Текст книги "Русские принцессы за границей. Воспоминания августейших особ"

Из мемуаров Варвары Голицыной

Свадьба великой княгини Елены с наследным принцем Мекленбург-Шверинским была отпразднована 6 октября, а великой княгини Александры с эрцгерцогом-палатином – 8 или 10 дней спустя. Государю было угодно, чтобы последующие праздники состоялись со всем приличествующим им блеском и великолепием, но гатчинский дворец был для этого неудобен, слишком мал и не мог достойным образом вместить в своих стенах все петербургское общество, так что те особы, которые по положению и по рангу должны были непременно присутствовать на церемониях, едва смогли разместиться в Гатчине. Отдельная постройка, куда приходилось идти смотреть домашние спектакли, крайне тесные квартиры первых чинов двора и лиц, принадлежащих к высшему петербургскому обществу, грязь и осеннее небо, покрытое тучами, – все это делало торжества крайне печальными для участников, обреченных тесниться в гатчинском дворце, и смешными – для зрителей, поставленных в гораздо лучшее положение. Я не прочь причислить к числу жертв этих праздников и наследника престола с его супругой: из покорности воле императора, желавшего, чтобы великий князь устроил бал, им пришлось выселить маленькую великую княжну, для которой не было другого убежища, кроме комнаты ее матери.

Портрет княгини Варвары Голицыной.

Художник Д. Г. Левицкий. 1779 г.

Княгиня Варвара Васильевна Голицына, урожденная Энгельгардт (1757–1815) – племянница и любовница князя Потемкина, фрейлина императрицы Екатерины II, переводчица с французского

Праздники длились до ноября, беспрестанно возобновляясь вследствие благоприятных известий из армии. Суворову был пожалован титул князя Италийского, а великий князь Константин, бывший зрителем побед Суворова, получил титул цесаревича, до того времени исключительно принадлежавший наследнику престола. Император объявил, что проведет всю зиму в Гатчине. Все чувствовали нелепость этого решения, так как дворец был неудобен для размещения большого двора в продолжение суровой зимы, но государь не привык слушать возражений, все молчали, и его величество полагал, что все затруднения им устранены.

Великая княгиня Александра, сделавшись эрцгерцогиней, в конце ноября уехала со своим супругом. Император расставался с ней с чрезвычайным волнением, и прощание было очень трогательным. Он беспрестанно повторял, что не увидит ее более, что ее приносят в жертву. Мысль эту приписывали тому, что, будучи справедливо недоволен политикой Австрии по отношению к России, государь полагал, что вручает дочь своим врагам. Впоследствии часто вспоминали это прощание и приписывали его предчувствию.

Вместе в Александрой Павловной в Венгоию приехал Андрей Афаносьевич Самборский. Он оставил воспоминания о том, кратком времени, которое дочери Павла суждено было прожить в этой стране.

О пребывании великой княгини Александры Павловны в Венгрии (1799–1801 г.)

(А. А. Самборский)

Предисловие

Автор предлагаемой записки – священник Андрей Афанасьевич Самборский. Человек строгой честности, большого ума, восприимчивый и любознательный, отец Самборский, в бытность свою в Англии, на службе при нашей миссии в Лондоне, имел удобный случай усовершенствовать свое образование. Он основательно изучил английский язык и писал на нем очень свободно. В свое время он считался также одним из лучших в России знатоков по части сельского хозяйства. В 1781 году императрица Екатерина II поручила ему сопровождать великого князя Павла Петровича и его супругу в путешествии их по Европе, а в 1784 году назначила его законоучителем, наставником в английском языке и духовником к великим князьям Александру и Константину Павловичам. Когда же великая княжна Александра Павловна была выдана замуж за эрцгерцога Иосифа, палатина Венгерского, то Самборский был определен к ней духовником.

Не на счастье, не на радость отдала свою руку прекрасная 16-ти летняя девушка: она родилась 29-го июля 1783 г.; была обвенчана 19-го октября 1799 г.; умерла 16-го марта 1801 г.; в замужестве прожила только 15 месяцев, испытав такие огорчения, которые могли бы сломить и всякую сильнейшую и более приготовленную к борьбе натуру, нежели эту 17-ти летнюю женщину, правда – чистую и неиспорченную, но знавшую жизнь, при отъезде своем из отечества, не лучше любой, только что выпущенной институтки. Ее русское происхождение и высокое положение в свете разом обратили на нее всеобщее внимание в Венгрии, особенно православного ее населения, и снискали ей общую любовь, которая и была, кажется, главной причиной ее преждевременной смерти. Глубокие народные привязанности к сильным мира сего, тем более заслуженные, вовсе не представляют такого обычного явления в истории, чтобы можно обходить их молчанием. Описание жизни и смерти Александры Павловны в Венгрии составляет предмет записки Самборского.

Скоропостижная смерть прекрасной женщины, так мало жившей и так много пострадавшей, произвела в России и в Венгрии самое тяжелое и грустное впечатление. Общая неприязнь к австрийской политике, возбужденная в нашем обществе обращением венского кабинета с Суворовым, спасителем Австрии, ожила тогда у нас с новой силой. Стихотворение Державина «Эродий над гробом праведницы» довольно живо передает то сильное движение гнева и негодования, которое произвела в русском обществе весть о ранней смерти Александры Павловны. Приведем несколько стихов, наиболее характерных:

 
Прочь, Фурья зависти, от гроба
Блаженной и не смей взглянуть
Ты на него, когда внутрь злоба
Терзает тайно твою грудь!
 
 
Теките ж к праведницы гробу
О, влах и серб, близнец славян
И, презря сокровенну злобу,
 
 
Ее лобзайте истукан, —
Клянясь пред Всемогущим Богом
Сим нам и вам святым залогом,
Что некогда пред ним ваш меч
В защиту веры обнажится…
 
 
Как урны глиняны, скудельны,
На круговратной зиждясь дске,
И зданья буйно вознесены
На рыхлосыпчатом песке, —
Так точно все через коварство
 
 
Распространившиеся царства
И козни славныя страны
В коротко время разрушатся,
Страстьми своими сокрушатся,
И след их будет местом тьмы…
 
 
Врожденно русским есть геройство,
И ваше нам подобно свойство;
Одним бы солнцем греться нам!
Не разделяет тех пространство,
В ком кровь и ум, и дух один…[4]4
  Примечание Саманского: В объяснениях Державина к этому стихотворению, между прочим сказано: «Говорил тогда, что церковь нарочно была построена небольшая, чтобы венгры (православные) не стекались в нее в значительном числе инее утверждались в своей вере». А в другом месте: «Носилась молва, что общая привязанность венгров к эрцгерцогине возбудила опасение, чтобы по участию России в супруге палатина, Венгрия не отделилась и не сделалась особым королевством, и что огорчения, претерпеваемые эрцгерцогинею в сем отношении, расстроили ее здоровье, и наконец, прекратили и жизнь ее». См. Сочинения Державина, 2-е, академ. изд., II, 368–374. – Порыв Венгрии к отложению от Австрии и к сближению с Россией в новейшие времена обнаружился не только в бытность там Александры Павловны; так, при Фр. Ракоци Венгрия едва не вступила в союз с Россией (см. Fielder, Actenstuecke zur Geschichte Fr. Rakoczy’s – в: Fontos rerum Austriaearum, стр. IX–XVII, Соловьев, История России, XV, стр. 210 и сл.); о том, что в 1849 г. в Венгрии было сильно распространено мнение, что она получит в короли одного из русских князей, и как большинство относилось к этому предположению, см. записки очевидцев – А.М. Фатеева в Русской Беседе 1858 г. и г. Л. В Московитянине 1856 г.


[Закрыть]
 

В Венгрии Александра Павловна оставила по себе самые светлые воспоминания. Почти через десять лет по ее смерти Вл. Б. Броневский был в Венгрии и слышанные им там рассказы о ней передавал потом в своей любопытной книге «Путешествие от Триеста до С.-Петербурга в 1810 году» (Москва, 1828). Броневский посетил бывший дворец палатина и по этому поводу говорит:

«Дворец в Офене (Буде) теперь совершенно пуст; палатин, по смерти супруги своей никогда в нем даже не останавливался. Швейцар, узнав, что мы русские, тотчас привел к нам протопопа, живущего здесь при гробнице Александры Павловны, – имя магическое для обожавших ее венгров… Во дворце мебель, все вещи сохранялись в том виде, в каком они были при жизни Александры Павловны. Так, на открытом фортепиано лежала тетрадь русских арий; эрцгерцог заметил свою рукою песню: «Ах, скучно, мне на чужой стороне», которую супруга его пела последний раз в жизни. Жители всегда называли ее покойною королевою. Гробница ее находится в деревушке, населенной сербами в 10 верстах о города. Отец Николай (Музовский) заслужил здесь великое уважение. Крестьяне протестантского исповедания приходят к нему из дальних деревень, он читает им Евангелие на немецком языке; по праздникам же посещают церковь его добрые сербы из соседних деревень… Всякому известно, с каким восторгом Александра Павловна принята была на пути ее к столице Венгрии и в самой Вене. Благосклонность ее, доступность, кротость, пленительное обращение и неземная красота, подобно магическому жезлу, покорили сердца благородных венгров; вся нация видела в ней опору, надежду и утешение. Политические мечтатели не замедлили распространить пустые слухи, основанные на чрезмерной преданности и любви к ней народа, особенно славян греческого исповедания, которым через покровительство ее, доставлены многие преимущества, касающиеся до свободного последования обрядам своей церкви. Сии пустые слухи огорчали великую княгиню; она однако ж своим откровенным поведением умела рассеять несправедливые подозрения осторожного двора, но не могла охладить очарованной ею нации. Любовь народа при последних днях ее жизни достигла до фанатизма. Недостаточное движение до разрешения ее от бремени, которое не совсем было счастливо, и твердая пища, как полагают здешние медики, были главнейшей причиной преждевременной ее кончины. Но другие уверяют, что она умерла в девятый день от родов по обыкновенным причинам, и сие гораздо вероятнее. К несчастью, имели неосторожность объявлять любопытному народу каждый день по два раза, что королева находится вне опасности, как вдруг ее не стало, и невозможно было скрыть ее смерти. Сначала никто не хотел верить, но вопли горести и отчаяния, унылый звук колоколов и печальный вид придворных привел в движение народ, между коим и доселе не истребилось ложное мнение о причине ее смерти, и те из них, которые допущены были до гроба, видя бездыханное тело обожаемой королевы, думали, что она только покоится сладким сном, требовали и умоляли возвратить ей жизнь. Опустим завесу на сие печальное происшествие; не будем верить несправедливым толкам легковерных людей и не будем обвинять народ добрый, но всегда легкомысленный».

Теперь с того времени прошло уже более полувека, и нет ни малейшего разумного основания оставлять завесу опущенной. История руководится одной любовью к истине и не стесняется никакими ложными приличиями. Записка Самборского вполне заслуживает общей известности, как важнейший официальный документ и достоверное свидетельство очевидца.

В пояснение некоторых частностей этой записки прибавим несколько слов о Венском дворе того времени. Около 1800 г. двор Венский и вся почти Австрия разделялись на две партии. Во главе одной, мало-мальски влиятельной стоял эрцгерцог Карл, отличный генерал, человек прямой и решительный; во главе другой партии, тогда всемогущей, стояла императрица Тереза, дочь королевы неаполитанской Каролины. Император Франц II, человек добрый и не несправедливый, отличался полным отсутствием характера и выказывал только удивительное постоянство в своей доверенности к не заслуживающим ее лицам. Хитрая неаполитанка, достойная дочь Каролины, императрица Тереза совершенно управляла своим мужем, делала из него, что хотела, постоянно вмешивалась во все государственные дела, ревниво удаляла от мужа всех людей, сколько-нибудь достойных и способных. Пренебрегая общественным мнением, она находила какое-то особенное удовольствие в доносившихся до нее слухах о той общей неприязни, которую так справедливо питали к ней в Австрии. Впрочем, у этой партии, отличавшейся, между прочим, ненавистью к России, был другой вождь – Тугут, человек чрезвычайно способный, но высшей степени безнравственный. Хотя в год смерти Александры Павловны он находился уже в отставке, удалился от двора и жил в Пресбурге, тем не менее оставался скрытой пружиной всех Венских интриг. При дворе, во всех министерствах, почти все сколько-нибудь значительные должности были заняты его креатурами. Всемогущий тогда при дворе, Коллоредо был просто марионеткой, движениями которой невидимо управлял Тугут. Ни одно важное дело не было предпринимаемо в Вене без совещания с Тугутом. Императрица находилась с ним в непрерывных сношениях. Тугута ненавидели в Австрии, кажется, еще более, чем императрицу. Не было подлости и преступления, в которых общественное мнение не было бы готово обвинить его; все политические бедствия Австрии приписывались ему. Напротив того, эрцгерцог Карл был страстно любим армией и уважаем всеми порядочными людьми, а потому подвергался всем возможным преследованиям со стороны императрицы и Тугута, которые, впрочем, своими гонениями только усиливали всеобщую любовь к нему. В сочинении Д.А.Милютина о войне 1799 года верно и живо изображен характер Тугута, и его не надо забывать при чтении записки Самборского. Дополним этот очерк несколькими словами из мастерской характеристики Тугута, написанной Гормайером. По его словам, во внутренней политике Тугут следовал правилу: «где не помогают лекарства, там поможет железо, а где не железо, там огонь». Внешняя сила была для него единственным, непогрешимым, личным, божественным началом. Человек твердого, решительного характера, он шел к своим целям непреклонно, никогда не задумываясь над средствами. Он никогда не старался никого ни убеждать, ни даже обманывать, и был всегда рад, когда мог кого принуждать силой. В нем жило полное презрение к людям, и выражалось им при каждом удобном случае. Самостоятельные характеры, свободные воззрения, чистота души были ему глубоко противны. Он просто не терпел их, как иные не терпят, например, кошек. В хорошем расположении духа он говаривал: «Чтобы служить для кого-нибудь верным орудием, нужно быть замарану или дураком»[5]5
  Примечание Саманского: Hormayer, Lebensbilder aus d. Befreiungskriege (Jena, 1841, s.317); Vivenot, Thugut Clerfayt und Wurmser (Wien, 1869); Vertrauliche Briefe d. Freiherrn v. Thugut 1792–1801 (Wien, 1872) 2 т. В этом особенно важном для нас сборнике см. об Александре Павловне стр. 44, 45, 123, 148 (особенно 269) и пр. В этих письмах есть драгоценные признания австрийцев относительно тогдашней зависимости от России; так, 8-го октября 1798 г. Кобенцель писал из Петербурга к Коллоредо: «Il nous faut les Russes pour sortir du bourbier ou nous sommes».


[Закрыть].

Тайная полиция, действующая при Тугуте с неумолимой строгостью, открыла в 1795 г. заговор в Венгрии. Вожди его – епископ Иосиф-Игнатий Мартинович, Сиграй, Гантноци, Лацкович и Сепмариай, были казнены на эшафоте. Они замышляли совершенно отложиться от Австрии, образовать из Венгрии особое королевство и возвести на престол тогдашнего палатина Венгерского, эрцгерцога Александра-Леопольда. По открытии заговора эрцгерцог оставил Венгрию и вначале июля 1795 г. приехал в Вену, а в 12-го июля он погиб в Люксенбурге, от неосторожности, при спуске фейерверка, которым по страсти всегда сам занимался. Гормайер говорит, что вспомнив однажды о смертном приговоре министра полиции и финансов графа Заурау, Тугут выразился, потирая руки: «Вот есть у нас один ученый, полдюжины поэтов, один прелат и один граф. Досадно, право, что нет ни одного князя». Место палатина Венгерского занял в 1795 г. брат покойного Леопольда, эрцгерцог Иосиф, бывший мужем великой княгини Александры Павловны, которую так полюбили в Венгрии[6]6
  Примечание Саманского: Записка Самборского помещается здесь несколько сокращенной. Откинуты некоторые частные подробности, не касающиеся существенного предмета записки, а кое-где, по местам, упрощен и сам слог, чересчур витиеватый и цветистый.


[Закрыть].

В.Ламанский.

Римская церковь, как настоящая, так и в прошедшие времена, простирала свое владычество на все христианские церкви, рассеянные по вселенной. Ревностные сей церкви проповедники и посланники искали обратить и соединить все народы и безъизятно весь род человеческий; коих не успели они привлечь в свое сборище наружной красотой, льстивым красноречием, индульгенциями и прочими суеверными обетами, тех прещением и буйством низвергали в пургаториум! Таковым духом и доныне дышит римская церковь в Венгрии, хотя и прикрывается непроникаемой завесой. Сия церковь все возможные способы уже было приуготовила ко приятию в свои объятия ее императорского высочества великой княгини Всероссийской эрцгерцогини Австрийской, палатины Венгерской Александры Павловны! Обер-гофмейстер палатинова двора устроил было для великой княгини церковь по католическому обряду, под распоряжением греческого архиерея. Сей пастырь восточной церкви отправлял должность шпиона в Белграде; оттуда спасся бегством и получил в награду епархию Офенскую, в которой имеются греческие и сербские православные церкви. Он уверял, как членов королевского совета, так и других знатных особ, что российская церковь весьма удалилась от греческой и требует реформы. Под сим предлогом он всемерно старался сам совершать в русской церкви священнослужение, быть духовником великой княгини и, отстранив меня от должности, тем самым споспешествовать присоединению ее к римской церкви; к этому же стремился и богатый князь Батиани, кардинал и венгерский примас. Он употребил значительную часть своих доходов на принесение различных даров ее высочеству, сверх сего купил великою ценою близ города сад и подарил палатину в том намерении, чтобы почаще иметь уединенную с великой княгиней конференцию о соединении с Римским престолом; но смерть прекратила и жизнь, и намерение этого ветхого обольстителя.

Портрет Иосифа Габсбург-Лотарингского.

Художник М. Барабаш. 1846 г.

Иосиф Антон Иоганн Габсбург-Лотарингский (1776–1847) – эрцгерцог Австрийский, палатин Венгерский с 1796 по 1847 годы, муж Александры Павловны Романовой

Однако, многие другие заняли его место. На таковых беспокойных искусителей часто жаловалась моя великая княгиня, верная дочь православной церкви, иногда с усмешкой, иногда с негодованием. И между тем, приказала мне устроить собственную церковь, дарованную ей ее августейшими родителями, искусно расписанную. Когда я это благолепный иконостас устанавливал на место весьма нелепого их иконописания, выпустили на меня неистовую клевету, будто бы я, разодрав иконостас, топал ногами и с презрением выбросил за порог. А чтобы еще более ненавистным представить меня публике, то везде разглашали, что я крамольник, что раздавая милостыню слепым, хромым, изувеченным и престарелым, коих там очень много, прельщаю народ, и что я послан сюда с тем, дабы всех единоверных сербов взбунтовать и переселить в Россию. Для отвращения таковых страшных поношений, заключил я себя в четырех стенах, почти год не имея ни с кем общения, кроме моей церковной должности.

Многие, в числе коих и духовник палатинов, желали быть на освящении церкви, но всем от правительства было запрещено. После освящения, великая княгиня ежедневно присутствовала в церкви и приуготовлялась ко причастию Святых Тайн. Со дня на день церковь все более наполнялась народом, который с величайшим удивлением взирал на благоговейное моление великой княгини. Необыкновенная красота ее лица пленяла зрение, а благоприветливость ее порабощала всех сердца. Таковое расположение народа делало, вне отечества, великой княгине душевное утешение. Но в последующие дни св. Пасхи, все стечение народа бесчестно и нагло было изгнано палками из церкви, без уважения знатных лиц, от чего чуть было не последовало смятение. Это бесчестие, оказанное русской церкви, произвело такое оскорбление в душе великой княгини, что она, проливая слезы, вознамерилась было отправить курьера к его величеству, императору Павлу, но я умолял ее оставить это намерение. Когда, с одной стороны, папское суеверие везде преследовало великую княгиню, в то же самое время с другой стороны, по всем путям, даже в собственном ее высочества кабинете и опочивальне, коварные сети были расстилаемы порфироносной высочайшей персоной, не одаренной природной красотой, а потому снедаемой ревностью и завистью. Сия дочь славного севера, обратив на себя все внимание и уважение народа и помрачив славу ревнивой неаполитанки[7]7
  Имеется в виду императрицы Терезы, супруги императора Франца II.


[Закрыть], потрясла все ее существо тем более, что при первом в Вену прибытии, когда великая княгиня представилась их цесарским величествам, император, узрев сверх чаяния, в лице своей племянницы живое изображение своей первой супруги, императрицы Елисаветы[8]8
  Первая жена императора Франце Елизавета Вюртембергская, умершая в родах через жва года после свадьбы, была родная сестра императрицы Марии Феодоровны.


[Закрыть][5], содрогнулся. Воспоминание счастливого с ней сожития привело его в чрезвычайное смущение духа, которое равномерно чрезвычайно огорчила сердце императрицы, нынешней второй супруги! После сего возгорелось против невинной жертвы непримиримое мщение; после сего не нужно вычислять всех неприятностей, которыми нарушалось душевное спокойствие ее высочества… Одна только дама между всеми непрестанно внушала, дабы великая княгиня всемерно старалась показать свою любовь супругу в высочайшей степени, и таким образом, возобладав над его сердцем, располагала бы его мыслями по своему желанию. Не по чистой совести и сия дама таковые советы внушала, но стой целью, чтобы некоторые политики, чрез посредство ее высочества, могли действовать на палатина, который против них был весьма скрытен и не согласен с их планами. Горячая любовь и уважение, которые палатин торжественно выказывал как при жизни, так и по смерти своей супруги служат ему лучшей порукой пред целым светом в том, что он никакого не имел участия в причиненных великой княгине оскорблениях.

Приуготовление венгерского войска против нашествия французов подало причину палатину ехать в Вену; ему сопутствовала великая княгиня. Для пребывания их высочеств определено было тесное помещение в отдаленном от дворца углу Шенбрунского сада. Тут венгерская царица явно показала свое неблагорасположение к венгерской палатине, ибо почти ежедневно проезжая мимо жилища ее высочества, ни единожды не осведомилась о состоянии здоровья, не смотря на то, что великая княгиня в беременности своей была подвержена частым припадкам. Доктор, определенный к ней, был противен ее природному характеру, давал лекарства неприятные, с намерением ли или по неведению, ибо он более искусен был в интригах, нежели в медицине, а притом и в обхождении груб. В беременности обыкновенно бывает позыв на разные кушанья. Палатин приказал обер-гофмейстеру подносить все самое лучшее и по вкусу. Обер-гофмейстер приказал комиссару, а комиссар, наблюдая пользу своего кошелька, подносил рыбу и другие кушанья, которых великая княгиня употреблять не могла… В таком состоянии ее высочество находилась около трех месяцев. Напоследок письменно приказала мне приехать из Венгрии вместе с штабс-лекарем Эбелингом, который был от лица ее удален. Приезд наш весьма обрадовал великую княгиню: она изъявила желание покушать свежей рыбы… Я тотчас же пошел в Вену и, переменяя часто в переноске свежую воду, представил пред ее глаза животрепещущую рыбу; она была весьма довольна. Дочь моя состряпала по ее вкусу, и великая княгиня покушала в сытость. Таким образом, и после сего я имел счастье исправлять должность верного комиссара, а дочь моя преусердной поварихи.

Движения французской армии понудили палатина поспешить в Венгрию и принять начальство над войском. Великая княгиня, для успокоения своей беременности, желала плыть на большом судне по Дунаю в Офен; но услышав от окружающих о тысяче опасностей, поехала сухим путем. Палатин повел свое войско к австрийским границам и расположил оное близ города Эдинбурга, а великая княгиня, опасаясь приключений, могущих последовать в путешествии, решилась остаться и наблюдать осторожность и спокойствие, необходимо нужные ее состоянию. Вышеупомянутая дама, внедрившись в сердце добросердечной княгини, стала представлять ей стенания, скуку и горесть разлучившегося наинежнейшего супруга со своей дражайшей супругой, и убедила великую княгиню ехать в Эдинбург. Советница сия, воспламенив ее высочества сердечные чувствования, удостоена была чести сопутствовать ей в Эдинбург. Пребывание великой княгини там было бы нужно потому, дабы по близости к Вене, удобнее можно было убедить ее высочество к разрешению от бремени в такой столице, в которой находятся искусные акушеры и всякие выгоды, – к каковому предложению великая княгиня имела великое отвращение и боязнь. Так как ее высочество не имела и не могла отправить тогда курьера в Россию с прошением, дабы их императорские величества избавили ее от Вены, то я, под предлогом моих собственных дел, послал мою дочь с нужными объяснениями от великой княгини. Но император (цесарь), прибывший вместе с императрицей для смотра войск, сию нерешимость решил приказом, дабы палатин, по окончании маневров, ехал непременно со своей супругой в Вену. Это поступок ввергнул великую княгиню в совершенное уныние. Она, представив себе кончину своей тетки, императрицы Елисаветы (первой супруги цесаря), предназначила и себе подобную! С сего времени начала приготовляться к смерти, что и ознаменовала сочинением духовной в пользу своего супруга палатина Иосифа. В непродолжительном времени французская армия приблизилась к Вене и такое сильное учинила австрийской поражение, что все живущие в столице, от страха и опасности, хотели было удалиться в другие города, даже и самый императорский двор готов был спасаться бегством. В сем смутном положении ее высочество получила от двора согласие возвратиться в Венгрию, а палатин приказ идти со своим корпусом к Вене. Как эта ужасная тревога, так и разлука великой княгини с супругом наполнили ее душу неописанной горестью, которая еще сильнее увеличила в ней уныние и расслабление духа. Предавшись глубокому молчанию и размышлениям, приближалась ее высочество к Офену, и, увидев бедного мертвеца, несомого на кладбище, с равнодушием изволила сказать: «Этот бедный мертвец показывает мне путь, как уклониться от великолепного бедствия к вечности».

По мнению общему, самый искусный акушер избран был в Вене для великой княгини. По приезде своем в Офен, он нашел ее в великом унынии, которое, как ему, так и всем, казалось весьма неприятным. За неделю перед разрешением от бремени ее высочество вознамерилась исповедываться и причаститься Святых Таин. Доктора не соглашались, представляя в резон, что она, проходя в церкви через многие комнаты, может простудиться, и также потому, что таковое действие может принести новое смущение духа. Я в ответ им сказал, что, не подвергая ее высочество переменному воздуху, освящу причастие в церкви, которое принесу в тронную комнату, где по совершении исповеди и надлежащих молитв, великая княгиня может без всякой опасности причаститься Святых Таин, и что это священнослужение произведет в ее положении душевное спокойствие, которое действительно, после святого причастия, к удивлению и утешению всех, ясно в лице ее оказалось. Этому потом споспешествовал и вожделеннейший приезд палатина.

О бедствиях ли, причиненных французами, или о разрешении от бремени палатины в Венгрии более размышляли австрийские политики, наверно нельзя определить. Известно только то, что они союз с Россией почитали весьма опасным для империи. Честный союз с Россией, конечно, был бы для Австрии спасителен, но их политическая система основана на интригах, вероломстве, гордости и притеснении всех подданных, кои не суть паписты. Дух и преданность к России единоверных сербов, чрезвычайно угнетаемых, а вместе с ними и сообществ евангельской и реформатской церквей, непрестанно ищущих себе ограды, весьма явно открылись во многих случаях. По сему-то министры объяты были страхом, что когда венгерская палатина разрешится от бремени принцем, то Венгрия непременно отложится от Австрии. Мнение это утверждали через переписку в Вену некоторые нарушители общего покоя, в числе коих был замечен греческий архиерей, который потеряв прежнюю доверенность, приобретенную коварством, присужден был к изгнанию из епархии. Покровитель его, обер-гофмейстер, призвав меня, жаловался на этого архиерея и предлагал, чтобы я, в честь Российского двора и ее высочества великой княгини, принял епископское достоинство, с содержанием 12 тысяч флоринов в год. Я поблагодарил его сиятельство и отказался.

Разрешение от бремени было продолжительное, весьма трудное и мучительное. Когда акушер приметил, что естественные силы великой княгини изнемогли, тогда представил он палатину о таковом изнеможении и получил его высочества согласие употребить инструменты, которыми он и вытащил младенца, жившего только несколько часов. Доктора препоручили мне уведомить великую княгиню о смерти принцессы. Облеченный в священные одежды, предстал я одру ее высочества и, прочитав установленные молитвы после разрешения от бремени, поздравлял великую княгиню. Она отвечала, что роды были весьма мучительны, но что она ничего верного не знает о состоянии своей дочери. Я с подобающим благоговением сказал, что дражайшая е высочества дочь преселилась в число ангелов. Сердобольная мать не была поражена сим печальным известием, но с покойным духом и твердым голосом сказала: «Благодарение Богу, что моя дочь переселилась в число ангелов, не вкусив тех горестей, которым мы здесь подвержены!» Ее высочество до последней минуты своей кончины подавала надежду всем врачам к выздоровлению; беспрестанно занималась она расположением сада, который после родов подарил ей его высочество палатин. Великая княгиня весьма часто изволила мне повторять, что я, как любитель садоводства, все там устрою к полному ее удовольствию, что самое и подало мне потом мысль и послужило как бы непреложным завещанием, чтобы по кончине ее высочества воздвигнуть походную русскую церковь в том собственном ее высочества саду и перенести в оную гроб, с ежедневным служением святой Литургии и поминовением в течении шести недель. После родов в 9-й день поутру, великая княгиня всех весьма обрадовала своим выздоровлением, быв признана докторами вне всякой опасности. Палатин на куртаге, равно и все собрание, известясь о сем, были весьма веселы; но к величайшему прискорбию, по полудни радость наша переменилась в печаль. Ее высочество почувствовав сильный жар, начала приходить в отсутствие мыслей: в таком состоянии и в смущенном дремании часто повторяла, что тесно и душно ей жить там, и просила своих родителей построить в России хоть маленький дом!.. К вечеру жар и слабость умножились; по полуночи в 3-м часу она пришла в крайнее изнеможение и только что могла приказать пригласить к себе своего супруга, которого облобызав, сказала: «Не забудь меня, мой любезный Иосиф!» Сказав это, осталась она безгласна и начала стонать. Я призван был на моление; облекшись в священные одежды, предстал я одру ее высочества и осенив ее святым крестом, поднес к устам ее. Верная дочь православной церкви, обратив быстрые свои и горячими наполненными слезами очи на изображение Распятого Спасителя, облобызала его со всей христианской горячностью, потом крепко прижала к своим персям. Когда я близ одра читал с коленопреклонением молитвы, то казалось, что ее высочество со всевозможным вниманием и сердечным чувством содействовала оным молитвам. Так приуготовлялась сия благочестивая и непорочная душа в небесные селения. В половине 6-го часа по утру, протянув стенание, предала она свою душу Творцу.

В этот момент все были в безмолвии; потом начался вопль и рыдание! Палатина, повергшегося близ одра, понесли как мертвого, который, как скоро пришел в чувство, отправился в Вену, оттуда, для облегчения своей жестокой скорби, в путешествие к тем церквям и обителям, в которых хранится особое благочестие. По некотором времени врачи производили свои операции, из коих один сообщил, как наиважнейший секрет, моему приятелю, что легкое великой княгини начало уже портиться. Это обстоятельство в медицинской письменной визитации было утаено. Разные люди разные причины полагали смерти ее высочества; но я не дерзаю утверждать дела, мне неизвестного.

Обер-гофмейстер приказал мне изготовиться к погребению и назначил кладбище для ее императорского высочества великой княгини под капуцинской церковью. Положение сего кладбища я должен описать хотя кратко: это был малый погреб, имеющий вход от площади, на которой бабы продавали лук, чеснок и всякую зелень, и что сверх продажи оставалось, то они в том мрачном и тесном погребу по денежному найму хранили, от чего там был непереносимый смрад. Таковое унижение терзало мою душу, и я, призвав Бога в помощь, дерзновенно сказал обер-гофмейстеру, что великая княгиня не есть римской церкви, что она дочь всероссийского императора, чего ради достоинство ее требует, чтобы гроб ее пребыл в собственной Греко-российской церкви в течение шести недель при совершении святой Литургии и поминовения. Оный обер-гофмейстер, хотя и был верный последователь и исполнитель, как сие по последствиям дел оказалось, австрийской системы, однако не мог отказать мне в этом требовании, сильно устрашаясь тогда гнева, могущего воспоследовать от его величества (ныне покойного) императора Павла; почему он, обер-гофмейстер, и в ноте, тогда же мною в оригинале отправленной в С.-Петербург, представил: «дабы гроб ее высочества остался в русской церкви до высочайшего повеления от русского двора», но между прочим сказал мне, что гроб этот ни под каким видом не может остаться во дворце. Этот его приговор я решил тем, чтобы гроб перенести в собственный ее высочества, дарованный палатином сад, в котором имеется небольшой дом и комната чистая и весьма выгодная для устроения подвижной церкви и для постановления в оной гроба.