Текст книги "Здесь был Баранов"

Баранов несколько раз кивнул и прибавил:

– Вы же мне верите?

Вишняков задумчиво повертел монеты в пальцах.

– Пожалуй, верю… У ваших денег удивительно живой вид. Деньги в какой-то мере похожи на женщин: если их не вожделеть, они превращаются либо в хлам, либо в произведение искусства, но в любом случае перестают быть живыми.

– А, – сказал Баранов, – значит, вы тоже…

– Что – тоже? – уточнил директор Эрмитажа.

– Мертвяков не любите.

– Их никто не любит, Вадим, даже те, кто ими является. Поэтому люди теперь почти не улыбаются. Либо ржут, либо скалятся. А улыбка – знак живой души.

– Вы умный, – сказал Баранов. – Я тут подумал-подумал… Я вам все расскажу, Евгений Петрович. Дело в том, что у меня есть машина времени.

Вишняков слушал хорошо: внимательно, изредка перебивая вопросами. Под конец барановской повести он уточнил:

– Вы говорите о волнениях в Энне и Тавромении?

– Да. Кстати, что тогда случилось? Можно узнать подробнее?

– Хм, – отозвался Вишняков. – Ничего хорошего. Древнеримский бунт, бессмысленный и беспощадный.

– Я хочу туда вернуться, – помолчав, сознался Баранов. – Мне все равно, пусть даже бессмысленный и беспощадный, лишь бы с ними, а не с этими.

– Полагаете, такое возможно? – осведомился Вишняков.

Дима налег на стол грудью.

– Главное – получше спрятать машину времени. Чтобы на этот раз не нашли.

– А вы сумеете ее выкрасть? – спросил Вишняков азартно.

Перед сном Ваня Терочкин решился и заговорил с Барановым.

– Куда ты все время ходишь? Второй день убегаешь с таким видом, будто у тебя свидание.

– Вот откуда ты, Жанно, можешь знать, с каким видом человек убегает на свидание? – не выдержал Дима.

Если Терочкин и обиделся, то не подал виду.

– Пойми, Баранов, мы твои друзья.

Баранов сел на своей койке, натянул одеяло под подбородок.

– Не говори за всех, Ванька… Ты – мой друг, но вообще… Сегодня ребята так на меня смотрели – мороз по коже.

– Как? – Иван повернулся, подпер щеку ладонью.

– Как будто я только что упал в дерьмо.

Иван поморщился.

– Просто мы о тебе беспокоимся, Баранов. Думаем, как бы тебе помочь.

– Не смешивай понятия, Ваня. Вам надо сделать меня удобным в обращении. При чем тут «помочь»?

– Злой ты, Димка, – сказал Иван, укладываясь на подушку. Он чувствовал горечь во рту и жалел, что вообще начал разговор.

Дима выбрался из койки и подсел к изголовью ваниной.

– Если ты в самом деле хочешь мне помочь… – начал Баранов.

Иван открыл один глаз.

– Ну?

– Нужен ключ от подвала.

– Зачем тебе?

– Хочу вытащить машину времени.

Сюкорг подскочил, уронил на пол подушку.

– Ты соображаешь? – шепотом выкрикнул он.

Баранов вдруг заплакал. Ваня растерялся, свесился к нему с койки.

– Ты чего? – прошептал он. – Ты, Баран, чего?

Не отвечая, Баранов вернулся в кровать, натянул одеяло себе на голову.

– Димка, – позвал Терочкин. – Димка, ты меня слышишь? Я помогу. Я достану.

– Ребята, спать мешаете! – не выдержал Герка Тищенко, скромный середнячок, будущий механик.

И наступила тишина.

Ваня Терочкин видел машину времени второй раз в жизни, и снова она вызвала у него глубочайшее недоумение. Жестяная коробка, допотопный пульт управления, рычаги какие-то – как у трактора. Ни в жизнь не заподозришь в этом гробе сложный механизм, позволяющий ставить эксперименты в самой, наверное, парадоксальной сфере человеческих мечтаний.

– Слушай, Баранов, как тебе в голову пришло, что эта штука работает? – не выдержал Иван, водя по «бандуре» ослепительным синеватым лучом карманного командирского фонарика.

– Ну, уверен-то я не был… – сознался Дима. – Читал описание и принцип действия в «Kurven und Strecken der irrealen Zeit»[33]33
  «Кривые и отрезки ирреального времени»


[Закрыть] доктора Мюнца. В хрестоматии по немецкому за пятый класс. Помнишь, была такая, синенькая?

Иван наморщил лоб.

– Кажется… Нам оттуда задавали «Die Heldentat des jungen Kosmonauten»[34]34
  «Подвиг юного космонавта»


[Закрыть] Анны Вольфрам. Да?

– Именно, – подтвердил Баранов и вздохнул. – Когда я эту штуку нашел, то глазам не поверил. Думал, доктор Мюнц – обыкновенный полоумный немецкий профессор. Оказывается – нет, на самом деле…

– Я и сейчас не верю, – сказал Иван. – Ну что, взяли?

Они погрузили жестяной «гроб» на тележку и вывезли во двор, где в окружении сверкающего в свете фонарей тонированного стекла машина времени выглядела вопиющим анахронизмом.

Высокий моральный уровень сотрудников космической службы и воспитанников интерната оказались для похитителей наилучшим пропуском за пределы территории Звездного городка. Всю дорогу до Эрмитажа Иван молчал, потрясенный собственным цинизмом.

Темная громада Эрмитажа ожидала их, таясь на набережной. В ночном городе было совсем тихо, только слышалось, как беспокойно плещет невидимая река, всякий раз отскакивая от мазутных балок, укрепляющих берег, – словно злой пес, не в силах совладать с прутьями ограды.

– Здесь? – спросил Иван, останавливаясь. Жестяной лязг тележки раздражал его – чтобы не сказать «пугал».

Дима кивнул на освещенное окно подвала.

– Дальше я сам. Прощай, Иван.

– Димка… зря ты это затеял.

Баранов взялся за ручки тележки.

– Поверь мне, Жанно, я знаю, что делаю. Наври там, в интернате, что я сбежал… или еще что-нибудь.

– А если тебя там… – начал Иван и покраснел, чего в темноте Дима не заметил. – Ну, вдруг тебя там убьют?

Баранов хмыкнул.

– В любом случае, я намерен остаться в прошлом. Буду для тебя навек вчерашним днем. Прощай, Ванька.

В кармане у Баранова лежал револьвер, украденный в музее боевой славы, о чем Терочкин, естественно, не догадывался.

Второе исчезновение Баранова вызвало настоящую бурю. Директор срочно уехал в Москву. На месте происшествия работала комиссия, состоящая из капитана ФСБ Некрасова, психолога, специализирующегося на криминогенных отклонениях, и нескольких неприятных людей в костюмах, с незапоминающимися лицами и именами. Они рылись в бумагах и файлах интерната, поднимали архивы, имеющие отношение к погибшим родителям Баранова, разговаривали при закрытых дверях с одноклассниками Вадима и держали при себе сделанные ими выводы.

Общее мнение ребят выразил Артур Эйвадис, который считал, что Баранова необходимо вернуть, после чего вышвырнуть из СЮКа, чтобы другим навек было неповадно. Терочкин страдал и помалкивал. Герка Тищенко высказался в том смысле, что, может быть, Баранова проще оставить в покое… но Тищенко не поддержали. Равнодушие в этом вопросе было признано недопустимым.

Наконец из столицы вернулся директор, и Ивана вызвали для повторного собеседования.

В кабинете сидели Артур Эйвадис, сам директор и капитан ФСБ Некрасов.

– Есть мнение, – сказал директор, не глядя на Ивана, – что тебе известно, где машина времени.

– Откуда?

Директор посмотрел ему прямо в глаза.

– Есть мнение, – повторил он.

Иван сел, упираясь коленями в перегородку полированного стола.

– Операции по поиску обходятся государству в огромную сумму, – вмешался Некрасов.

– Может, действительно лучше оставить Барана в покое? – хмуро спросил Иван.

Директор встал, показывая, что разговор окончен.

– Терочкин, – сказал он, – учти: если Баранов не будет найден, я отчислю тебя из интерната за соучастие. Считай, что это твоя персональная ответственность.

Иван тоже встал. Он помолчал несколько секунд, потом повернулся и вышел.

Машина обнаружилась там, где и предполагал Иван: в личном служебном помещении директора Эрмитажа. Она тихонько ворчала. Иван подумал немного, оглянулся на Некрасова, на Вишнякова, стоявшего между двух солдат, потом залез в машину и взял рычаг на себя. Машина затряслась. «Что-то не то», – подумал Иван. Он высунулся из кабины, пошарил руками по обшивке и нащупал шнур. Где-то должна быть розетка. Иван дернул за шнур. Табло погасло. Больше ничего не произошло.

– А где преступник? – недоумевающе спросил Некрасов.

– Какой преступник? – не понял Иван.

– Ну, этот ваш Баранов.

Иван пожал плечами.

– Я сделал все, что мог, – заявил он. – Ищите сами.

В глубине души он надеялся, что Диму все же не найдут.

Бледного Вишнякова увели – разбираться. Некрасов предложил Терочкину подбросить его до интерната на своей машине, но Иван отказался. Он прошелся по набережной Невы и вдруг понял, что в интернат возвращаться ему страшновато. Не убил ли он Барана, выключив этот адский механизм? Кто знает, сколько скачков через время способен выдержать человеческий организм?

Сюкорг почти бегом добрался до интерната. Шли занятия, и коридоры были пустынны. Иван ворвался в спальни. Никого. Бросился в библиотеку. Вера Сергеевна встретила его чугунным молчанием. Он сел боком на подоконник в коридоре учебных классов и вцепился руками в волосы. Ему хотелось сдохнуть. Но еще больше ему хотелось никогда в жизни не встречаться с сюковцами. Прозвенел звонок. Иван поднялся и побрел в спортивный зал, в конец коридора, подальше от воспитанников, которые сейчас хлынут из классов.

Полумрак, прохлада, гулкий крашеный пол. Безмолвные спортивные снаряды. Иван настороженно огляделся.

Баранов!

Он лежал на прежнем месте под шведской стенкой. Иван бросился к нему. Руки теплые. Жив, слава богу. Все остальное потом. Как и тогда, Дима был без сознания, опять израненый, в окровавленной одежде. Иван сжал кулаки и зашептал:

– Прости меня, Баранище.

Дима пробормотал что-то непонятное.

– Димка. Я не мог иначе. Димка!

Слезы катились по мужественному лицу сюкорга. Он не замечал стоящих вокруг сюковцев и не думал больше о своем поведении. Бесперспективный Баранов, позорище нашего экипажа, погибший для общества, антисоциальный элемент. Только не умирай.

Первый визит Баранову капитан Некрасов нанес уже на второй день возвращения Димы. Он явился прямо в спальню, пока прочие воспитанники находились на занятиях. Дима, в бинтах, сонный, встретил Некрасова настороженно.

– Мне говорили, что вы придете, – сказал Дима вместо приветствия.

Некрасов присел на краешек постели.

– Вы готовы к сотрудничеству?

– В каком смысле? – не понял Дима.

– Для начала расскажите, как вам пришло в голову воспользоваться машиной времени.

– Любопытство, – кратко молвил Баранов.

Некрасов чуть поднял брови.

– Ее же нет в программе… И это – при том, что учились вы плохонько. Мы смотрели ваши табели.

– Я отвлекался, – объяснил Дима.

– Да, да, – пробормотал Некрасов, – в личном деле это тоже есть… Значит, вам было любопытно?

– Да.

– И ничего более?

– Вы можете ответить мне вот на какой вопрос? – набрался смелости Дима. – Почему так важно, чтобы я не пользовался машиной времени? Потому что в прошлом я могу убить собственного дедушку и создать парадокс? Но ведь в Древнем Риме у меня нет дедушки…

– Не прикидывайтесь глупее, чем вы есть, Баранов, – поморщился капитан. – Любые нарушения целостности временной ткани могут иметь непредсказуемые последствия.

– А могут и не иметь? – предположил Дима.

– Давайте надеяться на худшее, – твердо произнес Некрасов. – Иначе у нас с вами ничего не получится. Итак, вы признаете, что совершили противоправное действие, воспользовавшись принадлежащей интернату машиной времени для проведения несанкционированного эксперимента?

– Да, – сказал Баранов.

– Заявление сделано вами с полной ответственностью?

– Да, – повторил Дима. – Где подписать?

– У меня диктофон. Вашего речевого заявления достаточно. В случае попытки оспорить будет проведена голосовая экспертиза.

– Ясно, – сказал Дима. – В чем еще я должен признаться?

– Между нами, – Некрасов щелкнул кнопкой и выключил диктофон, – для чего вам понадобилось возвращаться? На самом деле?

– К другу, – коротко объяснил Баранов.

Некрасов опять включил диктофон.

– Я знаю, что следующий вопрос может вам показаться как бы противоречащим вашему представлению о честности, однако прошу учитывать ситуацию. Назовите ваших сообщников. Кто помог вам вынести машину из подвала?

– Никто, – не моргнув глазом сказал Баранов.

– В таком случае, объясните, каким образом ключи…

– Я их украл, – перебил Баранов. – В интернате это легче легкого. Здесь же все честные. Запирают ящики и двери больше по традиции, а за ключами вообще не следят.

– Это заявление вы делаете с осознанием своей ответственности?

– Да.

– Теперь о роли в вашей авантюре директора Эрмитажа Вишнякова Евгения Петровича.

Дима махнул рукой.

– Валяйте, – молвил он беспечно.

– Давно ли вы знакомы?

– Дней десять по здешнему счету.

– При каких обстоятельствах произошло знакомство?

– Случайно. Я хотел пожертвовать в музей монеты.

– Директор Вишняков подозревается в том, что позволил вам спрятать машину времени у него, поскольку рассчитывал на предметы материальной культуры, которые вы обещали привезти ему из прошлого. Так ли это?

– Нет, – Дима зевнул. – Во-первых, я не собирался возвращаться сюда… Это он вам рассказал – что он добровольно?

Некрасов опять выключил диктофон.

– Да.

– Соврал, – заявил Дима.

Новый щелчок кнопки – запись пошла.

– Почему же он вам содействовал?

– Я его запугал, – сообщил Баранов. – Он до сих пор меня боится, вот и наговаривает на себя. У меня есть связи… Друзья родителей живы и сейчас занимают высокие посты. Вы ведь и это проверили? Кроме того, в интернате старшеклассникам разрешают носить оружие.

– В подобной ситуации для него было бы естественно донести на вас, – усомнился Некрасов.

– А разве он этого не сделал? – удивился Дима. – Во всяком случае, согласия этого интеллигента я не спрашивал. Поступил как счел нужным. Место показалось мне надежным, вот и… Вы записываете? Это ответственное заявление.

Некрасов пожал Диме руку, поблагодарил за содействие и обещал, со своей стороны, добиваться для Баранова условного срока.

– Судимости, конечно, не избежать, это пятно на всю жизнь, – вздохнул он, – но в тюрьме вы сидеть не будете, это я устрою.

Вот так и случилось, что Баранов Вадим Алексеевич, пятнадцати лет, был отчислен из интерната и из СЮКа, судим сперва спецкомиссией, которая признала его категорически негодным для космической службы, а затем и комиссией по делам несовершеннолетних. На несколько лет он совершенно исчез из поля зрения своих одноклассников. Сюковцы проходили последние тесты перед полетом и сдавали промежуточные экзамены и нормативы, в то время как Баранов был переселен в бараки на окраину города и приписан к городскому моргу, где и проходил обязательную госслужбу.

Покровителем и наставником Баранова сделался добрый, многоопытный и сильнопоющий дядя Коля. Он приохотил Диму к разбавленному теплому спирту, преподал несколько бесценных уроков по раздобыванию закусок и ведению хозяйства в экстремальных условиях, обучил ремеслу служителя морга. Если уж говорить честно, то дядя Коля захватил Баранова в форменное рабство: Дима кормил и поил старшего товарища, стирал ему одежду, отоваривал его талоны, выстаивая огромные очереди, и делал уборку. За это дядя Коля вел с ним философские беседы, вообще передавал жизненный опыт, а также пересказывал, с собственными комментариями, прочитанное.

Настоящая беда настала после того, как срок госслужбы у Баранова вышел. Из морга его уволили почти сразу – за лень и пьянство (а заодно попросили и дядю Колю). В жилплощади отказали одновременно с увольнением, и прописка таким образом пропала. Дядя Коля, не унывая, устроился дворником и обрел пристанище на хлебах одинокой заведующей коммунальным хозяйством микрорайона. В этой новой идиллии для Баранова места не нашлось, и Дима оказался на улице.

В те дни он пил каждый день, и жизнь виделась ему сквозь плотный туман. Иногда Дима трезвел, и тогда мир делался странным: четким и сереньким, как на традиционной фотографии. Но стоило ему выпить – и возвращались цветные краски, мутно размазанные вокруг. Они скрадывали реальность и делали ее сносной.

Днем он шлялся по городу, продираясь сквозь дурман и гнилой снег, а ночевать шел на вокзал. Баранов заворачивался в свое шерстяное сюковское одеяло и отключался до пяти утра. В пять его регулярно сгоняла уборщица. Неутомимая женщина начинала свой трудовой день с того, что шлепала на пол грязную мокрую тряпку с таким расчетом, чтобы непременно задеть Диму по лицу. Он безмолвно поднимался, сворачивал одеяло, заталкивал его в пакет, пакет – в авоську, и уходил в туман и сырость.

И вот однажды из этого тумана возник неведомо как отыскавший его Вишняков. Он держался безукоризненно вежливо и упорно не обращал ни малейшего внимания ни на внешний вид Димы, ни на то прискорбное обстоятельство, что Баранов вдребезги пьян.

– Вадим Алексеевич, если не ошибаюсь? – произнес, раздвигая волны густого мрака, Вишняков.

Дима остановился посреди тротуара. Сырость хлюпала у него в ботинках, холод щипал под мышками, но сквозь спиртные пары это почти не проникало в барановское сознание.

– Чего тебе? – вопросил Баранов. – Мы знакомы?

– Разумеется, – сказал директор Эрмитажа.

– А чего надо? – опять спросил Баранов.

Вишняков плотнее закутался в шарф – этот красный куцый шарфик почему-то особенно раздражал Диму – и предложил:

– Не могли бы мы пойти куда-нибудь? Здесь холодно.

Дима замычал, всем своим видом демонстрируя самую злую иронию.

Вишняков невозмутимо добавил:

– Я предложил бы вам зайти ко мне, если вы не против.

– А не потревожу? – осклабился Дима, однако побрел следом за красным шарфиком. Поначалу ему было все равно, куда идти и с кем разговаривать, но затем, в тепле, выпив крепкого чаю, он вдруг раскис. Сам не ожидал от себя такого. Дядя Коля всегда обходился с ним строго и всяких там нежностей-откровенностей крайне не добрял, чуть что – пресекал сразу. А Вишняков, как и в первую их встречу, слушал внимательно и спокойно; казалось, что ему можно рассказать решительно все. И Баранов, захлебываясь и то и дело пьяно, устало засыпая, выговаривался – впервые за все эти годы.

Принцип действия машины времени Баранов называл для себя «нож, разрезающий масло». Нож плавно скользит вниз. Если движение по какой-то причине временно прекращается, то затем возобновиться оно должно с того самого места, где останавливалось. Поэтому Дима, рванувшись в Гераклею второй раз, с краденым револьвером в кармане, оказался в той самой лунной ночи, где оставил Севера отбивающимся от преследователей.

Стрелял Баранов всегда неважно, но здесь трудно было промахнуться.

Первый выстрел остановил бегущих, сразу всех; затем один из них надломился и упал. Что происходило потом, Дима уже не помнил. Он палил и палил, а люди падали или убегали, странно петляя и на бегу заваливаясь набок. Потом разом все иссякло: и преследователи, и пули. Дима бросил револьвер в песок и тут только увидел Севера.

Север, всегда такой самоуверенный и гордый, встретив барановский взгляд, вдруг потянул на голову плащ и закрыл себе лицо.

– Ты что? – закричал Баранов и бросился к нему. Схватив его за руки, Дима почувствовал, что он дрожит. Сильно дрожит, даже зубами под плащом клацает.

– Это я! – вне себя причитал Дима. Он тащил своего Севера за руки и громко ревел. – Север, это я! Ну хватит!

Об этом тоже пьяный Баранов рассказал Вишнякову. И еще о том, как Север наконец поверил ему, и как они бежали в священную рощу и дальше, за город, к пастбищам. И еще – о том, что Север никогда ни о чем не спрашивал, избавив Диму от необходимости врать.

– Ну вот, потом мы бродили, – страшно зевая, рассказывал Баранов, – а там тепло, на Сицилии… Вы ели когда-нибудь дроздов, Евгений Петрович?

Дима вдруг замолчал, вытаращив глаза и раскрыв рот. Затем глаза у него помутнели, и Баранов упал на пол, сраженный мертвым сном.

Он проснулся на раскладушке в комнате, где было много книг и больше почти ничего не было. За маленьким столом у окна сидел человек и писал. Баранов пошевелился, раскладушка под ним заскрежетала. Человек у стола повернулся и как ни в чем не бывало сказал Диме, что совсем недавно заварил свежего кофе. Все это было необычно, и Баранов засмеялся.

Вишняков сказал:

– Кстати, мне нужны лаборанты. И вакансия сейчас есть – вчера я уволил уборщицу.

Дима лежал, моргал и смеялся, не в силах остановиться. Потом выговорил:

– А прописка? У меня же нет.

– Я вас пропишу, – обещал Вишняков. – Куда-нибудь на казенную площадь. Поживите пока у меня.

– Откажут, – уверенно предрек Дима. – С моей анкетой…

– А я дам кому следует на лапу античную гемму, сразу согласятся.

– Боже, Марс Градив! – воскликнул Баранов. – Да вы, оказывается, ужасный циник, Евгений Петрович!

Он снова принялся хохотать. Раскладушка скрипела, скрипела и наконец повалилась с подкошенными ногами.

Исчезновение третье, окончательное

Экипаж «Зари Прогресса» с триумфом возвратился на Землю. Отважных ленинградцев приветствовала вся страна. Полет завершился блистательным успехом, в чем немалая заслуга звездолетчика Ивана Афанасьевича Терочкина. «Заря Прогресса», как писали все газеты мира, через семь лет скитаний сумела открыть для человечества новую цивилизацию в Галактике имени Третьего Закона Ньютона и вернулась на Землю почти без потерь. Портрет двадцатидвухлетнего командира напечатали все журналы.

Бывшие сюковцы вкусили всю прелесть своей неслыханной славы. Но хотелось им и простого, человечного – встретиться с родным городом, пройтись по его улицам, ощутить свою связь с окружающей средой. На это им был выделен целый день.

Две неразлучные подруги, Инка и Майя, и сам знаменитый командир втроем отправились гулять по набережной реки Фонтанки.

День был сентябрьский, пронзительно-синий. От Летнего сада ветер гнал листья по свежим доскам набережной, и они мчались, пока встречный порыв не взбивал их и не швырял в черную мазутную воду, где они сразу успокаивались. Мягкие сверкающие комбинезоны трех отважных звездолетчиков были заметны издалека и привлекали всеобщее внимание.

– А все-таки хорошо дома, на Земле, – сказала Инка.

Над крышами домов плыл темно-синий купол Троицко-Измайловского собора.

– Говорят, он все еще действует, – задумчиво сказал Иван, кивая на собор.

Девушки переглянулись за его спиной, и Майя сказала:

– Вань… Давай подойдем поближе, посмотрим, а?

– Да что вы меня спрашиваете? – засмеялся Иван. – Ведь мы не на ракете. Мы ДОМА!

– Привыкли за семь-то лет, – застенчиво ответила Майя.

Все трое свернули в проходной двор, который, естественно, был заколочен. Несколько раздосадованные этим препятствием, звездолетчики попытали счастья во втором дворе, в третьем и, наконец, рассвирепевший Иван попросту оторвал доски.

Звездолетчики прошли через низкую, вросшую в асфальт подворотню и опять оказались во дворе. Это был типичный «колодец». Возле одной стены на садовых лавках сидели унылые существа женского пола. В песочнице возились дети. Обитатели «колодца» прекратили разговоры и дружно уставились на пришельцев из космоса. Сюковки увидели детские рожицы, преисполненные искреннего любопытства, и взвизгнули от восторга.

– Ой, какая прелесть! – сказала Майя. – Какие маленькие… И как смотрят. Как будто все понимают.

– Иван, сфотографируй нас, – попросила Инка, срывая с шеи фотоаппарат. – Пожалуйста.

Она бросила фотоаппарат Ивану, торопливо подхватила на руки двух детей и улыбнулась в объектив. Тотчас одна из женщин безмолвно повисла на Терочкине, вцепившись пальцами в его горло. Иван принялся отталкивать ее локтем, но все было бесполезно: хватка у дамы оказалась бульдожья. Более дурацкую ситуацию трудно было себе представить. И в тот момент, когда звездолетчик решился врезать этой фурии, руки ее ослабли. Иван вздохнул свободнее, но повернуться и заговорить не успел: ему самому врезали. И довольно чувствительно.

Рухнув на асфальт, Иван успел услышать голос мужчины, обращенный к Инке:

– Отпусти детей, ты.

Инка пожала плечами. Детишки улизнули к матери и из-за ее подола вытаращились на незнакомцев.

Тот же голос произнес:

– Убирайтесь отсюда.

– Да ты хоть знаешь, кто мы такие? – возмутилась Майя.

Ответ прозвучал незамедлительно:

– Дерьмо собачье.

Иван с трудом поднялся на ноги и полез в карман за лазерным пистолетом, с которым никогда не расставался. Значит, правда, что в родном городе возросла преступность. Что ж, он, Иван, никогда не стоял в стороне от борьбы. Одним бандитом будет меньше. Подумать только, напасть на космонавта-гуманиста, на героя… напасть со спины, подло…

Оборванец-бандит действительно был малосимпатичен: потерявшие цвет штаны с большими накладными карманами подвязаны облезлым ремешком, который свисал, как хвостик, из-под рваного серого свитера; светлые волосы оборванца коротко острижены.

Увидев направленный на него пистолет, бандюга засунул руки в карманы по самые локти и нагло ухмыльнулся.

Неужели ради таких вот потерявших человеческий облик существ мы терпели трудности и невзгоды дальнего перелета? Рисковали собой? Открывали новую цивилизацию?

И тут Иван услышал нечто неожиданное.

– Стреляй, стреляй, Жанно. Не стесняйся. В конце концов, в этом есть своя логика.

Перед Терочкиным был Дима Баранов.

На лестнице остро пахло кислым.

– В блевотину не наступи, – предупредил Баранов. Иван содрогнулся всем телом.

Дима открыл дверь, отпихнул подбежавшую приласкаться лохматую придурковатую собаку и пошел по длинному узкому коридору. Обои висели клочьями и кое-где были прибиты гвоздями. Прижимаясь к стене, мимо скользнула женщина с кастрюлей в руках и куда-то канула. Наконец они вошли в барановскую комнату, и Терочкин вздохнул с облегчением.

Комната была перегорожена шкафом. Дима зажег лампу с жестяным абажуром. На столе, покрытом облезлой клеенкой, стояли керосиновая лампа и маленькая электроплитка.

– Садись, – пригласил Дима, смахивая мимоходом крошки.

Иван присел на крашеную табуретку. Баранов содрал с себя свитер и обнаружил невероятно грязную пижонскую рубаху в цветочек. Он залез под стол, выволок оттуда картонный ящик с картошкой и с ходу принялся ее чистить.

Терочкин молчал. Ему было и стыдно, и противно, в душе он проклинал себя за то, что приперся в эти трущобы. Но удрать вот так сразу было неловко.

– Помочь тебе? – выдавил он наконец.

Баранов усмехнулся.

– Ты – гость, Иван. Отдыхай.

– Я чуть не застрелил тебя, – проговорил Иван, который тяготился молчанием.

– Отличное начало для беседы, – заметил Дима. – Валяй дальше, Ванька!

За годы полета Иван отвык от фамильярности и сейчас только кисло улыбнулся.

– Ну… расскажи, как живешь, Вадим.

Вадим плеснул в таз с чищеной картошкой воды.

– Так вот и живу, – сказал он. – А что именно тебя интересует?

– Где работаешь, например.

– В Эрмитаже.

Иван фальшиво оживился.

– Занялся историей? Вот молодец!

– Я там полы мою, – пояснил Дима. – Тетю Хоню помнишь?

Иван опять замолчал. Баранов включил плитку и поставил вариться картошку.

– Сейчас сварится и будем жрать. А пока и чай закипит. Ты картошку-то употребляешь, звездопроходец, или все больше по тюбикам ударяешь?

– Зачем ты спрашиваешь, Дима? Что я, по-твоему, совсем уже?..

– Не знаю, – просто отозвался Дима. И добавил: – Картошка отличная. Я ворую ее в совхозе «Детскосельский». – Он кивнул на засаленный ватник, висевший в углу на гвозде. – Специально в ватнике хожу на дело. Будут бить – не так больно. На всю зиму хватает.

– А это что? – спросил Иван, показывая на керосиновую лампу.

– Да понимаешь, – развеселился Дима, – у нас часто электричество отключают. У меня и примус есть.

– Никогда такой штуки не видел.

– Это тебе не компьютер, Ванька. Такие вещи теперь на каждом шагу не встретишь. Промышленность их не выпускает за ненадобностью, а электричество все-таки отключают. Я в пустом доме нашел. Вишняков по ночам работает, ему свет нужен.

– Вишняков?

– Ну да. Забыл, конечно? Это директор Эрмитажа. Помнишь, у него нашли тогда мою бандуру. Машину времени мою нашли. Как догадались, где она, – до сих пор не понимаю…

– Ах, этот… – сказал Иван, холодея.

Баранов остался верен себе: он не допускал даже мысли о том, что Иван мог его предать. И этот Вишняков, видать, такой же: за все семь лет не проговорился.

Дима потыкал в картошку вилкой и полез на шкаф за чайником. Вознеся голову над шкафом, Дима произнес:

– Евгений Петрович! Картошка готова.

За перегородкой заскрипела койка. Баранов спрыгнул с табуретки с закопченным чайником в руках. Вместо ручки у чайника была прикручена непокорно вздыбленная проволока.

Когда появился Вишняков, Иван, смутившись, привстал. На заведующем был тот же коричневый костюм, что и семь лет назад. Похоже, он носил его не снимая.

– Сидите, сидите, – поспешно сказал Вишняков и оглянулся на Диму. Тот придвинул ему свой табурет, а сам пристроился на перевернутом вверх дном ведре.

– Чай, надеюсь, из пачки? – спросил Вишняков.

Дима возмутился.

– Евгений Петрович! Неужели я заварил бы гостю пыль?

– Какую пыль? – вмешался Иван.

Вишняков спокойно объяснил:

– Тут спекулянты продавали без талонов чайную пыль. А я много чая пью по ночам. Если эту пыль размешать с нормальным чаем, то получается вполне прилично.

– В этом квартале все колбасные талоны отоваривали чаем, – брякнул Дима. – Забыли?

«И это – разговор двух образованных людей, – подумал Иван. – Один доктор исторических наук, другой учился в нашем интернате…»

Он деликатно поковырял картофелину, которая без масла не лезла в горло.

– Кстати, – сказал вдруг Вадим с набитым ртом, – в газетах писали, что вы вернулись на Землю «почти без потерь». Как понимать это «почти»?

– Так понимать, что потери были, – сухо ответил Иван.

Вишняков быстро взглянул на Диму. Тот сразу подобрался, белесые брови шевельнулись.

– Да? – со странной интонацией переспросил Дима. – И большие?

– Один человек, – отозвался Иван, всем своим видом давая понять, что разговор перестал доставлять ему удовольствие.

Но тупица Баранов продолжал приставать.

– Он погиб в открытом космосе?

– Он вообще не погиб, – сказал Иван. – Мы были вынуждены оставить его там. По техническим причинам. Чтобы успеть спасти остальных.

Стало очень тихо. Баранов и Вишняков молча смотрели каждый в свою тарелку. Потом Баранов сказал:

– Ваня, извини мою назойливость. Но ведь я когда-то учился вместе с вами, и вы все мне не безразличны…

Иван поднял голову и посмотрел Диме в глаза. На это у звездолетчика еще хватило смелости.

– Это Герка, – выговорил Иван. – Гермоген Тищенко.

– Значит, это и был сам блистательный Терочкин, – задумчиво проговорил Вишняков, когда Иван ушел.

Они с Димой переговаривались через шкаф. Вишняков лежал на своей койке поверх байкового одеяла, а Дима мыл посуду.

Посуда была нежирная, что имело ряд неоспоримых плюсов, поскольку свои талоны на мыло они подарили соседке, обремененной годовалым дитятею. С того момента, как дитяте стукнул год, дополнительный талон на моющие средства автоматически перестал на него выделяться, и Клавдия в голос выла над младенцем:

– Идиот! Тебе не положено! Когда ты начнешь на горшок проситься, гадина! У, урод вонючий!

Эти рыдания и довели двух интеллигентов до акта неслыханного самопожертвования. В один прекрасный день Вишняков подстерег Клавдию на кухне, вручил ей два комплекта мыльно-моющих талонов и проникновенно сказал, когда она схватила его руку и увлажнила ее слезами: