Текст книги "Сандаловое дерево"

РЕДЖИНАЛД ТАУНСЕНД

1856–1859

НАШ С ЯМОЧКОЙ МАЛЫШ

– А что это за камни? – спросил Билли.

– Ну, Цыпленок… – Как объяснить ребенку, что такое смерть? – Когда люди умирают, мы их хороним и ставим памятные камни с их именами. Эти камни помогают нам не забывать их.

– Здесь лежат люди? – изумился Билли.

– Только тела. – Я наклонилась и погладила его по спине. – Они ничего не чувствуют. То, что делает людей живыми, тем, кто они есть, уходит, когда они умирают.

– Куда уходит?

– Не знаю, милый. Разные люди представляют это по-разному.

Билли задумался, потом спросил:

– Почему людям надо умирать?

– Просто так надо.

– А они возвращаются?

– Боюсь, что нет.

– Вы с папой тоже умрете?

Ох, мальчик мой.

– Еще не скоро.

– Я не хочу, чтобы вы умирали. – У него предательски задрожал подбородок.

– Эй, никто же не умирает. – Я крепко его обняла. – И Спайк не умрет.

– Хорошо. – Малыш потерся щекой о пушистую мордочку. – Я люблю Спайка.

– Знаю. Он будет с тобой всегда.

Билли прижался губами к мягкому уху Спайка и шепотом передал другу благую весть о его бессмертии.

Мы бродили по заброшенному кладбищу, пока не наткнулись на небольшое гранитное надгробие, увидев которое, я остановилась и удивленно моргнула.

АДЕЛА УИНФИЛД

1836–1858

ДОБРАЯ ДУША

Но как же так? Адела ведь не поехала с подругой в Индию – все ее письма пришли из Англии. И вскоре после отъезда Фелисити здесь началось восстание сипаев. Я осмотрела другие надгробия и, не найдя могилы Фелисити, вернулась к надгробию Аделы. Еще раз прочла надпись. Что могло заставить молодую женщину приехать в охваченную восстанием страну?

Глава 11

1854–1855

Отдали концы. «Камбрия» качнулась, отвалилась от пирса, и шумная толпа провожающих подалась вперед, увлекая с собой Аделу и Кейтлин, заглушая восторженными криками поющих миссионеров. Вскоре фигурки на пристани уменьшились, превратились в крошечные пятнышки, и босоногие ласкары в красных тюрбанах полезли по канатам, словно исполняя какой-то цирковой номер.

Фелисити прошла в столовую и села на вращающийся стул. Неподалеку толстая айя укачивала ребенка. Фелисити подумала о Ясмин, расставание с которой так тяжело переживала когда-то. Теперь, покидая Англию, она испытывала двойственные чувства, и сожаление из-за разлуки с Аделой было лишь частью общего ощущения утраты. Ребенок на полу похлопывал айю ладошкой по пухлой щеке и играл золотыми кольцами в ее ушах. Тяжело ворочаясь, корабль уходил по реке в море.

В Гибралтаре, сидя в тряской коляске, Фелисити долго ехала по запутанному лабиринту обнесенных высокими стенами улочек, мимо испанского рынка, где все покупали финики и гранаты, потом прошлась по песчаному берегу у подножия серого массива Скалы. Она гуляла между розами и вербенами Садов Аламеды, пила крепкий черный кофе на бульваре. И там же отправила свое первое письмо.

Гибралтар, 1854

Милая Адела,

Моя соседка по каюте, мисс Стич, направляется в Индию, чтобы выйти замуж за военного, с которым когда-то познакомилась. Она, в общем-то, неплохая, если бы не ее непоколебимая нравственность и навязчивая аккуратность. Голосом умирающей она просит меня позаботиться о том, чтобы мои личные вещи находились всегда на моей половине каюты, и спрашивает, не могла бы я предоставлять ей каюту на один час каждое утро, дабы она могла посвятить этот час своим уединенным молитвам. Глядя на нее, начинаешь думать, что стоило бы предупредить жениха.

И конечно, тут весь Рыболовецкий Флот – озабоченные и не такие уж юные особы, представляющие себе песчаный берег, окаймленный кокосовыми пальмами и заполненный соответствующими пейзажу мужчинами. Бедняжки. Есть еще горячий молодой махараджа – совершенный красавец – с великолепным произношением, у него, по слухам, где-то в самых недрах нашего корабля скрыта целая армия слуг, которые крахмалят ему воротнички и готовят его любимые блюда. «Рыбачки» удостаивают его разве что легким кивком. А вот мне кажется, что быть женой махараджи – его махарани – куда интереснее, чем прожить жизнь мемсаиб, как моя мать, которая тратит все силы на оборону от подступающей со всех сторон Индии.

Самая представительная пассажирка на нашем корабле – жена военного, бурра мем. Из всей здешней компании она замужем за офицером самого высокого звания. Жены офицеров более низкого ранга относятся к ней с большим почтением. Высокая, плотная, с завитыми волосами серо-стального цвета и начальственной осанкой. Где бы она ни расположилась, вокруг нее сразу создается особое, напитанное священным трепетом пространство, а остальные жены офицеров кружат возле нее, словно придворные дамы вокруг королевы. И она, их повелительница, воспринимает это как должное.

Как-то однажды в помещении перед ванной комнатой, где я стояла, ожидая своей очереди у двери, она стала так, чтобы оказаться впереди меня, рассчитывая на услужливое «После вас, мадам» с моей стороны. Но я ловко преградила ей дорогу, с милой улыбкой сделав шаг в сторону. Когда из ванной вышла женщина, я одарила бурра мем любезным кивком, проскользнула и закрыла дверь перед ее грозным и озадаченным лицом. Подобно Фанни, я посчитала это долгом перед собой, отчего освежающий душ стал намного приятнее.

Все говорит о том, что путешествие обещает быть занятным. Я снова напишу, когда мы будем в Александрии и Коломбо. Как мне не хватает тебя.

Твоя сестра в радости,

Фелисити

Александрия, 1854

Милая Адела!

Мне немного нездоровится. Тут есть группка лунатиков, обуреваемых желанием облагодетельствовать весь мир и раздающих советы людям, если те даже и не просят их. Себя они называют «бывалыми». Они-то и посоветовали мне есть побольше мяса, дабы укрепить себя для путешествия, что я и выполнила, вопреки собственному внутреннему голосу. Глупо с моей стороны, но они умеют так убедительно все разъяснить, что всякому покажется, будто они знают, о чем говорят. В какой-то момент мне сделалось настолько нехорошо – чему поспособствовала и невыносимая духота, – что я залегла в свой гамак в одной нижней сорочке, гадая, смогу сама сойти на берег в Калькутте или меня придется нести.

В путешествиях, подобных нашему, где главное – добраться от одного пункта до другого живым, есть лишь две достойные описания темы: люди на борту и погода. Я уже упоминала Рыболовецкий Флот, мисс Стич и бурра мем, но писать о погоде гораздо интереснее. Пассажиры могут повлиять лишь на наше душевное состояние, погода же способна и убить. Для этого у нее много способов, но, в сущности, все сводится вот к чему: ее слишком много или слишком мало. Мы испытали на себе как то, так и другое.

На прошлой неделе довелось пережить шторм, очень меня испугавший и потрясший. Он застал нас врасплох, когда после полудня все, кто еще не позеленел от морской болезни, прогуливались по палубе, радуясь возможности покинуть наши тесные каюты. Вначале море набухло, и по нему, неся чудные белые гребешки, прошла зыбь. Освежающе-холодные брызги взметнулись до палубы. Небо постепенно потемнело, и пошел дождь. Многие из пассажиров заспешили вниз, а я раскрыла парасоль, зная, что от хлещущего косого дождя она не защитит, но желая насладиться ощущением освежающих струй на лице. Я была в тот миг свободной женщиной и могла стоять под дождем, если мне того хотелось.

Первый приступ страха охватил меня, когда волны стали расти, превращаясь в морских чудовищ, каждое из которых оказывалось больше предыдущего. Они закрыли практически все небо. Парасоль вырвалась у меня из рук, и я лишь наблюдала, как она, крутясь, унеслась в серую мглу дождя. Я забралась в огромную бухту каната и держалась за нее, пока наше судно взлетало по высоченной волне. Потом мы устремились вниз, и я пронзительно вскрикнула, наполовину от страха, наполовину от захватившего меня чувства какой-то дикой радости. Палубный матрос, тянувший за собой толстый канат, увидел меня и проорал: «Вниз!» Я помедлила секунду, поражаясь мужеству человека, который снова и снова выходит в рейс, зная обо всех опасностях его. Матрос бросил на меня сердитый взгляд и снова что-то прокричал, но голос его потонул в завывании ветра.

По пути вниз меня швыряло из стороны в сторону, так что все тело теперь в синяках. В каюте мисс Стич, с выпученными от страха глазами, пыталась завернуть края своего гамака, дабы укрыться в защитном коконе. После нескольких неудачных попыток и промахов мне удалось наконец вскарабкаться в свой гамак. И вот уже мы вдвоем раскачивались туда-сюда, ударяясь сначала друг о дружку, а потом о стену. Дико грохочущее море не позволяло разговаривать, обрушиваясь на корабль так, словно пыталось сокрушить его. Я думала о том, не просочится ли ледяная вода сквозь стены, не начнет ли капать с потолка и до чего это должно быть ужасно – наблюдать, как капля за каплей проникает в твое убежище смерть. Или, может, море сжалится и единым потоком ворвется в дверь, поглотив всех нас разом.

Стараясь успокоиться, я напоминала себе, что сотни, если не тысячи англичанок прошли этот путь до меня, а потом, открыв мою тайную языческую душу, воззвала к Нептуну, прося о заступничестве. Когда все кончилось, я почувствовала, что морские боги приняли нас и отныне будут оберегать до конца путешествия. Побитая и дрожащая, но переполненная почти невыносимым ощущением жизни, я умыла лицо, втайне надеясь, что шторм еще придет.

Двумя неделями позже мы пострадали от другой крайности погоды – безветрия. Корабль замер на гладкой как стекло воде, паруса беспомощно обвисли в застывшем воздухе. Наши матросы, выполняя свою работу, нервно переглядывались. На пассажиров они смотрели так, словно это мы принесли несчастье. Мисс Стич молилась, «рыбачки» сидели тесными группками и перешептывались, а бурра мем свирепо взирала на небеса, словно требуя от них немедленно послать шквал ветра.

В пятую ночь полнейшего штиля я, засыпая, уже задавалась вопросом, не станет ли наша «Камбрия», а вместе с нею и все мы, еще одной загадкой, историей о таинственном исчезновении в морских просторах. Но на следующее утро я проснулась от знакомого покачивания гамака. Мы с мисс Стич обменялись осторожными улыбками и потянулись на палубу, дабы увидеть, как крепкий ветер наполняет паруса. Мы смеялись и хлопали в ладоши, и даже самые суровые палубные матросы присоединили свой голос к задорной песне, с которой их товарищи взялись за дело. Люди оставались в приподнятом настроении до тех пор, пока море не стало слишком беспокойным, и все, кроме «бывалых», вернулись в свои каюты – страдать в уединении.

Одним тихим вечером я, выйдя на палубу, увидела Александрию – яркую и оживленную, с переливавшимся огнями египетским базаром и доносившейся от игорных домов веселой музыкой. Увы, мне пришлось остаться на борту – поправить желудок ямайским имбирем. Думаю, я потеряла не меньше четырнадцати фунтов, и платье просто болталось на моих костях. Ох уж эти «бывалые»!

Далее нам предстоит сухопутное путешествие, к другому кораблю, который доставит нас в Калькутту. «Бывалые» рассказали о теплых водах Индийского океана, кишащих фантастическими тварями, – как мне представляется, это и есть двор самого морского царя Нептуна. Они описывали серебряных рыб, стремительно проносящихся по воздуху над самой водой, китов и резвых дельфинов, сопровождающих судно наподобие почетного эскорта. Мне уже не терпится увидеть это все своими глазами!

Это письмо я отошлю с «бывалыми», когда они соберутся на берег – выпить и развлечься. И почему только их не берет никакая зараза?

Твоя сестра в радости,

Фелисити

Калькутта, 1855

Милая Адела!

После почти трех месяцев, проведенных нами в море, появились морские чайки, указывающие на близость земли, и вот к закату стали видны деревни и кокосовые пальмы на берегах Цейлона. В Коломбо нас окружило множество лодок, с которых здесь продают кокосы и бананы. Наши матросы кричали: «Вы только посмотрите! Слетелись, как пчелы на горшок с медом!» Команда опускала корзины с монетами за борт, а потом поднимала их назад, полные тропических фруктов. Маленькие загорелые мальчишки ныряли за монетами, которые мы кидали за борт, а потом выныривали, зажав их в зубах.

Запахом Индии повеяло в воздухе, я стала оживать и вот уже тащу стулья, расставляю их для пожилых леди, подхватываю круглолицых белых малышей из рук их смуглых нянь и танцую с ними по палубе, напевая «Леди из Кемптауна». Тра-ля-ля…

Некоторое время спустя, после Мадраса, мы наконец проскользнули в широкое, бурое устье реки Хугли – ворота в Индию. Корабль замедлил ход и, вздрогнув, остановился. Нам сказали, что здесь мы останемся до утреннего прилива. В наступившей темноте мы прислушивались к журчанию реки и шуму тропического ветра, задувавшего со стороны джунглей. Я слышала рассказы о знаменитых зыбучих песках Хугли, затянувших в себя не один корабль. Странная мысль посетила меня – будто злобные духи, противостоящие британскому Раджу, таятся где-то там, словно пауки в своей паутине, поджидая всякого британца, который подойдет слишком близко.

Но утренний прилив понес нас дальше, и мы в конце концов добрались до Калькутты. Яркая пестрая толпа на пристани приветствовала нас, несколько степенных европейцев в пробковых шлемах виднелись там и сям среди толпы, словно шампиньоны в поле экзотических цветов. В буйной, вибрирующей атмосфере Индии европейцы напоминают блеклые акварели. Мое сердце при первом же взгляде на эту пышную и бурно кипящую толпу как будто подпрыгнуло. Я вспомнила этот особый аромат, смесь специй, горящего коровьего навоза и гнили. Может быть, полюбить это дано лишь тому, кто для него рожден.

Стоило мне коснуться ногой земли, как колени мои подогнулись, будто я снова старалась сохранить равновесие на раскачивающейся палубе. Некоторое время меня еще пошатывало, я не могла сориентироваться, но потом мне удалось отыскать мать, которая ожидала с паланкином, чтобы отвезти домой. Я забралась внутрь, взмахнув юбками, у которых, лая и поскуливая, кружились желтые шелудивые собаки. Я и забыла, что в Индии полно бродячих псов, собак-парий; хорошая охотничья собака здесь большая редкость.

Стоило мне устроиться в паланкине, как мать задернула занавески и пристегнула их внизу. Та Калькутта, в которой мне предстоит жить, устроена на английский манер, обособлена и величественна, в ней свои палладийские виллы, сады под сенью пальм и толпы домашней прислуги в тюрбанах. Я буду жить, укрывшись в этом воссозданном здесь уголке Англии, до тех пор, пока мы не сбежим от всего этого в горы. Так жаль, что здесь нет тебя.

Твоя сестра в радости,

Фелисити

Адела отложила письмо и посмотрела на Кейтлин:

– Как интересно, правда? Я написала в Калькутту, так что по приезде ее уже будут ожидать письма. Хотя, конечно, мне и писать особенно не о чем. У нас ведь ничего столь же чудесного не происходит.

– Чудесного? – Кейтлин подняла бровь. – По-моему, это все так страшно.

– Пожалуй, да. И все же… – Адела вздохнула. – Думаю, уезжать легче, чем оставаться.

Кейтлин принялась раскладывать одежду хозяйки.

– Вам пора одеваться. Тот молодой джентльмен, которого ваша матушка пригласила на обед, скоро прибудет.

Адела посмотрела на платье в руках Кейтлин – из красновато-коричневого шелка, с широкими, сужающимися книзу рукавами.

– Меня уже воротит от этого бессмысленного маскарада.

Кейтлин расстелила платье на кровати и положила рядом корсет с пластинами из китового уса.

– Поторопитесь, дорогуша. Есть вещи похуже обеда, даже если вы так не думаете. – Она поднесла к камину хлопчатобумажную сорочку и, подержав перед огнем, повернулась к Аделе: – Чем скорее мы вас оденем, тем раньше вы с этим покончите.

Адела опустилась на стул и скрестила руки на груди.

– Ты же знаешь, я всем им откажу и мы с тобой будем доживать вместе в каком-нибудь затянутом паутиной домишке в Лондоне, старая дева со странностями и ее служанка-ирландка. Я буду писать никому не нужные книжонки, и мы будем пить слабый чай и есть бланманже. Может, даже заведем кошек.

– Милая картина. – Кейтлин потрясла перед ней сорочкой. – Но одеться вам все-таки придется.

– Да, знаю. – Адела выскользнула из платья и подняла руки.

– Не так уж все и плохо. – Кейтлин опустила ей на голову сорочку. – Закончите пудинг и вернетесь. Я буду ждать.

– Кейтлин, дорогая, ты моя радость.

– А вы – моя. – Служанка заботливо разгладила сорочку и, наклонившись, поцеловала Аделу в губы. Ни та ни другая не слышали, как повернулась дверная ручка.

– Ссссафисссстка! – Миссис Уинфилд застыла на пороге. Правая ее рука взлетела к щеке, левая метнулась к горлу.

Кейтлин вскрикнула. Адела инстинктивно прикрыла груди.

Лицо миссис Уинфилд исказила гримаса отвращения.

– Ссссафисссстка! – прошипела она, словно чиркнула спичкой.

Кейтлин закрыла ладонями лицо.

– Тварь! Убирайся! – Миссис Уинфилд проткнула воздух указующим перстом.

Кейтлин согнулась.

– Сейчас же! Немедленно покинь этот дом!

– Мама!

– Молчи! Глаза б мои на тебя не смотрели.

Кейтлин бочком выскользнула из комнаты, и миссис Уинфилд последовала за ней, осыпая оскорблениями. Адела шагнула к двери, но мать захлопнула ее и повернула ключ.

В тот вечер компанию гостю составили белые как мел родители, беспрестанно извинявшиеся за отсутствие занемогшей внезапно дочери. Молодой человек не стал задерживаться и ушел сразу же после пудинга.

Доктор Уинфилд промокнул салфеткой усы.

– Да, неловко получилось.

– О нем не думай. Что делать с ней?

Доктор Уинфилд потер в раздумье лоб.

– Думаю, положение может спасти Рыболовецкий Флот.

– Индия? Но, Альфред…

– Бога ради, это же противоестественно. – Он бросил салфетку на стол. – Самое лучшее – как можно быстрее выдать ее замуж. Нельзя позволить, чтобы эта… это отклонение стало для нее нормой. В Индии британских мужчин впятеро больше, чем женщин, и в поиске мужа нет ничего зазорного. Все организовано именно для того, чтобы замуж вышло как можно больше женщин. Адела будет среди этих женщин, познакомится с холостыми военными.

Миссис Уинфилд опустила глаза:

– И с женщинами тоже.

– Черт возьми, чего же ты хочешь? С женщинами она познакомится в любом случае. Но там по крайней мере не будет этой треклятой служанки. Распоряжаются там серьезные, замужние женщины, которые, как и все остальные, будут думать, что ей нужен муж-британец. За ней присмотрят и шагу лишнего сделать не дадут. Рыболовецкий Флот, кстати, для этого и существует. – Потемнев от возмущения, он подался вперед: – Ты же не думаешь, что она свяжется с какой-нибудь индианкой?

– Ну… – Миссис Уинфилд подняла голову и, увидев лицо мужа, прошептала: – Нет. Конечно, нет. – Она снова опустила глаза. – И все же, Альфред, отправлять девочку после всего лишь одного сезона? Люди подумают, что мы не очень-то и старались.

– Так что ты предлагаешь? Взять другую служанку? Она и ее совратит. Наша дочь больна! – Мистер Уинфилд уставился на потолок, словно взывая к помощи свыше. – Кто знает, возможно, Индия выжжет эту… этот порок. К тому же в Индии молодой женщине и не остается ничего другого, кроме как идти замуж. Думаю, закончится тем, что она выскочит за какого-нибудь военного, больше интересующегося лошадьми да сражениями, чем домашними утехами.

– Путь туда неблизкий, но я все-таки должна побывать на ее свадьбе. – Миссис Уинфилд зацепилась взглядом за букет белых роз на столе. – Может быть, родит и успокоится.

Мистер Уинфилд раскурил сигару.

– Ты что же, намерен здесь курить?

– Пропахшие дымом шторы не самая серьезная наша проблема, – проворчал он.

– Да. – Она разгладила белую скатерть на столе. – Если Адела выйдет замуж в Индии, видеть ее мы будем нечасто.

– Тебя это сильно беспокоит?

Миссис Уинфилд ответила не сразу, а когда все же ответила, голос ее прозвучал тихо и печально:

– Не очень.

– Я так и думал. – Он раздраженно затянулся. – Сам все устрою.

Октябрь, 1855

Милая Фелисити!

Самое ужасное и самое чудесное из того, что могло случиться, случилось. Мама застала нас с Кэти в компрометирующей ситуации. Ты понимаешь меня? А если нет, то я скоро смогу все объяснить сама, потому что меня высылают в Индию с Рыболовецким Флотом! Отплываю незамедлительно.

Бедную Кэти выгнали, и мне даже не известно, куда она ушла. Но я оставила поварихе твой адрес в Калькутте на случай, если она вернется. Выплакавшись, я утерлась и написала Кэти самое лучшее рекомендательное письмо. Да еще вложила в конверт приличную сумму, все свои деньги, – невыносимо думать, что она сейчас в нужде. Все это я оставила поварихе, которая обещает сделать все от нее зависящее, чтобы Кэти получила письмо. Не представляю, что еще я могу для нее сделать.

Все так неожиданно, так радостно и грустно – я ловлю себя на том, что, оплакивая Кэти, вдруг начинаю улыбаться при мысли, что скоро встречусь с тобой. Слезы бегут по щекам, а на губах улыбка. Порой мне кажется, что я схожу с ума.

Мы все же будем вместе.

Твоя сестра в радости,

Адела