Текст книги "Популярная история медицины"

«Мы привыкли думать, что физиология – это одна из специальных наук, нужных для врача и ненужных для выработки миросозерцания. Но это неверно. Теперь надо понять, что разделение души и тела имеет лишь исторические основания. Что дело души, выработка миросозерцания, не может обойтись без знания тела и что физиологию, в обширном смысле, надлежит положить в руководящие основания при изучении законов жизни», – говорил академик Алексей Алексеевич Ухтомский (1875 – 1942 годы). Исследования известного русского физиолога относились ко времени, когда наука о жизнедеятельности утратила аналитический характер, вступив в период строго направленных исследований, основанных на знании природы высшей нервной деятельности.

К началу XIX века ни один физиолог с мировым именем уже не искал причины согласованной работы человеческого организма в некоей «жизненной силе». Работы Ухтомского посвящены изучению процессов возбуждения, торможения и механизма лабильности (от лат. labilis – «неустойчивый»), что являлось закономерным продолжением открытий Сеченова и Павлова. В качестве существенного дополнения к известным идеям можно назвать учение Ухтомского о временно господствующем очаге возбуждения в центральной нервной системе (доминанте).

Формирование материалистических основ русской физиологической школы связано с открытиями московского физиолога Алексея Матвеевича Филомафитского (1807 – 1849 годы). Научная деятельность одного из основателей экспериментальной патологии началась с защиты докторской диссертации на тему «О дыхании птиц» (1833). После двух лет работы в Германии под руководством естествоиспытателя И. Мюллера ученый вернулся в Московский университет. В 1836 году профессор Филомафитский написал книгу «Физиология, изданная для руководства своих слушателей», ставшую первым учебником по физиологии.

Совместная работа с Н. И. Пироговым определила его приверженность экспериментальному методу в медицине. Результатом совокупного труда великих физиологов стала новейшая методика внутривенного наркоза (1847), решение проблем дыхания, пищеварения, переливания крови. Личной заслугой Филомафитского считается создание множества физиологических приборов – таких, как маска для эфирного наркоза и аппарат для переливания крови. Анализ экспериментальной деятельности в области кровообращения представлен в «Трактате о переливании крови» (1848).

В середине XIX века мировая аналитическая физиология разделилась на два направления, характеризовавших отношение их представителей к явлениям, протекающим в живом организме. Адепты вульгарного материализма, например Ф. Брюхнер, К. Фогт, Я. Молешот, отталкивались от внутренних, или вегетативных, процессов – обмен веществ, кровообращение, дыхание. Э. Дюбуа-Реймон и его сторонники, подозревавшие «животные», или анимальные, явления, якобы определявшие поведение любого живого существа, автоматически причислялись к агностикам (от греч. agnostos – «недоступный познанию»). Основываясь на учении, отрицающем возможность познания объективного мира и достижение истины, они ограничивали роль науки лишь познанием явлений.

«Гениальным взмахом русской научной мысли» назвали коллеги деятельность Ивана Михайловича Сеченова (1829 – 1905 годы). Великий представитель российской науки, один из создателей физиологической школы, он обосновал рефлекторную природу жизнедеятельности. Показав, что в основе психических явлений лежат физиологические процессы, он заявил о возможности их изучения объективными методами: «все акты сознательной и бессознательной жизни по способу происхождения суть рефлексы». После окончания медицинского факультета Московского университета Иван Михайлович по традиции проходил стажировку за границей. Создание диссертации проходило в лабораториях И. Мюллера, Э. Дюбуа-Реймона, К. Бернара, К. Людвига. В 1860 году Сеченов вернулся в Москву и защитил работу на тему «Материалы для будущей физиологии алкогольного опьянения», получив звание профессора. Посвятив жизнь теоретической деятельности, ученый исследовал дыхательную функцию крови; вывел объективную концепцию поведения, заложил основы физиологии труда, возрастной, сравнительной и эволюционной физиологии.

Труды Сеченова оказали немалое влияние на развитие естествознания, а сам автор в 1869 году был удостоен звания член-корреспондента Петербургской АН, через 35 лет став ее почетным членом. Его классический труд «Рефлексы головного мозга» (1863) представлял собой обобщение итогов собственных исследований и опыта предшественников. Книга написана по заказу поэта Н. А. Некрасова, руководившего тогда журналом «Современник». Издатель предложил ученому описать состояние современного естествознания. Задача была исполнена превосходно, однако излишне прогрессивные взгляды автора, подтвержденные физиологической эмпирикой, обусловили неприятие со стороны властей. Произведение признали опасным и запретили публикацию в «Современнике». Тем не менее в том же году статья «Рефлексы головного мозга» появилась на страницах «Медицинского вестника» и вскоре вышла в виде брошюры.

И.М. Сеченов

До Сеченова представления о работе мозга ограничивались поверхностными знаниями, более всего – догадками и необоснованными гипотезами. Физиологи не могли сопоставить рефлекторные принципы с деятельностью головного мозга, потому как учение о нейроне было открыто только в 1884 году испанским гистологом С. Рамон-Кахалем. Еще позже появилось понятие о синапсе (от. греч. synapsis – «соединение»), служащем для передачи информации от нейрона другим клеткам, например мышечным или железистым. Термин «синапс» ввел английский физиолог Ч. Шеррингтон в 1897 году.

Открытие центрального (сеченовского) торможения в 1863 году доказывало факт одновременного присутствия процессов возбуждения и торможения. Именно параллельное их существование определяет деятельность центральной нервной системы. Материалистические принципы автора «Рефлексов головного мозга» выражались в мысли о том, что «среда, в которой существует животное, оказывается фактором, определяющим организацию… Организм без внешней среды невозможен, поэтому в научное определение организма должна входить и среда, влияющая на него».

Сторонники Сеченова составили крупную физиологическую школу. Его учениками и продолжателями были Б. Ф. Вериго, В. В. Пашутин, Н. Е. Введенский. По словам И. Павлова, «Иван Михайлович и полк его дорогих сотрудников приобрели вместо половинчатого весь нераздельно единый животный организм. И это – целиком русская неоспоримая заслуга в мировой науке, в общечеловеческой мысли».

Российский физиолог Бронислав Фортунатович Вериго (1860 – 1925 годы) установил влияние кислорода на способность крови связывать углекислый газ. Позже открытие получило наименование «эффект Вериго».

Ученику Сеченова принадлежит множество работ по электрофизиологии. Один из основоположников патофизиологии – Виктор Васильевич Пашутин (1845 – 1901 годы) – является автором первого в России руководства по этой отрасли науки. Кроме того, он описал некоторые патологические процессы, в частности нарушение обмена веществ и теплообмена, голодание, кислородную недостаточность.

Газовый насос Сеченова

Профессор кафедры физиологии знаменитый российский ученый Николай Евгеньевич Введенский (1852 – 1922 годы) глубоко изучал закономерности реагирования тканей на различные раздражители. В 1887 году он защитил диссертацию, представив жюри работу «О соотношении между раздражением и возбуждением при тетанусе». Греческим словом «тетанус» дословно обозначается обыкновенное оцепенение, или судорога. В физиологии так называют состояние длительного сокращения, максимального напряжения мышцы, возникающее при поступлении к ней нервных импульсов с такой частотой, что расслабления между сокращениями не происходит. Эксперименты по изучению тетануса велись с помощью телефонного аппарата, позволившего прослушивать ритмическое возбуждение в нерве. Диссертации предшествовало обоснование теории оптимума (наилучшего) и пессимума (наихудшего) раздражения, открытых в 1886 году. С 1908 года профессор Введенский являлся членом Петербургской АН.

И. П. Павлов

Теории Ивана Петровича Павлова, самого великого физиолога всех времен, основывались на принципиально новом подходе к объяснению механизма жизнедеятельности. Следуя правилу «для естествоиспытателя все в методе», Павлов разработал методику условных рефлексов, установив, что в основе психической деятельности лежат физиологические процессы коры головного мозга. Нововведением ученого стал так называемый хронический эксперимент, позволивший изучать деятельность практически здорового организма. Исследования в лабораториях Павлова велись на основе трех принципов:

– единство структуры и функции;

– детерминизм (от лат. determino – «определять»);

– анализ и синтез.

В процессе изучения поведения собак ученый обнаружил особые рефлексы, которые вырабатывались и закреплялись при определенных внешних условиях. Назвав такие рефлексы условными, Павлов отъединял их от уже известных прирожденных (безусловных) рефлексов, имеющихся у каждого живого существа от рождения. Дальнейшие исследования показали место, откуда исходили условные рефлексы, – кора больших полушарий головного мозга. Открытия в физиологии высшей нервной деятельности позволили опытным путем изучить работу коры больших полушарий в норме и отклонении от нее. Труды Павлова оказали огромное влияние на развитие общей физиологии, медицины в целом, а также психиатрии, педиатрии и педагогики.

Исследования И. П. Павлова составили целую эпоху в развитии не только физиологии, но и всей российской медицины в целом. Его учение о высшей нервной деятельности стало одним из величайших достижений XX века. За классические сочинения по физиологии кровообращения и пищеварения в 1904 году И. Павлов был удостоен Нобелевской премии.

Начало научно обоснованных мероприятий по борьбе с эпидемиями относится к последним десятилетиям XVIII века. В правление Екатерины Великой, наученной горьким опытом московской чумы, в значительной мере были усилены мероприятия по личной и коллективной гигиене населения. Для прибывающих из зараженных районов устанавливался карантин на 40 дней. Предусматривалась изоляция «подозрительных» и госпитализация заболевших в специальных «опасных больницах», большей частью устроенных в монастырях. Для перевозки заболевших и трупов выделялся специальный транспорт. Власти строго следили за дезинфекцией жилищ, одежды, предметов обихода. Обеззараживание проводилось путем сжигания, выветривания, окуривания можжевельником или порохом. Бумаги пропускались через огонь или несколько раз погружались в уксус. Покойных закапывали на большую глубину, причем всем участникам похоронного обряда предписывалось облачаться в длинные накидки, которые затем сжигались.

В армии, помимо телесных осмотров личного состава, была введена система материального поощрения для всех медицинских работников «за каждого вылеченного солдата». Оправившиеся от болезни воины определялись в «батальон выздоравливающих», где полагалось усиленное питание.

Одним из первых теоретиков в российской эпидемиологии можно считать штаб-доктора Афанасия Филимоновича Шафонского (1740 – 1811 годы). Первым определив чуму среди заболевших в Москве, он оставался и самоотверженно трудился в зараженном городе почти 2 года.

В 1775 году по поручению Комиссии для предохранения и врачевания от моровой заразительной язвы штаб-доктор обобщил результаты работы по прошедшей эпидемии в фундаментальном сочинении «Описание моровой язвы, бывшей в столичном городе Москве с 1770 по 1772 год». Автор не ограничился одним событием, изложив сведения по всем известным повальным болезням, и даже приложил к трактату 212 документов различных государств. В предисловии к первому изданию написано: «Сия болезнь в России, к великому ее счастью, весьма редко бывала, так что от прежнего века, сколько известно, только одно краткое донесение сыскалось. При расположении средств к пресечению сей болезни осталось установителям не медля, по собственному изысканию и через опыты до совершенства доходить».

До совершенства, мечтавшегося Афанасию Филимоновичу, оставалось около 200 лет, но уже в то время правительство всерьез занялось разработкой противоэпидемических мероприятий. Большая заслуга в борьбе с эпидемиями принадлежала лекарю Даниле Самойловичу Сущинскому (1744 – 1805 годы), известному под фамилией Самойлович. Прославившийся в Европе русский врач отвергал миазматическую теорию происхождения чумы, настаивая на контагиозном распространении, то есть посредством живого возбудителя.

Самойлович профессионально занялся медициной после службы в армии, откуда был уволен по состоянию здоровья. Приехав в Москву, он изъявил желание возглавить одну из больниц и получил назначение сначала в лечебницу Угрешского монастыря, а затем был переведен главным лекарем в Симоновский монастырь.

Во время московской чумы лекарь Данила разработал множество профилактических мер, предварительно испытывая их на себе. Предложив состав для окуривания, проверял его эффективность следующим образом: снимал с больных одежду, окуривал ее дымом, затем надевал на себя, повторяя эту процедуру несколько раз. Экспериментами на себе испытывались обеззараживающие средства, предложенные коллегами. Многократное полоскание в дезинфицирующих растворах закончилось появлением «знаков рытвин и разрывов, до смерти» оставшихся на его руках. Через 20 лет после трагических событий правдивая картина московской эпидемии по заказу Самойловича была отражена на картине. Художники рисовали по его записке «Начертание для изображения в живописи пресеченной в Москве 1771 года моровой язвы».

«Чумной» костюм русского медика

Благополучно одолев чуму, Самойлович поступил в Петербургский университет, затем продолжил образование в Страсбурге. В 1780 году блестяще защитил диссертацию в Лейденском университете и в качестве доктора медицины колесил по Европе, изучая больничное дело во Франции, Англии, Австрии и Германии. В России Самойлович занялся поиском теоретических предпосылок к распространению заразы и разработкой способов ее предотвращения. Использование микроскопа Деллебара позволило найти основу ранних предположений о материальном, живом начале чумы, которое врач называл «ядом язвенным». К сожалению, он не сумел найти объяснение микроорганизмам, обнаруженным в выделениях больного. Доказательству открытия возбудителя болезни помешал недостаток времени на анализ опытов. Это открытие было завершено только в 1894 году бактериологом А. Йерсеном, видимо знакомым с сочинением «Краткое описание микроскопических исследований о существе яду язвенного…», написанным Самойловичем в 1792 году.

«Сбудется чаяние мое, и увидим мы все, что моровая язва, заразоносящая чума столь же в народе уже не будет опасною, как и оспа самая, паче оспа прививная». Полные надежды слова медика относились к его опасным экспериментам по поиску вакцины от чумы. Работа в пораженных районах уже стала привычной: Самойлович принимал участие в подавлении 9 очагов чумы на территории России. Идея предохранения от смертельной заразы по подобию прививок Э. Дженнера пришла во время очередной эпидемии чумы. Заметив, что болезнь не развивается у него даже после того, как заразный гной попадал на израненные руки, доктор начал проводить опыты целенаправленно. Взяв содержимое созревшего бубона, он определенным образом помещал его в свой организм. Болезнь все же возникала, но в легкой форме. После публичного оглашения результатов его самоотверженные разработки признали слишком опасными и запретили применять на практике.

В последующие годы легендарный доктор боролся с заразой в Крыму, работал на эпидемиях в Херсоне и Екатеринославе. Доказав, что заражение чумой происходит при непосредственном контакте с больным или зараженными вещами, он разработал новейшую систему мер по ликвидации очага инфекции. Несколько лет было посвящено глубокому изучению условий распространения чумы. После исследований ее с анатомической точки зрения Самойлович представил клиническую картину болезни в работе «Научные записки о чуме, которая в 1771 году опустошила Российскую империю, и особенно столичный город Москву» (1783).

Помимо поисков «яда язвенного», Данила Самойлович занимался родовспоможением. Теория «бабичьего дела» изложена в нескольких его трудах по оперативному акушерству и организации акушерской помощи. Подготовка диссертации в Лейдене стала последним зарубежным путешествием доктора. В Европе хорошо знали Самойловича, высоко оценивая его труд. Он являлся почетным членом академий Марселя, Дижона, Нима, Тулузы, Лиона, Манхайма, Турина и Парижа. В то же время он никогда не пользовался расположением императрицы, не состоял в Петербургской АН, до конца жизни оставаясь простым врачом.

Изучение инфекционных заболеваний проходило эмпирически вплоть до середины XIX века, пока не сформировалась бактериология. Однако дальнейшие открытия в сфере борьбы с эпидемиями стали заслугой зарубежных ученых.

Необходимость в организации помощи раненым понимали еще в Древнерусском государстве. «Не оставляйте больных без помощи», – говорил князь Владимир Мономах. Трагическая ситуация после капитуляции русского войска под Смоленском в 1634 году показала, сколько воинов можно было спасти при достаточности медицинского персонала. Покалеченных бойцов оказалось слишком много, потому их оставили до прихода дополнительных подвод. Оголодав и не надеясь на помощь, раненые отправились в путь, уповая на Бога, но «многие больные и в дороге многие конные и пешие люди померли. А иные на выходе в остроге померли, многие, которые заболели в дороге, остались в Дорогобуже, Вязьме и Можайске, потому что цирюльника нет и лечить их некому».

Началом общественной помощи больным и раненым послужила благотворительная деятельность Фёдора Михайловича Ртищева (1626 – 1673 годы), основателя «Кружка ревнителей благочестия». В 1608 году поляки осадили Троице-Сергиеву лавру и держали монахов за стенами почти год. Устроенная в то время больница спустя 3 года верно служила при осаде Москвы. Иноки подбирали на полях раненых и мертвых; в палатах работали городские лекари, а обитель давала кров, еду и уход. Приюты Ртищева с 1650 года устраивались по подобию троице-сергиевых больниц: его дворовые собирали по улицам немощных, пьяных и уводили в приют, оказывая необходимую помощь. Люди содержались до выздоровления или протрезвления. «Врожденной скромностью и благоразумием» характеризовали Ртищева современники. Соратник царя Алексея Михайловича был человеком весьма скромным в быту, отличался стеснительностью и редкой твердостью духа. Предпочитая находиться вдали от царского двора, он отказался от звания боярина, до конца жизни оставаясь дворецким.

Огромное число больных и калек потребовало еще одного помещения. Ртищев купил на свои деньги дом, в двух палатах которого размещалось по 20 – 30 страдальцев – стариков, инвалидов, слепцов. Пациенты получали хорошее питание, чистую постель, лечение, но главное – заботу служителей. Мечтой Фёдора Ртищева была организация постоянной государственной помощи, сходной с работой его небольших заведений. Начало сестринского дела как утвержденного женского ухода в госпиталях относится ко времени преобразований Петра I. В «Уставе воинском» за 1716 год сказано: «Потребно всегда при десяти больных быть для услужения одному здоровому солдату и нескольким женщинам, которые оным больным служить имеют и платье на них мыть». Основание регулярной армии и флота заложило основы формирования регулярной военно-медицинской организации.

В 1715 году указом императора были учреждены воспитательные дома, где предписывалось служить только женщинам, в обязанности которым вменялся уход за больными детьми. Через год в «Устав воинский» были введены положения относительно участия женщин в помощи раненым: «Рядовые солдаты в поле и кампаниях от великих трудов и работы в болезни часто впадают и при жестоких акциях ранены бывают. Того ради есть потребность построить полевой лазарет в деревне, или городе, или в некоторых палатах. Лазарет возглавляет особый госпитальный инспектор, доктор, священник, лекарь, с доброю полевою аптекою и с некоторыми подмастерьями». Согласно новым правилам, нескольким женщинам и одному здоровому солдату полагалось обслуживать 10 больных. Тогда женский уход в госпиталях ограничивался стиркой и приготовлением пищи.

В последующих уставах объем женской санитарной помощи становился все более широким и конкретным. В 1722 году Пётр I повелел госпиталям в Петербурге, Котлине и Ревеле иметь по одной «старице» с помощницей для присмотра за работницами и бельем. Присутствие женщины в обществе солдат считалось бесстыдством, а старушка, монахиня или «добрая замужняя жена» могла гарантировать сохранение нравственности. Начиная с 1735 года «старице» полагалось «упомянутых работниц держать в крепком призрении, чтобы ни единая из них не могла разговаривать с молодыми холостыми лекарями и учениками, так и с больными, или с караульными солдатами или с надзирателями, и накрепко смотреть, чтобы другие женщины в госпиталь не входили».

Все же воплощение идей Ртищева шло долго и с трудностями. В пуританской Руси женщины не могли работать, не утратив достоинства. Постоянная работа среди мужчин казалась позором, и решиться на такое могли немногие россиянки. В госпиталях Петербурга, Котлина и Ревеля служили солдатки. В середине XVIII столетия в лечебнице Семеновского полка для ухода за больными, наряду с солдатскими женами, пробовали нанимать вольных женщин, но они уходили, едва начав работу. Однако в гражданские больницы женщины устраивались гораздо охотнее.

В 1763 году начала действовать московская Павловская больница, рассчитанная на 25 больных. За мужчинами ухаживали солдаты, а пациенток обслуживали бабы-сиделки – вдовы и солдатские жены. Одна из них осматривала больных женщин и проводила простейшие процедуры. Впоследствии главврач Павловской больницы отказался от услуг солдат, решив обходиться «бабами». В штате более крупной Екатерининской больницы, на 150 коек, состояли главный медик, лекарь, два его помощника, 24 сиделки из мужчин и женщин. В отчетах за 1785 год отмечалось: «Для приготовления пищи, для мытья белья и содержания в чистоте постелей имеется при госпитале довольно солдаток и пристойная им плата производится. Оные употребляются к услужению больным, для которых по роду болезней их присмотр приличен».

Без хорошего ухода за больными усилия самого искусного медика значили мало, потому становление профессионального сестринского дела являлось предметом «внимания благодетельного Правительства». Учреждения, подобные воспитательным домам Петровской эпохи, в ином качестве возродились в 1803 году заботами Марии Фёдоровны (1759 – 1828 годы). Супруга императора Павла I организовала так называемые вдовьи дома. Ухаживать за больными вдовами, оставшимися без семьи и средств к существованию, согласились женщины, также потерявшие мужей, но имевшие опыт работы сиделками не менее 15 лет. Персонал заведений именовали «сердобольными вдовами». По правилам, одна сиделка обслуживала около 10 пациентов.

Очень скоро организаторы вдовьих домов осознали, что труд сердобольных вдов можно применить не только в уходе за престарелыми постоялицами приютов, но и в больнице. В 1806 году при Московском вдовьем доме, размещенном в здании на углу Лефортовской улицы и Проезжего переулка, была открыта больница для бедных, куда «больные всякого состояния, пола и возраста, всякой нации, бедные и неимущие приходили получать надзор». Сердобольные вдовы с того времени совмещали основные обязанности по уходу за старушками вдовьего дома и могли работать в больнице или на дому, получая отдельную плату.

С 1 января 1814 года женский персонал петербургских больниц и приютов обучали на годичных курсах. Занятия проходили в виде дежурств в хирургическом и терапевтическом отделениях клиник. Под наблюдением врачей сердобольные вдовы осваивали некоторые приемы медицинской помощи. Согласно инструкции, «должность дежурной не многосложна, но важна для страждущих и требует хорошего рассудка, и много терпения, и человеколюбия, и кроткого обхождения с больными». По окончании учебы выпускницы сдавали экзамен; каждой из них вручался золотой крест на зеленой ленте, который предписывалось носить на шее всю жизнь, даже если сердобольная вдова более не работала. Традициями столичной Мариинской больницы предусматривалось назначать главврачами шведов, а персонал преимущественно состоял из немцев, часто не владевших русским языком. Истории болезни, или, как тогда называли, «скорбные листы», писались на немецком и латинском, имея двоякий смысл: «Названия же болезни и предписанных лекарств написаны особо по латыни на доске, висящей также в голове больного. Сие делается для того, дабы он не знал своей опасности». В 1819 году в России был образован Институт сердобольных вдов, существовавший 73 года.

Возобновление практики женского ухода в военных госпиталях состоялось примерно в первой половине XIX века. В 1818 году должность «сердобольные» включили в штатное расписание всех столичных больниц, таким образом создав государственную службу сиделок. Указом 1819 года в госпитали рекомендовалось «нанимать военных поселений с числом более 150 больных 20 женщин по уходу за больными, 5 служительниц и 1 надзирательницу». Первые сиделки в госпиталях специальной подготовки не имели, но в разгар эпидемий именно они добровольно приняли на себя обязанности по уходу за инфекционными больными. В 1831 – 1832 годах жителям Петербурга пришлось пережить страшную эпидемию холеры. Тогда отличилась хожалая Васильева «как первая профессиональная сиделка, подавшая пример ухода за холерными больными».

Первое руководство по медицинскому уходу с длинным названием «Наставление и правила, как ходить за больными, в пользу каждого, сим делом занимающегося, а наипаче для сердобольных вдов, званию сему особенно себя посвятивших» (1822) составлено Христофором фон Оппелем. Автор труда, главврач московской больницы для бедных, считается основателем научной базы сестринского дела в России. При создании своей книги он руководствовался опытом российских сердобольных вдов, сиделок, повивальных бабок и собственными наблюдениями. По мнению Христофора фон Оппеля, «честный и знающий хожатый (сиделка) столько же нужен и полезен для государства, как и искусная повивальная бабка». Руководство состояло из 5 частей, разделенных по темам:

– «Нужные свойства и обязанности хожатых за больными;

– Нужные предосторожности при даче лекарств;

– Как поступать с больными, обыкновенными болезнями одержимыми;

– Лекарства, которые хожатые сами приготовлять могут;

– Как поступать с выздоравливающими, правила предосторожности для самой хожатой;

– Как ходить за родильницами, младенцами и что наблюдать при умерших».

9 марта 1844 года на средства великой княгини Александры Николаевны и принцессы Терезии Ольденбургской в Санкт-Петербурге была открыта первая в России община сестер милосердия. Позже она получила название Свято-Троицкая, но изначально имела не религиозную, а чисто светскую направленность. Сестрой милосердия именовали женщину 18 – 40 лет с медицинским образованием или без такового, обязательно грамотную, ухаживающую за больными и ранеными. Собственно термин «милосердие» означал «готовность помочь кому-нибудь из сострадания, человеколюбия». Следуя девизу «Забота о больных – дело личного подвига», сестры милосердия из столичной общины принимали участие во всех войнах XIX века, закончив свою деятельность с приходом к власти большевиков. Правилами общины предусматривалось изучение Библии, но не требовалось соблюдать монашеские порядки. Сестры могли наследовать имущество и владеть собственным. Им разрешалось вступать в брак, они имели право покинуть общину или перейти на другую работу. Руководил Свято-Троицкой общиной дамский комитет, состоявший из знатных дворянок. Первый набор общины включал в себя 18 женщин низкого сословия. Ранняя община состояла из отделения сестер милосердия, женской больницы, пансиона, приюта для неизлечимых, приюта для бездомных детей, отделения «кающихся Магдалин» (проституток). Но скоро такая градация показалась излишней. Дамы из комитета решили направить свою деятельность на заботу о тех, кто в ней нуждался более всего: нищих, больных, раненых.

В статье, посвященной 50-летнему юбилею петербургской общины, сказано: «…сестры милосердия по суткам дежурят в больнице, чередуясь каждые 4 – 5 дней, участвуют в амбулаторном приеме больных, проводя перевязки, помогают в хирургических операциях. Следят за сохранным содержанием инструментария, за приготовлением антисептических перевязочных материалов». Из 48 сестер милосердия 23 по очереди дежурили в мужской и женской больницах, ухаживали за больными на дому, 7 прикреплялись к хирургическим отделениям, остальные работали в аптеках, в прачечной, в амбулатории. Община содержалась на личные средства Александры Николаевны, потому прием в сестры жестко ограничивался, хотя желающих было много.

Начиная с марта 1844 года сестер консультировал хирург Николай Иванович Пирогов: «Доказано уже опытом, что никто лучше женщин не может сочувствовать страданиям больного и окружать его попечением неизменным и, так сказать, несвойственным мужчинам». Великий медик, прозванный «отцом русского сестринского дела», проводил операции и вскрытия, присутствовал на совещаниях комитета. Его наблюдения стали основой для создания будущей Крестовоздвиженской общины сестер милосердия.

В 1848 году в Москве под руководством первой дамы столицы Софьи Щербатовой начала действовать Никольская община сестер милосердия. Супруга московского генерал-губернатора А. Щербатова уже занималась делами детской больницы на Малой Бронной. Общину сестер Софья Щербатова основала после смерти мужа. Устав общины был утвержден императором Николаем I; медицинскую часть деятельности вел известный врач-филантроп Фридрих Йосиф Хаас (1780 – 1853 годы). Получив образование в Вене, он приехал в Россию, где по протекции Марии Фёдоровны занял место главврача Павловской больницы. Дом на Кузнецком мосту, деревня с сотней крепостных, суконная фабрика давали доктору значительный доход, немалая часть которого расходовалась на благотворительность.

В 1828 году Хаас был назначен главным врачом московских тюрем. Следуя принципу «спешите делать добро», доктор добился улучшения содержания арестантов, организовал тюремную больницу и школу для детей заключенных. В течение 20 лет Хаас лично сопровождал каждую партию каторжников, ходатайствуя об улучшении участи калек и больных. Одна из групп Никольской общины осуществляла сестринский уход в тюремной больнице. Их руководительница, княгиня Шаховская, впоследствии организовала собственную общину под названием «Утоли мои печали».