Текст книги "Мисс Билли"

Глава XV
Молодые люди задают вопросы

Вскоре Билли нашла свой домик, печку и землю в Бруклайне. Были там и кладовки, и огромная веранда. Из окон симпатичного домика на склоне холма Кори открывался восхитительный вид на разноцветные крыши в просветах высоких деревьев, огромное небо и туманный силуэт холмов на горизонте.

– Этот дом настолько близок к совершенству, насколько только возможно, – объявила Билли. – Главное, чтобы он не отрастил крылья и не улетел. Я назову его Гнездом.

Превратившись в домовладелицу, Билли поняла, что топить печь только сначала весело, а потом утомительно. Ко всему прочему у нее появился роскошный автомобиль, и тогда понадобился шофер. Так в доме появился Джон, который умел топить печь и водить автомобиль.

Сразу после покупки автомобиля мисс Билли решила дать ему имя.

– «Автомобиль» звучит слишком длинно. А если называть его «мотором», то я буду думать, что за дверью меня ждет пульмановский вагон или большой черный грузовик. Пусть он будет Пегас, а для краткости – Пегги. Я не стану оскорблять безликим словом «машина» произведение инженерной мысли.

И она действительно называла автомобиль Пегги. И если вначале Джон презрительно сопел, а знакомые озирались в поисках неизвестной девицы, очень скоро в Бостоне пошла мода давать автомобилям имена. И даже Джон смирился с этим и заказывал «бензин для Пегги» без всякого смущения.

Джон познакомил хозяйку со своей женой Розой, женщиной, положительной во всех отношениях. Очень скоро Роза превратилась в незаменимую экономку Гнезда и привела за собой горничную Энн, вдвоем с которой они занялись хозяйством, освободив Билли и миссис Стетсон от забот. Все эти люди, да еще канарейка с котенком, похожим на Спунка, поселились в Гнезде.

– Теперь я готова принимать друзей, – объявила Билли.

– Думаю, ваши друзья тоже готовы вас навестить, – заверил ее Бертрам.

Так оно и было. Или, по крайней мере, так оно и выглядело.

Маленький домик на склоне холма немедленно стал Меккой для друзей Хеншоу, которые помнили Билли веселой восемнадцатилетней воспитанницей Уильяма. К ней приходили знакомые, которых Билли повстречала за границей, а еще тихие сладкоголосые старушки – подруги тети Ханны, находившие юную хозяйку Гнезда очаровательной. Чаще других заходили братья Хеншоу, а Колдервелл и вовсе околачивался там постоянно. По крайней мере, так считал Бертрам.

Младший Хеншоу приходил даже чаще Уильяма, а вот Сирил был редким гостем. Он нанес один визит, внимательно осмотрев дом под руководством церемонной Билли. Вежливо похвалил вид из окон и приготовленный ею чай. После этого появлялся изредка, молча усаживался в углу и предоставлял возможность вести беседу своим братьям.

Что до Колдервелла, то он вдруг утратил интерес к непроходимым лесам и заснеженным вершинам гор. Теперь он исследовал изгибы и повороты длинной Бикон-стрит и штурмовал неприступный холм Кори. Он твердо решил остепениться и заняться чем-то достойным, по его собственным словам. Утренние часы он сидел в юридической конторе в Бостоне, окруженный увесистыми томами, переплетенными в телячью кожу. Остальное время – почти все время – он проводил с Билли.

Однажды, вскоре после приезда в Бостон, Билли спросила Колдервелла о Хеншоу.

– Расскажите мне о них, – попросила она. – Чем они занимались все эти годы?

– Неужели вы сами не знаете?

Она покачала головой.

– Нет. Сирил – молчун, Уильям никогда не говорит о себе, а Бертрам всегда не то шутит, не то говорит всерьез.

– Между прочим, Бертрам превратился в известного художника.

– Неужели? Как я рада!

– Да, публика его обожает. Критики превозносят «нежную, выразительную манеру», что бы это ни значило, «великолепное чувство цвета», «элегантность штриха». И никак не сойдутся во мнении, идеалист он или реалист.

– Он все еще пишет «девичьи лики»?

– Не только. Портрет кисти Хеншоу нынче в моде. Он вообще изменился к лучшему за последние годы. Вы можете не знать, но раньше в его окружении появлялись люди с сомнительной репутацией…

– Вроде мистера Сивера?

Колдервелл вздрогнул.

– Вы знаете Сивера? – откровенно удивился он.

– Я видела его в компании Бертрама.

– Да, он, к сожалению, был одним из них. Но Бертрам поссорился с ним несколько лет назад.

Билли просияла улыбкой и немедленно сменила тему.

– А что мистер Уильям? – спросила она.

– Он по-прежнему заядлый коллекционер и прекрасный человек, что куда важнее!

– Что скажете о мистере Сириле?

Колдервелл пожал плечами.

– Этот человек – загадка для меня, Билли. Я, видно, не настроен на его волну. Бертрам однажды сказал, что Сирил как чувствительная струна: не отзовется, пока не найдешь верную ноту. Признаюсь, я ее еще не нашел.

Билли засмеялась.

– Кажется, я понимаю, что он имеет в виду. И он прав. Теперь я начинаю понимать, какой диссонанс я внесла в его жизнь, пытаясь подружиться с ним три года назад. Как его музыка?

– Он, конечно, играет очень хорошо, но настолько капризен, что уговорить его непросто. Ему нужна особая обстановка, идеальный инструмент и чуткая публика. Говорят, написал какой-то сложный трактат о музыкальной гармонии.

– А музыку он пишет, как раньше?

– Вот уж не знаю. Я слышал пару раз что-то из его сочинений, но их невозможно слушать! Заунывные, медленные и мрачные, как стенания неупокоенных духов.

– А мне нравятся стенания неупокоенных духов, – заявила Билли с неясной обидой.

Колдервелл с удивлением поднял бровь.

– Что ж, я предпочитаю духов разумных и радостных.

Помолчав недолго, Билли задумчиво сказала:

– Меня удивляет, почему никто из них троих не женится.

– Вы просто их плохо знаете, иначе бы не удивлялись, – заметил Колдервелл. – Сирил, по словам Бертрама, терпеть не может женщин и прочие неудобства. Уильям очень мил, но не годится для брака. Отец говорит, – тут голос Колдервелла смягчился, – что не встречал такой любящей пары, как Уильям и его юная жена. Но она унесла сердце Уильяма с собой в могилу. Вернее, то, что осталось от его сердца после смерти ребенка. У него был сын, который умер.

– Я знаю, – вздохнула Билли, – тетя Ханна рассказывала. А как же Бертрам? Вы ничего о нем не сказали.

– Бертрам! – воскликнул Колдервелл. – Билли, он не способен всерьез влюбиться в девушку. К тому же ни одна из них не поверит, что он говорит серьезно. Он умеет восхищаться девичьим поворотом головы или подбородком, но рассматривает женщин как модели для портетов. Не более того. Теперь вы понимаете, почему никто из них не женится?

– Я уверена, что когда-нибудь один из них женится обязательно, – ответила она уклончиво.

Колдервелл с тревогой заглянул ей в глаза и неожиданно спросил:

– Билли, вы выйдете за меня замуж?

Билли нахмурилась, но глаза ее смеялись.

– Хью, я велела вам больше не спрашивать об этом!

– Я не буду, если вы скажете мне «да» прямо сейчас.

– Хью, почему вы не понимаете, что я говорю серьезно! – крикнула она и отвернулась, сверкнув глазами. – Мне кажется, Хью, что даже Бертрам ведет себя менее абсурдно, чем вы!

Колдервелл засмеялся, одновременно мрачнея, и вопросительно посмотрел на Билли. Потом постарался шуткой сгладить неловкость, чем вызвал у Билли невольный смех. Через несколько минут он попрощался с девушкой, но тень тревоги так и не исчезла из его глаз.

Билли была постоянно занята. Столько существовало вещей, которые она мечтала сделать, а в сутках было так мало часов! Прежде всего, музыка. Девушка немедленно начала брать уроки у одного из лучших пианистов Бостона, а также совершенствовала французский и немецкий. Она вступила в музыкальный, литературный и прочие клубы, а еще во множество благотворительных и филантропических обществ, которым щедро дарила время, деньги и право использовать свое имя.

По пятницам она отправлялась на симфонические концерты, по средам слушала сольные выступления. Светские круги мало заботили Билли, но людей она очень любила. Ее двери всегда были гостеприимно открыты для друзей, и далеко не все из них прибывали к ней в экипажах или автомобилях. Холодными октябрьскими вечерами у мисс Билли пила чай маленькая бледная вдова из Саус-Энда. Окончив изнурительные уроки музыки в разных концах города, на диване у нее отдыхала хрупкая и прозрачная дева по имени Мэри Хоторн.

– Где, ради всего святого, вы откапываете этих несчастных? – спросил однажды Бертрам, увидев, как Билли угощает веснушчатого мальчишку-посыльного мороженым и заворачивает ему огромный кусок кекса.

– Они повсюду, – улыбнулась Билли.

– А этот любитель сладкого, который только что ушел? Кто он такой?

– Я знаю, что его зовут Том и что он любит мороженое.

– Он был таким непосредственным, я думал, он ваш племянник.

– Почему бы не дать мальчишке почувствовать себя как дома? – засмеялась Билли.

– Я беспокоюсь, хватает ли у вас мороженого на всех прохожих? И, по-моему, пора вызвать каменщика: посетители истерли ваши ступени.

– Ничего подобного, – возразила Билли. – Мальчик пришел с письмом, когда я заканчивала ужин. Вот я и решила отдать ему свою порцию мороженого.

– Я всегда думал, что такие голодные парни предпочитают ростбиф с вареной картошкой.

– Вот поэтому им иногда нужно есть мороженое и шоколад. Зачем попусту рассуждать о плачевном состоянии общества, если можно раздавать леденцы? Мы консультируемся с юристами, и просим разрешения властей, и бегаем по инстанциям, чтобы пожертвовать бедным кипу фланелевых рубашек или тонну угля. А можно просто протянуть человеку леденец и увидеть на его лице радость.

Бертрам не стал спорить. Он помолчал минуту, а потом спросил:

– Билли, почему вы уехали из Страты?

Вопрос застал Билли врасплох. На лбу у нее проступили розовые пятна, и она запнулась, отвечая.

– Да… разве вы не помните? Я уехала в Хэмпден-Фоллс, вот и всё.

– Это я помню, – согласился Бертрам. – Но почему вы уехали в Хэмпден-Фоллс?

– Мне некуда было… Разве тетя Ханна не говорила, что я мечтала туда вернуться? – быстро поправилась Билли.

– Да, говорила, – заметил Бертрам. – Но отчего тоска по дому постигла вас так внезапно?

Билли снова порозовела.

– Ну, на то она и тоска по дому…

Бертрам, нежно прищурившись, взглянул на девушку и улыбнулся.

– Билли, вы не умеете блефовать. Я знаю: что-то случилось. Прошу вас, расскажите мне.

Билли поежилась под этим внимательным взглядом, а потом подняла глаза прямо на собеседника.

– Для моего отъезда была причина, – призналась она. – Я не хотела вам докучать.

– Что вы имеете в виду? – удивился Бертрам.

– В вашем доме все так изменилось из-за моего присутствия. Я отвлекала вас от живописи, мистера Сирила – от его музыки. Вы не думайте, я нисколько не виню вас, нет-нет! Я случайно узнала об этом.

– И кто же преподнес вам эту интереснейшую информацию? – вкрадчиво спросил Бертрам.

Билли поджала губы. Маленький круглый подбородок вдруг превратился в квадратный и решительный.

– Я не стану вам отвечать, – твердо сказала она.

– Я чем-то обидел вас? Дело в этом? – настойчиво спросил он.

Билли вдруг засмеялась.

– Нет, но если вы решили забросать меня наводящими вопросами, в надежде выудить нужный ответ, то у вас ничего не выйдет, сэр!

– По крайней мере, мы разобрались, что дело не во мне, – с облегчением вздохнул Бертрам. – Может быть, с вами кто-то обошелся невежливо?

Девушка замотала кудрявой головой.

– Ничего не выйдет! – повторила она.

Бертрам решил изменить тактику. Он пристально уставился на Билли и принялся перечислять:

– Значит, это был Сирил? Уилл? Кейт? Вряд ли это Пит или Дон Линг!

Билли невозмутимо улыбалась. Ни одно из имен не вызвало у нее никакой реакции. Бертрам, сдавшись, уселся в кресло.

– Сдаюсь, вы победили, – признал он. – Но если бы вы знали, Билли, как опустела Страта после вашего отъезда! Мы с Уиллом были безутешны, и даже Сирил целую неделю играл только заупокойные мессы.

– Правда? – просияла Билли. – Я так рада!

– Вот уж не думал, что это повод для радости!

– Я не это имела в виду, я…

– О Билли, лучше ничего не объясняйте! – прервал ее Бертрам. – Сдается мне, лекарство ваше хуже болезни.

– Чепуха! Я хотела сказать, что мне нравится, когда по мне скучают, – обиженно сказала Билли.

– То есть вы радовались! Когда я страдал, когда Сирил всю Страту вогнал в минорную тоску, а Уилл бродил по дому со Спунки в руках, точно привидение! Бессердечная! Пусть бы несчастный Уильям не вызвал у вас ни слезинки, но при виде розовой ленты на шее Спунки вы бы разрыдались!

Билли довольно рассмеялась.

– Дядя Уильям правда повязывал ему ленту?

– Да. А потом Пит наябедничал мне, что за драгоценным фарфоровым чайником дядюшка Уильям хранит черепаховую шпильку и обтянутую коричневым шелком пуговицу с вашего платья.

– Милый дядя Уильям! – мягко сказала Билли. – Как он был добр ко мне.

Глава XVI
Чары музыки

Билли хотела увидеть Сирила сильнее всех, возможно, потому что он редко приходил. Он держался в стороне, и поэтому Билли все время его ждала. Девушка хотела послушать его игру и поиграть для него. Она грустила и обижалась. Ни разу со дня ее возвращения он не проявил никакого интереса – настоящего интереса – к ее музыке. Да, он небрежно спросил ее, что она делала и у кого училась. Но, отвечая, она чувствовала, что он не слушает и что ему нет дела до ее ответов. А она так волновалась! Билли поняла теперь, что долгие месяцы обучения за границей предназначались исключительно для Сирила. Каждую гамму она отшлифовывала для его ушей, каждую фразу играла так, чтобы он одобрил ее. Теперь она оказалась в Бостоне, но еще ни разу не сыграла для Сирила ни единой ноты. Его лицо было холодным и безучастным, как океан, который раньше лежал между ними.

Билли не могла этого понять. Она, конечно, знала, о пресловутой нелюбви Сирила к женщинам и к шуму, но она не была ни женщиной в полном смысле этого слова, ни источником шума. Она была все той же юной девушкой (только ставшей старше на три года), которая когда-то сидела у его порога на верхнем этаже Страты и восхищенно внимала его словам. И тогда он был добр к ней, очень добр, с горечью думала Билли. Он был терпелив и интересовался ее делами, он с радостью согласился стать ее учителем, а теперь…

Иногда Билли думала, что ей стоит прямо спросить у Сирила, что случилось. Но так думала былая откровенная Билли, импульсивная Билли, которая ворвалась в комнату Сирила много лет назад и радостно объявила, что пришла познакомиться. Благоразумная осмотрительная Билли, которую три года воспитывала и «шлифовала» тетя Ханна, никогда так не думала. Но даже и эта Билли рассержено хмурилась и говорила, что стоит все же объясниться с Сирилом.

За все то время, что прошло с момента покупки Гнезда, Сирил навещал ее всего два раза, а уже почти настал День Благодарения1010
  День Благодарения – государственный праздник в США, отмечается в четвертый четверг ноября. По традиции несколько поколений одной семьи собираются в доме старших на праздничный обед. Каждый произносит слова благодарения Господу и своим близким за все хорошее, что произошло в его жизни.


[Закрыть]. Еще раз или два Билли видела его в доме на Бикон-стрит, когда их с тетей Ханной приглашали туда обедать. И всегда он представал либо замкнутым молчаливым гостем, либо болезненно педантичным хозяином. Поговорить с ним у нее не было никакой возможности.

– Он обращается со мной так же, как с бедным маленьким Спунком в самый первый вечер, – мрачно говорила Билли сама себе.

Всего раз после своего приезда Билли слышала, как Сирил играет, и то вместе с ней его слушали еще несколько сотен человек – на концерте. Она сидела совершенно очарованная, устремив взгляд на четкий профиль Сирила. Тот играл с невероятным мастерством и мощью, без всяких нот. После Билли встретилась с ним и попыталась сказать, насколько тронута, но из-за охватившего ее волнения и внезапного стеснения смогла только промямлить какую-то банальность, в ответ на которую он холодно улыбнулся.

Дважды она просила Сирила поиграть ей, но каждый раз он отказывался, вежливо, но решительно.

– Не проси его, – посоветовал ей Бертрам. – Этот лев никогда не ревет по приказу. Если ты хочешь его послушать, проберись наверх, встань лагерем за его дверью и терпеливо жди крошек, которые упадут с его стола.

– Твоя метафора притянута за уши, – раздраженно сказал Сирил.

– Да, сэр, – признал Бертрам, нимало не смутившись, – но я просто хочу внушить Билли одно: если она хочет тебя послушать, ей придется сидеть у тебя под дверью, как и раньше.

Билли покраснела.

– Этого я делать не стану, – решительно сказала она. – Но все еще надеюсь, что однажды он мне поиграет.

– Для этого нужно, чтобы совпали звезды, – важно сказал Бертрам. – Чтобы табурет, пианино, педали, погода, его пальцы, ваши уши навевали нужное настроение, тогда и поиграет.

– Ерунда! – вспыхнул Сирил. – Когда-нибудь я, конечно, сыграю. Но не сегодня.

На этом разговор был закончен. Больше Билли не просила его играть.

В День Благодарения братья Хеншоу пригласили на обед Билли и тетю Ханну. Уильям был столь сердечным, что был бы рад увидеть у себя в гостях даже нового котенка и канарейку, если бы Билли взбрело в голову взять их с собой. Пит в очередной раз отмыл и отчистил весь дом. Дон Линг принялся экспериментировать с шоколадом, чтобы приготовить ириски. Бертрам заявил, что чувствует дрожь всей Страты. Билли и тетя Ханна и раньше бывали с визитами, но сейчас был особый случай.

Гостей ждали к полудню. Это не будет мучительный полуторачасовой напряженный разговор. Они весело и дружно проведут вместе целых полдня, почти как в старые времена. Так что комнаты снова украсили розами, а на толстую шею Спунки повязали пышный розовый бант. Бертрам снова повесил последний «девичий лик» на самое видное место. Только Сирил в этот раз не принес ни ноты, ни свою книгу.

Обед планировали подавать в три часа, но гостей просили пожаловать к двенадцати. Точно в назначенный час они прибыли.

– Ну вот, совсем другое дело! – довольно воскликнул Бертрам, когда дамы, раздевшись, расположились у огня.

– Конечно. А теперь показывайте мне все, что вы делали в мое отсутствие, – отозвалась Билли, жадно оглядываясь. – Полагаю, у вас добавилось не меньше полудюжины новых чайников и образцов черного базальта, правда, дядя Уильям? – сказала она, обращаясь к старшему из «мальчиков» Хеншоу, который молча любовался ею.

– Чайники уже в прошлом. Так ведь, Уилл? – вмешался Бертрам. – То ли дело старые оловянные цепочки с разноцветными камешками.

Билли рассмеялась, но, заметив искреннее огорчение на лице Уильяма, стала серьезной.

– Не позволяйте себя дразнить, дядя Уильям, – сказала она. – Лучше поскорее покажите цепочки. Пойдемте наверх, я хочу увидеть все.

Уильям стал отнекиваться, забормотал, что смотреть особенно не на что, но при этом безотчетно двинулся в сторону лестницы, приглашая Билли с собой.

Когда через пару минут они открыли маленький шкафчик в его комнате, она воскликнула:

– Ой! Какая прелесть!

– Тебе нравится? Я так и думал! – обрадовался Уильям, и неуверенность в его глазах сменилась торжеством. – Понимаешь, я думал о тебе, когда покупал их, все до единого. Я думал, что они тебе понравятся. Вот последнее приобретение.

Он осторожно поднял с подставки из черного бархата серебряное ожерелье, составленное из маленьких плоских дисков, скрепленных цепочками и через равные интервалы украшенных странными сине-зелеными камнями.

Билли была очарована.

– Какая красота! Так вот что Бертрам называл «оловянными цепочками»! Дядя Уильям, где вы их нашли?

Уильям торопливо рассказывал, упиваясь восторгом Билли. Помимо ожерелья, здесь были причудливое кольцо и брошь с кошачьим глазом. К каждому из украшений прилагалась своя история. Были у Уильяма и другие сокровища: пряжки, кольца, брошки, ожерелья из потемневшего золота и серебра, странного вида и удивительной работы, усыпанные камнями самых немыслимых цветов. Он с ученым видом произносил новые слова, которые узнал, охотясь за новыми сокровищами: хризопраз, сердолик, огненный опал, оникс, халцедон, сардоникс, лазурит, турмалин, хризолит, гиацинт, карбункул.

– Они чудесны, просто чудесны, – искренне сказала Билли, когда последняя цепочка перешла из ее пальцев в ладонь Уильяма. – Это лучшее, что вы когда-либо коллекционировали!

Но она смотрела не на украшения. Взгляд ее был прикован к маленькой черепаховой шпильке и обтянутой коричневым шелком пуговице, которые прятались за чайником лоустофтского фарфора.

По пути вниз Уильям остановился перед старой комнатой Билли.

– Я бы очень хотел, чтобы ты жила здесь, – грустно сказал он. – Твои комнаты тебя ждут.

– Разве вы их не используете? – спросила Билли.

Уильям махнул рукой.

– Нам они не нужны. К тому же они принадлежат тебе и тете Ханне. Там навсегда остался отпечаток тебя, моя милая. Мы не можем ими пользоваться.

Билли открыла дверь и увидела открытое пианино у окна. Она весело подбежала к нему, плюхнулась на табурет и немедленно заиграла великолепную мазурку.

Билли, как и Сирил, умела передавать музыкой свое настроение. Звенящие аккорды рассказывали об охватившем ее волнении, вовсе не радостном. Уильям смотрел на ее порхающие пальцы с гордостью и очень неохотно откликнулся на призыв Пита спуститься, чтобы разрешить сложный вопрос об украшении стола.

Билли, оставшись одна, продолжила играть, но уже по-другому. Странная медленная мелодия взлетала и падала, терялась в изощренной гармонии. Билли импровизировала, и в ее музыку вкралось что-то из былых времен, когда она, одинокая сирота, появилась здесь в поисках дома и семьи. Она все играла и играла, а потом встала, резко оборвав мелодию. Билли думала о Кейт. Если бы Кейт не взяла дело в свои руки, может быть, эта маленькая комната до сих пор оставалась ее домом.

Билли так внезапно распахнула дверь, что человек, стоявший снаружи, не успел спрятаться. Впрочем, Билли не увидела его лица, только ноги в серых брюках, исчезающие за поворотом лестницы. Она не думала об этом, пока не позвали к обеду и Сирил не спустился вниз. Серые брюки были только на нем.

Обед имел большой успех. Даже шоколадные ириски удались на славу, и нельзя было сказать, кто больше старался угодить гостям – Пит или Дон Линг. После обеда вся семья собралась в гостиной поболтать. Бертрам демонстрировал свои новые картины, а Билли играла и пела веселые, легкие мелодии, которые любили тетя Ханна и дядя Уильям. Сирил ничем не показывал, нравится ли ему игра. Но Билли играла не для Сирила. Она пообещала себе, что ей больше нет до него дела. И все же вспоминала, как у поворота лестницы мелькнули серые брюки.

Через два дня после Дня Благодарения Сирил навестил Гнездо.

– Я хочу послушать, как вы играете, – внезапно заявил он.

Сердце Билли прыгнуло, но потакать ему она не собиралась. Вслух она произнесла:

– Вы же уже слышали…

– Я имею в виду настоящую музыку, – сказал он. – Билли, почему вы раньше мне не играли?

Билли вздернула подбородок.

– Вы меня об этом не просили.

– Потому что Колдервелл сказал, что вы первоклассно играете, а я не выношу первоклассных музыкантов.

– И почему вы решили, что я не такая? – спросила она.

– Потому что я вас слышал.

– Когда?

– Это не имеет значения.

Билли внимательно посмотрела на него, а потом спросила:

– Вы долго стояли на лестнице?

– Достаточно, чтобы оценить игру, – отозвался Сирил и слегка покраснел. – Я надеялся, что вы сыграете для всех то же самое, но вы этого не сделали. Поэтому я пришел послушать вас сегодня.

И снова сердце Билли прыгнуло.

– А я сегодня не в настроении, – сладко отомстила она, качнув головой.

Лицо Сирила осветила редкая улыбка.

– Я сражен, – сказал он, поднимаясь и проходя к пианино.

Он играл долго, переходя от одной чудесной вещи к другой, и закончил тем «ликованием и триумфом», которые Билли слушала когда-то давно, сидя на лестнице.

– Ну что, теперь сыграете для меня? – спросил он, вставая и вопросительно глядя на Билли.

Билли тоже встала, и глаза ее сияли. Как всегда, музыка Сирила глубоко ее тронула.

– Спасибо вам, – с чувством сказала она. – Вы не представляете, сколько это значит для меня!

– Значит теперь ваша очередь.

– Я не смогу сыграть то, что вы слышали позавчера, – призналась она. – Это была всего лишь импровизация.

– Билли, вы записываете свои импровизации?

– Не всегда.

– Пожалуйста, покажите мне свои записи.

Девушка смущенно двинулась к шкафчику красного дерева, вынула с полки несколько листов рукописных нот и подала их Сирилу, так застенчивый ребенок подает учителю свою тетрадь с первыми прописями.

Сирил поблагодарил, повернулся к инструменту и дважды медленно сыграл мелодию с листа.

– Пойте, – велел он.

Билли подчинилась и неуверенно, сбивчиво, тихо запела.

– В следующий раз не будем принуждать вас к пению, – сухо сказал Сирил, закончив играть.

Билли немедленно залилась краской. Сирил не обращал на нее внимания. Он повторял некоторые пассажи из лежавших перед ним нот.

– Судя по всему, вы изучали контрапункт, – снисходительно заметил он. – А где вы взяли слова?

Билли помедлила с ответом.

– Ну, я как маленький мальчик, который сам мастерит себе игрушки. Слова я взяла из головы. Там есть материал и для других песен.

– Интересно, – заметил Сирил. – И много вы уже «смастерили»?

– Одну или две.

– Позвольте взглянуть. Из них можно составить очень неплохой сборник.

– О чем вы говорите?

– Об издании, разумеется. А вы что, хотели оставить эти песни себе?

– Но разве они годятся для публики? Они не так уж хороши! – в голосе Билли слышалась недоверчивая радость.

– Пусть об этом судят другие люди, – пожал плечами Сирил. – Если у вас есть еще материал, советую немедленно взяться за его обработку.

– Но у меня есть уже готовые песни! – воскликнула девушка. – Много маленьких вещиц. Ну то есть… несколько, – торопливо поправилась она, посмотрев на Сирила.

– Ах вот как, – усмехнулся Сирил, – посмотрим…

Но он ничего не успел посмотреть и даже не закончил фразу. Энн, горничная Билли, появилась с визитной карточкой.

– Проводи мистера Колдервелла сюда, – велела Билли.

Сирил ничего не сказал, и это было очень мило с его стороны. Его мысли лучше было не озвучивать.