Текст книги "Тихий дом"

4

Сейчас Клара немного осела, а в юности была чуть повыше, с густой и тяжелой рыжей копной и рано появившейся грудью. Она росла как-то непропорционально ее хрупкости, но один плюс в этом определенно был. Вы, конечно, подумали о внимании мальчишек? Нет, эти радости дошли до нее гораздо позже. На нелюбимом уроке физкультуры, когда нужно было отжиматься и коснуться грудью пола, у нее это выходило гораздо легче, чем у других. Вот такими были ее плюсы.

Клара, ребенок войны, плохо помнила годы лишений и возвращение контуженного отца домой. Он вернулся, когда ей было пять, а Милке и того меньше – три года. Все тогда жили одинаково, и они не считали это за трудности – обычное послевоенное детство. Бегали во дворе, горбушку хлеба, посыпанную сахаром, воспринимали как деликатес, пробирались в чужие сады за фруктами, играли всем двором в прятки, а мальчишки гоняли в футбол. Благодаря папе, они носили русскую фамилию и никогда никаких сложностей с национальностью мамы не знали.

Однажды, уже в средней школе, она услышала в свой адрес «а, вот эта рыжая евреечка!» Сказано это было с теплотой и без всякого неприятия. Она на миг остановилась. О себе она никогда так не думала, себя как еврейку не идентифицировала. Все ее одноклассники были детьми из разных семей, удивительным сплетением разных национальностей. Никто не разделял соседей по национальному признаку. Люди были хорошие и плохие – и не больше. Клара впервые задумалась о том, кто она и какого рода-племени. Она даже не обиделась, просто стала смотреть в зеркало чуть более тщательно и с интересом, стремясь разглядеть в себе мамины черты, схожесть с ушедшей бабушкой, чья фотография висела на стене рядом с дедушкиной.

В школе к ней обращались по имени, а с прозвищем она свыклась позже. Все ее друзья звали ее почти так же: Рыжая, Рыжуха, Рыжуля. И в этом ничего оскорбительного она не усматривала. Своими волосами она всегда гордилась, а когда в художественном кружке узнала про картины Ботичелли, стала даже гордиться еще больше своей схожестью со знаменитой «Весной». В ее детстве от обнаженных фигур, даже на картинах великих мастеров, стыдливо отводили глаза, так что она видела на полотнах великого итальянца только стекающиеся волной рыжие волосы, главное богатство героини, и триумфальное шествие весны.

В начальной школе учительница Тамара Тимофеевна однажды, стоя у доски с указкой в руке, рассказывала о том, что они живут в огромной богатой стране, где рука об руку трудятся люди разных национальностей. Дело было накануне майских праздников и на большом плакате шли рядом на демонстрации трудящиеся в национальных костюмах. Тамара Тимофеевна, водя по плакату указкой, объясняла: «Вот идет украинский парень, рядом – девушка-узбечка, грузин в папахе, молдаванин, русский, а еще в нашей стране живут татары, таджики, белорусы, евреи и многие другие. Мы этим гордимся, потому что в разнообразии и единстве и есть наша сила».

Клара тогда даже не моргнула. Грузинский мальчик Давид покраснел, а девочка по фамилии Демьяненко стукнула соседа по голове книгой в ответ на его глупую реплику. Клара даже не подумала, что речь идет о ее маме, и ей нужно тоже как-то реагировать: гордиться, стыдиться, краснеть. Она, конечно, спрашивала, почему ее дома зовут иногда Хаей, Хаечкой или Хаюсей, а мама также спокойно ей объяснила, что на языке ее бабушки это и есть Клара. Девочка осталась объяснением довольна и просила маму только не называть ее так на улице, при подружках. Просто не хотелось объяснять эту историю всем и каждому. Знала, что мальчишки могут склонять ее домашнее имя по-своему, на свой грязный лад. Так и уговорились: Клара, Хая, Хаюся, Рыжая, Рыжуля. Один из двоюродных братьев звал ее «девочка-осень». «Весна» Ботичелли ей нравилась, конечно, больше, но и «осень» звучала совсем даже неплохо.

Что-то Клара от родителей, наверное, слышала, но в их доме политику никто и никогда открыто не обсуждал. Однажды – Клара это запомнила не потому, что сказала что-то неприличное, а из-за несвойственной маме резкости – она во время подготовки к отчетному концерту в Доме Культуры вдруг сказала, указав на портреты членов Политбюро: «Ой, и здесь их повесили! Зачем так много?» Мама, женщина мягкая и кроткая, резко дернула Клару за косу, которую сама же только что заплетала. Клара поняла, что это значит «молчи, не говори лишнего», но было так больно, что у нее едва не брызнули слезы.

В старших классах она поняла, что бывает иначе. Их с Милкой подружка, живущая по соседству, как-то рассказала, что очень любит бывать у своей тети в гостях, особенно оставаться с ночевкой. Дом был творческий, супруги работали в газете, играли на гитаре, по вечерам собирали гостей. Если тетя оставалась довольной получившейся статьей, то утром устраивала не просто завтрак, а настоящее пиршество: пекла свои знаменитые оладьи с яблоками, доставала сметану, припрятанный для особого случая джем, заваривала чай и созывала всех к столу. Так вот, Зина говорила, что самое ее любимое воскресное утро и субботний вечер состоял из запахов, доносящихся из кухни, скворчащего масла и звуков радио. Глушилки мешали все расслышать так, как того хотелось, но дядя очень старался, настраивая радиоприемник. Что такое «глушилки», сестры не знали – Зина в свою очередь удивилась их наивности. Она и сама-то понимала плохо, но в целом имела представление о том, что пытаются расслышать ее родственники.

Такой вариант в родительском доме Клары бы не прошел. Папа был убежден, что они живут в самой лучшей стране мира, верил в торжество коммунизма, состоял в партии и, когда в семидесятых кто-то из маминой родни уволился с работы и засобирался за кордон, отец твердо и четко выразил по этому поводу свою позицию: «Это предательство! Уезжать из самой лучшей страны в капиталистическое государство, где бесчинствует военщина, – это не входит ни в какие рамки! Я с ними общаться не собираюсь и тебе запрещаю! Чтобы их ноги не было в моем доме!»

Клара тоже этого не понимала. Как можно решиться и бросить все?!? Слышала только мамины слова о том, что такой отъезд – это маленькая смерть. Папину резкость в семье всегда объясняли контузией – такой ответ мог разъяснить многое. Девочки его любили, но и боялись, ко всем вопросам поначалу подходили к маме. Она готовила почву и уговаривала отца. Такая модель семьи Кларе не нравилась, у нее перед глазами образовался другой пример. Тогда, в свои десять-пятнадцать лет, глядя на пару, которой она восхищалась, она решила, что у нее будет так же. Те, кто знал Клару не с раннего детства и не имел представление о ее родителях и семье, спрашивал, получилось ли у нее. Смогла ли она создать семью по образу и подобию той, которой восхищалась? Нет, отвечала Клара, не вышло. Ничего не получилось. Но в каждом из своих браков она была счастлива. Пусть и недолго.

В тревожное для каждого родителя время Клару бросало и метало из стороны в сторону. То она мечтала о сцене, то грезила медициной, то стремилась в торговлю. Снабжая нарисованными деньгами всех соседских детишек, еще в детстве она устраивала магазин, в котором в ход шли все заготовки, начиная от коллекции открыток и фантиков и заканчивая принесенными из дома конфетами и печенюшками. Вместе с Милкой она лечила игрушки, выписывала им корявым почерком рецепты, а в Доме Культуры уже лет с десяти танцевала на сцене, мечтая посвятить свою жизнь искусству.

Пока мама, как и многие другие женщины того времени, думала лишь о том, как накормить семью и утешала себя тем, что скоро трудности закончатся и можно будет без всяких продуктовых карточек купить все необходимое, Клара видела в тоннеле яркий дневной свет. В детстве все воспринимается гораздо легче. После войны крошечный просвет после тревожной и унылой череды дней расширился, все жены только и молились о возвращении своих мужей домой и сосредоточились на ожидании. Кларин отец вернулся после контузии домой и сразу же устроился на работу. Руки у него были золотые, мужчины после войны ценились на вес золота, они восстанавливали пришедшее в упадок хозяйство, строили, красили, мастерили. Тогда же обнаружилось, что красивый и статный отец заглядывается на других женщин, а, может быть, и они на него, но Клара, и уж тем более Мила, были слишком юными и беспечными, чтобы обращать внимание на чью-то другую жизнь, кроме своей собственной.

В Доме Культуры Клара нашла первый объект для своего девичьего внимания. И это был совсем не красивый вихрастый мальчишка, как можно было бы подумать. Фаина Михайловна или просто Фаечка, как называла ее всю жизнь Клара, вела у них танцевально-театральный кружок и давала всем желающим уроки музыки. Женщина она была необыкновенная! Таких Клара еще никогда не видела: маленькая, чуть выше одиннадцатилетней девочки, аппетитная, как сдобная булочка, с черными проницательными глазами и короткой стрижкой, но сколько в ней было женственности, игры, юмора! Каким она обладала вкусом! Ее одежда казалась девочкам замечательной, хотя все было перешито и переделано много раз. Фаина Михайловна впоследствии часто рассказывала, как перекрашивала платья, перелицовывала шубки, украшала старые туфли брошками, заклеивала трещины, перешивала шляпы. К счастью, у нее имелась подходящая подруга, то ли костюмер, то ли художник по костюмам, и какая-нибудь стеклянная брошь или шелковая лента всегда находилась в ее коллекции.

Фаина Михайловна строила образ из подручного материала, так же она переделывала девочкам костюмы для очередного выступления, и в темные и тяжелые дни ее оптимизм, музыкальность, чувство юмора и желание жить заражали всех вокруг. Девочки летели после школы в Дом Культуры на всех парах, едва успев бросить портфель дома и перекусить на ходу. Очень уж хотелось праздника, музыки и красоты!

Иногда помогать приходила Кларина мама. Муж категорически запретил ей работать – «занимайся девочками!» – да и образования у нее особого не было. До замужества и в годы войны Анна немного работала в детском саду, опять-таки за своими же детьми и присматривала, но, когда вернулся муж, она подчинилась. По словам Фаины Михайловны, лишние руки, способные держать иголку с ниткой, никогда не помешают, и Анна приходила перед выступлениями причесать девочек, подогнать костюмы, залатать дырки, но с Фаиной Михайловной они не сближались, слишком уж они были разными. Честно говоря, Клара не любила, когда мама приходила в Дом Культуры. Ей казалось, что даже своим молчанием она эту затею не одобряет, а на Фаину Михайловну смотрит с осуждением. Мама на самом деле считала это баловством, временным занятием. В том, что касается будущего Клары, они с папой рассуждали одинаково, мыслили в унисон, и танцы вместе с театральным кружком одобряли лишь в качестве детского увлечения.

Фаина Михайловна являлась для Клары необыкновенной еще и потому, что каждый вечер, и в снег, и в дождь, и в летние погожие деньки за ней приходил муж. Фаина Михайлова едва доходила ему до плеч, и это еще на высоких каблуках! Смотрела она на него снизу вверх, а он нежно наклонялся и умилялся тому, какая талантливая, умная, необыкновенная у него жена. Перед выступлениями и особенно перед постановкой спектаклей муж Фаины Михайловны тоже включался в работу: мастерил скромные декорации, переносил столы, расставлял стулья, старался быть полезным. Они обращались друг к другу ласково, говорили тихо, не прерывая, и было видно, как они любят друг друга, хотя в их-то преклонном сорокалетнем возрасте какая может быть любовь?!?

Восторг и удивление вызывало еще и то, что иногда по дороге домой они заходили в гастроном или в хлебный магазин и покупали что-то вкусное и сладкое к чаю. Клара удивлялась этому больше всего. Такое девочки встречали крайне редко, разве что на страницах книг или в кинотеатре. Потом пара медленно направлялась к дому, Фаина Михайловна что-то говорила, супруг шел пригнувшись, чтобы не пропустить ни единого слова. Он же вел жену под руку и нес в руках коробочку, перевязанную лентой.

Клара запомнила эту картину на всю жизнь: зимний снежный вечер, горящие кое-где фонари, темная мужская фигура в длинном пальто ведет под руку хрупкую женщину. Из-за высокой шапки он выглядит еще выше, она из-за отсутствия каблуков и того, что была в валенках, кажется совсем Дюймовочкой. «И у меня будет вот так же!» – говорила себе Клара, потому что эта пара очень отличалась от ее родителей. Резкий и авторитарный отец почти никогда и никуда не ходил с мамой, разве что на свадьбы или похороны родни. Такой нежности и единения, как у Фаины Михайловны и ее мужа, Клара никогда больше не видела. Ей, конечно, хотелось для себя именно такого женского счастья.

5

Мама зато прекрасно готовила. Конечно, не только фаршированную рыбу и форшмак, любимые блюда бабушки. Она пекла пироги и блины, варила варенье, делала самый вкусный в мире компот, ну а ее борщ вызывал восхищение даже у скупого на похвалу отца! Для него это было настоящее пиршество, праздник души. Узнав, что вечером его ждет наваристый борщ, он шел домой в приподнятом настроении и, едва переступив порог, принюхавшись, как та голодная собака, идущая на запах еды, начинал засыпать жену вопросами: «А борщ красный?», «А чеснок есть?», «А про сметану не забыла?!?», «Хлеб! Какой купила хлеб?!?» Успокоившись и узнав, что борщ краснее не бывает, чесночок зеленый, свежий и хрустящий, сметана куплена на рынке и такая, что ложка в ней стоит и не движется, а хлеб самый что ни на есть подходящий – бородинский, украинский или рижский, – отец садился за стол и потирал руки в предвкушении.

За пару часов до его возвращения мама посылала девочек за хлебом. Ароматная, еще теплая и невероятно вкусная буханка являлась таким соблазном, что иногда домой хлеб попадал в довольно жалком виде и приходилось вновь идти в магазин. Отец такого отношения к хлебу не одобрял!

К спиртному он относился очень спокойно. Скорее, рюмочка водочки или леденящее нёбо пиво шли для него в аккомпанементе к достойной еде. Какая может быть вобла без пива? Что освежит и утолит жажду лучше, чем «Жигулевское» в летний день?

Так вот, водочка шла в комплекте с самым красным и наваристым борщом, они составляли неразрывный союз, гармоничный дуэт, и мама это, конечно, знала. В их доме спиртное могло хранится долго, пока не представится повод, пока не соберется хорошая компания, пока мама не приготовит что-то, очень отцом любимое. Маленькая Клара помнила, как отец сердился, если пиво забывали положить именно в морозилку. Так и говорил: «Пиво должно быть очень холодным! Вы этого не понимаете! И чтобы небо, небо обжигало!»

Водочку мама наливала в пузатый графин, накрывала крышкой, заканчивающейся прозрачным кругляшком, ставила рюмочку, похожую на младшего брата граненого стакана, а борщ в самой глубокой тарелке дымился в ожидании отца. Рядом на блюдечке лежал тонко нарезанный черный хлеб и острые стручки молодого зеленого чеснока. Осенью и зимой он заменялся двумя-тремя зубчиками, рядом ставились соль и перец в белых глиняных столбиках, и отец с удовольствием приступал к еде. Потом, конечно, благодарил, просил добавки. Все в семье знали: если дома борщ, то второго не надо. Отец никогда одной тарелкой не ограничивался. В последнюю очередь поедал куски мяса, и с блаженством откидывался на спинку стула. Надо признать, что маму он приглашал тоже, наливал ей пару рюмочек, потому как в одиночку пьет только известно кто, а такой стол требует душевной компании. Отец добрел, брал любимую газету, спрашивал, как дела у девочек, и шел отдохнуть часок после рабочего дня. «Нужно соснуть немного», – говорил он и через часик возвращался на кухню за чаем. Борщ улегся, утрамбовался, появилось свободное местечко и для чая с вареньем.

И на второй день отец шел домой с подъемом. Все неприятности на работе, все трудности длинного дня отступали на задний план. Он ел, смаковал, блаженствовал и утверждал, что на второй день борщ еще вкуснее, а вот на третий день уже грустил. Только войдя в дом, спрашивал: «А борщ еще остался?» Мама никогда не готовила больше, чем на три дня, да и кастрюлей у нее таких не было. «Если женщина дома, всегда должна быть свежая еда», – так говорила бабушка. А отец недовольно хмурился, узнав, что осталось только на одну тарелку. На третий день мама уже готовила что-то новое, и девочки ели суп с обязательным вторым блюдом. Борщ доставался только отцу, и он прекрасно знал, что на третий день его уже почти не оставалось, а все равно надеялся. По его словам, после такого вкусного борща да с двумя рюмочками водочки из запотевшего графина жизнь становилась краше, появлялись новые силы для завтрашнего дня.

Когда Клара слышала, как говорит бабушка, ей казалось, что это особенности ее речи. Что ни слово – то прибаутки, смешные добавления, странная интонация. А потом со временем стала встречать и других, говорящих так же. В окрике на улице, в разговоре на рынке она видела бабушку или ее возможных родственников. За бабушкой можно было записывать! С таким вдохновением она говорила о еде, что нечто подобное Клара услышала в телевизионной программе про итальянцев, начинающих любой разговор с вопроса о том, что же ел их собеседник и было ли вкусно.

Бабушка готовила форшмак по собственному усмотрению и очень любила за то рассказывать. Сиди и записывай, внимай и запоминай – большего и не надо. Она же посоветовала маме для того, чтобы борщ был еще краснее, еще ярче и острее, разделить свеклу на две части. Лучше, конечно, взять сразу две. Одну, поменьше, пустить на зажарку вместе с другими овощами, а вторую – сварить и отложить до нужного часа. Когда борщ уже будет почти готов, отварную свеклу нужно потереть на терке и вместе с кровавым соком бросить в борщ. Это даст ему такую яркость, такой неповторимый цвет, что можно заглядеться. Покипит пару минут, добавь петрушку и оставь еще на минуту. Стебельки у нее жестковатые, лучше дать ей побыть в кипящем бульоне. Этот секрет и еще пару других успешно хранила и Клара, и Милочка, а все мужья Клары, единственный и неповторимый Милкин Яша борщ их семейный боготворили.

Ах, да! Бабушкин форшмак! Он требовал много труда и хлопот, но на выходе получалось очень вкусное блюдо. За день до начала следует замочить целый мякиш белого хлеба в молоке или – совсем уж буржуйство! – в десятипроцентных сливках. Корочки оставляем на потом. Мякиш пусть лежит в холодильнике. Когда придет его время, нужно перемять его толкушкой в однородную массу. Днем варим четыре яйца. Не забываем менять горячую воду на холодную, чтобы яйца легко чистились. Селедка – это отдельная история. Никакой магазинной, в пластике. Только рыбный отдел на рынке. Селедка должна быть бочкового соления. Бабушка не жадничала, брала всегда две или три рыбины, старательно очищала от косточек и кожицы и нарезала средними кубиками, потом резала лук, мучилась, рыдала, но измельчала мелко. В толченый хлеб добавляла лук и селедку, крупное яблоко и яйца натирала на терке, следом шли два плавленых сырка и базилик. Для рыбы предпочитала зеленый, а для мяса – фиолетовый, с более ярким ароматом. Полученную массу бабушка перемешивала в салатнике, накрывала другой тарелкой и отправляла отдохнуть на часок другой в холодильник. А потом – здесь самое интересное! – отламывала кусочек от тех самых оставшихся хлебных корочек, зацепляла им немного форшмака и с аппетитов прожевывала. А масло здесь лишнее, бабушка его не любила! И без него слишком жирно!

Папа тоже очень уважал этот рецепт и говорил, что теща знает толк в еде. У мамы была одна дурная привычка, о которой она в присутствии папы забывала. Он однажды посмотрел на нее строго-строго, когда она ела рыбьи глаза, очищая селедку, так глянул, что она едва не поперхнулась. Хотя чего там сердиться, ведь папин брат, дядя Петя, обожал, например, куриные попки. Ел их смачно, с аппетитом, и все знали за семейным обедом, что это «лакомство» нужно оставлять ему. У каждого свои странности…

Девочки переняли много семейных рецептов, но маму перещеголять, конечно, не смогли. Время стало другое, Клара и ее сестра не хранили так преданно семейный очаг, не ухаживали столь трепетно за мужьями. Они работали, суетились, все время куда-то спешили, и бабушкин форшмак готовили крайне редко, по большим праздникам, но в одном Клара не отступала от женских традиций их семьи: селедка должна быть только бочкового соленья, как и капусточка, мясо лучше покупать у знакомого мясника, сметану и овечий сыр – у проверенных лиц! А Боря что-то говорит о доставке продуктов из соседнего супермаркета! Молодежь!.. Что с нее взять?

Когда подошло Кларино время и нужно было выбирать дорогу в жизнь, папа категорически отверг все пляски в Доме Культуры, все эксперименты с театральным кружком и изрек фразу, которую Клара помнит до сих пор так, будто это было вчера: «Подходящей специальностью для женщины является та, которая позволяет ей ходить в белом халате!» Как-то так. И никаких полутонов! Медсестра, врач, воспитатель в детском саду, повар наконец! Разве мало в нашей стране серьезных и достойных профессий?!?

Клара не то чтобы была против, просто ей не нравилось, что ее лишили права выбора, ограничили рамками. Куклам она давно выписывала лекарства и направления на анализ «мотчи» и «калла», бедных щенков и котят спешила поместить на кровать и укрыть одеялом, пока в комнату не влетала с криком мама. Женщины в их семье прекрасно готовили, и им с Милкой это нравилось тоже, но чтобы стоять у плиты целый день! На такое она не подписывалась! Стать врачом Клара тоже была не готова: брезглива была до крайности, не выносила грязи и нечистот. Где-то в глубине души ее звала тяга к сцене, но она сама понимала, как все будет непросто. Клара повозмущалась для приличия, поспорила с отцом, послушала советов матери и выбрала фармацевтический. И никогда, кстати говоря, об этом не пожалела. Для папы появился обязательный белый халат, а для Клары – возможность работать с людьми, где-то ощущать себя врачом, ведь большинство наших людей хотят получить совет, не приходя на прием в поликлинику, но главное, что в годы дефицита и в последующее за ним непростое время перестройки, особенно став заведующей, Клара ощущала свою значимость, знала всех, кто работал на хлебных местах, а они в ответ знали и уважали ее, потому как в любом доме болели дети, доживали свой век родители, хандрили жены, теряли свою силу мужчины, а во всем этом помочь им могла только Клара, Клара Васильевна, заведующая аптекой.