитии, это очень утомительно, отнимает много времени, и вообще это занятие на любителя. Рая таким любителем не являлась, ей хватало и других забот. Но как бы то ни было, бросаться вперед без оглядки она не спешила.

Куда более весомых результатов можно добиться, подходя к делу хорошо подготовленной и просчитавшей все варианты действий. Таким образом, есть шанс снизить потери до минимума на пути к желанной цели.

Поэтому до тех пор, пока ее судьба не перестанет зависеть от этого проклятого идиота, Дениса Павловича, ей придется его терпеть, и она будет терпеть. И тогда однажды, несомненно, ей представится шанс от него избавиться, единственный и неповторимый, и она им воспользуется. Но только тогда, не раньше. Чтобы наверняка. Иначе не она его, а он ее уничтожит.

Ей действительно казалось, что она умнеет на глазах.

Последний урок ее вымотал. Он длился до бесконечности, она уже начала бояться вовсе не дождаться звонка. Это был урок истории – скука невыносимая. И вообще, чем ближе было окончание школы, тем ужаснее становилась учеба, тягучая, как жевательная резинка.

Не уснуть бы в разгар урока.

А за окном – начало весны. Солнце светит в стекла со всей своей силой, и плавит воздух в классной комнате, как и сугробы на улице. Скоро снег совсем исчезнет, разведя грязь в тех местах, где плохой асфальт, или где его нет. В воздухе все ощутимее пахло наступившим апрелем. Это могло свести с ума юную, готовую любить и быть любимой душу.

Рая уже надевала весенне-осеннее пальто, хотя оно было не такое красивое, как зимнее, оно не так выгодно подчеркивало ее внешние достоинства, а денег на новое пальто у нее не было. У нее пока вообще не было никаких денег, кроме тех, которые удавалось выудить всеми правдами и неправдами у Полины Михайловны, а это было очень, очень негусто. Но Рая верила в себя – у нее рано или поздно будет все, о чем она всегда мечтала.

На крыльце школы ее ждал сюрприз. Борис Новиков стоял там, на самом ветру, одетый в блестяще-черную куртку явно запредельной рыночной цены. Раю он и на этот раз, по своему обыкновению, не заметил, так что выяснилось, что ждал этот сюрприз отнюдь не Раю. А она обрадовалась его появлению – она давно его не видела, да и это было возможностью отвлечься от неприятных мыслей. Она с улыбкой подошла к нему:

– Привет. Ее нет в школе, она ушла после четвертого урока. Какие-то дела в Разовке.

Он угрюмо посмотрел на нее и буркнул:

– Жаль.

– А что такое?

Он со скрипом разочарования оторвался от перил крыльца с намерением уйти, раз девушки здесь уже нет.

– Да так… Поговорить хотел.

Рая испугалась, что он снова уйдет от нее, и взяла инициативу на себя:

– А со мной поговорить никак нельзя?

Он приостановился:

– А о чем мне с тобой говорить?

Она всерьез опечалилась:

– Неужели действительно не о чем? Я что, по-твоему, совсем идиотка, слова не могу связать? Я, конечно, не заумница какая-нибудь. Вроде Белояра, моего одноклассника, так ему положено, он знает наизусть книги из всех библиотек города. У него голова, наверное, как компьютер. А я – просто человек.

– Чего ты хочешь? – не выдержал Борис.

– Ну… – протянула она. – Прогуляться с тобой, поболтать. Ты мне нравишься… Да и все равно нам по пути, если ты хочешь идти домой.

Он поморщился, но, к счастью, не возражал. Тогда она взяла его под руку, на секунду прильнула к его плечу и отстранилась, улыбаясь и кося на него большими карими глазами. Но он не оттаивал, ее чары на него не действовали, вопреки ее убеждению в собственной неотразимости. Она была раздосадована этим.

– Слушай, ты правда никого, кроме нее, не видишь вокруг себя?

– Не знаю, – пробормотал он.

– Что значит «не знаю»? Похоже, ты гибнешь для светского общества!

– Чушь, ни для чего я не гибну. Мне надо с ней поговорить, это что, запрещено?

Она погладила его по рукаву куртки:

– Ну ладно, ладно, не злись.

Они немного помолчали, медленно вышагивая по улице. Рая старательно примеривалась к его шагам. Солнечные лучи нещадно пекли им в спину. Рая косилась на своего спутника и удивлялась. Он был хорош, как всегда, но выглядел утомленным.

– Мы с тобой так давно не виделись, – осторожно начал она. – Как ты живешь?

– Нормально.

– А поподробнее?

– Ну, что поподробнее? Я живу, как обычно. Учусь, сдаю зачеты.

– Встречаешься с Фаиной.

– Встречаюсь с Фаиной… Тебе-то что до этого?

– Ты ее любишь?

Он сделал движение, чтобы освободиться от ее руки, но это ему не удалось – она держалась за него крепко, словно клещ. Эта строптивость была хорошо известна Рае, мальчишки бегут от самого слова «любовь», как от чумы. По их мнению, в любви есть нечто для них, мальчишек, постыдное, слабое, слезливое, сентиментальное. От любви слепнешь и немеешь, зачастую теряешь даже жизненные ориентиры и становишься другим человеком. В общем-то, Рая была с этим согласна и поэтому тоже всячески избегала любви. Отец Александр ведь был у нее скорее мечтой, чем настоящей любовью, она и не называла свое чувство к нему любовью. Но у нее были другие мотивы, нежели у мальчишек – в борьбе за выживание любые средства хороши.

Но нежелание Бориса признаваться в любви – не к Фаине конкретно, а вообще – почему-то Раю задело, и она решила возразить.

– Да, ты ее точно не любишь, – сказала она. – Сколько нас заставляли читать книжек, и в каждой из них главный герой, когда влюбляется, не стыдится в этом признаться. И знаешь, одна такая серьезная книга мне даже очень понравилась, я ее перечитала три раза и всегда плакала в конце.

– Вот как? – с иронией отозвался Борис.

– Ты будешь смеяться, но это Шекспир, «Ромео и Джульетта».

– Ну да.

– Да. Времена, наверное, и в самом деле меняются, ведь тогда люди не боялись любить, больше того, тот, кто ни в кого не был влюблен, вызывал, скажем так, неадекватную реакцию.

– Где ты таких слов набралась?

– Ну… Белояр как-то говорил, да и наш… директор школы моделей иногда так выражается. Когда мы поступаем не так, как надо. Кончай ехидничать! Я еще не совсем же дура.

Он невольно заулыбался:

– Ты не дура, но согласись, слышать от тебя такие слова, как «неадекватная реакция» – это немножко странно… И еще: как ты можешь рассуждать о любви, если сама никогда ее не испытывала?

– Я не испытывала? – возмутилась она.

– Ты.

– С чего ты взял?

– Я же тебя вижу.

– Чья бы корова мычала! – окончательно рассвирепела она, выдернула руку из его локтя и чуть было не убежала.

Он засмеялся, догнал ее и вернул руку на место, хотя она сопротивлялась и отворачивалась от него. У нее от обиды чуть не выступили слезы, их остановило лишь опасение, что потечет тушь с ресниц и изуродует ее.

– Ну ладно, не сердись, – примирительно сказал он. – Я не хотел. Не убегай. Или ты куда-то спешишь?

– А что? – Она несколько раз шмыгнула носом и не смогла это скрыть.

– Давай немного прогуляемся, – предложил он. – Смотри, какой теплый солнечный день. Но если ты куда-то спешишь…

Она помолчала. Предложение было до крайности соблазнительным, с одной стороны, и к тому же долгожданным, а с другой стороны, обидел он ее сильно.

– Никуда я не спешу, – наконец, ответила она. – Давай прогуляемся.

Таким образом, они вернулись на прежние позиции. Но Рая была все еще недовольна – его примирительный тон очень не походил на подлинную мягкость, с какой он обращался к Фаине.