Текст книги "Избранное. Проза. Стихи."

Польщенный, Пауль, сделав несколько глотков остывшего чаю, стал рассказывать дочери о том, что знал. Он поведал её о прекрасной Италии, о богатейшем вкладе этой страны в мировую культуру, о Греции, не уступавшей ей в этом. Об изысканности французской кухни и утончённости, особом вкусе французов. О безбрежных жёлтых пустынях Египта и тайнах его пирамид. О заснеженных просторах восточной Европы и загадочной славянской душе.

Но Гретхен прервала его затянувшийся рассказ. Поморщившись (а ведь он и в правду становится сентиментальным), она сказала:

– Видишь ли, папа, не хочу тебя обидеть, но все люди так ли, иначе друг на друга похожи. Это моё твёрдое убеждение. Никаких особых различий в их культурах и в них самих с оглядкой на их национальность я не замечаю. Ну, разве что немцы – особое племя. И в том, что нас погнали в своё время из России под зад, виновато было и сумасшедшее руководство рейха, и ужасные морозы, свалившиеся совершенно непредвиденно.

Она так и казала: нас. Ох молодец, он обожал свою дочь!

– Поэтому больше всего я хотела бы побывать на нашей с тобой великой Родине. Как часто мне снятся вишнёвые сады на юге Германии, склоны Шварцвальда и пешие прогулки возле Боденского озера. Плавные воды Рейна и такие же плавные песни и хороводы нарядных людей на его берегах. Потерять столько народу во Второй мировой! Бросить вызов всему миру! И так быстро восстановиться после войны. Мы принадлежим поистине к великой нации. Я хочу увидеть свою землю и свой народ.

– Но будь осторожной дочка, не забывай, что мы бежали оттуда, и я изменил нашу фамилию и все документы. Не приведи Бог, если это вскроется.

– Не бойся, отец. Я буду осторожна.

На следующий день после вечеринки в кафе Мариетта бежала на работу, как на праздник. С утра она долго причесывалась перед зеркалом и отметила, что глаза её блестят, как когда-то давно, ещё до встречи с Энрике, а на гладком лице появился румянец. Это было новое лицо, оно сменило недовольную, разочарованную, а порой и злобную гримасу, которой она отпугивала от себя людей в последнее время.

Сев на рабочее место, она прилежней и быстрей, чем обычно принялась скручивать сигары, не обращая внимания на щебетанье подружек и их пытливые, порой бестактные вопросы.

День прошёл быстро. Вечером, выходя с фабрики, она увидела поджидавшего её Кресса, и сердце её наполнилось радостью.

Они долго гуляли по набережной. Ей не хотелось опять в кафе, где так много шуму.

Кресс рассказывал ей о родителях, о бабушках и дедушках, об их сёстрах, братьях, о своих племянниках, – он отлично знал всю родословную и дружил с самой отдалённой роднёй, многие из которой и сейчас жили в Западной Европе.

Сгущались сумерки. Город благоухал ароматами ночных цветов – мерцающими белым в темноте зелени – и крепкого кофе из окон домов. По улицам плыли звуки чувственной музыки, их мотивы переплетались, создавая не очень стройную, но красивую полифонию. Естественную, как сама жизнь. Или любовь.

– А ведь я на днях улетаю в отпуск, – Кресс на минуту задумался, потом продолжил, – ведь я никогда не был на родине своих предков, в Голландии. А она мне так часто снится в последнее время, словно зовёт.

– Как на днях? Когда? Очень скоро? – Мариетта чуть не заплакала, настолько неожиданной и неприятной показалась ей эта новость.

– На следующей неделе вылетаю из столицы. Уже заказал билеты. Буду лететь через Стамбул, так дешевле. Что тебе привезти из Европы?

– Ах, мне ничего, ничего не надо! Как несправедливо всё это! Вот только-только стоило влюбиться…, – Мариетта осеклась.

Кресс остановился, развернул девушку к себе лицом. Внимательно заглянул в её чёрные, полные слёз глаза. Он увидел в них всё, чего желал: страсть, тоску, любовь, правду.

Он взял её лицо в руки, очень нежно, как цветок, и поцеловал.

– Ты будешь ждать меня?

– Как ты можешь спрашивать о таком? Разве ты до сих пор не понял?

В эту ночь он остался у неё.

– Мы были созданы Богом друг для друга, – миллионы и миллионы раз во все времена повторяют эти вечные слова влюблённые пары, удивлённо рассматривая после долгих объятий и страстных поцелуев любимое лицо напротив. И, вероятно, каждый раз они звучат по-новому.

– Можно было бы рвануть напрямик, в Берлин, но отец просил об осторожности. Придётся посетить этот занюханный Стамбул, что совсем не входит в мои планы, – так думала Гретхен, пристёгиваясь ремнями к креслу самолёта «Турецких авиалиний». Она нарочно летела эконом-классом, – не знаю, к чему все эти глупые предосторожности? Отец стареет, и меры, которые он предпринимает, воистину смешны. Как будто, если меня суждено будет «вычислить» как дочь нациста, этот спектакль маршрутов сможет помочь, – она недовольно поглядывала на вежливую стюардессу, которая с глупым лицом, заученными движениями демонстрировала в проходе то, как надо спасаться, если самолёт грохнется в океан.

Полёт был долгим. Гретхен пересмотрела все фильмы видеотеки, выпила прилично вина и сейчас заснула в неудобной позе рядом с каким-то толстяком, который, явно переживая за свою драгоценную засаленную кепку, даже не удосужился снять её в самолёте.

Её место было рядом с проходом. Она вдруг проснулась от сильного толчка – кто-то, тащась в туалет, больно задел её коленку.

– Schwein!

– Ох, простите, ради Бога! – Кресс замер в удивлении. Он разглядывал бледное аристократическое лицо девушки, которую сильно толкнул (самолёт как раз попал в воздушную яму). Он не ожидал встретить здесь такую изысканную пассажирку, – я совсем не хотел, извините.

Светлые её глаза метали молнии.

– Неужели так сложно пройти, чтоб не зацепиться о мои ноги? И проход широкий, и Вы, вроде бы, не толстый.

– Это потому что у Вас необыкновенно длинные ноги. И очень стройные, как я успел заметить, – Кресс обезоруживающе улыбнулся девушке своей породистой улыбкой, обнажив в ней крупные, здоровые зубы.

Он попал в точку. Любая женщина, даже такая злюка, как Гретхен, беззащитна перед комплиментами своей внешности.

Гретхен сдержанно улыбнулась в ответ парню, успев отметить, что «он очень даже ничего, как ни странно…»

Остаток полёта прошёл более-менее. Ей теперь доставляло удовольствие мучить нового знакомого, намеренно отводя глаза, когда он якобы невзначай проходил мимо, с интересом на неё поглядывая.

Мягко лайнер приземлился на взлётной полосе. Гретхен с нетерпением стала разминать ноги, пытаясь попасть в туфли – ноги не хотели обуваться, за десять часов полёта они ужасно устали и отекли.

– Я хотел бы помочь Вам, – парень неожиданно возник рядом, предлагая поднимавшейся с сидения Гретхен руку и пытаясь взять у неё ручную кладь.

– Ах, оставьте. А, впрочем, валяйте, помогайте.

Мило болтая, они не заметили, как перешли на «ты».

Они получили багаж, прошли таможенный досмотр и остановились перед выходом из аэропорта.

Наступила пауза – Кресс стеснялся задать неловкий вопрос: куда ты теперь? Не того ранга была эта девушка. Гретхен молчала, явно играя у него на нервах.

– Хотел бы завтра побродить с тобой по Стамбулу. Раз уж мы здесь оказались, – ляпнул и тут же вспомнил, что в ночь ему вылетать в Гаагу.

– Почему бы нет? Можно.

От её равнодушного согласия Кресс почувствовал себя на седьмом небе от счастья. А билет – чепуха. Он поменяет его сейчас же.

– Тогда давай завтра в двенадцать возле Софийского собора.

– А ты откуда так хорошо знаешь этот город? Бывал раньше?

– Нет, я люблю читать о местах, которые собираюсь посетить.

Гретхен уже смотрела на него по-новому. Он приятно её удивлял. Всё больше и больше.

По настоянию отца она не должна была «светиться» в дорогих отелях.

Таксист привёз её к более-менее приличному, как он сам выразился.

Что ж, этот четырёхзвёздочный в самом центре города оказался, действительно, не самым плохим.

Ночь прошла спокойно – после утомительного полёта Гретхен спала, как убитая.

Решив прогуляться перед свиданием, она рано утром вышла на улицу. И поразилась многоцветности и необычности этого места. Такого она никогда раньше не видела. Климат ли города, его ли двойственность (смешение Европы и Азии), глубина и особенность традиций, – не понятно, что именно придавало ему такой колорит. Высокие, усатые, белозубые мужчины с горящими глазами; маленькие, полные, закутанные от их глаз женщины; торговцы, покупатели, посетители кафе, официанты, – все галдели, торговались, смеялись, предлагали, пробовали, беззлобно спорили, соглашались, покупали, уходили, приходили… И всё это на фоне яркой синевы неба, ласкового, но настойчивого майского солнца, синих сувенирных стеклянных глаз от порчи (повсюду), пряных, возбуждающих запахов; музыки. В её многоголосии особенно выделялся голос какой-то певицы – хрипловатый, сильный, дрожащий. Гретхен раньше не любила восточные напевы: в любом, даже самом весёлом мотиве заложена тоска и безысходность. Но этот голос её взволновал. Он был чувственный, почти трагичный. Чёткий, быстрый, танцевальный ритм на фоне лирического мелодийного повествования заставлял бёдра и плечи шевелиться в такт, по-восточному даже у Гретхен, приехавшей сюда впервые. Она представила себя со стороны и засмеялась.

Тут же к ней присоседился молодой статный турок, лет тридцати пяти. К его высокому росту очень шла львиная гордая голова с чёрными вьющимися волосами, зачесанными назад. Он был волоок – чуть выпученные глаза табачного цвета с красноватыми белками смотрели задумчиво и томно, орлиный нос и пухлые губы – всё выдавало в нём природную чувственность. Он несколько минут шёл молча с ней рядом, слегка сдвинув лопатки, явно красуясь. Его белая рубашка была безупречной, от неё исходил лёгкий запах стирального порошка и терпкого дезодоранта.

– По гороскопу точно лев, – подумала Гретхен, – наверное, и мужские комплексы те же.

– Меня зовут Рауф, – вежливо представился незнакомец.

– А меня – Мэри, – Гретхен хотелось шутить.

– Впервые в Турции?

Его вопрос её насмешил: все в мире мужчины одинаковы, до чего они ценят девственность и как жаждут быть первооткрывателями!

– О да, впервые.

– Я мог бы показать Вам город, если пожелаете. Стамбул прекрасен, тут есть на что посмотреть.

– Уверена, что Вы не врёте. Откуда так хорошо знаете немецкий?

– Учил прилежно в школе – здесь много туристов из Германии, нужно знать, это помогает в работе.

Так, болтая, они шли по городу и оказались, наконец, в какой-то его части, где улочки были вымощены белой плиткой. Над головами, создавая тень, от одной стороны улицы к другой плелись благоухающие белым цветом растения, – и всё это: пол, цветущий потолок, аккуратность и законченность строений по бокам (словно стены) создавало впечатление, что ты и не на улице вовсе, а в комнатах одной большой чистой квартиры.

Гретхен захотелось пить. Они присели за столик в открытом кафе. Предпочитая всегда платить за себя, она не стала принимать от Рауфа угощение и заказала кофе с небольшой порцией рома. Он – кофе и кальян. Уже сидя и болтая, она вдруг почувствовала, как нестерпимо заныла вся нижняя часть её тела: ноги и особенно таз. Она испугалась, так раньше её никогда не прихватывало.

– Что с Вами? – Рауф смотрел на неё с тревогой.

Какое-то время у неё не было даже сил ответить, настолько её сковала боль, но через минуту-другую она пришла в себя, боль отступила, и она бодро ответила:

– Да ерунда, наверное, натёрла ногу. А могу я попробовать кальян? Я никогда раньше его не курила.

Молодой стройный мальчик в белоснежной рубашке с глазами-маслинами поднёс ей чистый наконечник, не забыв при этом своими «маслинами» всю её с ног до головы жадно рассмотреть.

Курение кальяна доставило ей удовольствие. Яблочный душистый табак оставлял во рту приятное послевкусие и слегка, самую малость дурманил.

Так болтая и покуривая, они сидели в этом кафе, не желая из него выходить.

Рядом проходила толпа туристов.

– Голландцы, – сказал Рауф.

Она присмотрелась к ним. В этих людях чувствовалось какое-то вековое благородство, не исключено, что просто внешнее: неторопливость, воспитанность, раскованность. И, наверное, их юмор был здоровым. По-своему красивы были их смеющиеся веснушчатые лица с крупными нарядными зубами. У всех – белёсые волосы и хорошие фигуры.

И тут она вспомнила про Кресса. Бог мой, да он уже час, наверное, ждёт её возле Собора Святой Софии! Но подумав с минуту, она решила, что опоздала, а пока доедет – он и вовсе оттуда уйдёт. И продолжила пить кофе и болтать с новым знакомым.

Вволю отдохнув, они двинулись гулять дальше.

Оказались на набережной. Воды Босфора уступали океану, близ которого жила Гретхен, в чистоте и прозрачности. Но и в них была своя прелесть, какая-то особенная игра красок: от желтовато-бледно-бирюзового у берега до почти чёрного, глубокого вдали.

– Казалось бы, вода водой, но в разных странах она разная, – думала Гретхен, кидая хлеб крикливым чайкам. Здесь они тоже были другие – мельче и шустрее.

Гретхен поймала себя на мысли, что ей хорошо здесь, в Стамбуле. Рауф оказался прекрасным экскурсоводом. Она поразилась богатству истории этого города, множеству его памятников.

– Воистину, вечная земля. Наверное, генетически в её жителях заложены и доброта, и мудрость, и хитрость, и коварство, и воинственность, – всё сразу. Мои островитяне выглядели бы рядом с ними наивными детьми.

Разгуливая по районам Сарайбурну и Султанахмет, она почти совсем забыла о своей болезни.

– Что ни говори, а лучшее средство для выздоровления – избавиться от гнетущих воспоминаний… Избавиться. Но как? На мгновение рядом мелькнуло нежное лицо матери. Появилось, улыбнулось и погасло…

И тут же не без гордости Гретхен сама себе ответила, что для людей с устойчивой психикой и сильным арийским характером чувства не должны составлять проблему. Она пыжилась сама перед собой, но знала – ей далеко до легендарной Брунгильды.

Вместе с сумерками на город стало вдруг опускаться нечто, какая-то другая атмосфера, что давало ощущение радостной тревоги, предвкушение волнующего вечера. То ли так действовали яркие, разноцветные огни, которыми Стамбул обильно засиял, то ли нарастающая темпом и громкостью музыка, рвущаяся из многочисленных кафе и ресторанов, то ли аппетитные запахи жареного мяса и ароматного кофе, то ли откровенные взгляды мужчин, – всё располагало к прекрасному отдыху, полному неожиданностей. И ещё одно обстоятельство не могло не поразить Гретхен – ощущение безопасности, не вязавшееся со столь людной и шумной жизнью Старого Византия.

– На улицах полно переодетых полицейских, которые не дадут разыграться беспорядкам. Да и потом – здесь мусульманская страна, в которой не приветствуются обильные возлияния. Может, в этом всё и дело. И не забывайте: благодаря дисциплине, сдержанности и аскезе нами был когда-то завоёван почти весь мир, – не без гордости отметил Рауф.

Они долго ещё праздновали первый визит Гретхен в этот город.

– Не знаю, сможет ли больше, чем этот чудный град удивить меня Западная Европа.

– Ваши сомнения вполне обоснованы. Считается, что Стамбул – Жемчужина Босфора, так называли его в древности. С точки зрения культурных и исторических ценностей он не уступает Риму. Я и сам его обожаю. А Вы надолго в Турции? Я хотел бы показать вам ещё Анталийское побережье, наш чистейший лазурный Акдениз, – так называем мы Средиземное море.

– Пожалуй, это будет в следующий раз, завтра-послезавтра я улетаю в Берлин, – она проследила за реакцией Рауфа. Он явно расстроился. Парень был ей симпатичен, но не настолько, чтобы принять его ухаживания всерьёз. За ужином, который она оплатила в знак благодарности за экскурсию, не смотря на его возражения (истинные, или мнимые) выяснилось, что ему под сорок, что он из небогатой семьи и единственный у мамы сын. Отец бросил их почти сразу после рождения Рауфа, но заботился о сыне в меру своих возможностей. Они видятся с ним до сих пор.

Рауф не знал, что Гретхен умеет читать по глазам, – он стал рассказывать ей о своих лучших качествах, о том, что ему всецело можно доверять, в том числе и деньги, ведь главный его талант – умение их с толком пристроить. Просто до сих пор ему хронически не везло, поэтому он не богат. Но ведь он ещё достаточно молод, и может начать с нуля, правда? Вот-вот, так говорит и гадалка, к которой ходила его мать. Не хотела бы Гретхен открыть с ним бизнес в Турции? Он бы тут всё организовал на её деньги, а ей своевременно отправлял бы отчёты…

Он её изрядно развеселил своей непосредственностью. Неужели так наивно она выглядит, что можно о ней подумать, будто она доверит капиталы первому встречному мальчику на побегушках? В благодарность за то, что он её так невероятно рассмешил, она заказала ему ещё ракии.

Натанцевавшись вволю восточных танцев (она научилась даже трусить животиком), Гретхен захотела, наконец, избавиться от Рауфа. Сказала, что ей позвонили из отеля и просили зачем-то срочно приехать. Он расстроился, но по всему было видать, что такой поворот для него не смертелен: так поступают охотящиеся кошки. Завидев добычу, они ползком к ней приближаются с таким вниманием и так целеустремлённо, что, кажется, это единственная их в жизни цель. Но, если птичка улетает, – равнодушно зевают и отворачиваются: подумаешь, дескать, не очень-то и хотелось…

Гретхен пожелала пройтись ещё разок по тому белому квартальчику, где днём они сидели с Рауфом в кафе.

Рауф подозвал такси и сказал водителю название района. Он поцеловал на прощанье девушке руку, пожелал всего хорошего и протянул свою визитку.

Таксист быстро доставил Гретхен в так полюбившееся ей место.

Вечером эти милые улочки – чистые, хорошо освещённые – выглядели ещё более уютно. И плитка под ногами казалась совсем домашней, керамической, а не тротуарной, настолько она была белой и нарядной. С обеих сторон улиц открытыми дверями зазывали прохожих магазинчики – небольшие, до отказа набитые всевозможными яркими товарами: сувенирами, вазами, светильниками, кальянами. Из разноцветного стекла или матовой, сочных цветов керамики. В витринах великого множества ювелирных лавок сверкали золотые и серебряные украшения с драгоценными камнями.

Гретхен ощущала себя заколдованной принцессой из сказки. Город не отпускал её, завораживал, просил остаться на его улицах до утра. Она тихо смеялась про себя, она ему верила. Константинополь, или как его только не называли за века, внушал спокойствие, радость и смутные предчувствия оправданных надежд.

Она присела за столик открытого кафе. Напротив сидели пожилые турки – муж и жена. На смуглых полных пальцах женщины красиво смотрелись кольца из жёлтого золота восточной работы. Гретхен отметила, что всех мусульманок отличает особая, присущая только им скромность. Даже то, как эта дама курила, выглядело целомудренно.

На обратном пути таксист ей попался весёлый. Он откровенно заигрывал с Гретхен. Это был типичный турок: османское наследие его предков сквозило во всём его облике. У него был маленький горбатый нос, острый подбородок, пронзительные глаза, короткие смолянистые, напомаженные по моде волосы, остроконечные низкие уши. Когда он выскочил на минуту из машины, чтобы купить сигарет, Гретхен рассмотрела его ладную, спортивную фигуру. Наверное, он был очень сильным, не взирая на свой небольшой рост. Всё дело портил только исходивший от него стойкий запах позавчера вымытого тела.

Они шутили и смеялись с ним всю дорогу до гостиницы. В открытые окна такси врывался вихрь чувственной турецкой музыки, микст из разных песен: громких, звонких, печальных, зажигательных. Казалось, музыка была неотъемлемой частью этого древнего, прекрасного, загадочного организма под названием Стамбул.

В отеле, выйдя с сигаретой на балкон, Гретхен стала с наслаждением рассматривать панораму ночного в огнях города. Поймала лицом тёплый ветерок – бриз, который постоянно дул с Босфора в эту пору. И поняла, что хотела бы прожить здесь всю жизнь. Как жаль, что завтра ей улетать.

Мариетта сегодня встала пораньше. Ну, и пусть, что выходной. Настроение у неё было чудесное, энергии – море. На днях её любимый улетел в отпуск, а она будет его ждать. Верная, как собака. У неё и в мыслях не водилось, чтоб изменять такому парню. И не только из-за боязни огласки, просто это не в её природе – предавать. Уж если она любила, то до конца дней. А если ненавидела – лучше об этом не думать…

В последнее время она ловила себя на том, что ей стало плевать на Энрике. И на Люси, и на всех них вместе взятых. Она даже перестала злиться. И этот факт её радовал: ведь когда кого-то проклинаешь, лишь малая толика может навредить объекту ненависти, а вся остальная злоба травит тебя саму. Твою суть, твою душу.

Сегодня у неё были грандиозные планы по дому: навести порядок во всех уголках, перестирать вещи, наготовить на неделю вперёд, заняться цветами в палисаднике.

Всё утро и весь день она копошилась по хозяйству, и теперь вот вышла во двор, к своим орхидеям. Их у Мариетты было великое множество. Как радовали они глаз своим неповторимым разноцветьем! А форма цветка! Недаром говорят, что орхидея – символ женщины, её гениталий, самой её сути. Секатором она бережно отрезала подсохшие стебли и корни, опрыскивала цветы благодатной для них влагой.

Закатное солнце тёплым бархатом касалось жаждущего нежности тела…

Жаль, что у неё нет телефона, она могла бы поговорить с Крессом. Как он там?

Кресс задумчиво скатывал пальцами билет до Гааги в трубочку. Он только что прошёл регистрацию, сдал багаж и стоял в зале ожидания вылета, прислонившись к белой мраморной стене в Стамбульском аэропорту.

Вот так верить женщинам. Целых полтора часа он, как идиот, прождал Гретхен возле Софийского Собора, а она не пришла. Жаль, что он не записал название её отеля. Да она и не хотела оставлять ему никаких координат, в том числе и домашнего адреса.

Вероятнее всего, он её безнадежно потерял. Досадно – что-то в его душе утратилось вместе с ней. Она была непростой девушкой.

А может быть, это и к лучшему! Дома его ждёт Мариетта, и хоть он и не давал ей никаких обещаний, и не факт, что та его дождётся, всё-таки было бы подло, вот так, переспав накануне с одной, заводить сразу роман с другой. Хотя, какой роман? Он и не помышлял о романе. Но если быть абсолютно честным с собой, Гретхен его очень волновала.

Объявили посадку. Он встряхнул своей блондинистой шевелюрой, отгоняя тоскливые мысли, и нагнулся за саквояжем. Как вдруг, сердце его бешено забилось:

– Гретхен!

Она обернулась:

– Oh, mein Gott! Я была уверена, что больше не увижу тебя!

Он так заорал, увидев девушку, что пассажиры стали оборачиваться в их сторону.

Они представляли собой заметную пару: высокий, ладный, загорелый блондин в одежде стиля гранж и элегантная, изысканная, очень стройная блондинка в дорогом светлом летнем пальто, с бриллиантами в ушах. При этом он излучал неподдельную, бурную радость. Она – лишь прохладную вежливость.

– Только не говори, что мы опять летим вместе, – Гретхен разговаривала с ним тоном избалованной кошечки, почти мурлыкала (она знала, что это ей идёт).

– Думаю, нет. К сожалению. У нас ведь разные направления. У меня – Гаага, у тебя – Берлин.

– Ну да, – Гретхен равнодушно оглядывалась: где бы присесть.

– Хотя, я могу отказаться от своего рейса и рвануть с тобой. Я никогда не бывал в Берлине.

– Ты с ума сошёл! – глаза Гретхен округлились, – зачем тебе менять билет? – Но то, как смотрел на неё этот парень (в его глазах она прочла истинное восхищение) решило дело, – впрочем, как хочешь.

Кресс стремглав кинулся к окошку дежурного по посадочному залу. Что он ему говорил, как он его убеждал, Гретхен так и не узнала, но через несколько минут он уже возвращался к ней с талоном на посадку в самолёт на Берлин.

– Мы летим вместе, – он так сиял, что Гретхен тоже развеселилась.

– Ну что ж, летим – так летим!

Кресс и в самолёте проявил такую же виртуозность: обаял стюардессу и уговорил посадить их вместе. Он весь светился счастьем. Гретхен доставляла удовольствие его пылкость. Она чувствовала себя настоящей женщиной, способной покорять с первого взгляда. Даже её обычная циничность отступила под натиском внезапной и такой искренней влюблённости Кресса.

С первого взгляда, с первого вдоха в родном городе она его вспомнила. Это была её родина. Старинные, величественные Унтер-ден-Линден, Жандарменплатц; невозмутимые, словно статуи, полицейские их охраняющие. Зелень и прохлада древних Тиргартена и Трептов-парка, куда мама приводила подышать её свежим воздухом в детстве. Здесь она, кажется, помнила каждую скамейку, не смотря на огромную территорию. На глаза то и дело наворачивались слёзы. Боже, в какой жизни это было? Не во сне ли она сейчас?

– Что-то случилось, дорогая? – Кресс поглядывал на неё с тревогой.

– Ах, нет. Просто, я счастлива.

Они гуляли по старому парку, возраст которого насчитывал почти пятьсот лет. Площадь – около трёхсот гектаров земли, вековые деревья! Когда-то Тиргартен был лесом перед воротами города. Там гуляла и охотилась знать. А сейчас она, Гретхен вновь идёт по его тротуарам под руку с кавалером.

Это произошло накануне ночью в отеле. Там они остановились в разных номерах, разумеется. Но после ужина, за которым Кресс как всегда был галантен и заботлив, Гретхен пригласила его к себе выпить чего-нибудь. Он не мог не покорить её, злюку и привереду, своим искренним вниманием и добротой, своей неподдельной влюблённостью, своим восхищением ею как женщиной, как личностью. И, конечно же, своей незаурядной внешностью.

В любви он также оказался великолепным. Говоря обыденным языком: «превзошёл все её ожидания».

– Хочешь мороженого?

– Хочу, – им не надо было много слов, чтобы понимать друг друга. Они прогуливались молча, наслаждаясь близостью друг друга и природы.

Кресс впервые был в этой части Земли. Он знал, что его предки – европейцы, родом из Голландии. Она совсем близко отсюда. Интересно, она тоже так хороша, как и Германия?

Анатоль сегодня не спешил выходить из дома. Приближался шторм, и хоть колдун и был местным жителем – не боялся океана – непогода всегда его тревожила, напоминая трагические события детства. То цунами было воистину страшным. Особенно маленького Анатоля потрясли его последствия: за один единственный день волна смыла всё побережье, не оставив ни малейшего свидетельства вековой жизни на нём людей. Океан слизал своим громадным языком всё то, что росло, жило, развивалось, важничало, бурлило страстями… И – раз – не осталось следа! А на утро опять синее небо без облаков и мирные чайки. И ласковое солнце. Как ни в чём ни бывало! Воистину, человек – жалкая щепка в игре стихий.

Колдун сидел за рабочим столом и перелистывал книги по алхимии. Их он купил когда-то давно, будучи моряком торгового флота. Они тогда стояли в Индии в Мадрасском Порту, одном из самых старых и больших в Бенгальском заливе.

У экипажа было достаточно времени для отдыха. Кто просиживал свои кровно заработанные в борделях и кабаках, кто заводил подружек, «подженивался» и проводил в имитации семейных радостей скоротечные дни моряка на суше.

Анатоль всё свободное время проводил возле торговцев жемчуга, ковров, антиквариата. Его страстно влекла старина – с её тайнами, загадками и непознанной до конца мудростью.

Так случилось, что в городе всё ювелирное дело принадлежало мусульманскому клану. Ювелиры в просторных и длинных светлых платьях с аккуратными, в цвет им шапочками, с бородами без усов, с крашеными хной ладонями заходили друг к другу, вежливо кланяясь, снимали перед входом обувь. Обычно они приходили, чтоб выпить чаю, или обменяться поделочными камнями.

Анатоль подружился с одним из них. Ему было чуть больше тридцати, его звали Шахид. Он был очень доброжелательным, улыбчивым и гостеприимным. И, как ни странно, не слыл обманщиком. Анатоль часами просиживал в его прохладной лавке и разглядывал в лупу драгоценные камни, которые тот хранил буквально килограммами. Аквамарины, рубины, изумруды, сапфиры – различных оттенков и величины сверкали на белых холщовых салфетках тем благородным холодным блеском, которым могут сверкать только натуральные камни. Но особенно Анатоля поражали топазы, раухтопазы, аметисты и цитрины. Их в Индии добывали в большом количестве, и они не считались особо ценными. Таких огромных камней, иногда в триста карат, великолепной огранки он никогда не встречал прежде. Шахид продал ему их несколько и некоторые подарил в знак дружбы.

Анатоль много почерпнул у него знаний в части ювелирного дела, научился распознавать подделки и имитации камней, узнал секреты драгоценных сплавов. Однажды он обнаружил в мастерской несколько запылённых томов книг на арабском языке.

– О чём эти книги?

– О, это учебники по алхимии. Они достались мне от деда.

Анатоль еле упросил друга продать ему пару книг. Позднее он специально выучил арабский, чтобы можно было их прочесть. В книгах, кроме прочего, были советы по обогащению руд.

Сегодня Анатоль надумал заняться бирюзой, великолепный образец которой он также купил когда-то у Шахида.

Никто не мог бы убедить Анатоля, что камни – всего лишь безжизненные минералы. Уж кто-кто, а он знал, что они живут в особом ритме. У них есть своё дыхание: примерно один вдох за год. Они способны двигаться. В древних книгах описывались случаи самопроизвольного передвижения больших каменных глыб на равнинной местности, без вмешательства человека – по непонятным ему причинам. Иногда древние сакральные плиты буквально «вырастали» из-под земли. Камни лечили, камни спасали от заклятий, растолчённые до порошка, принимаемые вовнутрь помогали при разных хворях.

Бирюзу Анатоль ценил особенно. В природе она не встречается в больших размерах. Бусы из крупных камней, которые местные торговцы на острове «втюхивали» доверчивым туристам как натуральные, были в лучшем случае из хризоколлы. Или склеенными из бирюзовой пыли; в худшем – это была не бирюза, а крашеная под бирюзу пластмасса.

Когда-то, путешествуя в самой глубине континента Южной Америки, ему довелось увидеть древние ритуальные маски ацтеков из человеческих черепов, инкрустированные бирюзой. Уже в те доисторические времена о необыкновенных её свойствах было известно шаманам. Бирюза считалась символом непобедимости воинов, талисманом влюблённых и, как ни странно, отшельников. Только в полном, длительном одиночестве обладателю этого камня удавалось проникнуться его волшебными свойствами. Анатолю она помогала постигать тайные знания в его медитациях.

Он любовно разложил перед собой несколько крупных (диаметром примерно в два с половиной сантиметра) камней иранской бирюзы. Нежно голубого – самого ценного цвета. Потом приказал Сэму выловить молодого индюка во дворе. Тот должен будет проглотить камни. А потом, когда бирюза обогатится, камни наберут ещё больше цвета и яркости – индюк (без бирюзы) пойдёт в суп.