Текст книги "Метка"

Глава четырнадцатая

– Жуткий холод! – сообщаю я Верити, когда она открывает мне дверь.

Праздник по случаю окончания экзаменов, назначенный на следующий день после получения знаков профессии, пропускать нельзя. Все приглашены, и все явятся, даже я. Не то чтобы мне очень хочется туда идти. Будет как в школе, только ещё и спиртное принесут. Нам пока не разрешают пить крепкие напитки, но кто-нибудь наверняка выпросит у родителей горячительного в честь праздника. Да и раньше до меня долетали обрывки разговоров о том, что родители не заметят пару пропавших бутылок. Я бы предпочла остаться дома. Всё равно в школе, кроме Верити, у меня нет близких подруг. Но Верити, которая дружит со всеми, давно взяла с меня слово, что я тоже приду. Пришлось пообещать, лишь бы она перестала твердить, как это важно: мол, «начало новой жизни», «обряд посвящения» и всё такое прочее.

Мы с Верити идём на праздник вместе. Все должны явиться в традиционных праздничных одеждах, и я бы не отказалась поделиться кое-какими соображениями с тем, кто решил, что оголять по такому случаю руки, ноги и живот – приятно. Юбка в складку и нагрудник – вот и весь костюм! – сшиты из выделанной кожи. Мел каждый день носит то же самое, только более изящно украшенное. Не понимаю, как она это терпит!

Верити смотрит на меня с неприкрытым изумлением.

– Не знаю, как можно замёрзнуть в том, что ты на себя накрутила, – говорит подруга, дёрнув меня за шаль. – Ты выглядишь лет на девяносто, не меньше.

Укоризненно качая головой, Верити отступает, приглашая меня войти.

– Уж лучше бы мне действительно было девяносто лет. Сидела бы дома, в тепле…

Верити строит сердитую гримасу и берёт меня за руку, нащупав холодную ладонь в складках шали.

– Пошли, бабуля. Что-нибудь придумаем.

Джулия смотрит на нас из кухни и смеётся, провожая взглядом.

Верити уже давно решила, что надеть и как причесаться сегодня вечером. Густые тёмные волосы она распустила, завила локонами и закрепила спереди золотистыми заколками-жучками, которые мерцают и переливаются, будто корона. Её смуглая кожа сияет матовым блеском. Верити удивительно идут традиционные одежды.

– Ты помнишь, что праздновать мы будем на улице, ночью?

С недовольным ворчанием я позволяю Верити вытряхнуть меня из шали.

– Леора, мы не в поход по лесу собираемся. Это праздник! Весёлая вечеринка! Никаких спортивных ботинок, никаких тяжёлых шалей и шерстяных балахонов!

Скрепя сердце выпутываюсь из тёплой мягкой шали и кладу её на кровать Верити. Поправляю нагрудник, чтобы скрыть полоску растяжки – сегодня она особенно заметна. Верити усаживает меня на стул и сооружает мне причёску: собирает волосы в хвостики и закрепляет на затылке. Как просто у неё всё получается! Выбираем бижутерию (Верити предлагает мне на вечер кое-что из своей шкатулки), втираем в кожу несколько капель ароматического масла, чуть проходимся там и тут переливчатой пудрой, стараясь не попасть на ещё припухшие запястья.

Когда всё готово, Верити поворачивает меня к зеркалу. Открываю было рот, чтобы пожаловаться, но слова застревают в горле: я выгляжу вполне прилично. Не так мило, как Верити (такой красавицей мне не стать никогда!), но всё-таки очень недурно. Голые руки и плечи показывают, что у меня совсем мало знаков, но под золотистой пудрой кожа уже не выглядит такой мертвенно-бледной. У Верити тоже нет личных знаков, но она и так очень красивая! Ей не нужны особые украшения, чтобы привлекать восхищённые взгляды.

– Вы обе выглядите великолепно, – сообщает нам внизу Себ.

Он уже переоделся в пижаму, его прямые тёмные волосы взлохмачены. Себ ложится спать рано, чтобы не опоздать на рассвете в пекарню.

Обнимаю Себа и шепчу ему на ухо:

– Пошли с нами? С тобой гораздо веселее.

Себ со смехом вырывается, встряхивая головой.

– Мне хватило одной прощальной вечеринки!

Себ очень похож на Саймона – такой же славный.

Джулия, уже в рабочей униформе, собирается на дежурство. У неё усталый вид, в волосах больше седины, чем раньше. Но, когда она берёт нас за руки, её голубые глаза сияют. Кажется, мама Верити сейчас заплачет.

– Дорогие мои девочки, перестаньте, пожалуйста, расти. – Верити давно выше Джулии. – Какие вы красавицы!

Верити недовольно закатывает глаза, но на самом деле ей приятно слышать такое от матери. Саймон обнимает жену и легонько целует её в макушку. Они оба с гордостью смотрят на Верити, и меня на мгновение охватывает зависть. Уходя, мы обещаем Саймону вести себя хорошо и вернуться вовремя. По дороге на праздник Верити то и дело спотыкается на своих высоких каблуках, а я тихонько торжествую, что выбрала удобную обувь. Туфли Верити мне не подошли. Может, я и замёрзну, но хоть ноги не подверну. И вообще, мне нравятся мои ботинки.

Праздник устраивают на опушке леса, возле школы. Чем ближе мы подходим, тем яснее доносятся музыка, радостные крики и визгливое пение. Идём на запах дыма. Верити восхищённо вздыхает при виде фонариков, которыми украшены ветви деревьев. Посреди большой поляны в жаровне пылает огонь. Бывшие одноклассники расположились вокруг на одеялах. Кто плавит кусочки пастилы, кто просто подбрасывает в костёр шишки и веточки, любуясь пламенем. Народу много, можно незаметно присоединиться к остальным. Нас с Верити встречают преувеличенно любезно: уже человек десять кинулись к нам с объятиями, хотя в школе мы с ними почти не общались. Наверное, успели выпить горячительного, да и свобода пьянит – не будет больше ни школы, ни экзаменов.

Парень из моего подготовительного класса для чернильщиков протягивает нам с Верити бутылки с чем-то и кричит:

– Пей до дна!

Это Карл – один из тех самоуверенных симпатяг, от которых у меня мурашки по коже. Высокий блондин, многие считают его красивым, девчонкам в школе он очень нравился. А мне не очень. Ещё в самом начале учебного года, заметив, что я легко краснею, он задался целью смущать меня чуть не каждый день. Стоит ему оказаться поблизости, и я замираю, как натянутая струна. Он говорил, что учится на чернильщика просто так, на всякий случай, что отец уже приготовил ему место в семейном предприятии. Карл никогда не упоминал, что же это за предприятие, чем занимается его отец. Проворачивает сомнительные делишки, не иначе.

Я слишком смущена, чтобы отказываться, и беру бутылку, но как только Карл отворачивается, возвращаю её на стол к остальным напиткам. Хорошо, что сегодня он не пытается уделять мне особого внимания. Идём дальше, к костру (то есть я иду, а Верити ковыляет: по лесу на шпильках не подефилируешь). И тут Верити встречает парня, с которым познакомилась на уроках обществознания. Его друзья освобождают нам место на одеяле, приглашая присоединиться к их компании. Не знаю, как можно сесть в этом костюме на землю, не сверкая нижним бельём, поэтому опускаюсь на колени, чувствуя себя неимоверно глупо. Верити о чём-то болтает со знакомым, а я оглядываю поляну, рассматривая гостей. Это моё обычное занятие на любых вечеринках, где я изредка появляюсь. Больше всего мне нравится тихо сидеть в уголке и смотреть, как веселятся другие.

Сегодня большинство явно решило продемонстрировать свои знаки и рисунки. Показывают друг другу запястья, любуются новыми метками профессий. Девчонки радостно взвизгивают, обнимаются, мальчишки похлопывают приятелей по плечам. Школьная форма скрывала большинство знаков, а рисунки по личному выбору нам разрешили наносить только несколько месяцев назад. Сегодня парни тоже одеты в традиционные кожаные одежды. Торсы почти все оставили открытыми, но брюки надеть не забыли. У некоторых на груди боевая раскраска – грязевые полосы, чтобы не так бросалось в глаза отсутствие знаков. По поляне разносятся боевые кличи, мальчишки устраивают борцовские поединки, хвастаясь перед всяким, кто обратит на них внимание.

Соскальзываю в «режим чтения», изучая скрытые ранее татуировки на знакомых. У одной девушки со светлыми волосами до плеч и широкой довольной улыбкой новый большой рисунок на бедре. Её ногу обвивает змея. Змеиный язык вздрагивает, и я вижу, что этот знак девушка выбрала в честь одного приятеля. Вероятнее всего, он сам предложил такой вариант. Чешуйчатое тело змеи скрежещет по мягкой душе девушки, рептилия подавляет её, занимая слишком много места на её теле. Внимательнее вглядевшись в знак, с облегчением читаю, что с тем другом девушка рассталась, но жалеет, что он оставил на ней такой заметный след.

Интересно, каково это – быть змеёй, сбрасывать кожу и начинать сначала?

Некоторые, например мои родители, выбрали для своих знаков общую тему, что-то вроде идеи, связывающей все рисунки. Так часто делают. Мамина тема – цветы. Не букеты, а отдельные цветы, с которыми она похожа на живой гербарий. Каждый бутон или распустившийся цветок прорисован на её коже с мельчайшими деталями, как в учебнике ботаники, с аккуратными подписями. Все её рисунки, как и мама, красивы, скромны и сдержанны. При первом взгляде видны лишь невыразимо прекрасные цветы, кажется, вот-вот повеет их ароматом. Но, если всмотреться внимательнее, действительно прочитать её, каждый знак откроет свой истинный смысл. Некоторые – готовые распуститься бутоны, другие – в самом цвету, до них так и хочется дотронуться, но есть и засохшие экспонаты гербария с побуревшими лепестками. Мне сложно прочесть мамину историю в подробностях. Быть может, потому, что мы слишком близкие родственники, или она так хорошо прячет свои тайны.

Все папины знаки были связаны с морем. Он ездил на побережье всего однажды, совсем маленьким. У нас до сих пор хранятся ракушки и камешки, которые он собрал в тот день у воды. Папину кожу украшали синие и зелёные волны, рыбы, чайки, русалки и морские коньки. Если не считать того ворона.

Не буду об этом думать. Оглядывая собравшихся, нетрудно заметить, что большинство моих одноклассников особенно не раздумывали над выбором первого личного знака. Наш преподаватель на курсе чернильщиков пренебрежительно отзывался о тех, кто выбирает знаки без должного внимания. Говорил, что однажды они пожалеют о своих решениях, что их безвкусные, поспешно нанесённые рисунки останутся с ними навсегда. Возможно, он прав, но, глядя на бывших соучеников, таких весёлых и беззаботных в свете костра, я думаю только о том, что они сделали хоть что-то, сделали выбор, поставили метку. По крайней мере, они не испугались.

Верити заметила ещё одного друга и решает подойти к нему поздороваться. Скидывает туфли и уходит, оставив свою бутылку пива рядом со мной. Другие ребята с нашего одеяла тоже расходятся. Я улыбаюсь, машу им на прощание и возвращаюсь к созерцанию огня, загипнотизированная движением языков пламени. Воображаю, что моё тело покрыто изображениями огня и пепла, вдыхаю дым от костра. Может быть, мне выбрать темой моих татуировок огонь? Но моё внутреннее «я» совсем не огненное, я недостаточно пылкая и никогда не смогу гореть, как уголёк.

Слева от меня какое-то движение, несколько парней садятся на моё одеяло. По их голосам нетрудно заметить, что они пили кое-что покрепче сока. Кто-то неловко сбивает оставленную Верити бутылку, и я поспешно забираю с дороги её туфли. Один из парней поворачивается ко мне – это Карл.

От него пахнет пивом, по его заторможенному взгляду легко заключить, что выпил он многовато. Отворачиваюсь к костру, в надежде, что новые соседи обо мне забудут. Борясь со внезапно налетевшей зевотой, раздумываю, не пора ли уходить… или пока рано?

– Эй, Лора! Не спать! – Карл треплет меня по плечу, будто пытаясь разбудить.

С натянутой улыбкой отодвигаюсь от него подальше.

– Меня зовут Леора, – холодно напоминаю я, натягивая юбку на колени.

– Знаю. А ещё я знаю, что тебя бесит, когда тебя зовут Лора. Ты сразу краснеешь.

Хмуро смотрю на него в ответ, но щёки предательски пылают.

– Ага! Вот опять!

– Мы сидим у костра, Карл. Не слишком воображай о себе, – замечаю я, пожимая плечами.

Но Карл вдруг уставился на мой знак чернильщика, и его осоловелый взгляд мгновенно превращается в сосредоточенный.

– Так тебя тоже взяли?

Едва заметно киваю в ответ.

– И меня. – Карл протягивает мне руку, где на запястье красуется точно такой же знак, как у меня.

– Разве ты не собирался работать с отцом? – вырывается у меня вопрос.

Карл задумчиво проводит рукой по волосам, наклоняется ко мне и шепчет, обдав запахом пива:

– Планы изменились, Лора. Отец хочет, чтобы я учился ремеслу, – с нотками разочарования в голосе признаётся он.

– Из тебя выйдет отличный чернильщик, – отвечаю я, пытаясь его приободрить. – Вот увидишь.

В нашем классе он был одним из лучших, хоть и разыгрывал время от времени дурачка.

Кажется, Карл не знает, как реагировать на мои поздравления, и на минуту умолкает, а потом выдаёт:

– Не знал, что девчонок берут в чернильщики. Но с другой стороны, я долго считал тебя парнем.

Я молча в недоумении смотрю на него.

– Не то чтобы ты выглядела, как парень, или вообще, – развивает мысль Карл. – Просто не думал увидеть в классе чернильщиков девчонку, вот и…

– Ты считал меня парнем, потому что я хотела быть чернильщиком? Спасибо, Карл. Таких комплиментов я ещё не слышала.

Собираюсь вставать, но Карл удерживает меня, схватив за руку.

– Не уходи. Слушай, я пошутил. В тебе нет ничего мужского. И вообще, ты сегодня прекрасно выглядишь.

Не удержавшись, закатываю глаза и свободной рукой хватаю туфли Верити. Лицо Карла странно быстро приближается к моему, он, кажется, собирается меня поцеловать. Вот ужас-то!

– Фу, гадость! Карл, отстань!

Изо всех сил упираюсь ему в грудь и отталкиваю подальше. Он широко открывает глаза, будто спросонья, и на его лице проступает гнев. Из-за спины Карла доносятся смех и шутки. Смеются над ним.

Вскакиваю и, отряхнув колени, быстро ухожу к деревьям.

– Чокнутая! Стал бы я её целовать! – бормочет Карл.

Но смех не утихает.

Верити болтает с Раулем, который давно ей нравится. Он ей очень подходит: за аккуратной причёской и опрятной одеждой Рауль скрывает отличное чувство юмора. Отдаю Верити туфли и потихоньку прощаюсь. Она отвечает, что пойдёт со мной, но я вижу, как ей хочется остаться, и, подмигнув, убегаю. Надеюсь, Верити больше повезёт с парнем.

Наверное, не надо идти обратно в одиночестве, но я совершенно уверена, что все неприятности остались позади, вместе с Карлом. Вот придурок! Ну хоть теперь, когда со школой покончено, я больше никогда его не увижу.

Глава пятнадцатая

Практика начинается в понедельник. В воскресенье я лениво просматриваю информационные листки, целую пачку которых дала мне Мел, раскладываю на кровати новую униформу (тунику и брюки серо-стального цвета – наконец-то!), выясняю, где будут занятия и как туда попасть (в маленькой студии в центре города – местечко новое, но уже с отличной репутацией, а владелец студии, Обель Уитворт, – местная знаменитость), и листаю старые учебники. Пытаюсь набросать пару эскизов в альбоме, но выходят какие-то глупости. Ужасно волнуюсь: что принесёт мне новый день?..

Утром встаю со странным ощущением, где-то на полпути между радостью и смертельной тревогой. В самой глубине души притаилось радостное волнение, но очень-очень глубоко, а на поверхности – сплошное беспокойство и страх. Голова кружится от вопросов. Какой из себя Обель? Что, если я наделаю ошибок? Что, если всё будет ужасно? Будут ли ещё девушки, кроме меня? Что, если мне понадобится в туалет, а уборные у них только мужские? Но из глубины пробивается тихий настойчивый голосок с другими вопросами: а вдруг всё пройдёт чудесно? А вдруг мне понравится? А вдруг это моё призвание?

Мама уже поставила на стол фрукты, йогурт… Вкусно пахнет хлебом. Наверное, она специально ходила утром в пекарню за свежими булочками. Мама режет хлеб, и мне слышно, как хрустит корочка. Я так люблю на завтрак и хлеб, и йогурт, и фрукты, но сегодня слишком взвинчена, чтобы проглотить хоть кусочек.

– Ты замечательно выглядишь, дорогая! – говорит мама, разглаживая складки на моей униформе и заново повязывая мне пояс.

– Мама, я в сером с головы до ног. Я выгляжу не замечательно. Я похожа на мышь.

Мама обнимает меня и целует в голову:

– Никакая ты не мышь! Завтракай, а потом мы зажжём свечи и попросим пращуров позаботиться о тебе. – Мама откусывает кусочек тоста и продолжает: – Помню мой первый день. Было очень страшно, но поверь мне: к концу недели ты привыкнешь, словно работала так всю жизнь. У тебя обязательно всё получится. Ты прирождённая чернильщица.

Как странно, мама изо всех сил старается сказать мне что-то хорошее, как будто представляет, что сказал бы папа, и проговаривает вслух его слова, будто он всё ещё с нами. Всё-таки она очень добрая.

– Знаешь, что советовал мой наставник? Не говори, что хочешь «внести свой вклад» или «изменить мир к лучшему», и постарайся запомнить имена новых знакомых. Следуй этим правилам – и всё пройдёт отлично.

– А ты доверишь мне нанести тебе новый знак? – спрашиваю я с улыбкой.

Мамины глаза расширяются от удивления, и она кашляет, подавившись хлебом.

– Знаешь, девочка моя, задай мне этот вопрос потом, когда завершишь обучение.

Она улыбается мне в ответ, и мы вместе тихонько посмеиваемся. Мама тоже волнуется. Ей важно, чтобы я была счастлива, чтобы у меня всё получилось как надо.

Мы вместе выходим из дома: у мамы назначен сеанс чтения для клиента где-то на окраине, а мне надо в студию в самом центре города. В конце улицы мы обнимаемся на прощание, и дальше я иду одна.

Вдыхаю тёплый аромат свежего хлеба возле пекарни, уступаю дорогу цветочнице – она расставляет у магазина горшки с осенними композициями, чтобы привлечь покупателей. Под ногами шуршат листья, лицо согревают солнечные лучи. Ветер довольно холодный, и я запахиваю шаль. Как будто слышу папины слова: «Такие дни – мои самые любимые. Светит солнце, прохладный ветерок покусывает щёки…» Улыбаюсь, но тут же накатывает грусть. «Только не сейчас, Леора! – строго говорю я себе. – Нельзя прийти на практику в первый день в слезах». Никто не запрещает мне зайти в музей после работы – взглянуть на папину книгу. Расскажу папе, как прошёл первый день, – это придаст мне сил.

Повеселев и расхрабрившись, уверенно поднимаю подбородок и шагаю дальше. На улице много народу, все спешат по своим делам. У некоторых сегодня тоже первый день практических занятий, как у меня. Все в униформе, у каждой профессии – свой цвет. Я единственная серая на улице, чернильщиков у нас немного.

Вот и боковая улочка, где расположена художественная студия. У двери маячит ещё одна фигура в сером. Наверное, тоже практикант. Я в замешательстве замедляю шаги.

Это Карл. Из всех программ подготовки Карла приписали именно к моей.

Что посоветовала бы Верити в такой ситуации? Надо подумать. Верити сказала бы так: «Игнорируй его, Лора. Он – ничтожество. Пройдёт немного времени, и ты удивишься, как такая посредственность могла портить тебе жизнь».

Да, она так бы и сказала, ей можно.

Карл тоже не рад меня видеть. Он отлип от стены, о которую опирался, и уставился мне прямо в глаза. У него широкие плечи, светлые волосы зачёсаны назад, но несколько тонких прядей падают на синие глаза, на лице никаких признаков волнения. Серая форма ему очень идёт.

– Как это понимать? – недовольно цедит Карл. – Это шутка такая, что ли? Не знал, что буду проходить практику с кем-то ещё.

В ответ я лишь пожимаю плечами. Что тут скажешь! Стою, скрестив руки на груди и опираясь о стену здания. От Карла лучше держаться подальше. На улочке больше ни души. Смотрю вниз, изучаю носки туфель и надеюсь не навлечь на себя новых насмешек. Да уж, не таким воображала я себе это утро!

Раздаётся скрежет засова, щёлкает замок, и дверь студии открывается изнутри. Мы с Карлом выпрямляемся и подходим ближе. На пороге появляется мужчина, кожа которого покрыта великолепными знаками. Такой красоты мне ещё не доводилось видеть.

– Карл? Леора? Проходите.

Внутри сплошь дерево и сероватые цвета. Деревянные столы, светло-серые стены, стальные сиденья стульев. Наш провожатый резко выделяется на этом однообразном фоне. Мне сложно определять возраст новых знакомых, но он явно моложе мамы, ему где-то лет тридцать с небольшим. Голова гладко выбрита, обнажённые руки бледные и мускулистые. Есть в нём что-то необычное, странное, но не могу понять, что именно. Не оттенок кожи или удивительная красота знаков, не ощущение его внутренней силы. Что же меня так поразило? Услышав его вопрос: «Ты в порядке, девочка?» – вдруг понимаю, что неприлично уставилась на хозяина студии, чуть ли не рот разинула. Щёки заливает краска, я киваю, смущённая, что мой взгляд заметили.

– Ладно. Давайте к делу. Надевайте передники. Меня зовут Обель. Возможно, вы слышали обо мне и наверняка видели мои рисунки. Вы проходите практику у лучшего чернильщика, и я надеюсь увидеть ваши исключительно талантливые работы. Помните об этом. – Самодовольная речь, но произнесена таким обыденным тоном, что Обель кажется просто уверенным в своих силах художником. – И вот ещё что. Вы мне безразличны, я забочусь только о себе, о своей репутации. Если вы не оправдаете моих ожиданий, выгоню без лишних слов. Всё, что вы делаете, имеет отношение ко мне. А потому делайте всё как следует. Понятно?

Мы с Карлом бормочем, что согласны, все понятно, и я даже рада, что Карл так же потрясён, как и я.

– Теперь скажите мне, – говорит Обель, – почему вы выбрали профессию чернильщика? Сначала ты. – Он кивает в мою сторону.

Вот повезло!

– Ну… Я всегда любила рисовать, и я… – Присутствие этого человека вгоняет в ступор, мысли и слова улетучиваются. – Хочу изменить мир к лучшему, помочь людям.

О ужас! Я всё-таки произнесла слова: «изменить мир к лучшему». Да что со мной творится?

– Хорошо, я понял, но ответ мне не нравится. Попробуем ещё раз: почему ты решила стать чернильщицей?

Глубоко вздохнув, пытаюсь сосредоточиться. Меня чуть ли не трясёт от страха, и я выпаливаю первое, что приходит в голову:

– Я хорошо читаю знаки и не боюсь крови. – Кажется, Обель прячет улыбку, слушая мой лепет. – Мне всегда нравились рисунки на коже, хотелось понять их значение, узнать, почему люди выбирают одни знаки, а не другие. Я не брезглива, в обморок от вида крови не падаю. Показалось, что профессия чернильщицы мне подходит.

Пожимаю плечами и понимаю, что теми же словами могла бы объяснить выбор профессии обрядчика.

Обель улыбается моим словам и уже не кажется таким невероятно строгим.

– Говоришь, хорошо читаешь знаки? Ты уверена, Леора?

Он посмеивается надо мной, но глаза его смотрят серьёзно.

И теперь я понимаю, что же в нём странного. Я не могу прочесть его знаки. Вот они, рисунки, прямо передо мной – отметины о его возрасте, родном городе, свидетельства об идеальных оценках и диплом чернильщика, но я вижу только одно поверхностное значение. Знаки не пускают меня вглубь, не раскрывают своих секретов. В удивлении смотрю в глаза Обелю и натыкаюсь на встречный вопросительный взгляд.

– Обычно я хорошо читаю знаки, как правило то есть, – успеваю произнести я, прежде чем Обель переключит внимание на самодовольно ухмыляющегося Карла.

– А ты что скажешь, парень? Почему ты решил стать чернильщиком? Только не говори, что тоже хотел изменить мир к лучшему.

Не удержавшись, краснею и вижу, что Карл расправляет плечи и даже становится чуточку выше ростом.

– Я всегда хотел быть чернильщиком.

«Вот ведь врёт!» – в тот же миг проносится у меня в голове.

– Я уже кое-что сделал сам.

Карл закатывает штанину брюк и показывает рисунок дракона. Неплохая работа, чёрт подери!

– Ты сам это сделал? – спрашивает Обель, чуть приподняв брови.

Карл с горделивой улыбкой кивает.

– Хвастаешься нелегально нанесённым знаком и ожидаешь произвести впечатление? Никому этого не показывай, никогда! Ясно? Хотя бы до тех пор, пока я не исправлю эту картинку, чтобы не так была заметна детская рука. Ещё подумают, что это работа моей студии.

Карл опускает штанину, его щёки заливает румянец. Наверное, такой отповеди о нелегальных знаках он не ожидал, да ещё от настоящего мастера своего дела. А приятно всё-таки, что Обель сбил с парня спесь.

Владелец студии со вздохом оглядывает нас без видимого удовольствия.

– Хорошо. Идите за мной, – командует он. Мы следуем за ним через всю мастерскую.

В основном помещении стены белые, все пространство залито светом. Металлическая конторка стоит так, что посетителям не видно, как происходит сам процесс татуировки. Нельзя просто зайти с улицы и посмотреть, кому и какую татуировку наносят. Пол выложен чёрными каменными плитами, в углу – складная ширма на колёсиках, на которой выведены традиционные знаки. За ширмой – большое чёрное кожаное кресло. От волнения сердце стучит быстро-быстро – вот здесь, именно здесь я и сделаю мою самую первую метку. Страх, так давивший на грудь утром, испаряется и остаётся только приятное волнение. Я точно знаю – это моя судьба.

Обель устраивает нам короткую экскурсию по мастерской, поясняя по дороге, что сегодня наша задача – смотреть и слушать. Мы присматриваемся к происходящему, а когда появляются клиенты, спешим выполнять просьбы мастера – подать то, принести это.

Сначала приходит довольно молодой мужчина, лет тридцати. Он хочет получить новый знак, чтобы отпраздновать повышение по службе. Клиент желает сделать татуировку в обеденный перерыв, всего за пару часов.

– Буду рад помочь вам, но нанести знак сегодня не смогу, – отвечает ему Обель непререкаемым, хоть и уважительным тоном.

Клиент хмурится.

– Мой предыдущий чернильщик всегда наносил мне знаки в тот же день и в удобное для меня время.

Обель понимающе кивает.

– Могу назначить сеанс на любое удобное для вас время, но я никогда не выполняю рисунок без предварительной консультации и по крайней мере недельного периода на раздумья.

Клиент недоволен и, кажется, готов встать и распрощаться. Обель спокойно и убедительно продолжает:

– Если вам не понравится новая метка или решение окажется необдуманным и знак не принесёт вам удовлетворения, виноват буду я. Рисунки, которые мы наносим в этой студии, должны стать предметом вашей гордости. Я хочу, чтобы ваши потомки ценили вашу книгу и восхищались каждым знаком на её страницах.

Уверенный тон и слова Обеля успокаивают посетителя, он больше не торопится уйти. Обсуждает с мастером разные варианты нового знака и через некоторое время прочно попадает под обаяние Обеля, совсем как я.

С каждым новым клиентом я начинаю предчувствовать, какие инструменты или предметы попросит подать Обель. Мы с Карлом внимательно слушаем, о чём мастер беседует с посетителями, какие вопросы задаёт, когда клиенты описывают выбранный знак. Обель не просто соглашается с их решениями, он, как следователь, задает множество вопросов:

– Вы видели на ком-то этот рисунок? О чём вы подумали, увидев эту метку? Есть ли похожие метки у кого-то из ваших предков, чьи книги хранятся в вашем доме? Куда вы хотите нанести знак? Какого он должен быть размера? Рассчитываете ли вы превратить этот знак во фрагмент более сложного рисунка? Какие чувства вы хотели бы вызвать у знакомых, демонстрируя этот знак? Что вам нравится в вашей работе? Что не нравится?

Пока мастер выслушивает ответы, я с интересом изучаю его. Иногда Обель сидит совершенно неподвижно и едва дышит, словно боится прервать собеседника или повлиять на его мнение своими замечаниями. С другими клиентами он разговаривает весело и непринуждённо. Но как только иглу обмакнули в чернила и включили машину для татуировок, мастер умолкает. Он словно становится чернилами, а чернила проникают в него. Обель отчасти становится и тем, кому наносит татуировку, душа мастера смешивается с кровью и чернилами. Карл тоже во все глаза смотрит на Обеля. Мы оба поражены происходящим.

Вечером Обель подзывает нас с Карлом и объявляет:

– Я собираюсь расширить эту мастерскую. По окончании практики один из вас получит приглашение на работу ко мне в студию. Покажите, на что вы способны, а я выберу достойного.

Мы с Карлом переглядываемся. Похоже, ставки в нашей игре подросли, и мы оба намерены выиграть.

Домой я шагаю совершенно ошеломлённая. Утренние волнения и страхи словно остались далеко в прошлом. Петляя по городским улочкам, широко улыбаюсь, а сердце от радости учащённо бьётся. Я непременно попаду на работу к Обелю! Вот же повезло заполучить в соперники именно Карла! Уверена, ему работа не так уж и нужна, он просто не хочет проигрывать. Карл, конечно, меня бесит и наверняка пришёл на практику только по желанию папочки, но надо признать – парень кое-что умеет.

Вспоминаю свой план – зайти в музей взглянуть на папину книгу, – и улыбка расползается чуть не до ушей. Жду не дождусь нашей встречи.