Текст книги "Русские принцессы за границей. Воспоминания августейших особ"

Декабрь

3-го. Так как его высочество провел ночь не совсем хорошо и потому долго проспал, а потом был чем-то занят, то проповедь началась не прежде исхода второго часа, и мы только в 4 часа сели обедать. В этот день посланник Штамке угощал иностранных министров и некоторых из наших придворных. Вечером его высочество ездил на ассамблею к князю Меншикову, но император и императрица уже уехали оттуда до его прибытия. Когда герцог приехал, гости только что собрались осматривать золотой туалет и серебряный сервиз, выписанные из Англии для принцессы Анны и недавно здесь полученные. Оба, говорят, необыкновенно хороши и великолепны.

<…>

11-го, около полудня, я получил наконец лошадей, приготовил все к отъезду и затем, приняв из придворной кассы его высочества 75 рублей на прогоны и из императорского приказа или канцелярии 27 рублей 36 копеек на фураж отсюда до Новгорода (потому что до этого города нельзя получать его без платы), отправился в час пополудни с своими людьми и лошадьми в путь и в тот же день проехал 25 верст. Еще не доезжая до первой станции, я встретил на дороге обеих императорских принцесс со всею их свитою, довольно многочисленною. Они вскоре после меня оставили С.-Петербург и ехали в сопровождении тайного советника Толстого. Моя свита состояла со мною из 8 человек, но кроме того с нами были большая карета его высочества, недавно привезенная из Берлина, и 5 небольших саней, из которых одни служили мне дорожным экипажем. С половины дороги я послал солдата вперед для заготовления квартиры, что он и исполнил как нельзя лучше; все нужные распоряжения насчет фуража были сделаны им с необыкновенной поспешностью, несмотря на то что мы поздно прибыли на место. Я велел одному из конюхов спать в конюшне при лошадях и иметь там всю ночь засвеченный фонарь; поставил также крестьянина караулить карету и прочие вещи, приказав ему в то же время смотреть, чтобы никто из ямщиков не уводил своих лошадей: они хотя и получают известную плату, однако ж до того измучены усиленною ездою, что охотно оставляют уже заработанные ими деньги и возвращаются домой.

1722

Январь

27-го. После обеда приехал г. Кампредон в глубочайшем трауре и передал его королевскому высочеству два письма, в которых извещалось о смерти матери регента Франции. По этому случаю траур при императорском дворе будет наложен уже завтра, а при нашем послезавтра. После 5 часов его королевское высочество с Измайловым и со всею своею свитою в величайшем параде отправился в Старо-Преображенское, где назначено было праздновать день рождения старшей императорской принцессы Анны. Мы нашли там императрицу, герцогиню Мекленбургскую, сестру ее – принцессу Прасковию и всех находящихся в Москва знатных дам, начиная с 10-летнего возраста, также множество мужчин. Все они уже заняты были танцами, продолжавшимися до 11 часов, когда приехал император, который перед тем пировал в нашей Слободе сперва у купца Конау, потом у молодого купца Мейера. Императрица в этот раз много говорила с его королевским высочеством, нашим герцогом, равно как и император, разговаривавший, впрочем, в продолжение короткого времени, проведенного им с нами, большей частью с приехавшим накануне из Франции послом Долгоруким. В то время как герцог в ожидании его величества прохаживался в передней, мы увидели там дочь несчастного Писарева, до того закутанную и убитую горестью, что ее почти нельзя было узнать. Она говорила с капитаном, который исправлял теперь должность обер-прокурора, и намеревалась, если будет удобный случай, пасть к ногам императрицы и просить за своего несчастного отца.

Портрет царицы в пожилом возрасте, одетой по новой европейской моде.

Художник И. Н. Никитин. 1720-е гг.

Царица Прасковья Федоровна (1664–1723) – русская царица, супруга царя Ивана V (с 1684 года), мать императрицы Анны Иоанновны

Между тем нам сообщили за верное, что у Шафирова уже вчера Брюс отобрал голубую ленту, а Мамонов шпагу; также что последний запечатал все шафировские и писаревские вещи и из первых уже несколько сундуков отвез в Преображенское. Прежде чем общество разошлось, полицеймейстер всем объявил, что послезавтра собранию назначено быть у его высочества, нашего герцога, и что гости обязаны явиться туда в черном платье. Обо всем этом мы ничего не знали до тех пор, пока г. Измайлов незадолго до означенной повестки не сказал его высочеству, что император приказал, чтоб ассамблея тотчас после него была у нас. Надобно было согласиться, несмотря на всю краткость срока.

29-го. Нам целое утро немало было хлопот, чтоб все привести при дворе в порядок. Мы в этот день облеклись в полутраур (т. е. надели черное исподнее платье), но при здешнем императорском дворе наложен был уже полный. В 2 часа пополудни к нам явился полицеймейстер, чтоб посмотреть, все ли готово и довольно ли у нас места для всех гостей. Он привел с собою 5 писарей, которые должны были записывать всякого, кто приедет, и расставил их в разных местах, где они каждого приезжавшего спрашивали, как его фамилия. В 3 часа начали уже съезжаться дамы и кавалеры. Всех дам собралось до 70-ти; но из них около 10 принуждены были уехать назад, потому что или по неведению, или за неимением траурного платья (вещи весьма здесь редкой) явились в пестрых нарядах. Бриллиантов, золота и серебра в этот день также никто не мог иметь на себе, кроме императрицы, почему некоторые дамы, не знавшие об этом, сняли уже у нас все свои украшения. Император приехал около 6 часов, а императрица в половине седьмого. Когда его высочество, думая, что приехала она, вышел навстречу государю, его величество начал смеяться и сказал: “Еу, dat is nit permittert” (э, это не позволяется) (действительно, это было против правила, потому что хозяин должен встречать и провожать только императрицу). Император тотчас по прибытии отправился в комнаты мужчин; однако ж потом ходил несколько раз и к дамам. В зале весь наш оркестр стоял наготове, но мы по причине траура не смели заставить его играть до тех пор, пока не последовало на то разрешения государя, который после нескольких концертов дозволил и танцы. Его королевское высочество открыл их польским с императрицею, причем вместе с ними танцевали также герцогиня и принцесса. Ее величество императрица оставалась на нашей ассамблее до 10 часов, но император, которой постоянно ходил взад и вперед то в комнате государыни, то в комнате мужчин, пробыл до половины двенадцатого. Как их величества, так и все прочие присутствовавшие были очень веселы, а его высочество и мы употребляли всевозможное старание, чтоб угодить нашим гостям, так что все шло как нельзя лучше. Дамам мы подавали чай, кофе, оржад, мед и сласти, а кавалеров угощали пивом и всякого рода винами, при чем они курили табак и играли в карты и шахматы. Так как император через полицейского майора (Роliceymajor) приказал дамам остаться еще с час после императрицы, то они очень охотно принялись снова за танцы, которые и продолжались таким образом до двенадцатого часа. Герцог [22] императрице, герцогине Мекленбургской и ее сестре, когда они приехали, поднес прекрасные букеты из натуральных цветов. Государь и государыня были чрезвычайно милостивы и добры с его высочеством; все прочие гости казались также очень веселыми и довольными, а потому он немало радовался, тем более еще, что все у нас шло необыкновенно порядочно и хорошо.

Февраль

3-го его высочество в 3 часа после обеда поехал со всем своим двором в Старо-Преображенское, где праздновалось тезоименитство старшей императорской принцессы Анны. Около 5 часов прибыла туда императрица с прочими членами императорской фамилии, а спустя полчаса приехал и император. Он прошел сперва на короткое время к государыне и к дамам, но потом отправился с герцогом в смежную комнату к столу, где его высочество сел возле него с правой стороны, а старый Бутурлин с левой. Тосты провозглашал обер-шенк Апраксин, брат генерал-адмирала, причем не было забыто и здоровье семейства Ивана Михайловича (под которым разумеется весь русский флот); его положено пить на всех празднествах, в особенности в присутствии шута (lustige Rath) Ла-Коста, который в противном случае имеет право требовать с императора 1000 рублей (В другом месте Берхгольц говорит, что Ла-Коста мог в таком случае требовать 100 000 руб. и который здесь говорил длинную речь на русском языке. После обеда начались танцы, продолжавшиеся до 10 часов, и в заключение был сожжен небольшой фейерверк. Когда на это празднество явился и князь Меншиков, недавно оправившийся от своей болезни, император не только расцеловался с ним, но и вообще принял его очень милостиво. Время покажет, было ли то притворство или нет, потому что некоторые говорят, что шафировское дело еще не забыто.

Май

23-го, в день Вознесения Господня, его высочество около 11 часов отправился к тайному советнику Рагузинскому, куда был приглашен на крестины. Вскоре после него приехали туда император и все здешние вельможи, а вслед за тем и императрица с обеими императорскими принцессами и с дамами. Его высочество встретил ее внизу у кареты, но наверх вел, по ее приказанию, обеих принцесс. Тотчас по приезде государыни начался обряд крещения, при чем старшая принцесса держала младенца; церемоний однако ж было немного. По окончании всего император отнес новорожденного к матери, и затем гости сели обедать; впрочем государь, еще до этого, водил его высочество к матери старого хозяина, которой 105 лет, но у которой, несмотря на то, все еще очень хорошая память и отличный аппетит. Она была одета как монахиня. Так как накрыто было очень мило и хорошо три стола и в трех комнатах, то императрица, принцессы и около 20 дам сели за находившийся в ближайшей к спальне родильницы, а император, его высочество и человек двадцать из знатнейших вельмож поместились в зале. Прочие господа заняли стол в третьей комнате. За дамским столом подле императрицы сидела с правой стороны старшая принцесса, а с левой младшая; за старшею следовали супруга великого канцлера и все знатные замужние дамы, а за младшею – старая девица Толстая и все фрейлины. Возле императора с левой стороны сидел его высочество, а с правой Иван Михайлович (Головин). Гессен-Гомбургские принцы приехали, когда уж все давно сидели за столом, и потому двое из сидевших около его высочества встали и уступили им свои места. За обедом пили вовсе не много, так что большие стаканы и не являлись на сцену. После [73] стола, в час пополудни, император и все гости простились с хозяином, и его высочество опять имел удовольствие провожать обеих принцесс до кареты. Когда он прощался с императрицей, она просила его приехать после обеда в Екатерингоф, куда предполагали устроить поездку водою. Принцы выходили с нами в одно время, а потому его высочество пригласил их к себе на чай и предложил им место в своей барке для поездки в Екатерингоф, что те приняли с благодарностью и, так как погода с неделю стояла опять превосходная, тотчас же пошли с герцогом пешком к нам, приказав пустым каретам ехать позади. Часа через два его высочество сел в барку с обоими принцами и с графом Санти (здешним помощником герольдмейстера, назначенным, по приказанию императора, состоять при них) (Этот граф Санти находился прежде в службе князя Гессен-Гомбургского, отца упоминаемых здесь принцев. В 1727 году, замешанный в дело Дивьера, Толстого и др., он подвергся ссылке.), и вышел на берег у дома “Четырех Фрегатов”, куда мы приехали более чем рано, потому что императорская фамилия собралась там только в 5 часов, когда и началось катанье. Вид его был чрезвычайно живописен, потому что за адмиралом флотилии следовало по крайней мере 60 судов, между которыми было 24 или 25 барок с 6, 8 и 10 гребцами. Адмирал, по обыкновению, плыл впереди с поднятым своим флагом; за ним шла барка князя-кесаря, потом барка императрицы, на которой император стоял сзади, у кормы, затем барка его высочества, за которой тянулись уже все прочие. Так как адмирал причалил к дому князя-кесаря и вошел туда вместе с самим императором, то вскоре после того приказано было и всем прочим мужчинам войти к князю-кесарю, чтоб выпить по стакану его крепкой перцовки, которая почти сжигала горло и от которой целую четверть часа текли изо рта слюни. После этого флотилия продолжала свой путь до Екатерингофа, где мы оставались до самых сумерек. Его высочество, наш герцог, и высаживал там обеих принцесс из барки, и опять провожал их до нее. Когда все общество собралось перед домом на большом лугу, окруженном приятною рощицею, все дамы должны были пить ту же крепкую водку, которую мужчины пили у князя-кесаря и которую последний привез сюда с собою. Разносили ее император и княгиня-кесарша, и от обязанности пить никто не был изъят, ни даже императрица и принцессы. После его высочество прохаживался несколько времени с обеими принцессами, и в продолжение этой прогулки по их желанию валторнисты наши должны были играть на своих инструментах. Как скоро все возвратились опять к императрице, принцессы сели возле нее вместе с его высочеством; но Гессен-Гомбургские принцы продолжали стоять, как и все прочие. Покамест император прогуливался, несколько маленьких бандуристов императрицы должны были перед ней играть, петь и плясать. В обратный путь мы отправились не по реке, а через канал, проходящий мимо прядильни (Spinnhaus), на котором стояли на якоре в хорошем виде 134 большие расснащенные галеры. Потом его высочество отвез домой обоих принцев. Когда мы возвратились к себе, было уже более 11 часов.

25-го. После обеда герцог ходил гулять вдоль реки и в это время имел счастье видеть у окна обеих принцесс, с которыми раскланялся. Позднее его высочество походил еще довольно много по городу и потом возвратился домой. Он видел издали императора, ехавшего в открытой коляске в шесть лошадей, и так как ему показалось это очень необыкновенным, потому что его величество никогда не ездил иначе, как в кабриолете, то мы стали осведомляться о причине такого парада и узнали, что государь ездил навстречу двум господам, именно князю Долгорукому и графу Головкину, прибывшему из Берлина. Первый находился вне России 15, а последний 16 лет. Долгорукий был послом при датском и французском дворах, а граф Головкин при прусском, куда теперь назначен брат ег. Они сидели с императором в коляске и были встречены им за несколько верст от города. Оба имели ордена, именно князь Долгорукий – орден Слона, а граф Головкин – прусский Черного Орла. Его величество показал им в этот день почти весь город и всюду побывал с ними. Таким отличием он доказал, как уважает тех из своих подданных, которые с пользою употребили время, проведенное за границею.

<…>

26-го. Мы только что хотели садиться за стол, как к нам явился чиновник канцелярии с извещением от имени великого канцлера, что после обеда будет спущен на воду со штапеля отстроенный корабль, о чем возвестят три пушечных выстрела. Сигнал этот последовал уже в 2 часа, и мы вскоре после того отправились с герцогом на барке к Адмиралтейству. Гессен-Гомбургские принцы, за которыми его высочество хотел заехать, встретились с нами у самого нашего дома, а потому он тут же взял их с собою на свою барку. Когда мы приехали в Адмиралтейство, император был уже там, и нас повели к нему на корабль, где его высочество поздравил его с новым приобретением. С государем был и князь Меншиков, который после своего приезда при нас нигде еще не показывался. В три часа приехал князь-кесарь, после чего тотчас началось освящение корабля, который получил имя Михаила Архангела. Корабль [75] этот очень красивый, 54-пушечный, и выстроен одним английским мастером. На нем были выкинуты 4 больших флага. В 4 часа, когда император сошел с него, он благополучно был спущен со штапеля на воду при звуках труб и литавр и пальбе из всех пушек крепости и Адмиралтейства, а как скоро выплыл на середину реки, бросил якорь и тотчас повернулся. После того все спешили поздравить на нем императора, который прежде других опять взошел на него и приветствовал гостей литаврами и трубами. Его высочество явился на корабль в числе первых и потому встретил там на лестнице как императрицу, так и обеих принцесс. Последние, впрочем, принеся свои поздравления императору, тотчас уехали назад. Вскоре последовала за ними и вдовствующая царица, которая по причине своих больных ног даже вовсе не выходила из барки; но герцогиня (Мекленбургская) взошла на корабль и осталась там после отъезда матери. Внизу, в большой каюте, кушали императрица и дамы, а вверху, на палубе, император и кавалеры под палаткой из парусины, раскинутой поверх корабля. За длинным столом на первом месте сидел князь-кесарь Ромодановский, окруженный справа и слева вельможами; государь же поместился совсем внизу с корабельными мастерами, как член их. Против его величества сидел наш герцог между обоими Гессен-Гомбургскими принцами. В продолжение обеда хотя и пили только из рюмок, однако ж гости под конец все до того опьянели, что большею частью и не помнили, как убрались с корабля. И немудрено: они сидели за столом с 4 часов пополудни до 2 часов утра и во все это время беспрерывно пили, так что наконец даже сам император едва мог стоять на ногах. Он, впрочем, объявил наперед, что в этот день намерен хорошенько напиться. Его королевское высочество должен был отвечать на все тосты крепким венгерским вином, а потом не только сам для себя, но и из дружбы к старшему Гессенскому принцу выпил еще несколько стаканов; кроме того, часто получал штрафные стаканы от императора, которому непременно хотелось напоить его и довести, как он говорил, до состояния пьяного немца (Kerel d’Allemagne). Вследствие всего этого его высочество так сильно опьянел, как ему никогда в жизни еще не случалось. Мы принуждены были под конец носить его, потому что он не мог более держаться на ногах, причем у него, как и у других, несколько раз начиналась рвота. Государь наконец сам от себя позволил нам отвезти его домой, увидев, что было уже более двух часов ночи. Он поцеловал в этот день герцога более ста раз, трепал его по плечу и прижимал к сердцу, почему его высочество под конец не иначе называл его, как батюшка (Patuschka oder Vaeterchen), и это немало доставляло ему удовольствия. Вообще император был на сей раз так весел, как мне еще едва ли когда удавалось видеть. Кроме [76] его высочества, нашего герцога, он больше всего говорил и возился с одним английским корабельным мастером, которого очень любит и которого всякий раз, когда тот начинал вдаваться в откровенность, хватал за голову и целовал. Так как у них, между прочим, зашла речь о кораблях, то государь сказал его высочеству, что это 20-й корабль из спущенных им здесь, в Адмиралтействе, со штапеля в течение двенадцати лет, и смеялся потом над одним русским корабельным мастером, по имени Меншиков, имеющим в настоящее время на штапеле небольшое судно, которое на 107 футов короче корабля, начатого самим императором. Его величество брался, когда они оба выйдут в море, пристягнуть Меншикова со всем его судном сзади к своему кораблю. На вновь спущенном корабле угощал обер-шенк Апраксин с одним поручиком гвардии, и из здешних знатных господ на пиршестве недоставало только князя Меншикова и адмирала Крюйса; из иностранных же министров не было никого, кроме голландского резидента и камергера Лефорта. На корабль явились также генерал Штакельберг и полковник Розе, которые сидели за одним столом с императором. Так как его величество при спуске каждого корабля дает Адмиралтейству 1000 рублей на угощение, то все вина, какие подавались, были превосходные. По возвращении нашем домой, да и на пути, в барке, с его высочеством еще несколько раз делалась рвота, так что он лишился чувств и мы в дом должны были внести его на руках, причем и самим нам было не совсем-то хорошо. Говорят, что и дамам (которых мы, впрочем, потом не видали) пришлось также сильно пить. Как скоро император воротился с корабля домой, а это было в 3 часа ночи, он тотчас же с небольшою свитою отправился на стоявшей уже в готовности яхте в Шлюссельбург, чтоб привести оттуда ботик, первый, на котором он плавал в молодости и который поэтому привезли из Москвы для хранения здесь на вечные времена. Императорские принцессы в этот день первыми переехали в летний дворец, куда вслед за ними скоро переедут и император с императрицею.

<…>

30-го, поутру, принцы Гессенские посетили герцога на его буере, а в половине десятого мы отплыли от монастыря со всею флотилиею, имевшей во главе императора с его маленьким ботом, который императрица в нескольких верстах от монастыря встретила со всеми петербургскими барками и верейками. Он плыл с последними до самого города и почти один вошел с ними в Петербург, потому что парусные суда по причине начинавшегося безветрия не могли идти так быстро, как они. Когда император приблизился с ботиком к городу, началась пушечная пальба как в крепости и Адмиралтействе, так и с стоявшего на реке фрегата, который был весь изукрашен флагами. Пальба эта повторилась в другой раз, когда его величество причалил к берегу, и в третий, когда он отправился в церковь. В 12 часов, при возвращении государя из церкви, взлетела ракета, и вслед за тем снова раздались пушечные выстрелы с крепости, Адмиралтейства и фрегата, равно и с 9 прибывших галер, а расставленные вокруг церкви полки принялись исполнять беглый огонь. После того император, императрица, обе императорские принцессы, герцогиня Мекленбургская, сестра ее – принцесса Прасковия, его королевское высочество, наш герцог, и все прочие знатные обоего пола особы отправились в Сенат, где в 6 или 7 комнатах приготовлены и накрыты были большие длинные столы. Император кушал с его высочеством и другими знатными господами в обыкновенной аудиенц-зале, где стоит императорский трон и где принимаются иностранные министры, а императрица с дамами – в смежной комнате, где всегда бывают заседания Сената. Перед обедом императрица вошла в большую аудиенц-залу и, как хозяйка дома, по здешнему обычаю поднесла не только императору, но и его высочеству и всем прочим гостям по чарке водки. Затем начался обед, и герцогу нашему пришлось сидеть подле государя с левой стороны, а Ивану Михайловичу с правой. Князь Меншиков хотел было сесть возле его высочества, но его предупредили Гессенские принцы, поместясь налево от герцога, почему он потом сел рядом с Иваном Михайловичем. Около 3 часов император встал из-за стола и пошел на свой буер отдохнуть; но часовым приказано было не выпускать никого, [79] что те и исполняли в точности.

Веранда, обвитая виноградом.

Художник С. Ф. Щедрин. 1828 г.

В присутствии его величества провозглашено было только четыре тоста, для которых подавались рюмки, и при этом всякий раз палили из пушек с стоявшего на реке нарядного фрегата. Первый из этих тостов был – во славу Божию (им всегда начинаются все пиршества), второй – в честь настоящего дня (т. е. тезоименитства (Не тезоименитства, а рождения.) императора), третий – в честь отца всего здешнего флота (т. е. приведенного в этот день ботика) и четвертый – за здоровье семейства Ивана Михайловича. О прочих тостах, провозглашенных по возвращении императора, мы не могли порядочно узнать, потому что его высочество с 3 часов и почти до 9 (времени, когда уехали императорские принцессы) постоянно был у дам. Императрица, правда, несколько раз ходила в мужскую комнату, но он оставался с принцессами, герцогиней Мекленбургскою и ее сестрою, с которыми очень приятно проводил время. В 9 часов, когда принцессы простились и собрались ехать домой, его высочество проводил их до экипажа; но они хотя и сели уже в карету, должны были опять выйти из нее и идти пешком до моста, где стояла их барка, потому что в это самое время возвратился император, который, простившись с ними, приказал им дойти туда пешком. Герцог, разумеется, воспользовался этим случаем и провел их до самой барки, несказанно радуясь, что может продлить удовольствие разговаривать с прекрасными принцессами. По возвращении своем он прошел опять в комнату императрицы, но оставался там недолго, потому что когда кончилось угощение императором полков и в Сенат явилось несколько гренадер с водкою, чтоб попотчевать ею и все общество, государь вошел в дамскую комнату, взял его высочество за руку и повел к столу, за которым они прежде кушали. Туда тотчас принесли этой водки, и каждый из гостей должен был выпить ее по две обыкновенные деревянные большие ложки (Loeffel). Его высочество, впрочем, отделался полутора ложками; но другим никому не было пощады, даже и дамам, которые точно так же все должны были брать назначенную для них порцию, от чего у многих очень закружилась голова. После того однако ж никто не мог уж входить к дамам, хотя и ни одна из них не была отпущена домой. На реке, прямо против Летнего сада, на обширных паромах приготовлен был большой фейерверк, и по первоначальному распоряжению положено было в Сенате только обедать, а после обеда танцевать в саду и затем смотреть оттуда на фейерверк; но так как погода не благоприятствовала этому и императору хотелось поставить его по сю сторону реки, то прошло до 2 часов ночи, пока все устроили как следовало, тем более, что требовалось много времени, чтоб от противоположной стороны отбуксировать лодками против сильного течения большие машины, на которых стояли фейерверочные принадлежности; да и приказ о том был отдан уж слишком поздно. Между тем самое лучшее время, время темноты, необходимое больше всего для блеска фейерверков, ушло, и за дело принялись только тогда, когда уже сделалось опять совершенно светло. Гостей, покамест все это улаживалось, продолжали усердно поить, так что они под конец от излишнего вина и от усталости сидели почти во всех углах и спали. Фейерверк, по обыкновению, состоял из множества ракет, швермеров, водяных и воздушных шаров, огненных колес и тому подобного; но, кроме того, горел еще большой девиз из голубого огня с изображением приведенного в этот день ботика и с русской надписью, смысл которой заключался в том, что от малых причин могут быть большие следствия. Этим намекалось на умножение здешнего флота. Однако ж так как погода во весь день стояла очень дурная и настоящего директора фейерверков, именно полковника Виттвера, не было в Петербурге, то фейерверк на сей раз был далеко не из тех великолепных, которые мы привыкли здесь видеть. По окончании его князь-кесарь Ромодановский на прощанье поднес еще всем и каждому по большому бокалу вина, и никто не мог уйти, не выпивши его, так что пока все общество разошлось, было уже более трех часов ночи.

В мае 1724 года благодаря хлопотам голштинского министра графа Г. Ф. Бассевича Петр дал согласие на брак Анны с Карлом Фридрихом. В конце ноября того же года был подписан брачный договор. Через месяц после помолвки Петр I скончался. Уже при новой императрице совершилось бракосочетание герцога с Анной Петровной – 21 мая (1 июня) 1725 года, в Троицкой церкви на Петербургской стороне.