Текст книги "Здесь был Баранов"

– Юпитер пощадил нас, – просипел Дима. – Не бей меня больше. Я ничего не знаю.

В кромешной тьме, окружавшей Баранова, стало тихо. Потом Воконий непонятно произнес:

– Поговорим завтра.

Баранова отвязали и заперли в карцере до утра. Вадим улегся на земляном полу, лбом на скрещенные руки. Хотел бы он на самом деле знать, где сейчас Север.

Дима повозился немного, пристраивая ухо на сгиб локтя, и засопел ровно, как и положено тому, чья совесть кристально чиста.

Коротко стриженый человек в серой, без мыла стираной майке, рабочих штанах и ботинках, подбитых гвоздями, бежал вниз по склону горы. Он вытянул шею, он делал гигантские прыжки. За ним с грохотом катился огромный валун, неумолимо догоняя беглеца. Через мгновение он ударит в спину, собьет с ног и, ломая ему кости, потащит вниз, в мирную долину, где живут красивые спокойные люди, не подозревающие ни о чем таком.

Эту репродукцию с картины немецкого художника Вишняков вырезал из журнала «Огонек» и прикнопил на шкаф со стороны стола. Она называлась «Бегство Сизифа». Но на самом деле это был вовсе никакой не Сизиф. На самом деле это был Дима Баранов. Он мчался под гору, ощущая невероятное, неправдоподобное чувство освобождения. И плевать ему было на то, что запоют ему за это бегство строгие дяди с Олимпа, потому что он оплатил эти минуты своей неизбежной гибелью, которая гонится за ним по пятам. А когда решаешься на гибель, никто уже не может отнять у тебя это счастье – несколько минут бежать вниз с горы, в красивую долину. Баранов захохотал и взлетел над вытоптанной землей. Невысоко взлетел, просто чуть-чуть оторвал подошвы.

Камень ткнул его в бок, но легонько. Дима отпрыгнул в сторону, но камень снова ткнул его, а потом появился насупившийся Юпитер с маузером и шашкой наголо и сказал противным голосом:

– Поднимайся!

Дима заморгал. Исчезла долина и тихо угасло веселое ощущение полета. Унылый карцер в предрассветных сумерках был промозгло-синим. Баранов сел, скрестив ноги, и увидел над собой Гемеллина.

– Вставай, вставай, придурок, – сказал ему Гемеллин. – Считай, что тебе повезло.

Дима, прихрамывая на затекшую ногу, вышел вслед за ним из карцера.

– Выпить бы сейчас, – сказал Дима, озираясь по сторонам и растирая колено.

Гемеллин протянул ему фляжку, в которой что-то булькало. Дима глотнул побольше и облизал губы. Вино было сквернейшее, настоящая бормотуха, но в животе сразу потеплело. Дима шмыгнул носом.

– Что случилось-то?

Оказалось, что добродетельный ланиста сдал их обоих в аренду одному весьма состоятельному гражданину, имевшему виллу на гераклейской дороге. Времена смутные, вооруженная охрана не помешает, а кто справится с такой задачей лучше, чем хорошо обученные гладиаторы?

Вадим покачал головой.

– Во дает Воконий! Я же неблагонадежный… Как он решился?

– Очень ты нужен Воконию, – заметил Гемеллин. – Он как раз хочет от тебя избавиться, да еще получить за это деньги. Между прочим, – добавил он, – у меня есть приказ убить тебя, если я замечу что-нибудь подозрительное.

– Это он для очистки своей поганой совести дал такое распоряжение? – спросил Дима и закашлялся.

Гемеллин вдруг прищурился.

– Ты удачлив, варвар, – сказал он. – Я рад, что буду там с тобой.

– А что, там опасно?

– Не опаснее, чем здесь, – философски ответил Гемеллин.

– А как зовут этого господина с виллой?

– Варизидий.

– Святые угодники! – воскликнул Баранов. – Так его же зарезали.

– Ты, варвар, вероятно, полагаешь, что на свете существовал один-единственный Варизидий? – ядовито поинтересовался старый гладиатор. – Спешу тебя разочаровать.

Баранов заглянул в кухню, где с утра пораньше уже гремел посудой невыспавшийся Мосхид.

– Ну, – сказал грек, – чего тебе?

– Хлебушка, – умильно ответил Баранов, делая жалобное лицо.

Покачав головой, Мосхид швырнул ему вчерашнюю лепешку. Недоверчиво разглядывая Баранова, деловито жующего черствый хлеб, Мосхид внезапно спросил:

– Скажи, это правда, что нашего Севера поразила молния Юпитера?

– Враки, – жуя, ответил Дима.

Артур стал рассуждать и в конце концов пришел к правильному выводу: стрелял в Гераклее не Тищенко – такие револьверы давным-давно сняты с производства. Стрелял, видимо, Баранов. Конечно, Димочка мог бы рассказать об этом заранее и избавить экспедицию от лишних блужданий по прошлому, но, видимо, того чересчур увлекла встреча с дамой. Думать об Эдоне Артуру было неприятно, и он поскорее вернулся мыслями к Герке.

Итак, Баранов прав: следует начинать поиски с места старта корабля. Артур нехотя поднялся с песка и зашагал по берегу.

Север проснулся возле потухшего костерка, глотнул воды из фляжки и с интересом уставился на страдальчески спящего Гермогена Тищенко. Доверчивость, с которой раненый враг сам выбрался к его костру, насмешила Севера, и он решил пока что оставить полоумного финикийца при себе.

После того, как Вадим исчез, Север некоторое время странствовал в одиночку. Затем он свел знакомство с местными пастухами, по нескольку дней жил у них, и как-то так вышло, что постепенно набралось человек двадцать, и все они хотели гулять по Сицилии, и чтоб сытыми, пьяными и богатыми. Севера они не любили – прежде всего за то, что он был римлянин, но очень уважали, поскольку он единственный из всех имел представление о военном ремесле.

Если бы не Север, вчера погибли бы все. Когда передвижная крепость – надо полагать, доставленная из Финикии, – начала изрыгать пламя, Север остановил паническое бегство своих людей, и большинство успело укрыться под обрывом. Сейчас они выбирались оттуда, оглушенные, ошеломленные случившимся. Трясли головами, зло поглядывали на Тищенко.

Север толкнул спящего фляжкой. Герка в ужасе раскрыл глаза – ему снилось, что он проспал подъем, – затем увидел незнакомого человека и за его плечом еще десяток страшных волосатых физиономий. Но тот, с фляжкой, был чисто выбрит и походил на одного из особистов, что разговаривали с интернатскими о Баранове. Последнее обстоятельство почему-то успокоило Герку. Он взял флягу и сделал осторожный глоток. Волосатые при этом почему-то захохотали. Север фыркнул и сказал:

– Пойдешь с нами. Ясно тебе?

Герка так понял, что ему надо сейчас вставать и идти за всеми этими людьми, куда прикажут. Он кивнул и с трудом поднялся на ноги, что вызвало у окружающих новый взрыв хохота.

Шли пешком – все, кроме Севера: тому подвели апулийскую лошадку. Она вертела хвостом и выглядела веселой и кокетливой. Север сидел на лошади так ладно, словно обучался этому в манеже для каких-нибудь английских лордов, и безразличны были ему и пыль, летящая в лицо, и солнце, беспощадно жарившее прямо над головой.

Справа до самого горизонта тянулись поля. Один только вид сухих, выбеленных зноем комьев земли вызывал жажду. Слева на холмах росли хилые пыльные кустики. Над головой с реактивным гулом носились насекомые, но на них никто, кроме Герки, не обращал внимания.

У Гермогена заплетались ноги, и он все думал и думал о том, чтобы не упасть, как вдруг впереди на дороге показался человек. И выглядел этот человек очень странным. Непонятно, в чем его странность заключалась: в очертаниях фигуры, в походке, в манере вскидывать голову и щуриться? Он был одет в обычный римский дорожный плащ, но это почему-то еще больше подчеркивало его нездешнее происхождение.

Север заметил его первым. Сперва приостановил лошадь, а потом пустил ее рысью. Человек замер и начал шарить у себя под плащом. Сперва Герка, как и прочие, думали, что он ищет оружие, – это вызвало очередной приступ веселья у звероподобных спутников Севера, – но вот человек вынул из-под плаща руку и что-то блестящее водрузил на нос.

– Артур! – вскрикнул Герка и, ковыляя, подбежал к нему.

– Ты как здесь, Гермоген? – невозмутимо осведомился Эйвадис и сверкнул очками. – В порядке?

Герка поморщился.

– Где… ребята? Вы не улетели? – спросил он. Ему слабо верилось в реальность происходящего. И плечо болело все сильнее.

Кругом толпились волосатые. Скалили зубы – смеялись.

– Мы здесь десантом, – объяснил Артур. – Тебя ищем. Специально организовали поиски…

– «Мы»? – переспросил Герка и зачем-то оглянулся на Севера. Тот глядел с высоты седла, щурился. – А кто еще?

– Баранов. Но он откололся.

– Дима тоже здесь?

– А кто его знает, где он, – сказал Артур с досадой. – Мы отправились вдвоем. Я старший группы. А кто с тобой?

– Это я с ними, – признался Герка. – Грабители, наверное.

Оба помолчали. Потом Герка повторил:

– Так где Баранов?

Артур недовольно сморщил нос.

– Говорят тебе: откололся. Встретил своего Вокония и поплелся за ним, как побитый пес. Сюковец! Позор один.

– Погоди, – перебил его Герка. – Воконий – это же димкин хозяин.

– И ты туда же, – с досадой сказал Артур. – Баранов – ленинградец, человек XXII века, какой у него может быть хозяин? Какие вообще могут быть хозяева – у тебя, у меня, у него? Абсурд!

Внезапно Север резко наклонился к обоим сюковцам с седла. Их окатило сильным запахом пропотевшей выделанной звериной шкуры. В темных глазах Севера вспыхнули желтоватые огоньки. Увидев эти глаза так близко, Тищенко ощутил дурноту: ему сделалось страшно.

Север о чем-то спросил, повторив несколько раз одно и то же, и Гермоген наконец разобрал имя своего одноклассника: «Вадим Баранов». И, сам не понимая, что делает, Герка сказал Северу:

– Вадим Баранов сейчас у Вокония.

Север сжал здоровое геркино плечо, тронул свою лошадку и рысью поехал в сторону Гераклеи.

Конечно, ланиста Воконий отнюдь не был уверен в том, что, сдав в аренду бунтовщика-варвара, он поступил добродетельно. Правда, выглядел Вадим довольно смирным, но ведь кто знает, какие мысли бродят в его тупой варварской башке. В любом случае, лучше держать его подальше от гладиаторской семьи. Боец он хороший, а что касается его диких выходок, то рядом будет Гемеллин. В конце концов, этот Варизидий ему, Воконию, не кум и не сват.

Гораздо опаснее Север. После того, как выяснилось, что Вадим цел и невредим, Воконий ни минуты больше не сомневался: Север тоже жив и, что намного хуже, шляется в окрестностях города. Воконий всегда знал, что рано или поздно Север сорвется. Стараясь обезопасить себя, ланиста никогда не наказывал его, отпускал кутить в город и всячески тешил его гордость, расхваливая на каждом шагу его умение владеть оружием, его ловкость и силу. И это приносило хорошие плоды. До поры. Но сейчас, если только Север попадет к нему в руки, церемониться с ним не следует.

Здесь мысли ланисты были прерваны. В волнении расхаживая по своему садику между кустов, подстриженных в форме рыб (они немного утратили четкость очертаний, поскольку их давно не приводили в порядок), Воконий вдруг увидел фигуру человека, непринужденно сидевшего на корточках возле статуи маленького лебедя. На коленях у него лежал обнаженный меч.

Не узнать этого человека Воконий не мог. Ошеломленный, он подошел вплотную. Север. Задрав голову, он прищурился и некрасиво улыбнулся:

– Привет.

Воконий задохнулся. Он ожидал чего угодно, только не этого. Позвать на помощь, чтобы негодяя схватили?

– Поговорим наедине, – дружески предложил Север, угадав его мысли.

Ланиста сдался:

– Как ты сюда попал?

– С улицы.

– Ты думаешь, тебе удастся уйти отсюда?

Север кивнул. Воконий подумал, что он, пожалуй, прав.

– Что тебе нужно?

Север встал и отвел назад руку с мечом, словно для удара.

– Баранов, – коротко сказал он.

Воконий понял, что сейчас его убьют. Он страшно побледнел и отступил на шаг.

– Стоять, – приказал Север.

Впервые в жизни Воконий по-настоящему понял, с каким огнем он играл. Как только ему удавалось держать у себя в подчинении этого человека? Говорят, Север был осужден из-за подделанного завещания. Но даже если бы Север подделал двадцать завещаний и все их пропил, одно за другим, это не отняло у него ни характера, ни воспитания. Север выпрямился, как пружина, которую долго сжимали.

– Север, – сказал Воконий умоляюще, – я всегда старался быть тебе другом. Не убивай меня.

– Где Вадим? – повторил Север.

– На вилле Варизидия, – ответил ланиста, подписывая тем самым приговор несчастному аристократу.

Легко ступая, Север ушел прочь. Воконий так и не понял, как ему удалось попасть в дом и уйти из дома незамеченным.

Усадьба Варизидия пылала. Пожар громоздился до самых небес, как гора, а у ее подножия происходила некрасивая, страшная суета. Какие-то неприятные люди хватали и растаскивали все, что попадалось под руку. Их было неправдоподобно много. Они, казалось, лезли из всех щелей, изгнанные пламенем, и то и дело принимались бить друг друга со звериной жестокостью. Иногда они оставались лежать неподвижными – сами похожие на сгустки грязи.

Происходящее выглядело ирреальным и упорно не помещалось в сознание. Все сюковское воспитание приучало Артура и Герку сочувствовать угнетенным и их попыткам сбросить ярмо рабовладельцев. Однако то, о чем так увлекательно рассказывала пожилая учительница, потряхивая тяжелыми серьгами в хрупких мочках: «Восстание… Слово, принадлежащее Истории!» – представало теперь отвратительным, как забой свиньи.

Они прятались за углом небольшой постройки, еще не тронутой пожаром, – в стороне. Артур снял очки. Впервые в жизни Тищенко заметил, что Эйвадис, оказывается, хорош собой – сероглазый, с тонкими чертами, с бледной деревенской россыпью веснушек на носу. Слезы тряслись в широко раскрытых глазах космического комиссара.

Следует отдать должное обоим звездолетчикам: они страшились смерти не больше, чем любой нормальный человек. Но та смерть, к которой они были готовы, выглядела совершенно иначе: мгновенная и прекрасная.

Внезапно Гермоген увидел главаря банды. Оборванный, в копоти, он стоял поодаль, расставив ноги в сапогах, и смотрел на пожар.

Грабители подтащили к Северу какую-то окровавленную личность и швырнули ее на землю.

– Вот, – сказал один из них. – Дрался, как зверь. Гадина.

Север брезгливо отстранился.

– Кто это?

– Кто его знает? Варизидий нанял его, чтоб он охранял его персону. Целыми днями, говорят, в кости резался.

– Пусть встанет.

Пленника подняли на ноги. Он не сопротивлялся. Что-то в его лице вдруг показалось Герке знакомым. Даже не в самом лице, которое было залито кровью и перемазано гарью, а в выражении светлых глуповатых глаз. А он вдруг улыбнулся, и это выглядело дико.

Север и бровью не повел. Он вытащил меч и протянул к пленнику руку, поворачивая его к себе затылком. Герка не выдержал.

– Не надо! – крикнул он со слезами и выбежал из укрытия.

Пленник пристально посмотрел на Герку и, повысив голос, что-то произнес. Герка не сразу понял, что фраза адресована ему. Он оглянулся на Севера, потом подошел поближе и подставил ухо. В это ухо сипло заорали по-русски:

– Герка, ты?

Герка почувствовал, как его захлестывает непонятное, очень сильное чувство. Он схватился за раненое плечо и, захлебываясь, вдруг ужасно закричал. Он кричал и кричал и все не мог избыть этого чувства, потому что оно оказалось больше самого Герки. Север насмешливо наблюдал истерику. А пленник стряхнул с себя руки стражей, обошел плачущего Герку стороной и остановился прямо перед Севером.

– Это я, Север! – крикнул он. – Я, Баранов. Не узнал?

Теперь, когда Вадим стоял рядом, видно было, что Север невысокого роста. К тому же они почти сравнялись в возрасте. Север сжал губы и после короткой паузы показал подбородком на Герку:

– Вы что, знакомы?

– Да, – ответил Вадим.

Север с некоторым презрением посмотрел в сторону раскисшего Тищенко и снова повернулся к Диме.

– Ты ранен?

– Пустяки.

Вадим отвел со лба волосы и показал рассеченную над бровями кожу. Ресницы его обгорели.

– Север, – сказал Дима, – скажи им: пусть не трогают детей.

Север кивнул и быстрым шагом направился к господскому дому.

К вечеру усадьба догорела. Тянуло сладким тошнотным запахом. Герка, бледный, умывался у колодца.

– Ослабел? – сказал Баранов, появляясь со стороны пепелища.

– Димка, это и вправду ты?

– И вправду. Я послан в творческую командировку Иваном Афанасьевичем Терочкиным. Пытался проявить гуманизм и чуть не угробился.

– Как ты вырвался от своего хозяина?

– А откуда ты знаешь… – начал Дима, но Герка поспешно перебил его:

– Я встретил Артура.

– Он с тобой? – быстро спросил Дима.

– Мы были вместе, когда начался пожар.

– А где он теперь?

– Не знаю, – испуганно ответил Герка. – Его ведь могли убить?

– Отойди от воды, я пить хочу, – сказал Дима.

Герка посторонился. Дима подцепил багром ведро и начал шумно фыркать и плескаться. Герка завистливо смотрел на него.

– Знаешь, Баранов, – сказал он наконец, – я никогда не думал, что буду так малодушничать.

Дима хмыкнул.

– Да брось ты. Нашел причину для самокритики… Ну, стошнило. Меня тоже чуть не стошнило…

– Помнишь, Дим, ты как-то мне рассказывал про этого Севера…

Баранов кивнул.

– Мне тогда еще интернат подарил казенное одеяло.

– Так его все равно списывали.

– Списывали или нет, а оно меня потом очень выручало.

– Слушай, Баран, к черту твое одеяло. Вечно ты запоминаешь какие-то глупые мелочи.

– Одеяло – не мелочь, Герка.

– Странно, что я встретил именно твоего Севера… Димка, что он за человек?

– Продукт эпохи, – философски ответил Дима. – В этом смысле мы все продукты. И ты, Герка, продукт. И я тоже. Только я некачественный продукт, ограниченно-годный.

Они дошли до того угла усадьбы, где сваливали трупы. Диме вспомнились стеллажи морга, где царил неунывающий дядя Коля. И сам дядя Коля предстал как живой, пьяненький, добренький, – как он слюнит химический карандаш и пишет номер на босой ступне покойника, потом опять слюнит и пишет другой номер на ступне другого покойника…

Дима снял несколько верхних трупов, привычными руками перевернул вверх лицом двух-трех подозрительных на вид мертвецов и в одном из них узнал Гемеллина. Он закусил губу и немного помолчал, склонившись к своему учителю, а потом выдернул из-за пояса нож и метнулся в тень, туда, где заметил движение. В темноте зло всхлипнули, и спустя мгновение обнаружился Эйвадис. Комиссар выглядел странно: веки его покраснели и распухли, руки и одежда – в копоти и липкой грязи, в пальцах суетливо вертится нож. И везде кровища.

– Баранов! – заорал неожиданно Артур, швыряя нож на землю и топая ногой. – Гадина! Все из-за тебя!

– Убил кого-нибудь? – догадался Дима.

– Сволочь! – Артур задышал глубоко и часто, потом застонал и принялся рвать на себе волосы.

– Ну вот что, товарищи, – молвил рассудительный Тищенко, – полагаю, нам здесь делать больше нечего.

Артур успел объяснить ему принцип действия обратной связи и вручить браслет.

Баранов несколько раз оглянулся, словно выискивая кого-то взглядом, потом смущенно проговорил:

– Я… ненадолго. Я скоро.

– Если ты не вернешься, Терочкин пойдет под трибунал, – предупредил Артур, взъерошенный и хриплый.

Дима неловко обнял сюковцев за плечи.

– Честное слово, вернусь.

Артур быстро, ловко набрал код. Тищенко немного помедлил.

– Баранов, – заговорил он тихо, – а тебе не страшно будет возвращаться в Ленинград?

– По-твоему, здесь лучше? – иронически осведомился Баранов.

– Для тебя, возможно, лучше.

– А как же Терочкин?

– Ничего они с ним не сделают… Димка, ты хорошо подумал?

Баранов тяжело вздохнул.

– Я об этом, Тищенко, постоянно думаю. Человек должен жить у себя дома, в своем времени, понимаешь? Я хочу жить там, где есть будущее. Пока. Увидимся в интернате.

И ребята исчезли. Просто растворились в темноте.

А Баранов повернулся и зашагал обратно к усадьбе.

С пепелища банда уходила наутро, сильно разросшаяся и веселая. Покатились с грохотом телеги с награбленным: амфоры с вином, корзины с хлебом, одежда, украшения. Делить пока не стали – время терпит. До Энны, где собрались основные силы мятежников, совсем недалеко.

Вадим шел себе и шел, не особенно горюя и постоянно видя впереди конника – Север ехал шагом во главе сотенного отряда. Он добыл где-то и нахлобучил на голову смешную соломенную шляпу с широкими полями, которую украсил букетом из листьев и цветов чертополоха.

Исчезнуть на следующий день после разгрома усадьбы – переговорив напоследок с Севером, – Диме не удалось. Браслет хоть и не имел никаких внешних повреждений, осуществлять связь с Ленинградом отказывался.

Дима, конечно, не мог знать, что в машине времени сгорел поставленный Барановым «жучок» и что умные электронно-вычислительные системы, брошенные на обследование агрегата, начинали в ужасе выдавать «нули», поскольку таких деталей, как «жучок», их электронная память не содержала. Иван первым сообразил, что технология, которой пользовался Баранов, по-своему уникальна, и обратился к Вишнякову. Тот дал дельный совет – найти дядю Колю из морга. Терочкин внял указанию, но у дяди Коли, как на грех, начался запой, из которого он наотрез отказался выходить.

Легионеры настигли мятежников на пятый день перехода. Они ждали на дороге – две манипулы, пришедшие из-под Энны, и еще одна, которая настигла их из Гераклеи. Битвы не получилось. Обильно сверкая медью, легионеры оттеснили щитами на обочину тех, кто сдался добровольно и побросал оружие, а с остальными покончили быстро и без всяких душевных мук.

К ночи на поле разложили большие костры. Сидя на земле среди пленных, Баранов еще раз поковырял браслет обратной связи. Безуспешно.

Нехорошо ему сделалось. Бежать никак не удастся. Он быстро перебрал в памяти все традиционные ходы: подкупы, подкопы, переодетые священники… что еще? Яд там, сонный порошок, напильник в французском батоне…

– Вадим Баранов! – громко крикнул из темноты незнакомый голос.

Дима вздрогнул.

К костру подошел солдат и повторил:

– Есть ли здесь Вадим Баранов?

Дима встал на ноги.

– Это я.

– Иди за мной, – приказал солдат.

Его привели в палатку, охраняемую двумя легионерами. В темноте угадывалось еще чье-то присутствие. Солдат зажег светильник, и Дима увидел, что в углу, на желтой козьей шкуре, лежит наскоро перевязанный окровавленными тряпками человек. Солдат поднес светильник к самому лицу раненого и сделал Баранову знак подойти. Дима осторожно склонился над ложем. Сперва взглянул на раны – смертельные – и только потом на лицо.

Знакомое, некрасивое лицо Севера.

– Ты можешь его вылечить, – сказал солдат.

– С чего ты взял? – удивился Баранов.

– Однажды тебе это удалось.

– Разве ты меня знаешь?

– Нет, – ответил солдат. – И знать не хочу. Мне было велено найти тебя, потому что ты искусный врач, вот и все.

– Тогда скажи тому, кто тебя послал: этот человек скоро умрет.

Солдат сунул ему в руки светильник и направился к выходу.

– Останешься при нем до самой его смерти, – велел он.

Он ушел. Баранов проводил его глазами и уселся на пол возле умирающего. В лунном свете видна была тень солдата на палаточной стене.

Раненый вдруг захрипел. Дима подхватил его на руки. Он сел, давясь и хватаясь за горло, и его стало рвать. Баранов терпеливо держал его за плечи. По изменившемуся лицу Севера сползали слабые слезы, он вздрагивал и пытался стереть блевотину с подбородка.

– Я умираю? – хрипло спросил Север.

– Да, – ответил Дима.

– Вадим, ты?

– Конечно.

Север что-то шепнул. Дима не разобрал, что именно, и подставил ухо.

– Уходи, – услышал он.

Баранов уложил его на козьи шкуры. В палатке он нашел чью-то флягу с вином, оторвал кусок от своего плаща и, намочив тряпку вином, протер умирающему губы и десны. Несколько минут Север лежал спокойно, потом начал метаться. Он громко дышал, словно бежал куда-то с тяжелым грузом, и поминутно вскидывал и ронял руки, иногда вскрикивая слабым, треснувшим голосом. Дима засыпал и просыпался. Он спал от стона до стона. По-настоящему он заснул только под утро и почти тут же был разбужен вчерашним солдатом, который принес ему хлеба.

– Когда он умрет? – спросил солдат.

Дима схватил его за плечо и тряхнул:

– Почему нас держат отдельно от остальных? Почему его не добьют? Он же мучается.

– Пока он мучается, ты будешь жить, – был ответ.

Солдат вышел. Баранов поел и снова растянулся на полу, рядом с постелью Севера, а потом вдруг почувствовал на себе взгляд. Он повернулся к умирающему и увидел, что тот улыбается.

Баранов сменил повязку, зная, что это бесполезно. Потом он внезапно ощутил нечто вроде толчка, словно его позвали. Вадим понимал, что это шалят нервы, но чувство не проходило. Оно дразнило, летая, как дым, и не желая оформиться в ясную мысль. И только когда Баранов, собираясь стирать грязные полосы ткани, которые использовались для перевязки, снял браслет обратной связи, он наконец понял: машину времени починили.

– Уходи, – снова сказал Север, как будто угадывая барановские мысли.

– Без тебя – нет, – ответил Дима.

– Дурак, – сказал Север и закрыл глаза.

Север умер на вторые сутки после ранения. Когда Дима проснулся, он уже остыл. Баранов потрогал его лоб и сел рядом, скрестив ноги. Он так устал за эти дни, что внезапно его охватило странное ощущение радости. Он словно стал острее видеть, лучше слышать, он как будто родился заново. Смерть приходила ночью и не тронула его. Она только провела черту, за которой начиналась новая жизнь. Жизнь без Севера. Если Вадим еще раз вернется в Гераклею, то машина все равно не сможет доставить его туда, где Север еще жив.

Пришел солдат, узнал новость. Распорядился:

– Иди за мной.

Дима бросил последний взгляд на Севера и поплелся за солдатом.

Его втолкнули в палатку, принадлежавшую, судя по значкам и знамени, красовавшимся у входа, не то военному трибуну, не то еще кому-то в том же роде.

Дима сразу узнал Децима Квиета.

Квиет повернулся к вошедшим и быстро спросил:

– Что?..

– Он умер, – ответил Баранов.

– Он сильно мучился? – ровным голосом спросил Квиет, и Дима подумал, что братья похожи.

– Да, – ответил Дима, чуть прищурившись и бесцеремонно разглядывая трибуна с ног до головы.

Квиет, возвысив голос, приказал увести Вадима. Два легионера потащили его прочь от палатки.

Разоренное поле было покрыто белыми пятнами остывших кострищ. По другую сторону дороги взбегали к небу холмы, зеленые и свежие. Поле и небо над ним были огромными, преувеличенно яркими и объемными, как на картинах сюрреалистов. Баранов плелся, влекомый могучими руками, и сам поражался своему безразличию. Он примерно представлял себе, что его ждет, и снова вспомнил свое первое выступление в амфитеатре. Через этот порог переступают все, и это не страшно. А потом наконец сообразил и потянулся к браслету…

Он сидел в спортивном зале интерната, под все той же шведской стенкой. Непонятно, почему временной смерч замкнулся именно на этой точке пространства, однако постоянство, с которым машина времени выбрасывала сюда своих пассажиров, позволяло предположить, что это именно так. Внезапное появление Баранова внесло некоторый беспорядок в течение урока физкультуры младшего галактического класса. Данька Петров, обреченно висевший под перекладиной на вытянутых руках, воспользовался этим, чтобы рухнуть на маты и потихоньку дезертировать. Дима пробормотал «извините» и, налетая по дороге на спортивные снаряды, выбрался из зала.

Вишняков держал в одной руке стакан с мутным чаем, а в другой – блокнот и перечитывал какие-то каракули, видимо, пытаясь их расшифровать. Дима бесшумно закрыл за собой дверь и привалился к ней спиной. Вишняков улыбнулся ему, приветливо и спокойно.

– Зашли навестить, вот молодец, – сказал он. – Вот ваша трудовая.

Он взял со стола специально приготовленную трудовую книжку Димы и полез в карман за печатью.

– Вы что? – изумился Дима.

Вишняков замер с занесенной печатью в руке.

– Что-то не так?

– Да я же вернулся, – объявил Дима.

– Вадим, вы шутите.

– Вовсе нет! – возмутился Баранов.

– Речь идет о перспективной работе в космической службе. Послушайте, Вадим, это очень серьезно.

Баранов молчал.

– Вы что, действительно отказались? Вы не собираетесь восстанавливаться в СЮКе?

Дима кивнул. Вишняков осторожно опустил подбородок в ладонь и испытующе посмотрел Баранову в лицо.

– Вы будете потом очень жалеть, Вадим.

Дима широко улыбнулся. Вишняков вдруг потеплел глазами, спрятал печать обратно в карман и спросил:

– В таком случае, когда вы, Вадим Алексеевич, изволите начать работу над диссертацией?

Ленинград, 1989 – Санкт-Петербург, 2003