Текст книги "Лесная невеста. Проклятие Дивины"

– Эй, народ, расступись, дай где княгине место! – крикнул Зимобор.

Кмети неохотно зашевелились, стали с любопытством оборачиваться – что это за княгиня такая?

Наконец усилиями Судимера и двоих отроков удалось освободить скамью и даже покрыть ее чьим-то медвежьим кожухом. Княгиня села и сложила руки на коленях.

– Угостить особо нечем, не взыщи, – сказал Зимобор. – Каши можем дать, если голодна. Ты-то хоть, матушка, ночью не воевала?

– Я не голодна. Я приехала за другим.

– За чем?

– Твой человек, Красовит, сын Секача, у меня.

Поразмыслив, княгиня решила не брать сразу Красовита с собой, а привлечь его к переговорам уже в качестве участника, а не товара на обмен, только если смолянский князь заупрямится.

– Вот дела! – вспомнив про Красовита, Зимобор хлопнул себя по коленям. – Живой?

– Живой. Ранен. И с ним трое его людей.

– А Игрелька где? Окладина дочка? Тоже у тебя?

– Тоже у меня. Ты хочешь ее вернуть? – Восточные глаза княгини пристально глянули в глаза Зимобору.

– Не отказался бы. И Красовита тоже. А на обмен что хочешь?

– Я потеряла моего сына, князя Хвалислава. – Княгиня опустила глаза. – Если он у тебя, отдай мне его, живым или…

Она запнулась, не в силах выговорить слово «мертвый» по отношению к родному сыну.

– Один он у тебя? – сочувственно спросил Зимобор.

– Да. – Княгиня еще ниже опустила голову, стараясь справиться с собой.

– Как же ты сюда попала, а, княгиня? Ты родом откуда?

– Из Хорезма. Мой муж был торговым человеком и привез меня сюда с собой. Это было очень давно, я тогда была совсем юна. Здесь наш торговый караван разграбил князь Вершина и взял меня в плен. Он полюбил меня и взял в жены. Мой сын – любимый сын князя Вершины, и недавно князь объявил его своим наследником. – На этом месте женщина горделиво подняла голову. – Сейчас он у тебя. Я хочу знать, какой выкуп ты желаешь получить за него или… за его тело, – тихо закончила она и снова опустила глаза.

– Мертвецами не торгую – живой он, живой, – утешил ее Зимобор. – Даже вроде не ранен особо, так, по голове вчера получил, оттого и с коня свалился. Да, а чего он от меня хотел? Зачем напал?

– Ты отнял его невесту. – Княгиня взглянула на него с укоризной. – Дочь Оклады с реки Жижалы была просватана за моего сына. Ты забрал и девушку, и ее приданое. Мой сын должен был вернуть то, что ему принадлежит.

– А откуда узнали? – вставил Жилята.

– Вас видели в Селиборле…

– Даровой! – воскликнул Жилята, имея в виду: «а я что говорил».

– Дочь князя Вершины, Лютава, видела там и тебя, княже, и невесту. Она рассказала нам, что мы ограблены.

– Я говорил, не надо было девку выпускать, – напомнил Судимер.

– Попробовал бы кто-то ее не выпустить. – Княгиня усмехнулась. – Их мать была знатная чародейка и зналась с самим Велесом. Говорят даже, что все ее дети рождены от Велеса… Однако почему-то они тоже хотят получить долю наследства князя Вершины, хотя он, выходит, вовсе им не отец! – язвительно добавила она.

В ушах Зимобора зазвучал голос княгини Дубравки, которая тоже вот так выискивала всевозможные способы доказать, что никто, кроме ее детей, не имеет права на наследство князя Велебора. И невольно ощутил расположение к неведомым ему детям чародейки – как к товарищам по несчастью.

– Ну, мать, давай торговаться! – Он сел поудобнее и опять хлопнул по коленям. – Что предложишь?

– Я верну тебе твоего воеводу и девушку.

– Красовит – хорошо, но он мне не брат и не сват. Глаза бы мои его и его батяню не видели… А девку – я таких еще десяток найду, и с родом, и с приданым, а вот сын у тебя один, и второго ты уже, пожалуй, нигде не раздобудешь. Мало даешь, матушка.

– Я добавлю… серебром или куницами, сколько ты хочешь?

– Двадцать гривен серебра. И Красовита с Игрелькой назад. И чтобы, пока Угру не пройдем, ваши удальцы нас больше не тревожили. Согласна?

– Да. Но мне нужно время, чтобы собрать выкуп.

– Сколько?

– Десять дней.

– Твоя воля. – Зимобор пожал плечами. – Еще пару дней здесь поживем, потом пойдем дальше. Мне до весны тут гостить некогда, реки вскроются, а меня Смолянск ждет. Как соберете – догоняйте, дорога тут одна, по Угре, не потеряетесь.

– Я хочу увидеть моего сына.

– Достоян! Проводи.

Княгиня ушла в овин, где сидел пленник.

– Мало попросил, – заметил Жилята. – Надо было требовать, чтобы Угру за нами признали и больше сами тут не ползали.

– Это ей не под силу. Такие дела князь решает, а у него сыновей, поди, много. Одним меньше – ему легче.

– Сказала же, что он у князя любимый.

– Дубравка то же самое про Буяра говорила. А кто у батюшки на самом деле любимый сын был? – Зимобор горделиво потянулся. Кмети вокруг засмеялись. – Нет, серебра она из своих укладок даст, все узорочье выгребет. А Угру, надо будет, потом сами завоюем. Не последний раз живем, Жилята, друг ты мой!

– Тебе виднее!

Повидавшись с сыном, княгиня уехала. Но дозорные так же внимательно вглядывались в лес по берегам ручья, и Судимер обходил дозоры, приговаривая, что «приказа расслабляться не было».

* * *

Стемнело, но весь была освещена сплошной полосой костров – не зря кмети весь день рубили дрова и сушили их возле огня. Договор с княгиней обеспечивал какую-то безопасность, но ждать можно было чего угодно. Жилята доказывал, что князя Хвалислава нельзя отдавать матери прямо сейчас, а нужно держать в заложниках, пока смолянская дружина не пройдет Угру до конца, и совершить обмен только за ее истоками. Зимобор соглашался, что кметь прав.

– Да мы за десять дней до конца Угры дойдем и так, не переживай! – говорил он. – Как раз в верховьях Десны они нас догонят. Ждать ее на месте я же не обещал! Так что все будет. Завтра-послезавтра тронемся.

За день умерло еще двое раненых, но остальные начали поправляться. И если воевать они смогут еще не скоро, то ехать были уже вполне способны. А задерживаться было нечего.

Весь вечер где-то в лесу выли волки, и кмети толкали друг друга: слышь, дескать, как выводят! Одни говорили, что не к добру, другие – что все нехорошее уже случилось и волки отзываются на запах пролитой крови.

За этот день Зимобор велел заготовить дрова для погребального костра и послал сани – перевезти погибших к жилью, чтобы завтра сжечь. И вовремя – если бы убитых не перевезли под защиту людей и огня, серая лесная братия могла бы устроить им «погребение» по собственному обряду.

Волки выли: то поодиночке, то хором. Удрученное их тоскливой песней, серое пасмурное небо заплакало, пошел снег. Ветра не было, и крупные пушистые хлопья медленно падали, норовя устроиться на носу у дозорного. Кмети бранились: зимней ночью по-всякому тяжело нести дозор, а тут еще снег, когда в трех шагах ничего толком не видно!

– Делать нечего, глядите в оба! – наставлял Моргавка. – Забыли, как Оклада на нас под метелью накинулся? Тут и еще, поди, такие умные есть.

– Да кто тут умный? – ворчали кмети.

– А вот когда узнаешь, тогда сам окажешься дурак! Давай, Хотьша, топай во двор, не бойся, сменить не забуду!

Обойдя дозоры, Зимобор разгреб себе местечко на мягком мешке, лег и укрылся кожухом. Теперь и ему можно было немного поспать. Он и задремал было, но, несмотря на темноту, тепло и усталость, не спалось. Все время вспоминалась то княгиня-хвалиска, то девушка в лисьем кожухе, которая приходила в Селиборль и ушла, будто никто не в силах ее задержать… И ведь правда, никто не заметил, как она исчезла, хотя за такой красавицей следили сотни глаз. «Их мать была знатная чародейка и зналась с Велесом… Говорят, все ее дети рождены от Велеса…»

Да, а что значит их мать? Что значит все ее дети? Сколько их там? И если все дочери неведомой чародейки так хороши, может, имеет смысл сторговать у князя Вершины хотя бы парочку?

Ландышевый венок за пазухой источал одуряющий запах. Вдруг заметив это, Зимобор удивился. С чего бы? Ведь он не звал Младину. Он вынул венок – тот был сухим, и запах от него шел, как от сухих цветов, но необычайно сильный.

Зимобора вдруг разобрало любопытство. Так сколько детей было у княгини-чародейки и что это за дети? И тут ведь под рукой есть у кого спросить! Судя по словам Замилы, дети чародейки – соперники ее сына, а значит, Хвалислав знает их очень хорошо.

Приподнявшись, Зимобор хотел кликнуть отрока из сеней и послать за пленником, но передумал и решил сходить сам. Неохота было вставать с мягкого мешка, вылезать из теплой истобки, но очень неплохо еще раз проверить дозоры. Ночь, метель – мало ли что?

Натянув кожух, взяв на всякий случай меч, Зимобор вышел на двор. Костры горели, дозорные прохаживались и перекрикивались.

– Кто здесь? – перед Зимобором вдруг оказался Гремята, держа щит наизготовку и выглядывая из-за него с топором. – А, княже! Что бродишь, как мара полуночная? Не спим мы, не спим!

– Хочу к князю Хвалиславу заглянуть. Как он там?

– А как ему быть? Его Судимер стережет.

Зимобор прошел мимо нескольких заснеженных избушек к овину. Из окошка тянулся дым – кмети топили печи. Среди прочих обитали и угрянские пленники, с которых день и ночь не спускал глаз кто-то из дозорного десятка.

И вдруг в полосу, освещенную кострами, вбежали разом с десяток фигур – в поднятых руках блестело оружие, мечи и топоры. Несколько кметей, одновременно их увидевшие, разом заорали. Часть вскинула щиты и бросилась навстречу, по одному человеку от десятка кинулось в избы будить спящих.

В свою избу Зимобор помчался сам – у него с собой был только меч, но не было щита и шлема.

– А ну вставай! – заорал он, распахнув дверь сеней во всю ширь. – Опять лезут на нас! Живо, Достоян, поднимай, бегом!

Он пробежал между просыпающихся кметей, схватил шлем, в который предусмотрительно был вложен подшлемник, нахлобучил на голову, взял в сенях первый попавшийся щит, выскочил наружу – и тут, видя, что на избу пока никто не нападает, поставил щит к ноге и стал застегивать ремешки шлема.

Когда он был готов, из избы уже выбегали со щитами в обнимку остальные.

– Туда! – Зимобор махнул мечом и первым побежал в сторону овина. Оттуда доносились знакомые звуки – треск разрубаемых щитов и звон мечей…

* * *

…Над берегом замерзшей реки, перед цепочкой сонных избушек, которые среди снеговых груд казались еще меньше и ниже, горело несколько костров, и все было видно как на ладони. Между избушками кипело сражение: три или четыре десятка человек, все с оружием и щитами, метались туда-сюда, и трудно было поверить, что все это устроилось силами всего двенадцати бойников Лютомера. Наскакивая на дозорных кметей и ратников из полюдья смолянского князя Зимобора, они не столько бились, сколько кричали, оглушали боевыми кличами, перебегали с места на места, – словом, больше создавали суету, чем сражались по-настоящему. Настоящий бой Лютомеру был сейчас не нужен, а терять людей понапрасну он не мог себе позволить – слишком мало их осталось и каждый из них был ему братом.

Сам Лютомер не ввязывался в драку и ждал, не показываясь из темноты на опушке. Лютава стояла рядом, притопывая на снегу озябшими ногами, изнывая от нетерпения, кусала варежку и от волнения даже подвывала шепотом. Самый зоркий глаз не различил бы эту пару, словно родившуюся из темноты леса, – оба одетые в волчьи кожухи мехом наружу, брат и сестра сливались с промерзшими стволами, заснеженными еловыми лапами, и каждое их движение казалось лишь игрой теней. Лютомер молчал, крепко сжимая зубы и не сводя напряженного взгляда с двери овина. Их окружали десятки светящихся волчьих глаз – сами звери совершенно растворялись в темноте и лежали, выжидая, не понадобится ли помощь. Но чем могли помочь звери, если даже сам Лютомер, волк среди людей и человек среди волков, не знал, что делать?

Там, в овине, находился их с Лютавой сводный брат Хвалислав, связанный и беспомощный. Вот-вот кто-нибудь из смолян откинет бревно, которым подперта дверь, войдет туда и вскоре выйдет снова, с окровавленным ножом в руке…

Но время шло, а никто не спешил сделать это страшное дело. Смолян было слишком много: около двух сотен, если считать княжескую дружину и ратников, и хотя проснулись и снарядились еще не все, их все же хватало, чтобы не подпускать бойников даже близко к овину. А раз нет опасности, что знатный и ценный пленник будет освобожден, то зачем же его убивать? Смолянский князь Зимобор, похоже, не трус и не дурак, головы не теряет даже тогда, когда на его стан нападают во время ночлега.

Бойники повыдохлись, их притворные наскоки становились все реже, шум стал стихать. Какие бы они ни были резвые, а все же нелегко, имея чуть больше десятка человек, изображать нападение на двухсотенное войско.

– Не пойдет… никто туда не пойдет… – Лютомер не заметил, как произнес это вслух, а Лютава вцепилась в его рукав и затеребила:

– Что же делать, Лют? Придумай что-нибудь!

Сестра не могла пожаловаться на отсутствие выдержки, но сейчас ее силы были на исходе, и Лютомер ее понимал.

– Придумай! – в досаде повторил он. – Если только выманить его оттуда как-нибудь. Закричать, что ли: «Князь Хвалислав, держись, мы идем!»

– Закричи!

– Или выгнать его… Если сам выбежит, то уж тут…

– А если они его убьют? Когда выбежит?

Лютомер оторвал наконец взгляд от темных избушек, озаренных неровными сполохами костров, от мечущихся черных фигурок в мерцающих шлемах, с кроваво-красными отблесками на обнаженных клинках – от огня, пока лишь только от огня, – повернул голову и посмотрел в лицо своей сестры. Свет костров сюда, во тьму под первыми деревьями опушки, не доставал, но ему не нужен был свет, чтобы видеть. В темноте глаза оборотня сами излучали яркий зеленоватый свет, озаряя лицо девушки, так похожее на его собственное – те же высокие скулы, глубоко посаженные глаза под черными бровями.

– Они… его… убьют? – повторила Лютава. До сих пор она старалась не думать, не пускать в сознание мысль о том, чем же кончится то, что они затеяли. Но теперь отступать было некуда, прятать от себя эти страшные слова стало поздно. – И… ты уверен, что… иначе никак?

У нее перехватило дыхание, она сглотнула и замолчала. Ничего можно было не говорить: Лютомер сам прекрасно знал и понимал все, что она могла бы ему сказать. Невозможно, жутко даже подумать: желать смерти от руки чужака – своему же брату. Пусть сводному, по отцу, пусть рожденному чужеземкой, бывшей рабыней; пусть они никогда не дружили, пусть между ними много чего случилось нехорошего, особенно за последний год, но все же и он, Хвалислав, – сын их рода. Он находится под защитой чуров, как и прочие дети угрянского князя Вершины. А поднять руку на свою кровь – преступление, которого не прощают ни люди, ни предки, ни боги. Даже им – детям волхвы Семилады. Даже ему, Лютомеру – сыну Велеса… Неужели это, о чем страшно сказать друг другу, самому себе, – необходимо? Так ли это? И по чьей вине все сложилось именно так, а не иначе?

Уже много месяцев прошло с тех пор, как Лютомер впервые подумал в сердцах: уж лучше бы он умер маленьким, этот Хвалис! Скольких бед избежала бы тогда угренская земля, да и они с Лютавой. Но только сейчас, когда костры перед избушками мелкой веси незнамо какого рода догорали, а мельтешение черных фигурок стихало, когда все решали считаные мгновения, Лютомер снова старался вспомнить все и понять: действительно ли у них нет другого выхода? Когда, в какой день нить судьбы впервые свилась в узелок, после которого вся Макошина ткань перекосилась?

И, как почти всегда в таких случаях, даже он, сын Велеса, самого мудрого и памятливого из богов, не мог нащупать в прошлом этот злополучный день. Такие дни обнаружить не легче, чем найти исток реки, вытекающей из болот – потихонечку, помаленечку. И никто не знает, в какой бурный и мутный поток выльются обыденные, заурядные, ничем не примечательные события. Вот только Макошь ничего не пропускает, и каждой ниточке наших слов и поступков в ее сложном узоре находится место.

– Нет! – зажмурившись и даже на миг закрыв лицо руками, словно прячась от сильной душевной боли, Лютомер затряс головой. Шапка упала, на давно не чесанные русые волосы сыпался с ветвей мелкий снег, делая их совсем седыми. – Нет. Не надо. Я придумал. Сделаем так…

Он повернулся к сестре, крепко взял ее обеими руками за плечи и заглянул в глаза… И взгляд его словно втянул ее в себя; Лютава не успела даже понять, что он задумал, а мир вокруг закружился, вихрь из Нави подхватил ее и мгновенно разъял на тысячи частей, чтобы снова сложить нечто совсем иное…

* * *

Сражение шло в полосе света от сторожевых костров – правда, половина из них была разметана и затоптана. Кое-как одетые, в криво подпоясанных кожухах, дозорные и кмети из дружины Любиши отражали нападение.

Любишина дружина жила в овине, его людям бежать было ближе всех, и к тому времени как подоспели остальные и теснили уступавшего числом противника к берегу ручья, несколько человек сражалось внизу на льду.

– Ах, гады! – орал, кажется, сам Любиша. – Княгиня! Приезжала! Мир у нас! Выкуп у нас! Княже! Гады они все! Обмануть хотят!

Зимобор и сам сообразил, с чем связано ночное нападение. Угряне не приближались к другим избам, а старались пробиться к овину, где содержался пленный князь Хвалислав и где его посещала мать-княгиня. Видимо, ей стало жаль серебра, и угряне решили освободить князя бесплатно.

Но их было слишком мало для этой цели, и почти всех уже оттеснили прочь.

– Где он? Где князь Хвалислав? – кричал кто-то, не поймешь, свой или чужой.

Ввязываться в битву было не нужно, и Зимобор подошел к двери овина. Ему было досадно: угрянская княгиня-хвалиска произвела на него хорошее впечатление, и он посчитал ее честной женщиной. Напрасно! И разве она не понимает, что если угряне будут близки к победе, то у смолян обязательно найдется хотя бы одна свободная рука, способная вовремя полоснуть ножом по горлу пленника?

Он подошел к двери овина. Она была не закрыта, только притворена, и Зимобора вдруг толкнуло очень нехорошее предчувствие.

Изнутри послышался шум, шорох, а потом истошный крик.

Кричал мужчина.

– Помогите! – с таким отчаянным ужасом взывал незнакомый голос.

Зимобор, держа меч наготове, рванул дверь и вбежал в овин. Дверь он оставил открытой, чтобы внутрь проникал свет от ближайшего костра, но сначала ничего не мог разглядеть.

– Помогите! Смоляне! На помощь! Князь Зимобор! – так же отчаянно кричал голос.

Зимобор едва успел удивиться – на помощь-то зовут его! – как в темноте опять послышалась возня, будто кто-то отбивается всеми подручными средствами.

– Княже! Ты где! Ты куда один! – Вслед за ним в двери овина бросился Жилята, по пути догадавшись выхватить из костра горящую ветку.

Зимобор вырвал у него ветку и протянул вперед. В темноте блеснули два зеленых огонька, и от неожиданности он отпрянул.

– Помогите! – опять закричал кто-то из дальнего угла. – Это оборотень! Она пришла меня убить! Убейте ее!

Зимобор шагнул вперед, плохо понимая, что происходит. Огненные отблески осветили волка – вернее, волчицу, крупную и поджарую, припавшую к земляному полу в нескольких шагах от него. Вид лесного зверя не в лесу, и даже не в хлеву, а в овине, где не пахнет скотиной и хищнику не будет никакой поживы, был так неожиданен и страшен, что у Зимобора упало сердце.

Волчица прыгнула на него – Зимобор выронил горящую ветку, вскинул меч и бросился вперед, чтобы выйти из-под ее броска. Волчица пролетела над его головой, он рубанул снизу, норовя ударить в брюхо, но не успел и задел только заднюю лапу. Волчица дико взвизгнула, на лицо Зимобору брызнуло что-то горячее, он зажмурился, боясь, что кровь оборотня выжжет глаза. И тут же что-то тяжелое обрушилось на голову, сбило с ног и покатилось вместе с ним по земле.

Вопил пленник в углу, орал что-то Жилята, созывая людей и требуя огня, кричал сам Зимобор – и тот, кто катился по земле вместе с ним, тоже кричал. Зимобор попытался встать, поднял голову – и увидел прямо перед собой вытянутое тело. Не зверя. Волчья шкура исчезла, перед ним лицом вниз лежал человек.

Совершенно обалдевший, стремясь хоть что-нибудь понять, Зимобор выпустил меч, схватил лежащего за плечи и перевернул. Тот вскрикнул и заслонил лицо руками. Но в глаза бросилась длинная темно-русая коса, и Зимобор, не веря своим глазам, узнал женщину – притом знакомую женщину – Лютаву, ту угрянку, которая приходила в Селиборль!

Она рвалась из его рук, крича что-то, но Зимобор держал крепко – боялся, что если выпустит ее на миг, то она исчезнет или опять во что-то превратится.

Сверху падали крупные мягкие хлопья снега. Снега? В овине? Прямо над головой в соломенной крыше зияла довольно большая дыра. Видимо, через эту дыру девушка-волчица и пробралась.

Послышался звук быстрых шагов. Зимобор обернулся, ожидая увидеть кого-то из своих, уже открыл рот, чтобы потребовать огня, – но увидел совсем незнакомого человека. Девушка в его руках рванулась, ее лицо изменилось, и Зимобор понял – это помощь к ней, а не к нему.

Вошедший держал наготове меч и щит, на голове его поблескивал шлем. Это был высокий худощавый мужчина, судя по движениям, быстрым и порывистым, еще довольно молодой. Руки и ноги у него были длинными, плечи широкими, а из-под шлема на Зимобора остро и враждебно глянули близко посаженные глаза – точь-в-точь такие же, как у Лютавы.

Но это был очень странный человек. Вместе с ним в овин вошла могучая невидимая сила. Зимобор вдруг почувствовал, что не дышит и не может шевельнуться. Жилята застыл у двери с раскрытым ртом, и заметно было, что он тоже не дышит, – как вдохнул, так и замер. Замер пленник, вжавшись в угол и открыв рот для крика, но крик застрял в горле. Застыл пламенный отблеск, замер язычок огня на горящей ветке. Остановился сам воздух, остановилось время.

Двигался только тот, худощавый, с мечом в руке. Среди застывшего мира он казался чем-то посторонним, как тень среди живых, настоящих людей и предметов. Но это была очень деятельная и опасная тень.

«Колдун! – только и успел подумать Зимобор. – Младина!»

Он ни о чем не успел попросить, только вызвал в памяти образ вещей вилы – и той огромной силы, которую всегда ощущал в ее присутствии.

В ноздри ударил аромат ландыша. Грудь вдохнула, в мышцах проснулась сила, и Зимобор, как подброшенный, кинулся наперерез вошедшему.

Тот, не ожидая сопротивления, ринулся к пленнику, бессильно вжавшемуся в угол. Заметив рядом с собой движение, колдун быстро повернулся и отбил удар – клинком, не успев поднять щит. Зимобор увидел на лице противника безграничное изумление, и это придало ему сил. Тот, надо думать, полагался на чары и не был готов к равной борьбе.

Среди застывшей тишины звон железа прозвучал особенно ясно и отчетливо. Зимобору удалось переместиться, чтобы закрыть собой пленника и не пускать к нему чародея. Когда первое изумление прошло, тот оказался опасным противником – сильным, быстрым и опытным. Они дрались вдвоем посреди овина, и Зимобор отчетливо осознавал, что на помощь никто не придет, – время для всех застыло, остановленное чарами. Сейчас в мире всего два живых существа – он и его противник.

Шаг за шагом Зимобор теснил колдуна к двери. Им пришлось переступать через лежащую девушку – она тоже не шевелилась, на ее лице с широко раскрытыми глазами застыло то выражение, которое было в миг появления колдуна – боль, страх и радость.

Щит в руке чужака треснул, несколько верхних досок отлетело под сильным ударом, во все стороны посыпалась мелкая щепа. В тот же миг он вдруг бросил свой почти бесполезный щит в Зимобора, закрыл ему обзор, и пока Зимобор ничего не видел, сильно ударил мечом в грудь.

Зимобор ощутил мощный толчок, будто его толкнули концом бревна со всего размаху, и отлетел в другой угол овина. Но крови не было, словно его ударили не мечом, а простой палкой.

Посередине темного пространства – ветка уже догорела и погасла – вдруг вспыхнул жемчужно-белый свет. Столб света шел от самой земли, и Зимобор сразу увидел ландышевый венок, лежащий на земляном полу. Как, когда уронил? Или тот сам выскочил?

А в столбе света появилась стройная женская фигура. Как ни был Зимобор измучен и удивлен, даже сейчас по коже пробежала дрожь восторга и наслаждения от этого зрелища: от стройного стана вилы, от водопада ее волос, в которых сверкали алмазными искрами росинки, от чарующей красоты ее лица.

Вещая вила плавно подняла руки, как лебедь вздымает крылья, готовый взлететь. Потом протянула руки-крылья вперед.

Чародей так и застыл у стены овина, недалеко от раскрытой двери. Он тоже видел вилу, и на лице его отражались ужас и восторг. При этом зрелище он забыл все – и пленника, и битву, и противника.

Вила протянула к нему руки, сделала легкое движение, будто что-то выворачивала наизнанку…

Меч упал наземь, рядом брякнул шлем. К земляному полу припал волк – крупный самец с густым пушистым загривком, снежно-белый, только с черным волосом вдоль хребта. Жемчужный свет вещей вилы бросал в его глаза яркие изумрудные отблески.

Вила сделала еще один легкий знак. Белый волк вскочил, метнулся к двери и исчез, только хвост мелькнул лоскутком метели.

И все вокруг ожило. Воздух оттаял, потянуло ветром, со двора стали доноситься крики и звуки отдаленной битвы.

– Ты видел? Видел, да? Видел сам! А я что говорю! Они оборотни, оборотни! Твари проклятые! – кричал кто-то рядом с ним, и Зимобор не сразу сообразил, что это кричит пленный князь Хвалислав.

– Княже! Где ты? – надрывался Жилята, ничего не видя в темноте. – Огня дайте, лешии, князя не вижу! Ты живой? Отзовись!

В овине появился народ, принесли несколько факелов.

– Вот она! Вот! Держите ее! Голову ей рубите, рубите! Скорее! – истошно кричал князь Хвалислав, показывая на распростертую на полу девушку.

Кмети, держа мечи и топоры наготове, тревожно и недоуменно глядели то на пленника, то на Зимобора. Откуда тут взялась женщина, кто ее ранил? А Зимобор, немного опомнившись, подошел к девушке, наклонился и отнял ее руки от лица.

Да, это была Лютава. Такую, как она, не забудешь, если увидишь хоть один раз. Только теперь на ней не было прежних богатых одежд и серебряных уборов. Коса растрепалась, темно-русые пряди падали на лицо, а одета она была в простую серую рубаху и серый волчий кожух мехом наружу. Увидев этот мех, Зимобор даже подумал, что волчица ему померещилась и он принял женщину, одетую в волчий кожух, за зверя.

Лютава смотрела на него с таким неподдельным ужасом, как будто оборотнем был он сам и собирался съесть ее живьем. И сквозь этот ужас на ее выразительном лице проступало нечто настолько дикое, настолько лесное, что Зимобор ясно вспомнил волчью пасть с белыми зубами и понял: волчица ему не померещилась.

– Вставай! – Он попытался поднять ее, но девушка застонала и снова упала.

Зимобор глянул вниз и увидел на подоле ее рубахи большое пятно крови. Кровь капала на земляной пол и блестела там черной лужицей. Зимобор приподнял край ее подола – толстый вязаный чулок был разрублен, кровь текла из резаной раны. Значит, он действительно задел мечом лапу волчицы и это ее кровь сохнет у него на лбу.

Девушка постанывала и цеплялась за него, потому что не могла стоять. Понимая, что здесь все слишком сложно и опасно, Зимобор все же не мог спокойно смотреть, как женщина страдает от боли. Прежде всего он видел в ней человеческое существо и совсем ее не боялся.

– Перевязку готовьте! – бросил он кметям. – Ведогу зовите!

Опустив на пол меч, он взял Лютаву на руки и вынес из овина. Перевязать ее можно было и здесь, но почему-то он этого не сообразил и понес в ту избу, где ночевал сам.

Во дворе уже никто ни с кем не дрался, дозорные торопливо оживляли угасшие костры. Зимобор принес девушку в свою избу, громко крича, чтобы дали дорогу. Кмети, обернувшись и увидев их, расступались с изумленными лицами. Здесь тоже были раненые, но для девушки сразу освободили место, и Зимобор посадил ее на скамью. Судя по лицам кметей, каждый думал, что ему это снится. Девушка, да еще вроде та самая, что была в Селиборле? Откуда она здесь? Как сюда попала? Что это значит?

– Осторожно! Близко не подходи! Оборотень она! – торопливо пояснял бдительный Жилята, который всю дорогу провожал их с мечом наготове. – Посторонись, Хвощ!

В другой руке он нес меч Зимобора, а позади отрок тащил добычу – меч и шлем сбежавшего оборотня. Обе вещи, кстати, были очень дорогие, хорошей работы.

Посадив Лютаву, Зимобор сам стянул с ее ноги овчинный чулок и поршень из толстой кожи, потом вязаный шерстяной чулок. Рана была довольно длинной, но клинок задел только мягкие части, а сухожилия и кости, похоже, остались целы.

– Да что ты с ней возишься! – восклицал Жилята, пока Зимобор под общий удивленный гул обмывал ее рану и накладывал повязку. – Заживет, как на собаке! Она же оборотень! Завтра будет бегать, будто и не было ничего. Если не прирежут…

Закусив губу, Лютава бросила на Жиляту злобный взгляд, но молчала, не опровергая того, что она оборотень.

Наконец Зимобор закончил перевязывать, и она торопливо одернула подол. Потом провела руками по волосам и огляделась выжидающе, словно хотела спросить: и что теперь со мной будет?

– Да, подруга! – протянул Зимобор. Разогнувшись, он встал перед ней, положив руки на пояс. – Что? Ты нам приснилась?

– Вроде того, – буркнула Лютава. – Сны страшные видишь? Вот, это я.

– Ты – оборотень?

– Не совсем. Мой брат оборотень.

– Какой брат?

– Лютомер.

Зимобор вспомнил чародея, с которым дрался в овине. Действительно, похож на Лютаву, как родной.

– А! – На память ему пришли слова княгини Замилы. – Ваша мать, говорят, была чародейка и зналась с Велесом? И Велес, значит, твой отец?

– Мой отец – князь Вершина. А Лютомера – Велес. И наша мать – не просто чародейка, а волхва и княгиня Семилада, из рода Святомера Старого старшая дочь, – со сдержанным достоинством отозвалась Лютава.

Больше ничего пояснять не требовалось. Ну, разумеется, хвалиска Замила, бывшая пленница, никак не могла быть настоящей женой Вершины и княгиней угрян. Ведь это место, место старшей жрицы, воплощения богини на земле, способна занимать только женщина исконного княжеского рода, прямая наследница праматери всего племени. Замила ввела его в заблуждение: это она и ее сын Хвалислав были «младшей» семьей князя Вершины, а законными наследниками являлись дети княгини – эти двое, Лютомер и Лютава.

И насчет родства с Велесом, наверное, тоже правда. Тот, кто остановил время, чтобы беспрепятственно пройти между чужим вдохом-выдохом, действительно должен быть сыном бога. И если бы не венок Младины, эта встреча могла бы кончиться для Зимобора очень плохо.

Всего этого было слишком много для одного раза. Зимобор чувствовал возбуждение и при этом был так утомлен и обессилен, что едва держался на ногах. Ему даже не хотелось задавать вопросов – только спать.