Текст книги "Один лишний труп"

– Вы, наверное, помните: я приехал предложить свои услуги королю тогда же, когда и вы. Мое имя Хью Берингар, из Мэзбери, и я сочту за честь служить вам всем, чем смогу. Мне показалось, что услышанное известие встревожило и огорчило вас. Знайте, что я с радостью исполню любое ваше поручение.

– Конечно, я вас помню, – ответила Элин, – и с благодарностью приняла бы ваше предложение, но то, что мне нужно, могу сделать только я сама. Никто здесь не знает в лицо моего брата. По правде говоря, мне трудно решиться... Но я знаю, что женщины из города пойдут туда, рассчитывая найти своих сыновей. Если это по силам им, значит, и мне тоже по силам.

– Но ведь у вас, – заметил Берингар, – нет серьезных оснований полагать, что ваш брат мог оказаться среди этих несчастных.

– Никаких, – отозвалась девушка, – за исключением того, что я не знаю, где он, хотя и слышала, что он примкнул к сторонникам императрицы. А ведь лучше всего удостовериться – не правда ли? Не следует упускать возможность. Стоит мне убедиться, что его нет среди мертвых, и я смогу надеяться увидеть его живым.

– Он вам очень дорог? – участливо спросил Берингар.

Девушка замешкалась, прежде чем ответить – видно было, что она серьезно отнеслась к этому вопросу. После недолгого молчания она сказала:

– Я никогда не знала его так, как подобало бы сестре знать своего брата. Жиль не обращал на меня особого внимания, у него были свои друзья, да он и старше меня на пять лет. Мне и было-то всего лет одиннадцать, когда он покинул родительский дом, а потом наведывался лишь изредка и всякий раз бранился с отцом. Но он мой единственный брат, и он не лишен наследства. А ведь говорят, что покойных оказалось на одного больше.

– Нет, это не ваш брат! – уверенно заявил Берингар.

– Ну а вдруг это он? Тогда я должна опознать его и исполнить то, что подобает сестре. Я иду, – окончательно решила девушка.

– Думаю, вам не стоит ходить туда. И уж во всяком случае, нельзя идти одной.

«Сейчас она скажет, что ее будет сопровождать служанка», – с грустью подумал Хью, но, вопреки его ожиданиям, Элин сказала:

– Констанс я с собой не возьму – такое зрелище не для нее. Родных у нее там нет – так зачем же ей мучиться вместе со мной?

– В таком случае позвольте мне пойти с вами.

Похоже, Элин вообще не была способна хотя бы на малейшее лукавство. Ее растерянное лицо радостно просветлело и она взглянула на него с искренним удивлением, признательностью и надеждой. Однако девушка все еще колебалась.

– Это весьма любезно с вашей стороны, но я не могу принять от вас такой жертвы. Меня призывает туда долг, но для чего вам подвергаться этому испытанию?

– Не отказывайте мне, прошу вас, – сказал Хью, заранее уверенный в ответе. – Если вы пойдете одна, я не буду знать ни минуты покоя. Но если вы скажете, что, настаивая, я лишь добавляю вам горестей, мне останется только молча повиноваться, что я и сделаю, – но не иначе, как на этом условии.

На такое Элин никак не могла пойти.

– Нет, это было бы ложью, – признала она дрожащими губами, – откровенно говоря, я не слишком-то смелая, и, конечно, я вам очень благодарна.

Берингар добился, чего хотел, и постарался извлечь из этого все, что возможно. Зачем, например, ехать верхом, если можно пройти пешком через город и за это время узнать девушку как можно лучше?

Хью оставил своего коня в конюшне и направился с Элин по мосту, ведущему в Шрусбери.

Брат Кадфаэль караулил тело убитого в уголке внутреннего двора, поблизости от арки, под которой в замок проходили горожане. Пришедшие поискать своих родичей или знакомых не могли миновать его, и всех Кадфаэль спрашивал, не знают ли они этого несчастного. Но в ответ каждый лишь молча отрицательно качал головой и бросал на Кадфаэля сочувственный, но и успокоенный взгляд, ибо никто так и не признал этого человека. Да и как мог Кадфаэль ожидать большего от этих бедняг, которые пришли сюда с единственной мыслью отыскать своих близких.

Прескот сдержал свое слово: пришедшим не чинили препятствий, никто их ни о чем не расспрашивал и даже не пытался узнать их имена. Новый шериф хотел, чтобы его замок как можно скорее избавился от того, что осталось от прежнего гарнизона. Стражникам, которыми командовал Курсель, было велено ни во что не вмешиваться и даже оказывать по возможности помощь этим непрошеным гостям, лишь бы только выпроводить их из замка до наступления темноты. Кадфаэль и караульных упросил взглянуть на неизвестного, но никто из них его не узнал. Курсель окинул тело долгим хмурым взглядом и покачал головой.

– Не припоминаю, чтобы видел его прежде. Что же могло возбудить у кого-то такую ненависть к этому, ничем не примечательному на вид сквайру, что он убил его?

– Убивают не только тех, кого ненавидят, – мрачно промолвил Кадфаэль. – Лесные разбойники и грабители с большой дороги хватают кого ни попадя, вовсе не испытывая к своим жертвам какой-либо вражды.

– Но его-то из-за чего было убивать? Какая с него пожива?

– Э, приятель, – сказал Кадфаэль, – в этом мире немало лиходеев, что готовы прикончить нищего из-за горсти медяков, которые он насобирал за день. Когда люди видят, что короли одним махом отправляют в лучший мир чуть ли не сотню человек, вся вина которых состояла лить в том, что они сражались не на той стороне, то нет ничего удивительного в том, что некоторые оправдывают этим свои злодеяния, а если не оправдывают, то, во всяком случае, считают их простительными.

Кадфаэль заметил, что Курсель вспыхнул и в глазах его сверкнула искорка гнева, но молодой человек промолчал и возражать не стал.

– Да, я знаю, – продолжал монах, – что вы получили приказ, и у вас не было выбора, оставалось только подчиниться. В свое время я и сам был солдатом и делал то, о чем теперь, может быть, сожалею. Это, кстати, еще один довод в пользу того пути, который я в конце концов избрал.

– Но я, – сухо заметил Курсель, – вряд ли когда-нибудь приду к тому же.

– Было время, и я в это не верил. А нынче – вот он я, и уж таким и останусь. Ну да каждый живет, как может.

А хуже всего, подумал монах, оглядывая бесконечные ряды мертвых тел, что те, кто имеют власть, могут распоряжаться жизнями других.

Через некоторое время шеренги мертвецов слегка поредели. Примерно с дюжину забрали родители и жены. Скоро появятся и другие тачки, подталкиваемые по склону к воротам, а братья и соседи поднимут и увезут тела.

Нескончаемая вереница горожан по-прежнему тянулась под аркой ворот: робеющие женщины, закутанные в шали, и изможденные старцы устало и безропотно шли вдоль рядов в поисках своих близких. Немудрено, что и Адам Курсель, не привыкший выполнять подобные обязанности, чувствовал себя едва ли не таким же несчастным, как эти страдальцы.

Он стоял, в мрачном раздумье уставившись в землю, когда в воротах появилась Элин, которую вел под руку Хью Берингар. Лицо ее было бледным и напряженным, глаза широко раскрыты, а губы плотно сжаты. Пальцами она, как утопающий за соломинку, ухватилась за рукав своего спутника. Но голову девушка держала высоко и решительно шла вперед. Берингар старательно соизмерял свой шаг с ее поступью. Он не пытался отвлечь Элин от печального зрелища, открывшегося во дворе, и лишь порой искоса поглядывал на нее. Этот молодец, несомненно, дал бы маху, подумал Кадфаэль, если бы со всем пылом бросился опекать девицу, словно предъявляя на нее свои права. Сколь ни была она молода, бесхитростна и нежна, девушка происходила из гордого патрицианского рода, и с кровью, которая течет в ее жилах, шутить нельзя. Раз уж она явилась сюда по делу, касающемуся ее семьи, она отнюдь не поблагодарила бы человека, попытавшегося оградить ее от того, что она почитала своим долгом. Однако она не могла не испытывать признательности за ненавязчивое и тактичное поведение сопровождавшего ее молодого человека.

Курсель вскинул глаза, словно при их приближении он ощутил какое-то тревожное дуновение, и увидел, как эта пара появилась во дворе под немилосердными лучами полуденного солнца, которые беспощадно высветили все детали. Он вздрогнул, копна его волос сверкнула на солнце, словно куст цветущего дрока.

– Боже мой! – воскликнул Адам и бросился наперерез, чтобы перехватить их при входе. – Элин! – вырвалось у него. – Сударыня! Почему вы здесь? Это место и это зрелище не для вас. Удивляюсь, – сердито обратился он к Берингару, – как вы могли привести ее сюда, чтобы лицезреть столь ужасающую картину?

– Это не он, – поспешно возразила Элин, – я сама настояла на том, чтобы прийти сюда. Он не мог помешать мне, и даже был настолько любезен, что проводил меня.

– Стало быть, дорогая леди, вы поступили неразумно, взвалив на себя такое испытание, – страстно убеждал ее Курсель. – Какое же дело могло привести вас сюда? Ведь среди казненных не может быть никого из ваших близких.

– Дай-то Бог, чтобы вы оказались правы, – промолвила девушка.

Не отрывая глаз, смотрела она на спеленутые в саваны тела, лежавшие у ее ног. Глаза ее казались огромными на мертвенно-бледном лице, но если поначалу в них был виден один лишь ужас, то постепенно его сменило выражение сострадания.

– Но я должна знать! Есть только один способ удостовериться, и раз он годится для остальных, значит, годится и для меня. Вы же знаете, у меня есть брат, вы были там, когда я рассказывала королю...

– Но его не может быть здесь. Вы же сами сказали, что он бежал в Нормандию.

– Я сказала, что до меня дошли такие слухи, но кто знает? Может быть, он добрался до Франции, а может, вступил в какой-нибудь отряд приверженцев императрицы поближе к дому – почем мне знать? Я должна сама убедиться в том, что он не был в гарнизоне Шрусбери.

– Но все, кто служил в гарнизоне замка, известны наперечет. Никто не называл вашего брата в их числе.

– Шериф объявил, – деликатно вмешался Берингар, до сих пор не открывавший рта, – что здесь есть один неизвестный – один лишний труп.

– Дайте мне пройти и взглянуть самой, – мягко, но настойчиво потребовала Элин, – иначе я не буду знать покоя.

Как бы ни был Курсель опечален или раздосадован, но препятствовать ей он не имел права – благо, что этот покойник лежит поблизости от входа – пусть посмотрит и успокоится.

– Он здесь, – сказал Курсель и повел Элин туда, где стоял брат Кадфаэль. Девушка пригляделась к монаху и на лице ее неожиданно промелькнула удивленная улыбка.

– Мне кажется, я тебя знаю. Я видела тебя в аббатстве. Ты ведь брат Кадфаэль, травник?

– Так меня зовут, – ответил монах, – хотя я не представляю себе, как ты это запомнила.

– Я расспрашивала о тебе привратника, – покраснев, призналась Элин. – Я видела тебя у вечерни и у повечерия, и... прости меня за нескромность, но мне показалось, что в миру ты вел бурную и полную приключений жизнь. Привратник сказал, что ты был в Крестовом походе, штурмовал Иерусалим с Годфридом Бульонским. Вот если бы... Ой! – спохватилась девушка, смущенная собственной неуместной горячностью.

Элин потупила глаза и взгляд ее упал на молодое лицо мертвеца. Она смотрела на него молча, не в силах отвести взор, но лицо ее стало менее напряженным. Лежавший перед ней человек, такой молодой и выглядевший почти мирно, не был ее братом.

– Ты, как добрый христианин, оказываешь им всем добрую услугу, – тихонько произнесла Элин, – а это тот самый, который оказался лишним при счете?

– Да, это он, – Кадфаэль наклонился и отдернул холстину. Одежда покойного была добротной, но простой, и во всем его облике не было ничего воинственного. – Если не считать кинжала, который каждый берет в дорогу, он не был вооружен.

Элин подняла глаза. За ее спиной Хью Берингар хмуро и сосредоточенно разглядывал круглое лицо, которое при жизни было, должно быть, веселым и добродушным.

– Ты говоришь, – спросила она, – он не участвовал в сражении и не был захвачен в плен вместе с защитниками замка?

– Похоже, что так. Ты не узнаешь его?

– Нет. – Элин снова, с неподдельным состраданием, бросила взгляд на юношу. – Такой молодой. Как жаль! Хотелось бы назвать его имя, но мне никогда не доводилось его встречать.

– А вам, мастер Берингар?

– Нет. Мне он незнаком. – Хью не отводил от мертвеца мрачного взгляда. Они были почти ровесниками, не больше года разницы в возрасте. А всякий, кто хоронит ровесника, как будто присутствует на собственных похоронах.

Курсель, в нетерпении ожидавший поблизости, взял девушку за руку и убежденно сказал:

– Идемте. Вы выполнили свой долг и вам следует сейчас же покинуть это печальное место – оно не для вас. Вы видите, все ваши опасения были напрасны – вашего брата здесь нет...

– Нет, – прервала его Элин, – это не он, но не исключено, что он... Я не могу ни в чем быть уверена, пока не увижу их всех. – Она молча отвела настойчивую руку Курселя. – Я осмелилась прийти сюда, и мне уж всяко не хуже, чем любому из этих несчастных. – С мольбой во взоре девушка обернулась к монаху: – Брат Кадфаэль, ты знаешь, что я должна облегчить душу. Ты пойдешь со мной?

– Охотно, – ответил монах, и повел Элин, не говоря больше ни слова, ибо отговорить ее было все равно невозможно, да к тому же он считал, что этого делать не стоит.

Оба молодых человека следовали за ними бок о бок, ни один не желал уступить другому. Элин смотрела вниз, вглядываясь в каждое лицо. Вид у нее был измученный, но держалась она решительно.

– Ему сейчас двадцать четыре, он не очень похож, на меня, волосы потемнее... О, здесь слишком много таких же молодых.

Они прошли уже больше половины скорбного пути, как вдруг девушка схватила Кадфаэля за руку и застыла как вкопанная. У нее перехватило дыхание и она не вскрикнула, а простонала, тихо, так что услышал только Кадфаэль, который стоял ближе всех. «Жиль», – произнесла она снова, чуть громче. Краска сошла с ее лица, и оно казалось почти прозрачным. Элин впилась взглядом в мертвое лицо, бывшее когда-то надменным, своенравным и красивым. Она упала на колени и, бросившись мертвому брату на грудь, заключила его в объятья. Ее золотистые волосы рассыпались и волной накрыли оба лица – живое и мертвое.

Брат Кадфаэль, поднаторевший в подобных делах, оставил бы девушку в покое, пока не стало бы ясно, что она нуждается в утешении, однако Адам Курсель торопливо оттолкнул монаха, рухнул на колени рядом с нею и подхватил ее под руки, пытаясь поднять. По-видимому, это событие поразило его не меньше, чем Элин. На лице его было написано смятение и он начал заикаться.

– Сударыня! Элин... Господи, неужто это ваш брат?.. Если б я знал... если б только я знал... я бы спас его ради вас... Чего бы это мне ни стоило!.. Господи, прости меня!

Откинув завесу золотистых волос, девушка подняла на Курселя сухие глаза и, увидев, как он убивается, промолвила с удивлением и сожалением:

– Не надо. В этом нет вашей вины. Вы не могли знать, вы лишь исполняли приказ. Да и как можно было спасти одного и дать погибнуть остальным?

– Так это действительно ваш брат?

– Да, – сказала Элин, глядя на мертвого юношу, – это Жиль. – Она собралась с духом, ибо узнала худшее. Теперь ей надлежало исполнить то, что не вправе был сделать никто, кроме нее, ведь она осталась единственной в своем роду.

Взгляд Элин был прикован к мертвецу, а Кадфаэль, глядя на нее, радовался тому, что удалось придать благопристойность некогда красивым чертам, которые смерть превратила в жуткую гримасу. То, что она видела, было по крайней мере человеческим лицом.

Затем девушка порывисто вздохнула и попыталась подняться, а Хью Берингар, который все это время проявлял удивительную выдержку и понимание, протянул ей руку и помог встать. Элин осталась одна-одинешенька – сама себе хозяйка, но почувствовала это, лишь столкнувшись с этим страшным испытанием. Теперь ей предстояло исполнить последний долг, и она знала, что сил на это у нее хватит.

– Брат Кадфаэль, от души благодарю тебя за все, что ты сделал – не только для Жиля и меня, но и для всех казненных. Теперь же, с твоего позволения, я одна займусь похоронами своего брата.

Еще не оправившийся от потрясения Курсель спросил с беспокойством:

– Куда бы вы хотели доставить тело? Мои люди отнесут его, куда вы прикажете, и будут выполнять ваши указания, сколько потребуется. Я бы и сам проводил вас, но не могу оставить свой пост.

– Вы очень добры, – спокойно отвечала девушка. – Семейство моей матушки имеет склеп в церкви Святого Алкмунда – это здесь, в городе. Отец Элия, настоятель, знает меня. Я буду признательна, если мне помогут отнести тело брата туда: я не задержу ваших людей надолго.

Перед Элин стояла нелегкая задача: следовало все учесть и поторопиться, принимая во внимание жару, – раздобыть все необходимое для похорон. Уверенным властным голосом девушка отдала распоряжения воинам Курселя.

– Мессир Берингар, – обратилась она затем к Хью, – я высоко ценю вашу доброту, но теперь мне нужно все подготовить к погребению, а вам незачем омрачать остаток дня, тем более, что мне ничто не угрожает.

– Я пришел сюда с вами, – ответил Хью, – с вами и вернусь.

Он говорил с ней так, как и следовало в подобных обстоятельствах: не спорил и не навязывал показного сочувствия. Элин не стала ежу возражать. Двое стражников уже принесли узкие носилки и уложили на них тело Жиля Сиварда. Голова его свесилась набок, и девушка своими руками поправила ее. В последний момент Курсель, который продолжал понуро разглядывать мертвеца, неожиданно воскликнул:

– Постойте! Я вспомнил! Кажется, осталась одна вещь, которая принадлежала ему.

Торопливым шагом он прошел под аркой во внешний двор по направлению к сторожевым башням и вскоре вернулся – на руке его висел черный плащ.

– Он был среди вещей, которые свалили в караульной. Сдается мне, это его плащ. Взгляните – застежка на шее точно такая же, как и пряжка на его поясе.

Так оно и оказалось. И застежка, и пряжка были искусно изготовлены в виде символа вечности – дракона, кусавшего себя за хвост.

– Я только сейчас обратил на это внимание. Это не случайное совпадение. Позвольте мне хотя бы вернуть покойному то, что принадлежало ему при жизни.

С этими словами Курсель расправил плащ, бережно накинул его на носилки, закрыв лицо мертвеца. Когда его глаза встретились с глазами Элин, то он увидел, что в них стояли слезы.

– Вы очень любезны, – тихо промолвила она и подала ему руку. – Я этого не забуду.

Кадфаэль вернулся на свой пост у тела неизвестного юноши и продолжал свои расспросы, но безуспешно. Всех, кого не забрали родные, предстояло в течение ближайшей ночи переправить в аббатство – летняя жара не позволяла мешкать. На рассвете аббат Хериберт освятит для общей могилы новый участок земли на границе монастырских владений. Но этот неизвестный, не осужденный никаким судом, не обвиненный ни в каком преступлении, он, чей труп взывал к отмщению, не должен был быть захоронен вместе с казненными. И не будет успокоения, пока не выяснится его настоящее имя, под которым он и сойдет в могилу со всеми подобающими ему почестями.

Жиля Сиварда раздели, обмыли и облачили в саван в доме отца Элии, настоятеля церкви Святого Алкмунда. Всем этим его сестра занималась с помощью одного лишь доброго священника.

Хью Берингар в комнату не входил и не мешал печальным хлопотам Элин – он дожидался, когда потребуется его помощь, чтобы нести тело. Впрочем, сейчас Элин и не нужны были помощники. Она была довольна тем, что управлялась сама, и обиделась бы, если бы кто-нибудь попытался сделать за нее то, что она считала своим долгом.

Однако когда все было кончено и тело ее брата возложили перед алтарем, смертельная усталость обрушилась на девушку, и теперь она была рада, что рядом с ней немногословный Берингар и на обратном пути к дому у мельницы она сможет опереться о его руку.

На следующее утро Жиль Сивард со всеми надлежащими церемониями был погребен в склепе своей бабушки по материнской линии, в церкви Святого Алкмунда, а монахи аббатства Святых Петра и Павла предали земле по христианскому обряду тела шестидесяти шести защитников замка.

Глава четвертая

Элин принесла с собой штаны, тунику и плащ, который покрывал тело ее брата. Она сама старательно выстирала и аккуратно сложила все эти вещи. Рубаха уже не годилась для носки, и потому девушка решила ее попросту сжечь. Но было бы грешно позволить пропасть добротным вещам в то время, как множество народу замерзает, не имея чем прикрыть наготу. Со свертком в руках Элин вошла в монастырские ворота и, не встретив никого во дворе, направилась к садам и рыбным прудам в поисках брата Кадфаэля. Но там его не оказалось. Для того, чтобы вырыть могилу, вмещающую шестьдесят шесть человек, и уложить в нее покойных, потребовалось куда больше времени, чем на то, чтобы вскрыть каменную семейную гробницу, в которой должен был упокоиться Жиль Сивард. Братья трудились не покладая рук, – никто и минуты не сидел без дела, – но едва управились к половине третьего.

Однако если самого Кадфаэля в саду не было, то парнишка, его подручный, находился на месте. Он усердно срезал высохшие на солнце головки цветов и обрезал листья и стебли цветущего чабра, которые предстояло увязать в связки и вывесить сушиться. Вся стена сарая под навесом, образованным выступающим краем крыши, была увешана гирляндами сушившихся трав. Старательный паренек работал босиком, он с головы до ног покрылся пылью, а на щеке его красовалось зеленое пятно. Заслышав звук приближавшихся шагов, он оглянулся и поспешно вышел навстречу, всколыхнув душистую волну ароматов, которыми пропитались складки его грубой туники. Торопливым взмахом пятерни паренек пригладил спутанные волосы, и в результате перепачкал еще и лоб и другую щеку.

– Я ищу брата Кадфаэля, – слегка извиняющимся тоном сказала Элин, – а ты, должно быть, Годрик, его помощник.

– Да, госпожа, – ответил парнишка грубоватым голосом. – Но брат Кадфаэль сейчас занят, они еще не закончили...

(Годит сама хотела было пойти туда, но Кадфаэль ей не позволил – чем меньше она будет маячить на виду, тем лучше).

– О! – в смущении воскликнула Элин. – Конечно, мне следовало самой догадаться. Но тогда, может быть, ты передашь ему кое-что. Я принесла с собой вот это – одежду моего брата... Ему она больше не нужна, а вещи хорошие, и кто-нибудь наверняка будет им рад. Попроси брата Кадфаэля распорядиться ими, как он сочтет нужным. Он-то обязательно найдет, кому это пригодится.

Годит отерла грязные руки о полы туники и протянула их за свертком. Она замерла, глядя на незнакомую девушку и сжимая в руках одежду мертвого человека. Услышанное потрясло ее до такой степени, что она даже забыла о необходимости следить за голосом.

– Больше не нужна... Ваш брат был там, в замке? О, какая жалость, какая жалость!

Элин взглянула на свои руки: они были пусты, и теперь, исполнив этот последний, необременительный долг, она, казалось, не знала, куда их деть.

– Да, один из многих, – сказала она, – он сделал свой выбор. Дома мне твердили, что он неправ, но брат остался верен избранному пути до конца. Мой отец, наверное, гневался бы на него, но ему не пришлось бы краснеть за сына.

– Мне очень жаль! – повторила Годит, прижимая к груди сверток с одеждой. Она искала подходящие слова, но они не приходили на ум. – Я все передам брату Кадфаэлю, как только он придет. Будь он здесь, он сам бы поблагодарил вас за милосердие, ну а коли его нет, позвольте мне сделать это.

– А еще передай ему этот кошелек. Это деньги на помин души всех убиенных. Но отдельную мессу пусть отслужат за того, которого не должно было быть среди них, за неизвестного.

Годит воззрилась на нее в недоумении:

– А разве там был и такой? Которого никто не признал? Я ничего не слышал об этом.

Она видела Кадфаэля мельком, когда он поздно вечером, притомившись, заглянул в сарай, и времени на разговоры у него не было. Годит знала только о том, что покойников перенесли в аббатство, чтобы предать земле, и слыхом не слыхивала про лишний труп.

– Так сказал брат Кадфаэль. Их там должно было быть девяносто четыре, а оказалась девяносто пять, причем один, кажется, был без оружия. Брат Кадфаэль просил всех, кто приходил в замок, взглянуть на него, но, по-моему, никто его так и не опознал.

– Где же он сейчас? – удивленно спросила Годит.

– Этого я не знаю. Должно быть, его тоже перенесли сюда, в аббатство. Мне кажется, брат Кадфаэль не допустит, чтобы его опустили в землю вместе со всеми остальными, чтобы он так и остался безымянным. Но тебе-то лучше знать своего наставника. Ты давно с ним работаешь?

– Нет, совсем недавно, – призналась Годит, – но уже представляю, что это за человек.

Ей стало немного не по себе оттого, что эта незнакомая девушка стоит совсем рядом и рассматривает ее ясными глазами цвета ирисов. Женщина может догадаться о ее тайне куда быстрее, чем мужчина. Годит бросила взгляд на грядки с травами.

– Конечно, – поняла намек Элин, – я не должна отвлекать тебя от работы.

Годит смотрела ей вслед, почти сожалея о том, что не смеет ее задержать, а ей так хотелось бы поболтать с девушкой в этом мужском царстве. Сверток с одеждой она положила в сарае на свою постель и вернулась к работе, не без волнения поджидая возвращения брата Кадфаэля. Когда тот наконец явился, он был окончательно измотан, а впереди его ждали другие заботы.

– Меня посылают в королевский лагерь. Похоже, шериф решил, что не стоит скрывать от короля, какую пташку я вспугнул, ну а король потребовал, чтобы я сам обо всем ему доложил. Ах да, я и забыл, – промолвил он, потирая ввалившиеся от усталости щеки, – у меня не было времени тебе рассказать. Ты же не знаешь...

– А вот и знаю, – перебила его Годит, – сюда заходила Элин Сивард, она искала тебя. Посмотри, это она принесла, чтобы бы роздал бедным по своему усмотрению. Здесь одежда ее брата, – так она сказала. А это деньги. Элин просила заказать поминальную мессу и особо помолиться за упокой души того, лишнего, которого никто не знает. А теперь расскажи мне толком, в чем там дело.

Кадфаэль был рад возможности хоть чуточку передохнуть и поговорить не спеша. Он поудобней устроился на лавке рядом с Годит и подробно рассказал ей обо всем. Девушка слушала его внимательно, а когда он закончил, тут же спросила:

– А где он сейчас, этот незнакомец?

– Он в церкви, тело лежит перед алтарем. Я хочу, чтобы его увидел всякий, кто приходит на службу. Может быть, в конце концов кто-нибудь и назовет его имя. Но мы можем оставить его там только до завтра, не дольше, – добавил он с досадой, – лето выдалось слишком жаркое. Но если все же придется похоронить его безымянным, я собираюсь сделать это так, чтобы при необходимости его можно было извлечь снова и чтобы черты его лица сохранились подольше. И одежду его я буду хранить, пока не узнаю, кто этот бедняга.

– И ты вправду полагаешь, что его убили, – с замиранием сердца промолвила Годит, – а потом бросили в ров вместе с казненными, чтобы скрыть это преступление?

– Дитя, я же все тебе объяснил. Ему накинули удавку на шею, шнурок такой, специально для этой цели приготовленный. И случилось это в ту самую ночь, когда были казнены и брошены в ров все остальные. Более подходящего случая для убийцы и представить нельзя. Трудно было предположить, что кто-то станет пересчитывать мертвецов и задавать вопросы. Да и умер он примерно в то же самое время, что и многие из повешенных – поди тут разберись.

– Но вышло не так, как он замыслил, – воскликнула Годит, светясь от гордости за своего наставника, – А все потому, что за дело взялся ты. Кто другой обратил бы внимание на один лишний труп? И кто другой стал бы в одиночку вступаться за права мертвеца, убитого незаконно, без обвинения и приговора. О, брат Кадфаэль, глядя на тебя, я тоже не могу смириться с такой несправедливостью. Но я еще не видела этого человека. Ничего, король подождет! Позволь мне пойти и посмотреть! Или пойдем вместе, если ты думаешь, что так будет лучше, но только разреши мне взглянуть на него.

Кадфаэль задумался, а потом кряхтя поднялся с лавки. Он был уже не молод, к тому же и денек выдался нелегкий, да и ночь тоже.

– Что ж, пойдем, будь по-твоему. Как я могу не пустить тебя – я же туда всех зазывал. Да только, дочка, дорогая, нужно к тому же подумать и о том, как вызволить тебя отсюда, да поскорее.

– Ты, значит, стремишься отделаться от меня? – обиженно спросила девушка, – как раз сейчас, когда я только научилась отличать шалфей от майорана! А как ты будешь без меня обходиться?

– Что ж, стану учить кого-нибудь из новичков – такого, от которого можно будет ждать, что он задержится здесь малость подольше, чем на неделю-другую. Кстати, о травах, – монах достал из-за пазухи маленький кожаный мешочек и вытряхнул из него иссохший на солнце шестидюймовый травянистый стебель, тонкий, с парными разлапистыми листочками и крохотными коричневыми шишечками. – Знаешь, что это такое?

Девушка, успевшая уже многое усвоить за эти несколько дней, с любопытством уставилась на стебелек.

– Нет, – ответила она, – на наших грядках такой травы нет. Но, может быть, я узнала бы ее, если бы увидела, как она растет.

– Это липушник, его еще кличут гусиной травкой. Чудное такое растение, цепкое – глянь, вот на этих шишечках малюсенькие такие крючочки. А сам стебелек – видишь, надломлен посередине...

С недоумением Годит взглянула на высохшую, хрупкую былинку, сломанную посередине, и спросила:

– Что это? Где ты это нашел?

– Этот стебелек врезался в шею того незнакомца, – пояснил Кадфаэль помягче, чтобы не напугать девушку, – а вдавила его и сломала та самая петля, что удушила бедного юношу. Это трава старого урожая, а не нынешнего. Она скошена и высушена прошлой осенью, на корм скоту или на подстилку. Этой травкой пренебрегать не следует: ей нет равных в заживлении свежих ран, даже таких, какие с трудом поддаются лечению. Дикие травы тоже могут приносить исцеление – надо только уметь ими пользоваться, а то и до беды недалеко.

Монах бережно спрятал выцветший стебелек за пазуху и обнял Годит за плечи:

– Ну ладно, пошли, глянем на того паренька.

Во второй половине дня братья обычно предаются своим трудам, и только юные послушники резвятся, покончив со своим необременительным заданием. Кадфаэль и Годит спустились к церкви, не встретив по пути никого, кроме нескольких игравших отроков, и вступили в полумрак, царивший под прохладными сводами храма.

Таинственный незнакомец, извлеченный из замкового рва, был завернут в саван и покоился на носилках в конце нефа. Голова и лицо его были открыты. Неяркий, но ясный свет падал на мертвое тело, и глазам не требовалось много времени, – летним днем здесь было достаточно светло, – чтобы разглядеть лицо покойного. В церкви они были одни, если не считать мертвеца, и можно было тихонько перемолвиться словом.