Текст книги "Тихий дом"

Она присела, замерла и больше не чувствовала ни своих ног, ни тела, не владела своей речью. Сколько она так просидела, не знал никто, но Клара стала ощущать холод, идущий от ступенек и от сырой земли. Кажется, она слышала пение птиц, того самого дрозда, что встретил ее ранним утром, чувствовала, как нагревает ее лицо робкое весеннее солнце, а потом, мало-помалу, стали доходить и другие звуки, другие запахи. Может быть, ей все это кажется так же, как казалось ночью присутствие давно ушедших людей?

Она открыла глаза и увидела Сашу. Та что-то ей говорила, укрыла ее чем-то теплым, но было уже поздно. Она, кажется, не дошла до туалета. Струйка жидкости вначале ее согрела, а потом заставила мерзнуть еще сильнее. Саша обняла ее, говорила что-то ласковое, но слов Клара не различала, это уже не имело значения. Потом ее куда-то везли, она подпрыгивала на кочках, слышала разговор чужих людей. Ушло солнце. Спряталось, вероятно, за облаками. Клара снова закрыла глаза и ощутила невероятное блаженство…

Саша, проведя с Кларой в больнице полдня, вернулась домой. Вернее, ее вытолкнули. Делать ей там было больше нечего. Хорошо, что вы нашли ее вовремя. Следующие двадцать один день покажут все. Будем надеяться, она вернется и восстановится, хотя возраст, знаете ли… никаких прогнозов и никаких гарантий. В реанимации вам делать нечего, идите домой.

Саша не думала, что будет чувствовать себя так плохо. Она сидела в коридоре, держала пакет с Клариными вещами, оказавшимися совершенно ненужными, и плакала. Мимо ходили врачи и медсестры, и только одна, уже давно немолодая женщина в белом халате спросила: «Почему Вы плачете? Вам это сейчас нельзя, Вы должны быть сильной, и мама обязательно поправится! Каких только чудес мы здесь не видали!» Погладив ее по спине, сказав еще несколько ободряющих слов, женщина ушла по коридору дальше, а Саша, радостно ухватившись за нужное сейчас ей слово, вытерла слезы и вызвала такси. Чудо! Ну, конечно же, чудо! Клара – это же гимн жизни, вечный праздник, она обязательно справится! Кто же, если не она?

Из машины она позвонила мужу и все объяснила. Дети уже должны быть дома, а у нее было еще одно непростое дело. Отыскав в пакете Кларин телефон, она его включила, но звонить сейчас не стала. Нужно взять себя в руки и только тогда решиться на звонок…

Дом, оставшийся вдруг без хозяйки, казался мертвым. Только внешняя оболочка, без бьющегося сердца. Тихий и пустынный, он будто чего-то ждал. Навстречу открывающейся двери бросился малыш Клёпа, курица в клетке закудахтала и захлопала крыльями. Не слышно было ни шагов, ни грохота кастрюль, ни тихо бормочущего телевизора, всегда являющегося фоном в этом доме. Саша осмотрела спальню: ни разбросанных вещей, ни приготовленного наряда, который Клара обычно набрасывала на спинку стула, ни дуновения ветерка из открытого окна. Только пустой диван, комната без уютного звона посуды, без Клариного смеха и надежды ощутить ее теплое присутствие, по крайней мере в ближайшее время. В том мире, где жила раньше Клара, так легко было верить, что с ней ничего страшного и непоправимого никогда не случится, а теперь не радовал ни ее дом, ни сад, потому что не было вокруг Клары, умевшей оживлять все вокруг одним своим присутствием.

Саша давно не чувствовала себя такой одинокой. Знала, что так думать нельзя, что дома ее ждет семья, голодные дети и недовольный муж, но сейчас она была слишком слабой и уязвимой, чтобы открыться миру. Нужно немного переждать. И она стала составлять список дел, перекрывать отопление, водяные краны, крепко-накрепко закрывать окна. Потом она огляделась по сторонам в поисках большого пакета. Найдя его под мойкой, она заодно прихватила пакет с мусором, а в тот, большой, сложила Клёпину подстилку, несколько игрушек, два свитерка, связанные Кларой, и две миски. Рябу она решила с собой не брать. Насыпала ей корма, проверила воду – все равно она будет приходить и проведывать дом, так и курица будет под присмотром. Потом Саша, будто вспомнив что-то важное, посмотрела, не осталось ли что-то на печке, опустошила заварочный чайник, заглянула в холодильник и увидела там банку сметаны и пакет с творогом. Машинально положила их в другой пакет, а потом вдруг снова расплакалась.

Еще совсем недавно Клара усадила ее торжественно на диван и протянула небольшой красный мешочек, перетянутый золотистой ленточкой. Сделав знак, открывай, мол, не бойся, Клара уселась в кресло, будто в первый ряд партера, чтобы не упустить ни одной детали из того, что сейчас будет. Саша, развязала шелковую ленточку, заглянула внутрь. Там что-то позвякивало. Еще мгновенье – и ей на ладонь высыпались чудесные серебряные веточки с бирюзовыми лепестками! Блестящие, новенькие, такие красивые – спасибо ювелиру! Саша стала примерять серьги и надевать кольцо на безымянный палец – все подошло, Клара отлично знала ее размер! Саша стала смущенно благодарить, что-то бормотать отказываться. «Вы ведь уже поздравили меня, Клара!» Но дарительница, видя, как искренне радуется молодая женщина, понимая, что подарок пришелся по душе, явно наслаждалась увиденным и не позволяла говорить ерунды: «Пусть тебе от меня что-то останется! Носи на радость, Сашенька! И перестань говорить глупости!..»

А теперь она лежит в реанимации и не может вымолвить ни слова! Саша набрала себе немного воды в стакан из кувшина, который хозяйка дома вместе со стаканами называла «янтарным трио», усадила рядом потерявшегося Клёпу и взяла в руки Кларин телефон.

– Клара? Ну наконец-то! Я звонил тебе все утро! – Саша услышала на другом конце бодрый и веселый голос.

– Нет, Борис, это не Клара. Это Саша – помните меня? – в ответ тишина. Саше казалось, что она вместо Бори чувствует, как у него пересыхает горло и учащенно бьется сердце. Все вокруг замерло и смолкло, словно остановилась лента и сломался кинопроектор. Стих ветер, замолчали птицы. Он стоял не двигаясь, ожидая, что она, Саша, сделает первый шаг. Хорошо, что он не видит ее зареванного лица.

– Что случилось? – с трудом спросил мужской голос, за секунду до этого это был совсем другой человек. – Где Клара?..

18

Боря прилетал дважды. Первый раз через два дня после случившегося, хотя это было совершенно бесполезно, сделать он ничего не мог. После нескольких звонков – Борина осведомленность и его знакомства как раз-таки пригодились – их с Сашей пустили на несколько минут в реанимацию. И второй, когда Кларе заметно полегчало, к ней вернулась речь, хотя, конечно, не полностью, и частично восстановилась работа левой руки и ноги. На этот раз требовалось принять очень важное решение.

Лечащий врач ни о каком перелете не хотел даже слышать. Какой бы замечательной ни была ваша хваленая медицина – нет и еще раз нет! Менять климат в таком возрасте противопоказано любому человеку, а тут еще столько осложняющих картину факторов! Реабилитация предстоит серьезная и долгая: массаж, физиотерапия и полный уход. Хорошо бы ей вернуться домой, в привычную среду, но необходимо постоянное присутствие близкого человека. Сказав все это, врач удалился, а Саша с Борей так и остались с нерешенным вопросом.

Забрать Клару к себе она не могла. Даже если не принимать во внимание мужа и шумных детей, это не будет идеальным местом для Клары. Кто сможет за ней присматривать, когда Саша пойдет на работу? Кроме всего прочего, Клара любила жить в одиночестве, она часто говорила о независимости, которой она очень дорожила, ей нравилось не подстраиваться под чей-то ритм жизни. Вряд ли она захочет менять свои привычки в таком возрасте.

Клара, уже способная участвовать в разговоре, голосовала за возвращение домой. Боря нервничал, сердился на ее легкомыслие, на свою глупость, на то, что поддался ее уговорам и не перевез ее вместе с отцом раньше. Он разрывался между домом, работой и детьми, не зная, как же помочь взбалмошной и такой несговорчивой тетке.

Тогда они бросились искать сиделку. На окошке в реанимации висели объявления, среди которых они нашли несколько номеров телефонов сиделок, но в этот момент им неожиданно пришла на помощь незнакомая женщина в белом халате. Она имела совсем другое предложение и рассказала о пансионате для пожилых загородом, в лесопарковой зоне, для восстановления больных и проживания вполне себе здоровых людей. Кто-то из ее знакомых имел очень хороший опыт, связанный именно с этим пансионатом. Дедушка прожил там полгода, восстановился после болезни, а потом не пожелал даже возвращаться домой. Его радовало общение, вкусное питание, близость к лесу, разные мероприятия, экскурсии – в общем, он был доволен всем!

Боря отмахнулся сразу, но, услышав, что пансионат платный, есть отдельные комнаты, прекрасное питание, круглосуточный уход, возможность длительных прогулок, а также посещения в любое время и контракт на любой срок, предложил Саше съездить и посмотреть, так ли все хорошо обстоит на самом деле.

Кларе эта идея очень понравилась. Как только она пришла в себя, сразу же запретила Боре за все платить: слава Богу, у нее есть собственные накопления и негоже женатому человеку, отцу двоих детей, так тратиться! Если нельзя домой, то уж лучше в пансионат. Комнату, конечно, только отдельную, Сашенька привезет ее вещи, они с Клёпой будут по возможности ее навещать, а там и домой скоро вернется с Божьей помощью. Как всегда, оптимизма Кларе было не занимать, особенно тогда, когда перед глазами был пример неунывающей тетки Фиры, отметившей недавно свое девяностошестилетие.

Находясь в больнице, Клара вдруг отчетливо поняла, что уже давно совершила полный круг, если можно представить человеческую жизнь этим общепринятым символом вечности. Размышлять о том, куда же и главное на что ушли отпущенные ей годы, она не хотела. Теперь это уже не имело никакого значения. Очень скоро оба конца тщательно выписанной карандашной линии жизни сойдутся, ну а пока она намерена еще немного пожить. И по возможности – никому не в тягость и в свое удовольствие.

Кларе снился сон. На новом месте это происходило часто. Они с сестрой лежали на бревнах, скрепленных какой-то железякой, и смотрели в бесконечное, восхитительное по своей голубизне небо. Бревна плыли по реке, веселой и быстрой, а им было ни чуточки не страшно. Их легкие светлые платья развевались от ветерка, солнце припекало лицо и руки, иногда они вставали и опускали ноги в прохладную речную воду и чувствовали, как под бревнами проплывают травинки, островки, большие и круглые, и скользкие камни-голыши. Болтать ногами и лежать на бревнах было очень сладко, и еще так замечательно разглядывать, как морщится отраженное в воде небо.

Они точно знали, что мама уже приготовила вкусный обед. В кои-то веки удалось купить замечательный кусок мяса, и сейчас он, обложенный кусочками картофеля, томился в духовке, источая необыкновенный аромат. Морковка и капуста были нашинкованы, мама собиралась сделать к обеду легкий салат, помяв все руками, добавив масло, соль, перец, зелень и кислинку в виде клюквы или яблочка. Этот салат у них почему-то назывался «весенним», хотя готовили его круглый год. Клара видела, как, не снимая фартука, мама вышла в сад. С утра она настирала уйму белья, и теперь простыни и пододеяльники трепетали на ветру, точно натянутые паруса. Мама вышла, чтобы нарвать пучок пахучих трав и веточек и вдруг обернулась, когда услышала, как хлопнула калитка и девочки вернулись ровно к обещанному времени, прямо к обеду. Мама улыбнулась, они побежали к ней, а папа стоял на каменных ступеньках, ведущих к дому.

Жаль, что запела птица, ее голос прорезал серую предрассветную тишину и вернул Клару к настоящей жизни. По шагам в коридоре она поняла, что утро уже наступило. Она чувствовала себя хорошо, как человек, пробудившийся от глубокого и безмятежного сна. Клара распрямила ноги под толстым шерстяным одеялом, потянувшись, протерла глаза и выпростала из-под одеяла ноги.

В тусклом свете наступающего утра она окинула взглядом свою комнату, окно, выходящее в сад, привычные, милые сердцу вещи, садовые цветы в любимой вазочке, кувшин с водой, несколько журналов и планшет. И здесь под окном, как дома, рос каштан, уже давно успевший обзавестись густой зеленой листвой. Как всегда, в июне, летняя погода была очень неустойчивой: то серое небо, то солнышко, то ярко-изумрудная трава, то свинцово-зеленые листья и проливной дождь. Желтым пламенем горели цветы в палисаднике, под окном расстелился пестрый ковер из нарциссов и фиалок. И вот уже к одинокому птичьему голосу присоединилась дюжина других, и летнее утро наполнилось веселым щебетанием.

Иногда, просыпаясь по утрам и увидев окружающие ее предметы, она думала, что все еще живет дома, и по привычке прислушивалась, ожидая услышать Клёпу, всегда безошибочно угадывающего минуту ее пробуждения. Старичок спал, по-мужски развалившись на спине и похрапывая, и она говорила смеясь, что все же встретила тихую старость с мужчиной, который оказался намного веселее и сговорчивее, чем все ее предыдущие мужья. Эта компания ей нравилась гораздо больше.

Но Клёпы рядом не было, и сердце сжималось от боли. Она уже очень по нему скучала. Очень привыкла к тому, что рядом есть теплое живое существо, любившее ее так искренне, бескорыстно и беззаветно, как никто другой. А как он прыгал, встречая ее у входа, как вилял крошечным хвостиком, исполняя ритуальный танец радости! Как отчаянно защищал ее от больших собак! Его храброе сердце говорило ему, что он очень большой и отважный пес, и Клара ему верила, ведь главное совсем не то, что видно человеческому глазу.

Клара вытерла глаза, наполнившиеся слезами, и приказала себе не раскисать. Единственным минусом этого пансионата, кроме общения со старыми, выжившими из ума дураками, был запрет на домашних животных. В душе после пробуждения Клара чувствовала спокойную уверенность и умиротворение, потому что проснулась она, с головой уйдя в воспоминания после такого замечательного сна, а теперь почему-то расстроилась. Плакать она себе не позволит, тем более, что на выходных приедет Саша и обязательно привезет малыша Клёпу. Ах, как он плакал, подвывал, вертясь вокруг нее до одури! Как искренне пытался ей рассказать, как ему без нее живется! Однажды в разгар веселья он даже оставил после себя лужицу, и Клара стала бояться, что его старое любящее сердце не вынесет таких потрясений. Потом он не отходил от хозяйки ни на шаг и во время прогулки, и после, когда они сидели во дворе. Клара не могла смотреть, как он рвется к ней, готова была закрыть уши от его визга и потому после прощания уходила в комнату первой и к окну больше не подходила, закрывала окна и двери на все возможные замки и засовы. Жаль малыша, но тут уж ничего не поделаешь…

И все же в душе не было ощущения, что она добралась до конца и ничего хорошего в ее жизни больше не будет. Только благодарность за прекрасные воспоминания, без которых прошлое ее было бы пустым и холодным. Никаких сожалений, кроме, пожалуй, одного ужасного дня и того, что она совершила в юные годы. Могла ли она подумать, что многие годы спустя будет возвращаться к этому, прокручивать в памяти все мелкие подробности, связанные с посещением врача, тот ужасный запах, свой животный страх и чувство полного опустошения, невосполнимой утраты, которую никогда больше не удастся восполнить… Сейчас у нее были бы уже совсем другие заботы и радости, хотя, конечно, точно знать никому не дано…

Клара уже почти поднялась с кровати и подумала, что неплохо бы перед завтраком принять ванну, хотя врачи, конечно, этого не одобрили бы, как вдруг зазвонил телефон. Дотронувшись до него рукой, Клара поднесла экран к лицу и вгляделась в номер: незнакомый. Брать или не стоит? А что, если это ее приятельницы или старые друзья, поменявшие номер? А вдруг это – как не хочется об этом думать – их родные с дурными вестями? Если надоевшая реклама или настойчивые банки, то она немедленно прервет разговор.

– Алло, – Кларин голос звучал несколько настороженно.

В ответ – молчание. Плохая связь или кто-то все же ошибся номером.

– Алло! Я вас слушаю! – сказала Клара чуть более требовательно и уже с некоторым раздражением.

– Хаечка?.. Здравствуй… Это я, Яша… Как ты себя чувствуешь? Прости, что не позвонил тебе раньше… Прости меня, старого дурака…

Зинаида

1

Лето в том году выдалось чудесное, будто на заказ, совсем такое, как любила Лена. Июнь был нежным, дождливым, с молодой шелестящей листвой и разлетающимися шапками пушистых одуванчиков. Июль начался с прохлады, а закончился нарастающим теплом и частыми послеобеденными дождями, а вот август принес ленивую жару, лишающую любого желания что-либо делать. Но к Лене это не имело никакого отношения, потому что лежать целый день в темной комнате с опущенными жалюзи и по возможности не совершать никаких движений она себе позволить не могла. Рядом с ней жил теперь новый человек, требующий того, чтобы мир вращался исключительно вокруг него, жил его нуждами и удовлетворял всевозможные пожелания, чтобы все были готовы в любой момент прийти на помощь, накормить, утешить и просто заглянуть в кроватку, приведя легким прикосновением руки в движение парящие над малышом игрушки. Они двигались друг за другом, как звери на уставшей карусели в парке, плыли медленно, плавно, и за этим можно было наблюдать бесконечно, но Лена хотела только одного – спать.

Сейчас она думает, что упустила маму именно тем летом, хотя точно знать никто этого не может. Одна умная тетка в белом халате с казенным лицом и с отсутствием всякого рода сочувствия, так и сказала: ее, Ленино, знание никак не смогло бы изменить того, что уже начало происходить с мамой, но Лена все равно себя винила. Механизм, оказывается, был уже давно запущен, в нем случилась какая-то поломка, шестеренки задвигались в неверном направлении, и самое страшное то, что мама об этом ничего не знала. Принимала все, что ей казалось и чудилось, за чистую монету.

Сейчас Лениной дочке уже восемь. К счастью, позади лечение и утомительные поездки в столицу, малышка совершенно здорова, и остается только контролировать, чтобы все шло именно так, как идет сейчас, а Лена все еще думает о том лете, вспоминает о первых звоночках, возвращается, копает и считает, что маме можно было бы помочь, если бы все так не совпало: Ленина неожиданная поздняя беременность, уход отца и мамина начинающаяся болезнь. Тугое обвитие пуповиной, кесарево сечение, проблемы с сердцем у малышки – все это потребовало долгого лечения. Лена, к счастью, со всем справилась, но маму она упустила, потому что тоже чувствовала себя брошенной, хотя сравнивать это, конечно, нельзя. Смерть отца была для их маленькой семьи настоящей трагедией, а возвращение блудного мужа к жене – вполне ожидаемым и даже, справедливости ради, самым правильным решением.

Нежный молодой стебелек, только начинающий жизнь, легкая бабочка из того счастливого лета, маленькое чудо, глядя на которое люди светлели лицами – такой была ее дочка. Лена несла ее неторопливо, гордо, являя миру то, что она наконец стала мамой. Длинное воздушное платье с оборками и воланами, обязательно расстегивающееся на груди, чтобы накормить жадный детский ротик по одному только требовательному зову, нежное белолицое дитя и грузная бабушка с крупными руками, томным выразительным лицом, скорее некрасивым, но эффектным. Только при жизни отца глаза смотрели молодо и шаловливо. Молодость и старость сидели друг против друга в то счастливое лето и одинаково нуждались в ней, а что она могла им дать, если сама была одним сплошным невезением, вечно живой неудачницей?.. Ей бы разобраться со своей жизнью, поставить точку и идти дальше, но она не могла. Еще хотела верить, еще мечталось о полной семье, о том, что у дочки должен быть папа.

Лена считает, что все пошло не так после ухода отца. Родители прожили вместе долгую и счастливую жизнь, которую нельзя, конечно, назвать безоблачной. А что, интересно, можно?

Отец курил с тринадцати лет. Не то, чтобы это был факт, которым можно гордиться – тут гордиться, конечно, нечем. Но все же это была его жизнь, и отказаться от дурной привычки он не мог, как ни старался. К его курению привыкли так же, как к кашлю, и никто не бил тревогу.

Лена к тому времени строила свою жизнь в другом городе, на расстоянии более пятисот километров от родного дома. Мама с отцом вошли в тот спокойный возраст «молодых пенсионеров», когда можно наконец пожить для себя, покопаться на даче и порадовать себя тихой жизнью без суеты и тревог. У них была лишь одна, беспокоящая их проблема: устройство счастливой семейной жизни единственной дочери. Лена по возможности делилась с ними только положительными новостями и на вопрос «когда же они увидят жениха?» всегда отвечала одинаково: «Очень скоро». Ленины наезды домой были по большей части летними, праздничными, в удовольствие. Родители от нее ничего не требовали, ждали только счастливого замужества. Отец был всегда более деликатен, чем мама. Он, светловолосый, голубоглазый, с румянцем на щеках, обезоруживал своей улыбкой, и сердиться на него долго не могла даже ворчливая жена, а дочке он вообще не досаждал вопросами. Мама часто подчеркивала, что «часики-то тикают», «время идет», и его у Лены остается все меньше. Это она знала и сама, но ничего со своей жизнью поделать не могла – одно сплошное невезенье.

Болезнь отца стала громом среди ясного неба. Врачи сказали, что метаться уже поздно, впереди маячила ужасающая дата: несколько месяцев. И тогда, когда Лена приехала на похороны и увидела лицо мамы, вошедшей в комнату отца на следующий день, все, наверное, и началось, хотя точно никто сказать бы не мог.

Мама вытерпела недельное присутствие дочки и еще одной особы из числа дальней родни, которая всегда была готова помочь, даже когда ее никто об этом не просил, а потом всех отправила по домам, твердо и решительно, так, что спорить с ней никто не посмел. Взгляд пустой, даже жесткий, и все поверили, что так ей будет лучше. Кто знал, как ей лучше перенести утрату после сорока лет совместной жизни?..

Тогда мама еще не заговаривалась, не искала несуществующих врагов, не ссорилась с соседями, не была подозрительна – все случилось позже, но Лена до сих пор считает, что уход отца и был той самой точкой невозврата, он подкосил маму, которая всегда могла гасить свое недовольство, приступы своего дурного настроения, поговорив с отцом. Она им руководила, но именно он был ее громоотводом: обезоруживающей улыбкой, голубизной глаз и румянцем на щеках он не раз спасал ситуации, казалось бы, самые безнадежные.