Текст книги "Седьмое знамение"

– В общем-то ты права, конечно, – сказал он. – Знаешь, несколько дней назад я бы просто не стал на эту тему разговаривать. Но недавно произошло одно событие, оно вдруг изменило мое отношение к этому вопросу.

У Раи душа ушла в пятки.

– Значит, все-таки любишь ее, – но голос ее при этом не дрогнул.

– Нет, – спокойно ответил он. – То есть я не знаю. По-моему – нет. Я даже не уверен, способен ли я полюбить девушку. Раньше я в этом не сомневался, потому что не знал, какая может быть любовь.

– Какая же она может быть? – настаивала Рая.

Он ответил не сразу.

– Какая, какая… Такая, то которой вовсе не отвяжешься, – и в голосе его появилась злоба, – а мне не нужно ничего такого, от чего нельзя отвязаться.

– Понимаю, – насмешливо сказала Рая. – Свобода превыше всего.

– А что в этом такого?

– Типичное стремление героя-любовника, стремление к свободе. Ведь этот герой по природе неуловим, сущий одинокий волк. Прямо как в каком-нибудь вестерне.

– Ну, да.

– Тогда не становись на дыбы, когда тебе говорят правду.

Они остановились в скверике, где на местах весенне-летнего газона еще лежали глубокие сугробы, и поперек их пересекала скользкая, утоптанная за зиму тропинка – поперечность ее нахально нарушала правильную планировку сквера, зато позволяла срезать угол и тем самым сократить путь. Зима всегда вносит свои коррективы в пешеходные маршруты следования. Рая вынула руку из локтя своего спутника, подошла у толстой березе и провела по ней пальцами. На белой, словно бумага, коре дерева, на гладком и чистом ее участке, красным фломастером были написаны два имени: «Рая Белова» «Эдгар Тимофеев». Он написал это первого сентября после торжественной линейки, когда впервые провожал ее домой. Надпись потускнела, но была еще вполне различима. Это тронуло Раю, ее губы и глаза заулыбались. Заинтересованный Борис тоже подошел и пригляделся. И с легкой иронией присвистнул:

– Ай да Эдик! Пойман на месте преступления!

Рая еще раз провела по надписи пальцами:

– Надо же, осталась! А ведь выдержала! Выдержала целую осень и целую зиму! Дожди и снег, солнце, ветер, мороз! А она осталась, ее до сих пор видно!

– Когда это было?

Рая задумалась, но не пожелала углубляться. Об Эдгаре ей сейчас меньше всего хотелось вспоминать. Что было, то прошло. Да и не было там ничего. Не успело возникнуть – у нее были другие дела, а он слишком смущался и затягивал. А теперь… О том, каким он стал теперь, лучше вовсе не думать.

– Неважно… Давно.

– Не помнишь, что ли?

– Почему же, помню. Но ты посмотри на него, тогда уж забыть бы.

– Это верно.

Рая прислонилась к березе плечом, шеей, виском, закрыла глаза и представила себе, как в нее перетекает жизненная сила этого крепкого дерева. Ей вдруг стало очень хорошо. Продлись, мгновение! Вот бы замереть так навсегда – солнце в небесах, теплота в воздухе, Борис улыбающийся рядышком, а она сама обнимает березу.

Но это иллюзия. Пора открывать глаза и жить дальше.

Она вздохнула.

Борис смотрел на нее и продолжал улыбаться, и на сей раз его прекрасная улыбка принадлежала Рае, целиком и полностью, так как Фаины поблизости не было. Слабое утешение, но пусть хоть так. Не вечно же он будет принадлежать Фаине, однажды и у Раи появится шанс предъявить на этого парня свои права.

– Ты так протестовала, когда я предположил, что ты никогда не испытывала любви, – произнес он.

Она мгновенно ощетинилась, вернее, попыталась ощетиниться, но безуспешно – настроение было не агрессивное. Поэтому она быстро сникла и даже не отрицала ничего.

– Ну и что, – пробормотала она. – Протестовала.

– Значит, есть такой грешок, да?

– Какой такой грешок? – вскинулась она.

– Любишь кого-нибудь, – пояснил он.

– Тебя, например, – ехидно подхватила она.

Но он не поддавался на провокации и говорил без бравады:

– Вряд ли меня, я бы это понял. Нет, ко мне ты относишься обыкновенно, я нравлюсь тебе, как и любой красивый парень. А любишь ты кого-то еще.

Она поморщилась от досады.

– Интересно, что же это за событие, которое так научило тебя разбираться в этом.

– Самое простое событие. Какая-то семейная годовщина у отца Фаины. И он вспоминал о ее матери, словно она была не женщина, а ангел.

– Странно, а при мне он никогда о ней не вспоминал.

– Наверно, не было подходящего случая. И все-таки, почему ты молчишь о своей любви? Мне-то уж могла бы сказать, я не болтун, тайну твою не выдам.

Она грустно улыбнулась:

– Глупый, дело не в тайне. Это моя тайна не потому, что мне страшно или стыдно, а потому, что это очень-очень личное, это та самая мечта, с какой мне приятнее всего засыпать по ночам. Если я ее разболтаю, она может погибнуть от дневного света и всеобщего обозрения.

Он не отводил от нее веселых глаз.

– А никто и не говорит о всеобщем обозрении. Я – это не все. Ты мне не безразлична. И я не стал бы вредить тебе намеренно, даже если бы был к тебе равнодушен.

Она прямо-таки расцвела:

– Вот как? Выходит, я тоже тебе нравлюсь?

– Очень, – подтвердил он.

– Ну хоть на этом спасибо. Я уже и не надеялась.

– Зря. Но не уводи разговор в сторону, пожалуйста, а то я решу, что ты хочешь еще сильнее возбудить мое любопытство.

– Да я никак не пойму, чего ты хочешь?

– Хочу, чтобы ты поговорила со мной откровенно, раз уж мы тут так расчувствовались. Согласись, это несправедливо: ты знаешь обо мне все, а я о тебе – ничего.

– Так уж и всё! Не преувеличивай.

– Сомневаюсь, что это Эдик Тимофеев.

– Почему? – удивилась она. Как раз его она собиралась сделать своим щитом, защитой от столь настойчивых расспросов.

Он засмеялся, чем задел ее еще больше.

– По-твоему, я для него мелковата?

Он засмеялся пуще того:

– По-моему, наоборот.

Она снова удивилась, и он вынужден был объяснить:

– Ты для него слишком взрослая. Он – наивный, романтически настроенный мальчик. А ты у нас – акула шоу-бизнеса.

– Модельного бизнеса, – поправила она, неожиданно польщенная такой характеристикой.

– Какая разница.

Она снова прислонилась виском к березе и закрыла глаза. Как ей легко разговаривать с Борисом, он все понимает из того, что происходит у нее в душе, с ним не надо притворяться. И как же трудно ей всегда бывает рядом с отцом Александром – хочется казаться для него лучшей из всех, единственной. Беда в том, что качества «лучшего» они понимают по-разному. Лучшей для отца Александра она могла бы стать, если бы отказалась от всего самого своего дорогого и любимого. Это было выше ее сил.

– Да ты мне, наверное, не поверишь, – грустно ответила она. – Я люблю разовского священника, отца Александра, ты его знаешь, видел уже много раз. Я мечтаю о нем уже давно, еще с восьмого класса. Ты будешь смеяться, но я ходила в церковь так же регулярно, как и Фаина, и даже не пропустила ни одного занятия в воскресной школе. Я не упускала ни единого случая, когда могла его увидеть и , быть может, перекинуться словечком. – Она так же грустно усмехнулась. – Я соблазняла его, как Ева Адама, и разумеется, потерпела сокрушительнейшее поражение.

– Ничего удивительного, он же священник.

Она открыла глаза и пристально на него посмотрела, словно сомневалась в его искренности. Но он не смеялся, не осуждал, напротив, его лицо выражало серьезность и сочувствие. И он не отводил глаз.

– Ну и что, что священник, – возразила она. – Священники не люди, что ли?

– Смотря какие. Насколько я успел понять отца Александра, с ним у тебя ничего не могло получиться. Он же святой.

– В этом-то и кошмар.

– Не стоит, Рая. Он женат, к тому же. Понимаешь, эта любовь никогда не может осуществиться.

– Почему?

– Ну, это зависит от того, чего ты ждешь от него. Он женат, и могу предположить, что священникам запрещено разводиться. Получается, жениться на тебе он не может. И изменять своей жене ему не позволит его совесть святого, так что и любовницей его ты не станешь. Кроме того, ну что ты стала бы делать со священником? Они соблюдают пост, я слышал, в такие дни даже не целуются. Они не слушают музыку, не смотрят кино, не читают любовных романов. Ты бы сразу умерла от скуки, такой он святой. А если бы он не был такой святой, он не был бы твоим отцом Александром, и ты не любила бы его. Вот так. Куда ни глянь – везде тупик.

– Что же мне делать? – жалобно спросила она.

– Мечтать о нем, и не больше. Увы и ах.

– Ты умеешь утешать, – нервно засмеялась она.

– Это не утешение, дурочка. Это реальность. Отец Александр может быть только твоей мечтой.

Она снова закрыла глаза и несколько минут подпитывалась силами просыпающейся после зимы березы. В словах Бориса был смысл и кое-какая правда, расстроившая Раю. Обидно, что самое прекрасное чувство в ее жизни пропадет зря.

Говорят, сбывшаяся мечта сразу умирает.

Мечту жалко, но уж очень хочется, чтобы она сбылась.

– Странное дело, – уже с полушутливым выражением произнес Борис. – Как все вокруг него вьются и скачут. Он у вас прямо-таки как священная орифламма. Это такое знамя, знамя французской армии, под которым воевала Жанна д’Арк. На это знамя молились. Оно было безупречно. Его нельзя было осквернить. Оно воплощало душу Франции. Ваш отец Александр тоже воплощает в себе душу разовской общины. А может быть, душу разовской церкви. Кто знает, может быть, и душу всей православной церкви. Его святость привлекает к нему Фаину. Он для нее – некий символ, Божий уполномоченный, спустившийся с небес на землю со своей особой миссией по улучшению мира. Она не видит в нем человека. И ей абсолютно все равно, допустим, храпит ли он по ночам, или пьет по утрам чай или кофе. Ведь на его святость это не влияет.

– К черту всю его святость! – вдруг обозлилась Рая и повела исподлобья своими круглыми карими глазами. – Кто-нибудь видит, какой он красивый, когда улыбается? А иногда у него взгляд холодный, как сталь – никогда и никому не пожелаю попасть под такой взгляд. Правда, таким он бывает редко. Ему очень к лицу священническое облачение. Он в нем сразу становится значительным и благородным. Он создан для священнического облачения, а облачение создано для него, чтобы подчеркнуть его красоту, осанку, его непохожесть на других людей. В его облачении и улыбка, и взгляд светятся, как солнце… Он вообще весь, как солнце. И голос у него самый красивый. Я узнаю его голос всегда и везде. Это единственный голос в мире, от которого у меня бьется сердце. Что такое по сравнению с ним Эдька Тимофеев? Полное ничтожество!

Борис с удивлением смотрел на Раю и в мыслях уже снова сдавался перед этим феноменом, раз он покорил даже эту девушку, никому не склонную покоряться. Точно такое же выражение лиц он видел накануне у Петра Николаевича Ордынского, когда он говорил о матери Фаины. Ну кто бы мог подумать: и Рая тоже влюблена, как героиня своих любимых романов, да еще в кого! Даже неуемное воображение Россо Даниеляна бессильно было сочинить подобный сюжет, прежде всего потому, что девушек Раиной породы он знал досконально и не ожидал с этой стороны никаких открытий. А вот пожалуйста, уже почти готовая роковая женщина мечтает о священнике с безупречной репутацией. Какой там Эдька Тимофеев, у самого Бориса Новикова нет ни малейшего шанса.

Кстати, если Фаина тоже влюблена в этого хлыща, то ей придется посторониться – Рая вряд ли остановится и вряд ли потерпит на своем пути соперницу. Что касается матушки Марии, то ее Борис не видел и поэтому не имел о ней никакого суждения. Но вздумай Рая добиться своего, любую матушку снесло бы, словно ураганом. Противостоять Рае – для этого нужна особая сила и особый талант.

– А почему ты так заинтересован в этом? – спросила вдруг Рая.

– Ты будешь смеяться, – сказал он, – или не поверишь. Фаина.

Он остановился на мгновение, подбирая слова помягче. А она решила, что он увиливает.

– Что Фаина? – настаивала она.

– Фаина. Она все время говорит, что любит его. Она ходит к нему в больницу, навещает, носит ему всякие гостинцы, и при этом не считает нужным меня об этом оповещать.

– Ну и что? Меня, например, это вовсе не удивляет. Фаина его не просто любит, она его обожает.

– Вот именно.

И тут она догадалась:

– А, ты ревнуешь!

Он поёжился от ее прямоты, но был вынужден согласиться. Она засмеялась:

– Какая глупость! Ты и сам не веришь в это.

– Умом я и не верю. А так – я ревную ее ко всему, что движется.

– Ничего себе!

– Она моя, – угрюмо заявил он, и Рая прикусила язычок, увидев его лицо с прищуренными черными глазами. Хорошо еще, что у Раи нет к нему серьезных чувств – теперь она и подавно остережется, он же, оказывается, прирожденный охотник! Нет, пусть от него отбивается Фаина, а у Раи и без того дел хватает.

– Ты… это брось, – нерешительно произнесла она. – Файка не об этом думает. Иначе она давным-давно нашла бы себе кавалера, да и к тебе отнеслась бы иначе.

Он нахмурился:

– А откуда ты знаешь, как она ко мне относится?

Она засмеялась:

– Еще бы я не знала! Если бы не мои внушения, ты бы и близко к ней не подошел! Она готова была от тебя удирать на край света и даже дальше!

– А тебе-то зачем было внушать? – не понял он.

– С тобой видеться почаще. Ты же мне нравишься.

Он помолчал, озадаченный, переваривая услышанное. В чем-то Рая была права, все-таки она знает свою подругу с детства, и Борису хотелось, чтобы это было так, но…

– Ты уверена, что с отцом Александром у них ничего такого нет?

– Забудь об этом. Ты ведешь себя как ребенок.

– Ладно. А ты не знаешь, в их общине есть парень, такой белобрысый, с прической «ёжиком», кто он? По-моему, она назвала его Алексеем.

У Раи вдруг снова повысилось настроение, она увидела пути управления этой ситуацией. Это было для нее куда более привычно, чем плыть по течению и подчиняться обстоятельствам.

– Лёха? Как же, припоминаю. Вообще-то, он симпатичный. Кстати, именно такой парень лучше всего подходит Файке. Сам посуди: они с ней в одной общине, у них одна вера, одни интересы. К тому же, он почти совсем бесхарактерный, позволяет собой командовать, ничего от девушки не требует, как ты, например. Идеальный муж для Фаины Ордынской.

– Черта с два, – ответил Борис сквозь зубы.

– А ты как думал? Ты сам на ней никогда не женишься, а ей ведь придется однажды выходить замуж, отец у нее больной, инвалид, он сам говорил, что боится внезапно умереть и оставить ее одну, без поддержки. А раз так, по всем раскладам идеальным мужем ей станет Лёха.

– Она не выйдет замуж! – крикнул Борис вне себя. – Только через мой труп!

– Ты же ее не любишь, – осадила его Рая. – Да я и сама это вижу. Она нужна тебе лишь как добыча для охотника. Но хочешь скажу тебе честно? В таком случае ты лучше оставь ее в покое сразу. Насилием ты ничего не добьешься, ты и не похож на насильника. Ну, разве когда пьяный… так пьяные все такие. А ходить вокруг нее ты можешь до посинения, неужели ты еще не понял, что скорее ты сам пострижешься в монахи рядом с ней, чем сумеешь ее развратить!

Борис уже задыхался от злости, так неприглядно его обрисовала девчонка, которая сама недалеко ушла от этой же неприглядности.

– Я не собираюсь ее развращать!

– А что же ты собираешься сделать? Ты же ее не любишь! Ты и сам видишь, что она – девочка необычная. У нее своя судьба, она находится под зашитой Бога, к ней нужен особый подход. И не надо морочить мне голову сказками о своих добрых намерениях. Ты ведь ей не жених, а, говоря казенным языком, совратитель. При этом тебе совсем не стыдно, тебе не жалко ее, ты только о себе думаешь.

Борис долго молчал, ему нечего было ответить на это обвинение, и наконец он произнес:

– А сама-то ты чем лучше?

Звучало это неубедительно и провоцировало Раю на комплименты самой себе.

– Я? Ничем. Я и не говорю, что я лучше. Но я намного слабее тебя, поэтому у меня не столько возможностей совершать зло. Я только защищаюсь… Защищаться я умею, причем гораздо лучше Фаины. Она-то надеется на Бога, а я – на себя. За нее Бог обязательно заступится, а за меня – вряд ли. Мне ее жизнь, конечно же, кажется ужасно скучной, но ведь ее такая жизнь устраивает. Повторяю еще раз: у тебя ничего не получится. Ты ей абсолютно не подходишь.

Борис ничего не ответил. Рая решила оставить его одного и дать ему время поразмыслить над ее словами, если он вообще способен о чем-нибудь размышлять. Был самый разгар дня, Рая немного устала и очень проголодалась, а дома ее наверняка ждал обед. Не надо думать сейчас о Полине Михайловне, иначе пропадет весь энтузиазм и домой идти расхочется. Такой серьезный, пусть и не всегда откровенный разговор с Борисом навел и ее на размышления. Прежде всего, он напрасно перед ней увиливал и затемнял свое признание. Он влюблен в Фаину, и с этим бесполезно спорить. Кто угодно мог бы прислушиваться к его уверениям, но Раю-то ему не обмануть. Увы и ах, не обмануть ему и Фаину. При всей ее наивности. Наивность наивностью, но она ведь не дура, и подлинность отличит от фальши буквально в доли секунды. И тогда уже глупо будет надеяться, что она ничего не поймет или сделает вид, что ничего не поняла – она не такая.

Рая приостановилась во дворе, недалеко от своего подъезда, пораженная внезапной мыслью, которую ей подсказал ревнивый Борис и которая раньше просто не приходила ей в голову. А так ли чисты ее отношения с отцом Александром? Она и впрямь не таясь, во весь голос заявляет, что любит его, что он самый хороший священник в мире, и она ходит часто к нему домой, всегда посещает воскресную школу, и в больницу к нему приходила… Эта мысль доставила Рае несколько неприятных минут, до темноты в глазах, до усиления пульса. Впрочем, эта мысль исчезла так же внезапно, как и появилась, не оставив и следа. Ну невозможно было представить их вместе, за спиной у матушки Марии. Фаина оказалась бы неспособна к такому лицемерию, ведь любое беспокойство тут же проявляется у нее в выражении лица и поведении, а до сих про ничего такого у нее замечено не было, если не считать ее упорного сопротивления Борису, так тут и удивляться нечему, он – явление инородное в ее четко распланированной жизни. А сам отец Александр? Даже если бы Фаина была воплощением лицемерия, и то на него не пала бы и тень подозрения, так он был непогрешим. Нет, Рая прекрасно знала: Фаина занимается иконописью и живет в каких-то параллельных мирах, а отец Александр хранит верность всему, чему он эту верность обещал, и не прилагал к этому особых усилий, это естественное состояние его души, и само слово «измена» представляло собой нечто несовместимое с ним. Как и невозможно Иисуса Христа обозвать Иудой Искариотом.

И что он только нашел в своей матушке Марии. Вот точно такой же стала бы Фаина, выйдя замуж. Да что там говорить, матушка Мария – та же Фаина, но еще ничтожнее, Фаина усмиренная, Фаина покоренная, Фаина безмолвная и даже не рисующая, Фаина без всякого интереса… и т. д., и т. п. Разве сравнить ее с настоящей Фаиной, которая хотя бы красива внешне, и вдобавок часто поет на клиросе, и вдобавок хорошо рисует? И тем более, сравнить ли ее с Раей, этим алмазом, в настоящий момент проходящим огранку в руках опытного ювелира? А все же отец Александр из всех девушек Советского Союза выбрал именно матушку Марию себе в жены, именно ей выпала честь носить его фамилию и тихо светиться в лучах его незаурядности. Проклятие, именно к ней он каждый вечер возвращается, именно она стирает и гладит его рубашки, пахнущие церковным ладаном, и именно она видит, как он спит и улыбается во сне. На этом месте Рая почти заплакала. Матушка Мария – серая, будто мышь. Она просто не имеет права претендовать на такую яркую личность, как отец Александр.

Она вдруг подумала еще, что в доме без него стало необычайно пусто и скучно. Его присутствие придавало всему дому значительность, чуть ли не до появления нимба над его крышей. А сейчас отца Александра нет, и дом стал как дом, ничем не отличающийся то всех соседних домов. Рая вошла в квартиру. Полины Михайловны не было. Рая с облегчением выдохнула «уф», переоделась, пообедала и прилегла на диван отдохнуть и успокоиться, а то прогулка с Борисом ее слишком взбудоражила.

Кроме того, ее мысли постоянно возвращались к отцу Александру.

Пусть он всего лишь ее мечта, пусть у них ничего не будет, черт возьми, она не хотела делить его ни с кем, ни с Фаиной, ни тем более с матушкой Марией! Это была не ревность. Во всяком случае, не такая ревность, как у Бориса Новикова по отношению к Фаине. У Раи оно зародилось неожиданно, это неприятное слепое чувство, близкое к отчаянию. Борис всего лишь заявлял: «Она моя», а Рая так заявить не могла и поэтому была еще более жестока: «А раз он не мой, так ничей он не будет!»

Такой ход мыслей возбуждал чрезвычайно, требовал немедленных действий, хоть каких-нибудь. Лежать на диване стало невозможно. Рая села к зеркалу. Собственное лицо ее поразило, таким оно было мрачным, глаза светились красноватыми злыми огоньками, щеки и губы побледнели. Ни тени ее обычной игривости и наигранной непосредственности. Это была какая-то новая Рая Белова, и к ней еще надо было привыкнуть.

«Неужели это из-за разговора с Борисом? Если так, то… Ради Бога, только не это. Его слова не должны так влиять на меня. Это плохо. Похоже на зависимость. Нет, в следующий раз я буду спокойнее и не позволю так себя растревожить. И с какой стати я вообще к нему прислушиваюсь? Кто он такой? Великовозрастный лоботряс, папенькин сынок, он же ничего не понимает в жизни, кроме своего удовольствия! Нашла кого слушать! Как там говорил Файкин отец? Живи своим умом! Так, что ли? Звучит правильно. А Борис пусть поучает сам себя».

Но эти размышления подходили для планов на будущее, а в настоящий момент ей была нужна активность.

Фаина обещала отвести ее к отцу Александру в больницу, но когда еще они договорятся и соберутся! Ей же необходимо срочное свидание с отцом Александром, сегодня, сейчас! Иначе она останется без сил, и ей будет намного труднее бороться с неприятностями. Ей бы только увидеть отца Александра, хоть издалека, проникнуться бы его присутствием на этой планете, – сразу станет легче жить.

Она снова оделась и очень решительно вышла из дома. Сердце билось. Она все еще была бледна и возбуждена сверх меры. Она знала, в какой больнице искать отца Александра, и она была уверена, что найдет его, хотя он все еще лежал в реанимации, и пускали к нему далеко не всех. Но ведь Фаина проходила каким-то образом. Значит, и Рая пройдет. Не проблема. И не из таких переделок выкручивалась.

Перед входом в приемный покой она на минуточку остановилась и перевела дух. Последние метры тротуара она преодолевала почти бегом, не в силах сдержаться. Возможность увидеть отца Александра прямо сейчас вдруг напугала ее. А если он тоже увидит ее? Не избежать тогда вопросов, которые вытягивают слово за словом всю душу – будто средневековая пытка! К этому Рая не была готова и не хотела ни за что отвечать.

И тонкая ее рука дрожала, когда она протянула ее к двери. Ей казалось, что все осознают неуместность, даже преступность ее появления здесь, в том месте, где находится отец Александр. По ее мнению, ее намерения буквально написаны у нее на лице и должны расцениваться как покушение на личность священника. Но нет, тут на нее никто и внимания особого не обратил. Ну, девушка, ну, пришла, и что из этого? У каждого и без нее были свои дела и заботы. Несколько больных, к которым пришли родственники их навестить, сидели рядками на стульях и кушетках и вполголоса разговаривали. Жрецы этого храма в белых халатах сновали туда-сюда, не глядя по сторонам, занятые работой. Отец Александр лежит в реанимации, значит, здесь его быть не может. Придется проникнуть внутрь святилища.

Рая изгнала мешавшую ей робость, сдула с глаза завиток, отделившийся от прически и выбившийся из-под шарфа на ее голове, и направилась вглубь коридора. Никто не спешил на нее набрасываться, из стен не вытягивались руки, чтобы ее остановить, схватить и вышвырнуть отсюда. Вдобавок Рая не знала, куда идти, коридор разветвлялся, заставляя ее нервничать. Тогда она сглотнула комок в горле и обратилась к медсестре. Которая шла на пост и несла в руках несколько толстых папок и стакан с градусниками.

– Извините, можно мне увидеть больного? Отец Александр, Рудаков его зовут.

Медсестра нахмурилась, но не вспомнила, а Рая в очередной раз прикинулась невинным ангелочком и изобразила полнейшее неведение. Иначе недолго попасть под раздачу.

– Идите за мной, – сказала медсестра и продолжила свое движение по коридору в сторону поста. Рая поспешила за ней, боясь отстать, и на ходу расстегнула пальто, потому что ей вдруг стало жарко. Сердце ее стучало в груди, как бешеное.

Все произошло случайно. У палаты напротив поста была стеклянная дверь, и отец Александр лежал там, лицом к зрителю, укрытый шерстяным одеялом, такой близкий и долгожданный, что Рая от внезапности его появления замерла и больше не смогла сделать ни одного шага. Замерло и ее сердце, она оказалась словно в состоянии летаргии, только глаза ее остались живы – они остановились на отце Александре и впитывали его образ, пока была такая возможность, пока его никто его не загородил, пока ее не вышвырнули отсюда.

О Господи, они посмели к нему прикоснуться! Они изуродовали его, этот Плескач и его ужасная команда! Его лицо, лицо мирного человека, было покрыто кровоподтеками, зелеными и коричневыми, множество ссадин были намазаны йодом, так что он, бедняга, напоминал боевую раскраску индейцев. Одна бровь была все еще распухшая, наполовину рассеченная ударом кулака. На глазах у Раи от жгучей жалости появились слезы. Ревнивым взором она следила, не повредили ли хулиганы его великолепный нос, тонкий с горбинкой, и не пострадали ли его губы, мягкие и улыбчивые, на которые Рая боялась даже смотреть. Нос, вроде бы, остался цел, а губы… Рая возненавидела Плескача, хотя раньше ей было на него наплевать с высокой колокольни. Как он посмел прикоснуться к ее идолу? Причинить ему боль? Хотеть его убить?

Жаль, у нее нет какого-нибудь пулемета или гранатомета. От Плескача остались бы одни лохмотья. Почему же отец Александр не шевелится, не открывает глаз? Он ведь не мертв?!

О нет, нет. Его поза, рука на одеяле, цвет кожи – нет, нет, он не мертв, он просто спит. Спит! Рае стало так тепло и уютно, что она улыбнулась, и всё вокруг нее как будто исчезло. Никакой больницы, никакой застекленной двери, никаких медсестер и врачей. Только некое помещение, где спит отец Александр, а Рая стоит в двух шагах от него и смотрит, и кроме них, во вселенной нет больше никого и ничего. Что такое вселенная без отца Александра? Не более чем вакуум. Кому вообще нужна вселенная без отца Александра?

Он спит. После побоев и смертельной опасности ему нужен отдых, спокойствие, забота, защита. На крохотной жесткой подушке лежат его светлые шелковистые кудри, обрамляя лицо поверженного в прах ангела. Что за чушь? О чем это она? Это он повержен? Его повергнуть невозможно! Несмотря ни на что, он победил Плескача и его команду, хотя бы тем, что остался жив.

За спиной Раи кто-то подошел к посту, кто-то, кого она сразу почувствовала и выделила среди остальных, каждый нерв подсказал ей приближающиеся неприятности. В ее жилах вновь начала течь кровь, и мысли постепенно возвращались в голову. Она вынуждена была опустить глаза, отвести их от отца Александра.

– Здравствуйте, – своим негромким голосом поздоровалась с медсестрами матушка Мария, и на посту возникла суматоха.

– Здравствуйте, здравствуйте! Хорошо, что вы пришли сейчас. У нас есть для вас радостные новости. Ваш муж скоро пойдет на поправку, поэтому сегодня его перевели из реанимации в обычную палату, в пятую… Постойте, вон туда его перевели, где стоит вон та девушка.

– Спасибо, – сказала прежним тоном матушка Мария и направилась в палату.

На одно мгновение Рая съёжилась, но тут же выпрямилась и повернулась к матушке Марии, готовая к любым проявлениям агрессии. Но матушка Мария вовсе не собиралась нападать, наоборот, она приветливо улыбнулась Рае, чем не только обезоружила ее, а еще сильнее разозлила. Теперь ее била дрожь, истерика рвалась наружу.

– Не подходите к нему, – прошипела она. – Вы этого не достойны! Не прикасайтесь к нему! Не разговаривайте с ним!

Матушка Мария очень удивилась и округлила глаза. Конечно же, она узнала девочку, живущую этажом ниже, и столь странное поведение могла объяснить только временным помрачением рассудка, от волнения за своего соседа. К тому же, матушка Мария помнила и другую Раю – когда она посещала церковь и воскресную школу, и еще поэтому так забеспокоилась за отца Александра.

– Извините, пожалуйста, – по-прежнему тихо произнесла матушка Мария.

От этого Раю передернуло.

– Я вас ненавижу! – жалобно воскликнула она, повернулась на месте и убежала.

Первый выход на подиум

С утра от своих соседей позвонила Фаина и радостным голосом сообщила новость: отец Александр уже почти поправился, и со дня на день его выпишут из больницы. Начались весенние каникулы, и подруги виделись не каждый день, так как у них было накоплено много своих личных дел.

Новость об отце Александре произвела на Раю оживляющее впечатление. Наконец-то, он вернется сюда, и их дом вновь обретет душу! Можно будет по-прежнему находить удовольствие в нахождении дома, в квартире этажом ниже, и по утрам слышать, как он умывается в ванной комнате. И представлять себе, как он ложится спать. И как он садится за стол завтракать. И…

Была суббота, и Рае вечером предстояли очередные занятия в школе моделей СТИЛЬ. Прошло не так много времени с того момента, как ее записали на эти курсы, но первый энтузиазм уже успел улетучиться, от праздничной эйфории ничего не осталось, теперь это был для нее настоящие трудовые будни. Но это было не от того, что ей плохо давалась наука, наоборот, премудростям модельного бизнеса она училась в охотку. Но ей с каждым разом все труднее становилось приходить в школу СТИЛЬ, зная, что там будет этот мерзкий старичок, похожий на Денни Де Вито. Как прекрасна была бы жизнь, если бы он обитал не здесь, а в своей обожаемой Москве, поближе к тепленькому местечку. Что ему здесь надо, в провинции? Пусть уезжает уже поскорее!

Он действовал на Раю как энергетический вампир.

Он портил ей всё самое благоприятное впечатление от общества подружек и замечательнейшей мадам Васильковой, которая являлась для Раи образцом для подражания. Рая смотрела на нее снизу вверх. И какие-то странные отношения были у мадам с ним, с тем же старичком, похожим на Денни Де Вито. При этом она была потенциально гораздо сильнее его, легко могла бы с ним справиться, но почему-то не справлялась, не делала для этого никаких усилий. Выходит, он держал ее в своих руках, этот страшный старичок. Впрочем, они все были в его руках и не смели пошевелиться.