Текст книги "Спасти Кремль"

– Молчи, – в бешенстве проскрипел Наполеон, – молчи о чести!

Он отвернулся, скомандовал войскам «вперёд!» и во главе конницы двинулся в опустевшую столицу.

– «Нет, не пошла Москва моя к нему с повинной головою»! – с мрачным удовлетворением прошептал Руся и гордо прищурился.

Пришпорив коня, он поскакал вслед за французами в Москву. В свою Москву.

Пожар

Руслан проснулся среди ночи. Пахло гарью. Он с тревогой открыл глаза.

– Кажется, началось, – прошептал мальчик по-русски, вытягивая шею и вглядываясь в треснутый циферблат больших фарфоровых часов, стоявших на каминной полке.

Часы показывали половину первого. Фарфоровые щекастые амуры, сгрудившиеся вокруг циферблата, указывали на стрелки пухлыми пальцами. При этом они идиотски закатывали глаза и глупо улыбались.

Улыбаться было нечему. Если осенней ночью в половине первого в комнате светло как днём, и это не волшебный сон, радость преждевременна.

Руся, моргая, перевёл взгляд на зеркало. Оно висело прямо над камином – огромное, оправленное в резную золочёную раму. В зеркале злобно приплясывали красноватые отсветы.

Зарево пожара было настолько ярким, что освещало всю комнату. В бывшей парадной гостиной ныне поселился чудовищный беспорядок. Шторы были ободраны, ковры затоптаны гвардейскими сапогами, картины сорваны со стен и свалены кучей, мебель опрокинута. Из-под дорогой обивки мягких стульев, распоротой искателями сокровищ, лезли на свет неопрятные пучки конского волоса.

Руся выбрался из-под вороха шёлковых покрывал, и сел на белой измятой скатерти, которая заменяла ему простыню. Он свесил с кушетки в стиле ампир свои босые, давно немытые ноги, прислушался. За окнами яростно ревел ветер.

– Читать можно, свет не зажигая. Ничего себе, жарит! – пробормотал мальчик, торопливо обуваясь.

Он высунулся из комнаты и увидел лакея мсье Коленкура.

Сам маркиз де Коленкур был новым патроном Руси. «Заплатив» за пребывание при штабе оловянным солдатиком, в придачу Руся заполучил высокопоставленного покровителя в лице этого образованного, проницательного и деятельного человека.

Генерал и дипломат Арман Огюстен Луи де Коленкур происходил из древнего аристократического рода. Одно время он был послом в России, а в ходе нынешней русской кампании неотступно сопровождал императора Наполеона. Коленкур исполнял должность обер-шталмейстера, то есть начальника императорских конюшен, а также заведовал офицерами для особых поручений, состоящими при императоре.

– Бьюсь об заклад, он тоже только что проснулся, – подумал Руся, глядя на встрёпанного лакея. – Горит?! Москва горит?! – зазвенел взволнованный мальчишеский голос.

– Уи, уи! – просипел француз, суетливо застёгиваясь на бегу. – Мсье Коленкур велел разбудить обер-гофмаршала.

Не получив никаких распоряжений, Руслан благоразумно вернулся к своим фарфоровым амурам, зарылся с головой в ворох покрывал и закрыл глаза. Он, как бывалый солдат в походе, уже научился ценить каждую минуту отдыха. Однако, несмотря на усталость, заснуть не удавалось. Проворочавшись не меньше часа, мальчик забылся, наконец, смутным тревожным сном.

Ближе к утру Руся снова подскочил на своей, когда-то крахмальной, скатерти. Какое-то время он сидел, приходя в себя и раскачиваясь, как ванька-встанька. Потом пошлёпал к окну. Небосвод был багровым. Ошеломлённый увиденным, Руслан сунулся было вперёд, и с размаха ткнулся лбом в стекло.

– Уй! – пискнул он возмущённо, отскакивая и потирая лоб. – Стекло оказалось горячим.

Мальчик распахнул балконную дверь. Раскалённый вихрь ворвался в комнату. Он принёс рёв ветра и пламени, грохот взрывов на водочных складах, треск рушащихся зданий, лязг срываемых ветром кровель.

– Да тут как в парилке! – заслонил глаза ладонью Руся и шагнул вперёд. Чугунные перила балкона раскалились не на шутку. Мальчик машинально тронул их, и тут же отдёрнул руку. Выругавшись, он сунул пальцы в рот, и с безотчётным ужасом уставился на огненный свод небес, исчерченный горящими головнями.

В Кремле уже царила суматоха. К четырём часам утра вся гвардия была приведена в боевую готовность. Наконец-то решились разбудить императора. Тот послал офицеров разузнать, что происходит, и как это могло случиться.

«Это» случилось не вдруг. Пожары в разных частях города начались ещё накануне. Позавчера Наполеону донесли, что в Москве горят Торговые ряды. Был поздний вечер. Император ночевал у Дорогомиловской заставы, в грязном кабаке с аляповатой вывеской. Его походная кровать стояла посреди пропитанного кухонным чадом зала, освобождённого расторопными слугами от засаленных столов и истёртых мужицкими портками скамеек. Наполеон, задремав, уже вовсю свистал носом (сказывался недавний насморк), когда с вестью о пожаре прискакал адъютант Мюрата.

Весть эта не вызвала особых опасений. Тем не менее, император поднялся и, обстоятельно просморкавшись, отдал приказ усилить меры охраны. Меры не слишком помогли. В течение ночи было ещё два небольших пожара в предместьях. Их приписали неосторожности солдат на бивуаках. Тем не менее, во все кварталы, охваченные огнём, были отправлены патрули.

Наутро император въехал, наконец, в опустевший город. Москва была прекрасна, однако к восхищению французов примешивались недоумение и страх. Безмолвие на улицах древней столицы пугало бравых вояк сильнее артиллерийского грохота. Разгоняя сомнения громким барабанным боем и мерным топотом, гвардейцы маршем двигались по лабиринтам московских улиц.

Штаб-квартиру и старую гвардию Наполеон расположил в Кремле. Устроившись в парадных покоях императора Александра, он с удовольствием осмотрел раскрывающийся из окон вид на реку и город, и с не меньшим удовольствием пообедал. Вскоре пришло известие об очередном пожаре. Последнее, разумеется, не доставило императору никакого удовольствия.

Горели Гостиный двор и Каретный ряд. Тушить огонь послали молодую гвардию под командой маршала Мортье. Мортье, он же герцог Тревизский, по предписанию императора теперь исполнял обязанности московского губернатора. Едва вступив в должность, герцог с досадой обнаружил, что большая часть пожарных насосов увезена неприятелем. Оставшиеся же механизмы были злонамеренно приведены в негодность.

Тем временем, к вечеру поднялся ветер. Его порывы становились всё сильнее и сильнее, и скоро огонь начал распространяться с ужасающей скоростью. С пылающих строений огненным дождём летели головни. Ветер раскидывал пылающие обломки на двести метров вокруг. Падая, они зажигали соседние дома. Свирепый ураган налетал то с севера, то с запада, и гнал огненную метель к центру столицы.

Ныне все улицы вокруг Кремля были в огне.

Ближе к полудню загорелся кремлёвский Арсенал, точнее балки, поддерживающие его крышу.

Руся уже с утра был там, во дворе. Он, вместе с гвардейцами императора, поливал паклю. Паклю, так нужную в артиллерийском хозяйстве, бросили под открытым небом русские, отступавшие в спешке.

Теперь, несмотря на все усилия старой гвардии, пакля поминутно загоралась от летящих сверху огненных искр. То обстоятельство, что рядом лежали ящики французской артиллерии, не давало импровизированным пожарным расслабиться ни на минуту.

Дышать было трудно. Горячий воздух обжигал лёгкие. Руся, размазывая сажу, вытер слезящиеся от дыма глаза и устало огляделся. У его соседей, рослых усачей-гренадеров, тлели на головах меховые медвежьи шапки.

– Дворцовые конюшни горят! – услышал он чей-то крик.

Руся только охнул, бросил паклю и Арсенал на произвол судьбы, и помчался со всех ног спасать лошадей.

Во дворцовых конюшнях стояла часть лошадей императора. Там же находились поразившие воображение мальчика кареты русских царей. Но главное – во дворцовой конюшне стоял Руськин Шоколад. Мальчик пристроил его там, воспользовавшись своим новым положением.

Примчавшись к конюшням, Руся увидел споро снующих туда-сюда с вёдрами конюхов и берейторов. Коленкур был здесь же. Громко крича, он руководил работой двух водоналивных труб.

– Ура, эти работают! – обрадовался Руся.

Ещё вчера утром насосы были неисправны, и Руся слышал, как Коленкур отдавал распоряжение, чтобы их починили.

Люди упорно боролись с огнём. Часть конюхов взобралась на крыши. Макая мётлы в вёдра с водой, они смачивали кровлю и сбрасывали с неё горящие головни. Руся, недолго думая, сунул под мышку веник и полез на крышу.

Часа через два после полудня стало известно, что император отдал приказ о выступлении. В Кремле должен был остаться лишь Мортье с батальоном гвардии и приказанием делать всё, чтобы не допустить пожара. Наполеоновский штаб и старая гвардия в спешке покидали древнюю крепость.

Для ставки был предназначен дворец в Петровском на Петербургской дороге. Из-за огня и ветра невозможно было проехать туда прямым путём. По пути они видели, как немногие оставшиеся в городе жители выбегали из домов и собирались в церквах. Повсюду слышны были только стоны. Двигаться приходилось среди обломков, пепла и пламени. До Петровского добрались уже под вечер.

Пожар меж тем продолжался. Наполеон, закрывшись у себя, предавался мучительным размышлениям о серьёзных последствиях, которые могли иметь эти события для армии. Его удручала мысль об огромных ресурсах, потерянных в огне великого пожара.

Советник Наполеона Коленкур утверждал, что всё произошедшее было результатом великой решимости и великой добровольной жертвы. Император никак не мог до конца поверить в это.

Мрачный и подавленный, все это время Наполеон никого не принимал, никуда не выходил и не делал никаких распоряжений.

Весь вечер Руся бродил окрест, мысленно представляя себе эту чудесную местность свободной от мелькающих тут и там французских мундиров.

Теперь же вокруг Петровского дворца образовался целый лагерь французской армии. Люди, лошади, экипажи помещались под открытым небом среди поля. Штабы, расположенные со своими генералами вокруг дворца, устраивались в английских садах, ютились в гротах, китайских павильонах, киосках, садовых беседках. Весь парк был изрыт землянками, украшенными мебелью и зеркалами из богатых московских домов.

Руся прислушивался к обрывкам разговоров. Пока что французы объясняли московский пожар беспорядком в своих войсках и той небрежностью, с которой жители покинули дома.

– Не могу поверить, что русские сжигают свои дома, чтобы помешать нам спать в них! – передавали друг другу французы заявление своего императора.

Уже потом пошли разговоры о заложенных в разных казённых и частных зданиях фитилях, изготовленных на один и тот же лад. Поговаривали, что фитили эти были найдены и в предместье, через которое французы вступили в город, и даже – о ужас! – в спальной в Кремле.

Вспоминали арестованного несколько дней назад полицейского офицера. Его показания сочли бредом сумасшедшего. Этот полоумный полицейский, меж тем, с самого начала предвещал большую беду. Услышав о небольшом пожаре, который приписали неосторожности солдат, расположившихся лагерем слишком близко от деревянных домов предместья, он воскликнул, что очень скоро будет много других пожаров. Когда же начался большой пожар, этот тип стал кричать, что будет уничтожен весь город, и что на этот счёт даны соответствующие распоряжения. Словом, все предсказания, которые, как казалось, объяснялись умственным расстройством этого человека, оправдались!

В ночь на семнадцатое сентября полил дождь. Можно было подумать, что небесные пожарные, наконец-то, починили свои водоналивные трубы и принялись качать воду без отдыха. Всю ночь на город низвергались дождевые струи, заливая и остужая пепелище. К утру совсем утихомирился ветер, который бушевал все эти дни, и над Москвою повисли густые облака дыма. Воздух стал прохладнее, зарево исчезло. Наполеон счёл, что пора возвращаться в Кремль.

Увиденное на обратном пути не добавило оптимизма императору и его свите.

Вид Москвы был ужасен. На месте деревянных домов стояли остовы печей и дымоходных труб, на месте каменных – обгорелые стены. Большая часть церквей была обезглавлена. Звонницы стояли без колоколов. Оборвавшиеся колокола лежали на земле или были расплавлены пожаром.

Улицы были покрыты выброшенными из уцелевших домов вещами и сломанной мебелью. Рассыпанный по земле чай, сахар, тающий в лужах, меха и дорогие материи, брошенные в грязь, разбитый на куски фарфор. Мародёры бросали всё это, завидев другие, более ценные вещи. Они не в силах были унести всё награбленное разом.

Отовсюду доносились песни пьяных солдат, истошные женские вопли, крики грабящих, дерущихся между собой из-за добычи.

Навстречу кавалькаде императора тащилась солдатня, нагруженная присвоенным добром. Офицеры тоже не отставали. Впрочем, разобрать звание было трудно. Завоеватели наворачивали на себя шёлковые юбки, щеголяли в разноцветных сюртуках, напяливали женские салопы на меху, рядились в священнические парчовые ризы. Головы мародёров украшали не кивера, а модные шляпки с перьями и цветами. Шёлковые ленты кружевных чепцов были подвязаны под давно небритыми подбородками.

У многих носильщиками были обобранные до последней рубашки, полуголые москвичи. Их прикладами заставляли тащить до лагеря у них же отобранные вещи.

Двери всех лавок и погребов были взломаны. Перепившиеся толпы шатались по городу в поисках поживы.

Руся, пустив коня шагом, с недоумением и отвращением глядел на обезумевших от жадности и безнаказанности мародёров.

– Доблестные солдаты императора заслужили отдых и хорошую добычу! – снисходительно заявил один из генералов.

Руся только поджал губы.

– Эти люди не похожи на солдат. А всё это сборище не похоже на победоносную армию, – холодно ответил генералу Коленкур.

И это была правда.

Оловянный горнист

На другой день после того, как в Кремле снова были распакованы вещи, развёрнуты карты и разложены бумаги, в ведомстве Коленкура обнаружился недостаток чернил. Одолжить немного у штабных топографов послали Руслана.

Чернила ему там налили щедро, в самый край.

Теперь, осторожно семеня, он двигался обратно. В руках его была чернильница, наполненная до краёв. До финиша оставалось совсем немного: из-за полураскрытых дверей уже был слышны голоса Коленкура и бригадного генерала Лоэра, начальника жандармов Великой армии.

– … мне сообщили много сведений о зажигательном воздушном шаре, над которым долго работал под покровом тайны некий англичанин или голландец по фамилии Шмидт. Этот шар, как уверяют, должен был погубить французскую армию, внеся в её ряды беспорядок и разрушение.

Руся едва чернила не расплескал. Не веря своим ушам, он уставился на генерала Лоэра с видом довольно диковатым.

Не обращая внимания на застывшего в дверях мальчика, Коленкур спросил:

– Я слышал, господин генерал, вам поручено произвести обыск в Воронцово?

– Да, господин обер-шталмейстер. – Бригадный генерал Жан Лоэр важно кивнул лысеющей головой и усмехнулся. – Это дело полиции – обыскать, найти и тщательно запротоколировать найденное.

– Говорят, этот изобретатель изготовил также много гранат и горючих материалов.

– Думаю, завтра у нас будет возможность в этом убедиться!

Коленкур повернулся, увидел Русю и жестом пригласил его поставить, наконец, чернильницу на стол. Погружённый в свои мысли, маркиз какое-то время молча наблюдал, как мальчик вытирает клочком бумаги измазанные чернилами пальцы.

– Знаете, мсье Лоэр, я лично убедился в том, что большая часть фитилей, найденных во многих учреждениях, сделана по определённой системе!

Лоэр согласно закивал.

– О, я прекрасно понимаю, что наша задача – обелить доблестную армию как перед лицом Петербурга, так и перед лицом всей Европы! – жандармский генерал нахмурился. – Мы докажем, что чудовищный пожар древней столицы – не наша вина. Это дело рук самих русских! – Об этом узнает весь мир. А поджигатели будут арестованы и преданы суду.

Вскоре разговор был закончен. Генерал попрощался и вышел.

Обдумывая услышанное, Руслан понял, что удача снова на его стороне. Оставалось уговорить начальство отпустить его в Воронцово. И это удалось. Руся получил разрешение отправиться на место постройки воздушного шара вместе с откомандированным туда отрядом генерала Лоэра.

В Воронцово Русе пришлось немного почитать вслух. Читать требовалось по-французски. Что ж, у него получалось. И почти без запинок.

– Подробное описание разных вещей, найденных в строении на даче Воронцова, близ Москвы…

Французский генерал слушал благосклонно, изредка помахивая бесполезным лорнетом, в котором с некоторых пор недоставало обоих стёкол. Раздобыть целые линзы в разорённой пожаром Москве? Он вздохнул. О, нет. Пока – не удалось. Подумав об этом, генерал закивал удручённо.

Впрочем, у генерала оказались под рукой молодые зоркие глаза!

И Лоэр отечески похлопал обладателя молодых глаз по плечу. Тот скосил их на генерала и тут же сбился. Пришлось начать заново.

– Список вещей, принадлежащих… воздушному шару или «адской машине», которую Российское правительство велело…

Листок загнулся под порывом ветра. Руся тряхнул бумагой, расправляя её, и продолжил:

– … сделать англичанину по имени Шмидт, называющему себя немецким уроженцем…

– Громче, мальчик мой.

– Да, мсье. Постараюсь, мсье. – Руся прочистил горло и, стараясь угодить пожилому генералу, принялся громко и отрывисто выкрикивать. – Шар! Имевший служить! Для истребления! Французской армии!..

Описание вещей было длинным и нудно-подробным.

– Сто восемьдесят бутылей купоросу! – драл горло Руся, глядя в исписанный лист. – Следы разбросанного и растоптанного пороху!..

Закончив чтение, он умолк, подумав, что лично им, к сожалению, ничего важного тут не примечено. Важными в понимании Руси были не следы пороха, а следы сестры. Или какие-нибудь вести от неё.

Он не знал, что простую формулу их встречи смыло со стены дождём. Тем самым ливнем, что так удачно способствовал прекращению московского пожара…

– Отлично, Виньон, – генерал выглядел довольным. – Вы пока свободны. Только куда запропастился этот недотёпа Дюбуа?

Руся пожал плечами, пнул носком башмака какую-то железяку, и принялся бродить вдоль остова сожжённой гондолы.

– О, Дюбуа! Явился! – не прошло и часа, как отлучившийся по нужде капрал, исполнявший обязанности секретаря, возник из сумрака аллеи.

– Смотрите-ка, он не один!

Наставив на арестованного ружьё, Дюбуа вёл его к начальству.

– Поджигатель! – издали кричал Дюбуа. – Я его поймал!

«Поджигатель» был сухоньким старичком, маленьким и сутулым. Седые волосы его были растрёпаны, руки связаны сзади носовым платком. Наверняка Дюбуа позаимствовал платок у арестанта, потому что у него самого носовых платков не водилось.

– Мой генерал, разрешите обратиться! – окрылённый удачей, капрал сиял, как новенький золотой наполеондор. – Я достал вам линзы!

И он торжественно вручил генералу отобранное у «поджигателя» пенсне, твёрдо уверенный, что пленнику оно всё равно больше не пригодится.

Чудаковатый старичок стоял, понурясь, и бормотал что-то по-немецки.

– Он, кажется, немец! – сказал Руся, с состраданием глядя на старого человека. – Ему незачем поджигать!

– А-а! Что с того! – заявил Дюбуа самодовольно. – Шмидт тоже немец! Они заодно!

– Сомневаюсь, что это так… И что теперь с ним будет?

– Он будет допрошен и наказан, как заслуживает, – процедил генерал Лоэр, не глядя на «поджигателя», – повешен или расстрелян с прочими, которые арестованы за ту же вину.

– Наверное, ему хорошо платили! – Дюбуа просто распирало от гордости.

– С чего ты взял? – обратился к капралу один из младших офицеров, стоявших рядом.

– У него отличные карманные часы. Серебряные. С музыкой! Но-но, они теперь мои!

– А это что?

– Ах, это. Тоже в кармане лежало.

– Дай посмотреть! – сказал кто-то.

– Это – смотри, а часы – не трогай, – и Дюбуа, нахмурясь, спрятал часы в карман.

Унтер взял в руки небольшую фигурку.

– Смотри-ка, горнист! Тоже серебряный, или как?

– Да нет, это олово.

– Олово? – разочарованно протянул унтер, теряя к фигурке интерес.

Руся придвинулся поближе.

– Русский гусар! – волнуясь, звонко выкрикнул он.

– Где? Где? – шарахнулись французы, хватаясь за оружие.

– Да вот! – мальчик ткнул пальцем в оловянного солдатика. – Откуда он у этого человека? Император дорого бы отдал, чтобы иметь такую фигурку, уж поверьте.

Окружающие засмеялись, но мальчик не смутился.

– Уж я-то знаю, сам подарил его величеству одного солдатика. Если не верите, спросите у мсье Коленкура.

Генерал задумался. Ему вдруг пришла в голову мысль о младенцах, чьими устами глаголет истина. «Младенец», меж тем, раскрыл уста и произнёс следующее:

– Господин генерал, надо расспросить старика, может у него целая коллекция припрятана! Если да, стоит её разыскать.

– Доставим его в штаб, там и разберёмся, – решил генерал. – Капрал, организуйте конвой.

– Позвольте мне сопровождать арестованного, господин генерал!

– Дозволяю, Виньон, дозволяю, – кивнул тот, сведя глаза к переносице и осторожно примеряя трофейное пенсне.

Из Воронцово ехали шагом. Поджигатель, привязанный веревкой к седлу, плёлся пешком. Весь отряд генерала Лоэра давно уже уехал вперёд и скрылся из виду.

По крайней мере одного из двух приставленных к арестанту конвоиров это не смущало. Напротив, малыш Виньон был доволен. Оставалось придумать, как избавиться от напарника.

Старик смотрел на мальчика как-то странно. Он всё время шевелил губами, и Русе казалось, что старик то ли молится, то ли что-то напевает. Руся прислушался. Это была песенка.

– Ах, мой милый Августин, Августин, Августин, – еле слышно пробормотал пленный, и опять пристально посмотрел на Русю.

Руся, смутившись, отвернулся.

Малышу Виньону очень хотелось поговорить с пленным. Он был уверен, что веснушчатый француз-сержант, ехавший рядом, не знает ни бельмеса ни на каком другом языке, кроме родного. Тем не менее, он не решался заговорить со стариком даже по-немецки, боясь возбудить у француза подозрения.

Ехали долго. Ни сержант, ни малыш Виньон Москвы не знали. В конце концов, они заплутали в каких-то кривых переулках. Хотели спросить дорогу. Торопившиеся им навстречу люди, смеясь и оживлённо переговариваясь, тащили что-то в кувшинах и крынках. Вот попались двое с целым тазом. Латунный таз был наполнен чем-то густым и светло-жёлтым.

– Масло, что ли? – заинтересовался второй конвойный, привстав на стременах и вглядываясь в содержимое таза. Он принюхался. – Мёд! Мать честная, сколько мёда! Где взяли? – крикнул он тем, что вдвоём еле тащили полный мёдом таз.

– Там целая бочка, – прокряхтел один, мотнув подбородком в сторону провиантских складов.

– Ага, огромная! – спотыкаясь, закивал второй. – С тебя ростом!

– Неужели? – сказал сержант и нервно заёрзал в седле.

– Так, – озабоченно произнёс он, отвязывая верёвку, на которой вёл пленного.

– Ты, вот что, мальчик, – молвил он, ласково улыбаясь Русе и перекидывая ему конец верёвки, – ты привяжи-ка арестованного к своему седлу. А я сейчас, я мигом.

Послышался резвый конский топот.

– Я вас догоню-у-у! – услышал Руся уже с самого конца переулка.

– Ха! Превосходно! – воскликнул малыш Виньон по-французски.

И не подумав привязывать верёвку, он с размаху бросил её конец на землю и соскочил с седла. Распутывая старику руки, он быстро заговорил по-немецки:

– Вы свободны, вы совершенно свободны. Только скажите, где вы взяли…

Старик не дал ему договорить.

– Девочка моя, ты спасла мне жизнь! – в глазах его стояли слёзы. – Но как? Каким образом ты… К чему весь этот маскарад?

– Девочка??

В детстве, когда его путали с девочкой Лушей, Руслан обыкновенно отвечал, надув губы и глядя исподлобья:

– Я мальчик Руся.

И вот его снова назвали девочкой, но теперь Руся был этому рад. Да, он был рад этому! Первый раз в жизни!

– Ха-ха! Девочка! – смеясь, повторял он. – Вы думаете, что я – девочка??

Выглядел он при этом совершенно счастливым. На радостях даже попытался обнять обескураженного старика.

– Я-то мальчик! – объявил он, наконец, растерянному «поджигателю».

– О-о-о! – только и сказал тот. – О!

– А вы, верно, путаете меня с сестрой!

– Но вы так похожи! – стал оправдываться старик. Голова у него шла кругом.

Мало того, что желая разжиться в бывшей мастерской Шмидта отличном белым шёлком, валявшимся так в изобилии, он чуть не был расстрелян на месте как «поджигатель». Мало того, что его, связанного, потащили через весь город в штаб, где обещали допросить, чтобы потом предать суду и посадить в тюрьму, если не повесить. Мало того, что милая девочка Луша вдруг оказалась в числе арестовавших его, одетая во французский военный мундир. Так ещё и она… то есть он… оказалась… оказался… Словом, он – мальчик!!

– Вы знаете, где моя сестра? Она здесь? В Москве?

– Да. О, то есть нет. То есть, я… – бедняга немец совсем смешался.

Из-за угла послышались крики и конский топот.

– Пойдёмте туда. Скорее! – потянув Шоколада за собой, Руся устремился к чугунным воротам в каменном заборе. В глубине обнесённого массивной оградой двора стоял опустевший особняк. Они обошли дом и присели на заднее крыльцо.

– Теперь давайте знакомиться. Меня зовут Руслан Раевский.

Карл Фридрихович Шрёдер встал и, церемонно поклонившись, представился. Какое-то время он пристально вглядывался в черты Русиного лица, словно не веря собственным глазам. Затем, пожевав губу и собравшись с мыслями, измученный Карл Фридрихович сумел-таки связно сообщить мальчику о том, что его сестра направилась в действующую российскую армию.

– В конце августа, ещё до сдачи Москвы, – уточнил он.

Узнав, что попутчиком Луши был какой-то уланский поручик, Руся напыжился и спросил, по-взрослому понизив голос:

– Этот Александров, он… э-э-э… человек-то надёжный?

Шрёдер поглядел на Руслана своими прозрачными голубыми глазами и только руками развёл.

– Майн готт! «Надёжный»! Надёжный, да. Только уж очень молод. О-хо-хо! Впрочем, – и Шрёдер ткнул узловатым пальцем в небо, – на всё воля Божья.

Старик вздохнул, и принялся, кряхтя, растирать ладонями ноющие колени.

Руся достал из кармана солдатика, и задумчиво колупая ногтем оловянную трубу, спросил:

– Заберёте?

Шрёдер улыбнулся.

– Оставь его себе, мой мальчик. Ты, верно, ещё не разучился играть в солдатиков?

Руся кивнул.

– То-то!

Слегка покраснев, малыш Виньон смущённо улыбнулся. Оловянного горниста он спрятал поглубже в карман.