Текст книги "Образы войны в исторических представлениях англичан позднего Средневековья"

Переходя к анализу персональных причин, вынуждавших подданных английской короны принимать личное участие в кампаниях, организованных их государями, я хотела бы сделать одну важную оговорку. Все перечисленные ниже индивидуальные мотивы приводятся без намека на существование какой-либо иерархии между ними. Руководствуясь исключительно собственными вкусами и пристрастиями, я начну изложение с «возвышенного» стремления к славе, после чего перейду к более «приземленным» меркантильным стимулам.

Следует отметить, что воинская слава чаще всего упоминается в турнирном или героическом контексте, когда индивидуальная «красота» поступка оказывается важнее, чем его роль в исходе общего сражения. Даже персонажи «Клятвы цапли», начиная с графа Солсбери и заканчивая королевой Филиппой, принося вычурные обеты, руководствовались не столько стремлением к личной славе, сколько долгом перед своим сеньором и господином. Иное дело слава победителя рыцарского турнира (даже если он проводился среди представителей враждующих сторон в интервалах между военными действиями), которая носила, во-первых, индивидуальный характер, а во-вторых, всегда была важнейшим мотивом и одновременно наградой (наряду с призами и трофеями) для участников. Например, Жан Ворэн рассказывает о том, что во время осады Руана, которая длилась полгода, был устроен турнир между сэром Джоном Ле Бланком, капитаном Арфлера, и одним из капитанов Руана, бастардом из рода Арли. Хронист отмечает, что французский рыцарь, пронзив англичанина копьем, очень опечалился смерти противника. По мнению Ворэна, это сражение «не принесло ни осаждающим, ни осажденным ничего, кроме признания их рыцарской доблести».[606]606
  Waurin. Vol. I V. P. 250.


[Закрыть]

Одной из самых известных историй об индивидуальном рыцарском подвиге во время военных действий является рассказ Томаса Грея о золотом шлеме Уильяма Мармиона. История эта произошла еще в период правления Эдуарда II, когда после победы при Бэннокберне (1314 г.) шотландцы постоянно нападали на северные районы Англии. Однажды возлюбленная сэра Мармиона преподнесла ему позолоченный шлем, сопроводив наказом прославить сей дар в самом опасном месте Англии. Исполняя куртуазный долг чести, Мармион прибыл в замок Норем, где коннетаблем был отец Грея, который и поведал сыну эту историю. Вскоре после прибытия Мармиона Норем был осажден «самыми доблестными рыцарями Шотландии» под предводительством Александра Моубрея.[607]607
  Gray. P. 61.


[Закрыть] И тогда сэр Мармион, желая исполнить свой долг перед возлюбленной, в роскошных доспехах, блистающих золотом и серебром, выехал один против всего шотландского войска. При этом, что особенно интересно, непосредственно перед совершением этого подвига состоялся разговор коннетабля с рыцарем, в ходе которого Томас Грей-старший пообещал отбить Мармиона у шотландцев, «живым или мертвым», или же погибнуть, исполняя это.[608]608
  Ibid. P. 62.


[Закрыть] Следовательно, и рыцарь, и коннетабль ничуть не сомневались в исходе поединка одного воина против целого войска. Чуда не произошло: Мармион был выбит из седла и смертельно ранен в голову. После этого из ворот замка вышло английское войско, отбило тело рыцаря, обратило шотландцев в бегство и возвратилось в крепость с богатой добычей в виде пятидесяти боевых коней.[609]609
  Ibid.


[Закрыть] Показательно, что по рекомендации коннетабля свой подвиг Мармион совершает «как подобает» рыцарю, то есть верхом на коне, в то время как вышедшие против шотландцев английские воины сражались пешими. Таким образом, повествование Грея распадается на две части: историю об индивидуальном славном деянии и рассказ о коллективном сражении. Важно, что отношение и непосредственных участников описываемых событий, и рассказывающего о них хрониста к этим двум частям оказывается принципиально разным. Если для коллективного сражения значим именно результат – полная победа англичан, которая может быть достигнута и не совсем «рыцарскими» методами (в ходе боя англичане наносят удары по вражеским коням), то в индивидуальном поединке ценен сам процесс – готовность рыцаря без страха вступить в бой с многочисленными противниками. Ни сам Мармион, ни Грей-старший, ни хронист не сомневаются в значимости совершенно бессмысленного с прагматической точки зрения, изначально обреченного на неудачу поступка, поскольку его значение и не заключается в победе. Смысл этого деяния – демонстрация личной доблести во славу прекрасной дамы – больше ничего, в то время как смысл последующего за подвигом боя – эффективное служение королю.

В контексте больших кампаний или всей войны слава чаще всего упоминается в качестве дополнительной мотивации при основной причине или же как побочное следствие при достижении главного результата, но никогда как самоцель. Наиболее часто встречается второй вид упоминаний о славе. Например, Джеффри Ле Бейкер после рассказа о победе, одержанной фламандцами и англичанами над войсками графа Фландрского в 1349 г., добавляет, что «в том сражении многие воины, среди которых был англичанин сэр Джон Филберт, были украшены военной славой».[610]610
  Le Baker. P. 100–101.


[Закрыть] Таким образом, к главному результату, которым для английских авторов, бесспорно, является сохранение за союзниками англичан определенных городов и замков, в качестве дополнительной награды добавляется воинская слава. При этом завоеванная слава может достаться в награду за какой-то конкретный подвиг или сражение, а может стать итогом воинской карьеры отдельных рыцарей или результатом целой кампании или даже всей войны. О великой славе, доставшейся Роберту Ноллису за доблесть, проявленную в различных сражениях и походах, упоминает Томас Уолсингем.[611]611
  Chronicon Angliae, 1328–1388. P. 65; Walsingham. Vol. I. P. 309.


[Закрыть] В свою очередь, Джон Капгрейв цитирует прославляющие всю Англию стихи, которыми сопровождавшие императора Сигизмунда I слуги украсили в 1417 г. корабль на пути из Дувра в Кале: «Будь здорова и ликуй, славная в триумфе! / О, ты, счастливая и благословенная Англия!»[612]612
  Capgrave. P. 314; Idem. De Illustribus Henricus… P. 105.


[Закрыть] В данном случае Англия удостаивается определения «gloriosa cum triumpho» по совокупности побед, одержанных в войне против Франции. В тех же случаях, когда хронисты стремятся подчеркнуть доблесть, проявленную войском в конкретном сражении, слава нередко персонализируется, становясь фактически личной наградой (или индивидуальной характеристикой) короля. Например, типичным является сообщение хрониста из Бридлингтона о том, что при Слейсе король Англии «славно победил» (vicit gloriose).[613]613
  The Chronicle of Bridlington Priory. P. 149.


[Закрыть] Уолсингем также лаконично отмечает, что после взятия Кале король Эдуард III «с наивысшим почетом и славой» (cum summa laude et gloria) вернулся в Англию.[614]614
  Chronicon Angliae, 1328–1388. P. 25; Walsingham. Vol. I. P. 270.


[Закрыть]

То, что для большинства хронистов слава является лишь дополнением к фактическим успехам в войне, ценность которых заключается не в проявлении доблести, а в приближении торжества справедливости, подтверждается постоянными указаниями на чудесную поддержку Бога, помогающего правой стороне одерживать победы. Например, автор одной из самых панегиристических хроник правления Генриха V, анонимный клирик, участвовавший в первой континентальной кампании этого короля, наиболее четко сформулировал позицию Церкви по данному вопросу. Сначала хронист превозносит необыкновенные воинские таланты и заслуги короля Генриха, отмечая, что «старики не помнят другого государя, который командовал бы своими людьми в походе с большим усердием, храбростью или вниманием или сам бы демонстрировал доблестные подвиги в бою; действительно, в хрониках и королевских анналах нет свидетельств о том, что… какой-нибудь король Англии добился бы столь многого за столь короткое время и вернулся бы домой с таким большим и славным триумфом», после чего заключает, что сам король и все его воины были уверены, что одержали свои победы исключительно по милости Господа, которому и принадлежит слава и честь.[615]615
  Gesta Henrici Quinti… P. 100.


[Закрыть] Для этого автора, склонного рассматривать всю войну как серию «приговоров», вынесенных в Божьем суде, мирская слава является лишь отголоском славы Всевышнего, помогающего праведникам и карающего грешников.

Немногочисленные примеры упоминаний о еще не достигнутой, вероятной славе как одной из целей сражения или похода важны для исследования представлений хронистов о частных мотивах, которыми руководствовались участники королевских кампаний. Так же как в случае с уже завоеванной славой, предполагаемая слава никогда не фигурирует как самоцель. Ни один историограф не упоминает об «искателях приключений», намеревающихся воевать только ради славы. Диапазон «главных» целей может быть очень широк: от идеализированного служения государю в деле восстановления божественной справедливости до различных частных, как правило, меркантильных мотивов. Например, в сочинение Роберта Редмэна архиепископ Кентерберийский обещает Генриху V, что в случае победы над французами ему «все языки (literis et linguis) славу воспоют».[616]616
  Redmann. P. 26.


[Закрыть] В этом случае грядущая слава может рассматриваться в качестве дополнительного мотива к возобновлению войны за попранные права предков и божественный закон. Гораздо больший интерес вызывает приведенная в хронике Джеффри Ле Бейкера речь Черного принца перед своими войсками накануне битвы при Пуатье. По версии этого хрониста, принц Эдуард приводит три причины, которые должны были вдохнуть смелость в его солдат: во-первых, «сражение за честь и любовь к своей родине» (honos insuper amorque patrie); во-вторых, «большая добыча» (spolia magnifica) и, наконец, слава (gloria). Если им суждена «жизнь с триумфом», то, «закаленные душой и телом», они продолжат поход. Те же из них, кто погибнет в этом бою, получат вечную славу и Царствие Небесное.[617]617
  Le Baker. P. 145–146.


[Закрыть] Таким образом, слава уступает место не только главной благородной цели похода, но также возможности захватить богатую добычу.

Из вышеприведенных примеров явственно следует, что понятием, близким по смыслу к славе (gloria), является честь (honor). Между этими терминами, которые нередко употребляются хронистами в схожих контекстах, существует важное принципиальное различие. Слава является приобретаемой категорией, в то время как честь (на первый взгляд, несмотря на предыдущий пример) – имманентно присутствующей и при этом легко утрачиваемой. И если слава чаще всего является наградой за проявленную доблесть, то утрата чести, напротив, обычно выступает в качестве кары за трусость или физическую слабость. Например, потерей чести, а также «вечным проклятием души и тела» грозил в «Хрониках» Жана Фруассара Роберт д’Артуа Эдуарду III, медлящему с началом войны за французскую корону.[618]618
  Фруассар. Римский манускрипт. С. 309; Froissart. Vol. II. P. 324.


[Закрыть]

Сэр Томас Грей привел в «Скалахронике» интересный случай, произошедший с его отцом накануне битвы при Бэннокберне (24 июня 1314 г.). Конный английский отряд под предводительством Роберта Клиффорда и Генри Бомонта держал путь на осажденный шотландцами замок Стирлинг. Заметив отряд пеших шотландцев, выходящих из леса, Бомонт отдал приказ не атаковать сразу, а дождаться построения противника. Когда же Томас Грей-старший указал своему командиру на то, что построенные должным образом пикинеры имеют преимущество перед всадниками, Бомонт предложил ему, если тот боится, покинуть поле предстоящей битвы. На это Грей ответил: «Сэр, я не побегу сегодня из страха». В результате столкновения большая часть англичан была убита, а остальные (в том числе отец хрониста) попали в плен.[619]619
  Gray. P. 54.


[Закрыть] Очевидно, что до того момента, когда Бомонт обвинил Грея в трусости, последний считал вполне приемлемым и разумным уклонение от обреченного на поражение боя. Следовательно, перед угрозой потерять жизнь, свободу или честь выбор истинного рыцаря был предрешен изначально.

Страшнее утраты чести для рыцаря не было ничего, она была куда сильнее рациональных соображений безопасности. Порой даже одного сделанного публично намека на проявление трусости в бою было достаточно для того, чтобы считать честь рыцаря запятнанной. Так, сэр Джон Фастольф был временно лишен ордена Подвязки по подозрению в трусливом поведении в битве при Пате (1429 г.).[620]620
  Monstrelet. Vol. IV. Liv. II. Ch. LXI. P. 331–332.


[Закрыть] Следуя принесенному обету, более пятидесяти рыцарей ордена Звезды предпочли смерть отступлению в битве при Мороне (1352 г.).[621]621
  Члены учрежденного в 1351 г. Иоанном II Французским ордена Звезды приносили обет не отступать в бою и не сдаваться в плен. См.: Gray. P. 182.


[Закрыть] Неудивительно, что при таком болезненном отношении к вопросу чести страх перед ее утратой был не менее, а может, и более действенным стимулом для сражающихся, чем жажда славы. В качестве примера сошлюсь на слова, произнесенные упомянутым выше лордом Бомонтом в 1332 г., когда он пытался вдохновить войско «лишенных наследства» вступить в бой с превосходящими силами шотландцев. Как предводитель отряда, он призывал англичан сражаться за свое «великое право», а также «за славу и выгоду, которую Бог уготовил» для них. Помимо упоминаний о целях похода, в качестве дополнительного аргумента лорд указывал на то, что в случае недостойного поведения в бою на рыцарей «падет большой позор».[622]622
  Ibid. P. 90.


[Закрыть] Пересказывая эту речь, Грей подкреплял «позитивные» мотивы (славу и выгоду) «негативным» (страхом потерять честь). Мотив угрозы бесчестья и избавления от нее может встречаться не только в военном контексте. Например, рассказывая о мирных переговорах в папской курии в 1354 г., в ходе которых Эдуарду III предлагали отказаться от титула короля Франции, Джон из Рединга заметил, что «по Божьему замыслу для лучшего будущего к чести короля Англии» это условие не было принято.[623]623
  Reading. P. 118.


[Закрыть]

Подводя итоги размышлениям о «славе» и «чести» как о побудительных мотивах, руководствуясь которыми персонажи хроник (а может быть, и их реальные прототипы) решались на участие в военных действиях любого формата, можно сделать следующий вывод: стремление к славе обычно приводится в качестве причины или аргумента, когда герой делает выбор между мирным существованием и долей военного; после того как этот выбор сделан, перед воином (особенно если речь идет о рыцаре) стоит другая важнейшая задача – сберечь честь. История сэра Мармиона свидетельствует о том, что добиться индивидуальной славы было не так уж и сложно, хотя и рискованно для жизни. А вот сохранить свое доброе имя подчас было гораздо труднее.

Помимо жажды личной славы и выполнения вассального долга, для большинства англичан, участвовавших в Столетней войне (в первую очередь в континентальных кампаниях), существовали другие весомые причины. О меркантильных соображениях соотечественников хронисты зачастую пишут прямо, но при этом не подвергают их ни малейшему осуждению. Выше уже приводились цитаты, указывающие на то, что многие историографы считали материальную выгоду более эффективным стимулом к участию в войне, чем призрачную славу. Впрочем, не следует не только делить индивидуальные мотивы участников военных действий на «высокие» и «низменные», но и вообще стараться отделить стремление к славе от жажды наживы. В сознании любого рыцаря первая цель вполне логично увязывалась со второй. В качестве примера приведу пролог к «Хроникам» Жана Фруассара, историографа, вошедшего в научную литературу под прозвищем «певец рыцарства». Рассуждая о добродетели воинской доблести, заслуживающей мирской славы и вечной памяти на страницах исторических сочинений, Фруассар презрительно отзывается о тех бедных рыцарях, которые отказываются искать подвиги, отговариваясь отсутствием достаточных средств для приобретения необходимого снаряжения. По мнению хрониста из Эно, каждый доблестный воин может найти себе состоятельного покровителя, который не только продвинет его по службе, но и наградит деньгами, более того, сами ратные подвиги обычно приносят не только славу, но и богатство.[624]624
  Фруассар. Римский манускрипт. С. 236; Froissart. Vol. II. P. 12.


[Закрыть]

В 1340 г. король Эдуард издал ордонанс о вербовке воинов различных рангов (от лучников до рыцарей, которые при этом могли быть весьма высокородными вельможами) по контракту.[625]625
  Hewitt H. J. The Organization of War under Edward III… P. 34; Hunnisett R. F. The Medieval Coroner. Cambridge, 1961. P. 68–77; Keen M. Outlaws of Medieval England. L., 1961; Allmand C. T. War and Profit in the Late Middle Ages // History Today. Vol. XV (1965). P. 762–769; Powicke M. R. Military Obligation in Medieval England. A Study in Liberty and Duty. Oxford, 1962; Idem. Lancastrian Captains // Essays in Medieval History Presented to Bertie Wilkinson / Ed. T. A. Sandquist and M. R. Powicke. Toronto, 1969. P. 371–382.


[Закрыть] Оплата, согласно приложенному табелю, была более чем высокой: так, лучник получал 6 пенсов в день, что равнялось заработку мастера, более того, предводителям отряда лучников раз в квартал производились дополнительные поощрительные выплаты, которые назывались «уважением» (regard).

В Англии очень быстро сложилась ситуация, при которой знать, служа в кавалерии, активно играла роль «агентов-рекрутов», заключавших контракты на поставку людей за установленную законом плату. Подобные контракты заключались между капитаном (им мог стать любой человек, капитала которого хватало для найма отряда солдат) и королем или другим предводителем похода. В контракте содержалась роспись по всем рангам воинов с ценой и сроком службы, при этом сначала оговаривалась цена за 40 дней службы, которая потом увеличивалась в зависимости от установленного срока (контракт мог быть заключен на 9 недель, на четверть года, на полгода, год или «до тех пор, пока это будет угодно королю»). В качестве примера можно привести контракт графа Уорика на 1341 г., по которому граф поставлял 3 рыцарей баннеретов, 26 простых рыцарей, 71 латника, 40 пеших солдат и 100 лучников.[626]626
  Prince A. E. The Indenture System under Edward III’s Reign // Historical Essays in Honor of J. Tait. Manchester, 1933; Idem. The Payment of Army Wages in Edward III’s Reign // Speculum. Vol. XIX (1944). P. 137–160; Idem. The Strength of English Armies in the Reign of Edward III // EHR. Vol. XLVI (1931). P. 362–378; Hewitt H. J. The Organization of War under Edward III… P. 34–35.


[Закрыть] Стоит отметить, что капитаном не обязательно должен быть благородный рыцарь: я уже упоминала купца Джона Филпота, который на свои деньги неоднократно снаряжал суда и нанимал латников для защиты побережья Англии.[627]627
  Chronicon Angliae, 1328–1388. P. 198–199; Walsingham. Vol. I. P. 369. Пользовавшийся огромным авторитетом в Лондоне, Джон Филпот многократно избирался в парламент (1369, 1371, 1377, 1380, 1381, 1383 гг.). После того как снаряженным Филпотом судам удалось поймать французского пирата Жана Мерсэ, он в 1378 г. был избран мэром столицы. Филпот часто ссужал корону деньгами, а также оказал Ричарду II помощь в подавлении восстания 1381 г., за что был произведен в рыцари. Умер Джон Филпот в 1384 г.


[Закрыть] В обязанности капитана входило не только отбирать необходимое для контракта количество людей, проверив их боевые навыки, но и снабжать наемников экипировкой (которая могла включать боевого коня), а также поддерживать в их рядах порядок до начала кампании. Хотя по контракту служба в королевской армии хорошо оплачивалась, она могла быть выгодной лишь во время официальных военных действий и только тогда, когда у короля были деньги, а так было далеко не всегда. Здесь можно напомнить о той затруднительной ситуации, в которой оказался Черный принц после испанского похода. Следовательно, нередко наемники были вынуждены искать для себя другие источники доходов.

Для определенной социальной категории существовал иной вид контракта: люди, осужденные за тяжелые преступления (воровство и убийство), а также находившиеся вне закона, в обмен на участие в войне получали королевское помилование. В самом начале войны Эдуард III объявил о том, что преступники могут искупить содеянное путем «достойной службы» во имя божественной справедливости.[628]628
  Hewitt H. J. The Organization of War under Edward III… P. 30.


[Закрыть] Подобное прощение в обмен за службу мог даровать только король.[629]629
  Ibid. P. 31.


[Закрыть] Как правило, люди с севера направлялись для охраны границы с Шотландией, жители же центральных и южных графств привлекались к участию в континентальных кампаниях.[630]630
  Calenders of Patent Rolls, 1338–1340. P. 217–236; 1354–1358. P. 354, 369; 1358–1361. P. 375–402.


[Закрыть] Обвиняемые в пиратстве моряки служили в королевском флоте.[631]631
  Например, см.: Calenders of Patent Rolls, 1340–1343. P. 538.


[Закрыть] И, несмотря на тяготы войны, многие преступники предпочитали отправиться на войну, а не на виселицу. Чтобы дать представление о количестве таких солдат в армии, приведу несколько цифр: в 1339–1340 гг. было заключено 850 хартий о прощении, осенью 1360 и в 1361 г. – более 260; одним словом, в разное время преступники составляли от 2 % до 12 % армии, при этом три четверти из них были осуждены за убийство.[632]632
  Hewitt H. J. The Organization of War under Edward III… P. 30.


[Закрыть]

Представители всех без исключения социальных слоев желали оправдать свое участие в войне. Даже стремящиеся к славе благородные рыцари не забывали о материальной выгоде, которую могла принести удачная кампания. Для наемников любого статуса существовало несколько верных способов улучшить свое благосостояние. Во-первых, солдаты получали вознаграждения в виде денег и ленных владений за подвиги (взятие крепостей или захват кораблей) или доставку сообщений о победах: например, Джон Чандос именно таким образом получил огромное поместье в Линкольншире и земли на полуострове Котантен.[633]633
  Calenders of Patent Rolls, 1358–1361. P. 255, 329; Hewitt H. J. The Organization of War under Edward III… P. 32.


[Закрыть]

Во-вторых, значительную сумму доходов составляли выкупы за знатных пленников, которых после 1346 г. в Англии находилось огромное число. Суммы выкупов подчас были просто баснословными: например, сэр Томас Холланд получил за графа д’Э 80 тысяч флоринов.[634]634
  Crecy and Calais from the Public Records / Ed. G. Wrottesley. L., 1898. P. 269.


[Закрыть] Правда, здесь необходимо помнить, что обычно существовало определенное различие между объявленной и реально выплаченной суммами выкупа.[635]635
  Denys H. The Division of the Spoils of War in the Fourteenth-Century England // TRHS, 5^th ser. Vol. IV (1954). P. 93; Broome D. M. The Ransom of John II // Camden Miscellany. Vol. XIV (1926).


[Закрыть] Возникла даже спекуляция пленными, их подчас неоднократно перепродавали и обменивали. Иногда свои права на пленника выдвигали несколько сторон, спор между которыми мог затянуться на долгие годы.[636]636
  Keen M. H. The Law of War in the late Middle Ages. L., 1965. P. 156–185.


[Закрыть] В качестве примера можно привести пленение в конце 1378 г. младшего брата Бертрана Дюгеклена Оливье, приведшее к длительной тяжбе между Карлом Наваррским и Джоном Эранделом.[637]637
  Foedera (2). Vol. IV. P. 72.


[Закрыть]

В получении выкупа за пленных, как свидетельствуют статуты и исторические сочинения, были заинтересованы все без исключения слои населения: от крестьян до короля. Так, в 1404 г. крестьяне из Дартмунда разбили французских пиратов, захватив многих из них в плен, и когда они «провели пленных в присутствие короля, требуя какой-либо награды за свою добычу, с ними охотно встретился сам король и, наградив их… позволил им вернуться восвояси, удержав пленников у себя, для того чтобы они впоследствии выкупились за гораздо большие деньги».[638]638
  Walsingham. Vol. II. P. 262.


[Закрыть] Кроме этого скорее экстраординарного случая передачи пленников королю по инициативе самих крестьян, корона получала регулярный доход от данного вида военной прибыли. Обладая правом распоряжаться всеми пленными без исключения, король обычно провозглашал своими личными пленниками коронованных особ, принцев крови, а также некоторых других знатных или знаменитых людей. Лица, непосредственно захватившие этих пленных, получали от короля вознаграждение,[639]639
  Foedera (2). Vol. II. Part II. P. 970, 984, 992; Denys H. The Division of the Spoils of War in the Fourteenth-Century England… P. 99–100.


[Закрыть] значительно уступавшее сумме выкупа и составлявшее обычно 500 фунтов.[640]640
  Adam Murimuth (2). P. 177; Knighton (1). P. 62; Foedera (2). Vol. III. Part I. P. 37; Register of Edward the Black Prince. Vol. I V. P. 143–145; Calenders of Patent Rolls, 1348–1350. P. 60–61, 213; Prince A. E. Strength of English Armies in the Reign of Edward III // EHR. Vol. XLVI (1931). P. 370–371; Denys H. The Division of the Spoils of War in the Fourteenth-Century England… P. 99–103.


[Закрыть] К тому же корона получала треть (иногда больше) от всех выкупов (не только оформленных договорами, но и устными соглашениями), выплачиваемых ее подданным.[641]641
  Denys H. The Division of the Spoils of War in the Fourteenth-Century England… P. 94–109.


[Закрыть] Согласно ордонансу Генриха V, изданному в 1419 г., «все капитаны, рыцари, оруженосцы, латники, лучники, кто бы то ни был, должны честно выплачивать треть от всего, что получат в ходе войны…».[642]642
  The Essential Portions of Nicholas Upton’s De Studio Militari before 1446 / Ed. F. P. Barnard. Oxford, 1931. P. 45–46.


[Закрыть] Но как ни велики были доходы короны от войны, они не могли покрыть всех затрат на ее ведение, что было очевидно в первую очередь для Королевского совета и парламента,[643]643
  Rotuli Parliamentorum. Vol. II. P. 323; Vol. III. P. 57, 74.


[Закрыть] вотировавшего новые налоги.

Столь четкие правила, регламентирующие получение выкупов, и рассказы о счастливых обогащениях удачливых воинов (как отмечает в своей статье, правда не учитывая инфляцию, Х. Денис, «суммы выкупов постоянно росли на протяжении войны»[644]644
  Denys H. The Division of the Spoils of War in the Fourteenth-Century England… P. 92.


[Закрыть]) способствовали тому, что в сражениях солдаты первым делом устремлялись к выделявшимся роскошными доспехами знатным рыцарям. Поэтому для сохранения дисциплины военачальникам приходилось издавать указы, запрещающие охрану пленников во время боя.[645]645
  Register of Edward the Black Prince. Vol. I V. P. 97, 338.


[Закрыть] Рассказы хронистов об отношении к пленным как к части заработанной кровью добыче довольно банальны и традиционны. Написавший продолжение «Полихроникона» английский первопечатник Уильям Кэкстон заметил, что «каждый англичанин, который был в том сражении [при Азенкуре. – Е. К.], получил хороших пленников или хорошие драгоценности. Ибо французы были богато и пышно одеты, поэтому наши люди получили хорошие трофеи (oure peuple had good pyllage)».[646]646
  Higden (Caxton). Vol. VIII. P. 550–551.


[Закрыть] Однако непосредственный очевидец тех событий, Жан Ворэн, рассказывает о том, что в основном богатые одежды англичане были вынуждены снимать с трупов убитых врагов: Генрих V, сознавая невозможность продвижения по вражеской территории с небольшим и измученным войском, охраняющим превосходящих числом пленников, издал приказ о казни почти всех французов, сделав исключение только для особо знатных. Это распоряжение короля стало горестным известием для многих англичан, осознавших необходимость расставания с захваченной добычей. Казнь пленных, традиционно замалчиваемая почти всеми английскими хронистами, не осуждалась даже Жаном Ворэном, потерявшим отца и брата в том бою, но сознающим вынужденность этой меры.

Следует отметить, что почти никому из англичан не удалось сохранить полученные в битве при Азенкуре военные трофеи. Во время перехода в Кале английская армия терпела такие лишения, что англичанам приходилось обменивать собранную добычу и уцелевших пленников на пропитание, что неизбежно приводило к девальвации этой ценной единицы. «И многие из них освобождали пленников за небольшой выкуп или отпускали их под честное слово, и в то время из-за недостатка [продовольствия. – Е. К.] приходилось отдавать десять ноблей вместо четырех, и не важно, сколько стоил хлеб, лишь бы у них была еда».[647]647
  Waurin. Vol. V. Livre I. P. 220–221.


[Закрыть] В аналогичной ситуации оказалось войско Джона Гонта в 1385 г. после битвы при Альжубарроте. Жан Фруассар отмечает, что англичане были очень опечалены, поскольку убили пленных, за которых могли бы получить 400 тысяч франков.[648]648
  Froissart. Vol. XI. P. 180.


[Закрыть]

Стоит отметить существование в ходе Столетней войны еще одного вида выкупа, менее изученного в историографии и слабо отраженного в хрониках. Речь идет о выкупе, взимаемом с мирного населения, который сурово осуждался знатоками канонического права.[649]649
  См., например: Bonet Honoré. The Tree of Battles / Ed. G. W. Coopland. Liverpool, 1949. P. 189.


[Закрыть] Но, как верно отмечает Н. Райт, посвятивший статью этой проблеме, мало солдат было знакомо с «Декретами» Грациана.[650]650
  Write N. Ransoms of Non-Combatants During the Hundred Years War // Journal of Medieval History. Vol. XVII. N. 4 (1991). P. 324.


[Закрыть] Впрочем, в соответствии с утвержденной каноническим правом традицией, ответственность за провозглашение и ведение справедливой войны лежит на правителях. Поэтому неудивительно, что английские короли (в первую очередь те из них, кто отличался особой набожностью) стремились хотя бы формально снять с себя ответственность за подобные правонарушения, регулярно издавая указы, призванные ограничить грабежи и насилия, чинимые их подданными. Эти указы мало способствовали безопасности населения охваченных войной территорий. Так, имели место официальные поборы (деньгами и провиантом), получаемые предводителем отряда с населенного пункта в обмен на его сохранность; подобные меры означали признание короля Англии законным сюзереном и трактовались как часть налогообложения.[651]651
  Keen M. H. The Law of War in the Late Middle Ages. L., 1965. P. 251–253.


[Закрыть] Однако под выкупами (в данных случаях употребляются термины «patis» и «raencons du pays») следует понимать несанкционированные индивидуальные вымогатель ства. Согласно французским источникам, членами английских гарнизонов практиковались непосредственные похищения мужчин и женщин и удерживание их в плену с целью получения денег.[652]652
  Write N. The Tree of Battles of Honore Bouvet and the Laws of War // War, Literature and Politics in the Late Middle Ages / Ed. C. T. Allmand. Liverpool, 1976. P. 323–332.


[Закрыть] По мнению Т. Райта, которое сложно подтвердить или опровергнуть по причине отсутствия статистических данных, выкупы мирного населения преобладали над военными.[653]653
  Ibid.


[Закрыть] Естественно, не стоит думать, что patis были английским изобретением времен Столетней войны. Практика взимания с мирного населения поборов, несанкционированных командующими войсками, была широко распространена и в более раннюю эпоху. В ходе самой Столетней войны англичанам, живущим на границе с Шотландией, нередко приходилось выкупать свою безопасность во время набегов северных соседей.[654]654
  Le Baker. P. 87; The Anonimalle Chronicle. P. 24.


[Закрыть]

Третьим и, пожалуй, самым распространенным и эффективным способом обогащения в ходе войны был простой грабеж. Грабежи и убийства трактовались как преступление только в собственной стране, после пересечения границы королевства эти действия начинали восприниматься иначе. Оказавшись на территории неприятеля, наемники всеми силами старались оправдать риск участия в военных операциях. Традиционно продвижение войска по стране сопровождалось добыванием продовольствия, грабежами и разрушениями. И если первое было необходимо для поддержания существования самих солдат (продвижение войск в глубь страны превращало их снабжение из Англии в совершенно невыгодное предприятие), то на грабежи и разрушения обычно просто закрывали глаза. Однако, поскольку подобное поведение, во-первых, пагубно сказывалось на дисциплине внутри войска, а во-вторых, настраивало против завоевателей местное население (которое в конечном итоге должно было стать верными подданными короля Англии и Франции из династии Плантагенетов), командиры старались ограничить бесчинства подчиненных, вводя запреты на грабежи церковного имущества и причинение физического вреда женщинам и представителям духовенства. Несмотря на отдельные факты наказаний за нарушения королевских указов (в 1415 г. Генрих V повесил солдата, укравшего «в церкви позолоченную медную дарохранительницу, думая, что она золотая»[655]655
  Gesta Henrici Quinti… P. 68; Titus Livius. P. 13.


[Закрыть]), грабежи, в том числе церковного имущества, продолжали существовать, впрочем, как и насилия над женщинами.

Порой военачальники сами приказывали войскам уничтожать все на своем пути. В этом случае такая акция называлась разорением (vastare), сопровождалась поджогами и отличалась от грабежей (expilare) в первую очередь стратегической направленностью. Например, по мнению монаха Томаса Бертона, Эдуард III опустошал французские земли, чтобы вызвать Филиппа Валуа на битву.[656]656
  Burton. Vol. III. P. 41, 50.


[Закрыть] Эту же цель король преследовал в 1346 г.[657]657
  Avesbury. P. 363.


[Закрыть] Именно с этой целью в 1355 г. Черный принц приказал разорить графство Арманьяк.[658]658
  Le Baker. P. 128.


[Закрыть] Согласно сообщениям хронистов, совпадающим в данном случае с мнением некоторых современных исследователей, принц Эдуард приказал «опустошить всю страну, чтобы вызвать французов на сражение»,[659]659
  Reading. P. 122; Avesbury. P. 429; Le Bel. Vol. II. P. 214; Rogers C. J. War Cruel and Sharp: English Strategy under Edward III, 1327–1360. Woodbridge, 2000. P. 296–301.


[Закрыть] к которому он всячески стремился и от которого неизменно уклонялся Иоанн II. В своем письме в Англию принц так описывал продвижения своего войска: «И мы взяли путь на Тулузу, через землю, на которой много хороших городов и крепостей было сожжено и разрушено, ибо эта земля была очень богата и изобильна; и не было дня, чтобы мы не брали в сражениях городов, замков или крепостей».[660]660
  Avesbury. P. 434.


[Закрыть] Такой же рассказ содержится в письме сэра Джона Уингфилда к епископу Винчестерскому.[661]661
  Ibid. P. 439–443.


[Закрыть] Помимо провокационных целей, подобные опустошительные кампании (в 1355 г. Черный принц прошел около 600 миль, в следующем году королевская армия проделала около 500 миль) носили также устрашающий демонстрационный характер, доказывая действием, что не существует силы, способной противостоять английскому воинству. Не случайно в донесениях отцу принц упоминает о том, что, услышав о приближении его армии, французы бежали из городов.[662]662
  Ibid. P. 434.


[Закрыть]

В отличие от разорений, оправдать которые пытались некоторые современные исследователи, а также многие средневековые хронисты, многочисленные грабежи, сопровождавшие любой военный поход, были вызваны банальной жаждой обогащения. Упомянуть об этой важнейшей для каждого воина мотивации не забывал и «куртуазнейший из хронистов» – Жан Фруассар. Пожалуй, одно из ярчайших высказываний по этому поводу историограф вложил в уста Роберта д’Артуа, уговаривающего Эдуарда III оставить войну в Шотландии ради войны во Франции: «Сир, оставьте эту скудную страну, в которой и жечь-то нечего. Самое опасное дело – воевать с нищим народом, ибо при этом вы можете многое потерять и ничего не выиграть».[663]663
  Фруассар. Амьенский манускрипт. С. 102.


[Закрыть] Что ж, богатые французские города делали для англичан перспективу возвращения на родину состоятельными людьми вполне реальной: например, город Барфлер и его округа, по оценке Джеффри Ле Бейкера, были настолько изобильны, «что даже мальчишки и крестьяне имели хорошую меховую одежду».[664]664
  Le Baker. P. 95.


[Закрыть] Безусловно, эту характеристику не следует воспринимать буквально, но в данном случае показательной является даже гипербола, поскольку она выражает саму идею богатства и изобилия. Подводя итог разграблению города Сен-Ло, Ле Бейкер заметил: «Трудно даже представить огромное богатство, которое было там захвачено, особенно в одежде; одежда там стоила очень дешево, если вообще находились покупатели».[665]665
  Ibid. P. 96.


[Закрыть] Стоит отметить, что рассказы о грабежах и разорениях однотипны у всех хронистов, обыденность этого явления приводила к максимальной лаконичности его описания.