Текст книги "Тихий дом"

2

Ленина дочка была плодом умирающих отношений. Что ничего путного из них не получится, Лена знала в глубине души с самого начала. Но надеяться все же не переставала долгое время. Пока ее возлюбленный метался от одного берега к другому, не зная, куда же лучше пристать, она не переставала ему верить. Все было как положено, картина писана маслом: жена его не понимает, отношения себя давно изжили, вместе они только ради детей. Сколько таких же дурочек, как она, принимают все за чистую монету?

Были, конечно, и радостные моменты, пылкие встречи после бурных ссор, украденные у семьи праздники и даже совместные поездки, но Лена понимала: это всего лишь откладывает конец и расставание, которое неизбежно будет. Никуда он от семьи не денется, и надеяться ей не стоило. К тому моменту она имела небольшой, но все же опыт, и был он по большей части неудачным. Она разочаровалась и уже не мечтала о семье, решив, что такова, видно, ее участь. Будет жить в одиночестве, без детей, и постарается быть счастливой, как вдруг обнаружились те самые две полоски на тесте. Знакомый гинеколог, к которому она аккуратно наведывалась раз в год и спрашивала, как, мол, ее «миомки» и «папиломки», строго смотрел поверх держащихся на кончике носа очков и всегда приговаривал: «Не о том ты думаешь! Рожать тебе надо, а то будет поздно». Единственным человеком, радующимся ее беременности, был именно он, врач высшей категории Сергей Петрович. Ну вот, наконец послушалась! Разочаровывать его с самого начала своими сомнениями не хотелось, поэтому Лена умолчала. Решение повисло в воздухе, и что делать, она сама пока не знала. Жила она на съемной квартире, родители – за пятьсот километров, от отца ребенка она ничего не ждала, но сказать все же решила. Умолчать было бы не по-человечески.

Он вначале оторопел, замолк, посмотрел с удивлением и тревогой, а потом вдруг повеселел, сходил за цветами и стал говорить, что ребенка обязательно надо оставить. Лена и сама все больше понимала, что прервать беременность не решится, но тревога за будущее ее не отпускала: не настолько твердо она стояла на ногах, чтобы суметь справиться со всем самостоятельно. Обращаясь к примерам своих подруг и приятельниц, она видела, как сложно пережить рождение первенца даже семейной паре, как непросто сохранить прежние отношения, справиться с материальными трудностями – чего уж тут говорить о матери-одиночке?

Возвращаясь к тому времени, она и сейчас удивляется тому, как четко осознавала с самого начала, что растить ей малыша придется самостоятельно, не рассчитывая на помощь отца. Он, хотя и обрадовался беременности, ничего предпринимать не собирался, очевидно, рассчитывая, что так и будет всю жизнь бегать от одной семьи к другой. Это событие для него было со знаком плюс не потому, что он любил детей (хотя и это тоже). Он решил, что теперь Лена уж точно никуда от него не денется, этот важный фрагмент навсегда скрепит их шаткие и непрочные взаимоотношения, соединит их в единое семейное трио и создаст видимость, подобие настоящей и полноценной семьи.

Лена к тому моменту устала слушать сказки пятилетней давности о растущих детях, сложном возрасте и совместном бизнесе супругов, который затрещит по швам и обязательно разрушится. Она бы поставила жирную точку, уже была к этому готова, если бы не беременность, которую никто не ждал, и она, конечно, сдалась, по-бабски обмякла, притворилась, что никого, кроме их двоих нет, и окунулась в ожидание, наслаждаясь самым лучшим в жизни любой женщины периодом.

Родителям она явила Виталика как будущего мужа в комплекте со своей трехмесячной беременностью и очень обрадовала. В их голове, конечно, зрел другой сценарий, но сейчас они были рады любому, даже без многолюдной свадьбы, глупых конкурсов и танцующей родни. Только бы дочка наконец была счастлива. Отец тогда дохаживал последние месяцы своего неведения, и все успели насладиться особенностью момента, порадоваться за дочку, согласившись на то, что со свадьбой, даже самой скромной, придется пока повременить.

Виталик им очень понравился: умный, красивый, надежный, а большего за выходные и не рассмотреть. Самое то, чтобы успокоить бдительность родителей и дать им то, о чем они так мечтали. Проведя какие-то подсчеты и погадав на кофе, мама решила, что это будет девочка, и в этом не ошиблась. Уехали они с Виталиком счастливые, нагруженные солениями и вареньем, долго махали родителям, стоящим на перроне, но у Лены все же предательски ныла душа, сопротивляясь лжи. Все было на самом деле сплошным обманом с самого начала, но родителей она бы ни за что не посмела огорчить. Очень Лена радовалась, узнав, что отец так и ушел, не успев огорчиться за нее – был хотя бы счастлив в своей уверенности в дочкином счастливом семейном будущем.

Свою работу Лена не любила. Она вообще считала, что тем, кто ее любит, очень в жизни повезло. Работа для нее была всего лишь работой, средством для получения денег, а вот все эти «работа как дом», «коллектив – это семья», «согласна жить на работе» не понимала. Была у нее подружка Лилька еще со школьных лет. Не имея в семье ни одного врача, она мечтала о медицинском лет, наверное, с десяти. И никогда ей не хотелось развернуть все на сто восемьдесят градусов и стать экскурсоводом или балериной, например. Она твердо знала, чего хочет, и добилась все-таки своего. Лена Лилькой по-дружески очень восхищалась, где-то даже завидовала, видя, как она несет в левой руке сумку, а в правой – идеально отглаженный белый халат, собираясь в городскую поликлинику на практику. И никаких тебе «фу» от вида крови или брезгливости от чужих запахов – только радость и абсолютное счастье.

Лена пошла на экономический факультет, потому что всегда училась ровно, на твердые четверки. Никаких талантов за время учебы в школе у нее так и не открылось, дарований не выявилось, и она пошла туда, где надеялась найти впоследствии работу. С этим она не прогадала, но грешок свой знала – была немного с ленцой, «Лена с ленцой», – и потому много не зарабатывала, к большему не стремилась. На квартиру в чужом городе она бы не заработала, а так ей хватало и на тряпочки, и на летний отдых, и на кофе с подружками.

Теперь ей пришлось бы думать не только о себе, и это было волнительно, даже тревожно. Не особо полагаясь на Виталика, она сделала шаг и позвонила приятельнице. Та подкидывала ей время от времени подработку. Решив, на то время, когда она еще может работать, соорудить себе подушку безопасности, Лена стала вести документацию одного, а потом и еще двух ресторанчиков, тихо, но верно скопила определенную сумму до родов. Государство ей, как матери-одиночке, тоже обещало поддержку, и она решила, что будет продолжать работать дома, как только встанет на ноги после кесарева. Возрастной первородящей другого варианта и не предложили. Лена даже обрадовалась, вспомнив, как одна подружка назвала такие роды «королевскими»: «А что? Проснешься – и вот тебе ребенок!». Лена поверила – другого выхода не было.

Виталик, как детская желтая резиновая игрушка, всю беременность болтался от одного берега к другому. Приносил фрукты, любимые Леной вкусности, купил даже коляску и два раза с осторожностью сопроводил Лену на УЗИ, но все же решения никакого не принял. Лена уже и не ждала. По мере увеличения живота уменьшалась ее давняя привязанность к отцу ее ребенка, росло равнодушие и крепло разочарование. Теперь ее волновала жизнь другого существа, который толкался в ее животе и вел с ней непрекращающийся разговор в течение суток. Теперь настоящим было только это – она и ее живот, хрупкий сосуд, в котором живет младенец.

Все, что нужно, она подготовила: приданное для ребенка, документы из женской консультации, внесла все важные контакты в ноутбук, которые позволят ей в дальнейшем работать дистанционно, и сразу после выхода в декрет засобиралась в путь, к родителям. Рожать собиралась только дома, ожидая помощи от мамы хотя бы в первые месяцы после рождения дочки. Отсутствие Виталика решила объяснить тем, что он пока будет приезжать к ним время от времени, потому что не может бросить работу, а там решат, что делать дальше. Все выглядело вполне убедительно, и Лена собой осталась довольна. Она действительно видела его наездами, раз в месяц или два, но потом, когда все закрутилось-завертелось с отцом и с оцепеневшей от горя матерью, о Виталике она почти не вспоминала, гораздо больше радовалась Лильке, готовой погулять с дочкой и дать Лене возможность поспать.

Квартирный вопрос решили легко. У родителей, помимо двухкомнатной квартиры, где прошло все детство Елены, была еще обычная однокомнатная «хрущевка». Их «двушка» по сравнению с этим пространством выглядела удобным и комфортабельным жильем. Еще бы! Она была оснащена просторной кухней, если проводить сравнение с шести метрами в «однушке», раздельными комнатами и двумя балконами, где можно было выстроить отдельную комнатушку, место для отдыха, хранилище ненужных и вышедших из употребления вещей – все, что угодно, в зависимости от замысла хозяев. Ничуточки не засомневавшись, еще до приезда Лены с приподнятым до носа животом родители по своей доброй воле перебрались в однокомнатную квартиру, а двухкомнатное жилье уступили дочери и ее будущему семейству. Разговора о том, насколько долго Лена с малышкой пробудут в родном городе, еще не заводили, но по настроению поняли: дочка не прочь бы задержаться на год точно.

Отец, еще не знавший, что жить ему осталось несколько месяцев, похудел и ослаб, но хлопотал в связи с переездом: переклеил обои в комнатах, обсудив это, конечно, прежде с Леной, покрасил детскую кроватку, подаренную родней, освежил ремонт, освободил балконы и выглядел очень довольным, предпочитая, как всегда, не обращать внимания на свое самочувствие. Одна комната, справа от входа, маленькая, должна была стать детской, вторая – спальней и одновременно гостиной. Лена решила кровать себе не покупать, зато приобрела удобный большой диван, на котором и спала весь свой первый год жизни вместе с мамой Лиза. Когда приезжал Виталик, малышка устраивалась между родителями, и на каждую попытку отнести ее в кровать отвечала оглушительным ревом. Уставшая Лена – ребенок не давал ей покоя ни днем, ни ночью, плохо спал, но хорошо, к счастью, ел – стала думать, что девочка гораздо умнее, чем хочет казаться. Крик начинался не сразу, а только тогда, когда Лена в полузабытьи добиралась до своего дивана и доносила голову до подушки. И тогда она шла обратно, пыталась успокоить и перехитрить будто бы уснувшего ребенка еще пару раз, а потом сдавалась и дочку в детскую больше не относила. Иногда по утрам Лена просыпалась от того, что ее будило какое-то движение рядом, громко стучали ножки, шевелились ручки, пухлые, будто перевязанные ниточкой, с интересом смотрели карие глаза, изучающие мать, лежащую рядом: кто ты такая, уставшая и некрасивая женщина? Лена в свою очередь думала о другом: что ты от меня хочешь? Ну чего тебе еще надо? Почему ты не спишь и издеваешься надо мной?!? Ты сухая и сытая – чего тебе еще?!?

Однажды ночью, провалившись на час или два, она увидела странный сон: она и ее ребенок – часть какого-то чудовищного эксперимента на выживаемость. Они живут не дома, а в какой-то лаборатории, обустроенной под обычное жилье, и со всех зеркал, обычных розеток, с экрана телевизора, из звучащего на кухне радио доносятся сигналы тревоги, мешающие ее дочке спать. Малышка просыпается, требовательно зовет мать, уверенная, что ее бросили, девочка делает это не по собственному желанию, а потому что на нее так воздействуют. Замысел очень прост: определить, насколько адекватно и разумно может мыслить человек, лишенный сна, какова граница материнской любви. Отряхнувшись от дурного сна, Лена со страхом оглядела свое жилье, прижала к себе дочку, поцеловала в обе щеки и сказала не раздумывая: «Ты ни в чем не виновата, Лизок, мама тебя очень любит».

Лилька являлась регулярно, пару раз в неделю. Усталость подруги не могла от нее скрыться, и она предложила как-нибудь в воскресенье погулять, взять с собой малышку, съездить в центр, поесть пиццу и просто побыть среди других людей. Лена должна знать, что есть и другая жизнь, кроме той, что живет молодая мать. Лене не хотелось огорчать Лильку, подругу она от всего сердца поблагодарила, но та прогулка не принесла ей никакой радости. Все с точностью до наоборот: она чувствовала себя уставшей и некрасивой, ей казалось, что все только и делают, что рассматривают ее старую одежду, непрокрашенные корни волос и отекшее лицо. Гораздо лучше было бы поспать часок-другой в одиночестве, поручив малышку активной подруге.

Лилька дурочкой не была – это точно. Когда в жизни Лены стал происходить весь этот кошмар (ушел «ублюдок», умер отец и заболела мать), Лиля нашла Лене отличную, хотя и временную, няню. Ее медсестра, девушка ответственная и серьезная, отчаянно нуждалась в деньгах, снимая жилье и получая скромную зарплату. Вот эта самая Даша за очень небольшую сумму согласилась присматривать за Лизой по мере надобности. Другого выхода у Лены не было, а девочка и ей, и Лизе очень понравилась, так что Лилька все-таки очень помогла. Для этого и нужны настоящие подруги.

Узнав, что на самом деле происходит с отцом и, понимая, как тяжело маме, Лена старалась ее своими заботами не обременять. К ее приходу Лена приводила себя в божеский вид, проветривала квартиру, что-нибудь готовила и убирала с глаз долой неглаженное белье. Все у нас хорошо, мама, волноваться не стоит. А как у тебя с деньгами, дочка? С деньгами тоже все хорошо, я получила детские, и Виталик перечислил на карту. Ты лучше расскажи, как на самом деле чувствует себя папа!

Виталик, конечно, присылал, но мало и нерегулярно. Вообще он был мастер на бесполезные и дорогие подарки. Однажды явился на выходные… с качелями! Лена обрадовалась бы упаковке с подгузниками гораздо больше, но он уже раздумывал, куда бы приспособить качели получше, в то время как дочка едва научилась ползать.

Теперь прежних праздничных отношений не получалось. Лена встречала Виталика в домашней одежде, от нее пахло молоком и детской отрыжкой. Всучив дочку отцу, она металась по комнате в поисках нужных ползунков или летела на кухню мыть посуду, но гораздо чаще просила отца погулять с Лизой.

Виталик детей любил. Его сыновья, уже подростки, приносили домой только недовольство и нежелание общаться с родителями. Малышка щедро одаривала лаской: льнула к отцу, с интересом рассматривала его лицо, хваталась за крупный нос, за короткие волосы, произносила смешные звуки, хохотала от щекоток и прикосновений, строила забавные рожицы. Но он не видел прежнюю Лену, и это его очень огорчало.

Помощи Лена не требовала, с деньгами действительно пока справлялась сама, но он понимал, что от него ждут большего – больше, чем он мог и готов был дать. Теперь его вело сюда скорее чувство долга, некоторая вина, но и привязанность к малышке, конечно, тоже. Придумывать повод для поездок становилось с каждым разом все сложнее, и он стал приезжать реже, чаще отправлять небольшие суммы и объяснять свое отсутствие проблемами на работе.

Лена так переживала за сердечко малышки, так разрывалась между родителями и дочерью, что на Виталика даже не обижалась. Наверное потому, что и надежд особых не возлагала. В конце концов, она всегда знала что, решившись на такое, может рассчитывать только на себя.

3

Отец успел подержать на руках маленькую внучку и разделить их общее счастье. Правда, это было недолго. Он ушел, так и не узнав про Ленин обман, с надеждой на то, что молодые скоро поженятся. Сейчас Лена думает, как трудно ей удалось бы все разъяснить родителям, объяснить, что никакой свадьбы не будет. Громом среди ясного неба прозвучал звонок Виталикиной жены. Он же поставил точку в их затянувшихся отношениях, с самого начала построенных на обмане, он же избавил ее от каких-либо дальнейших объяснений и освободил их обоих.

Маме, тогда очень горевавшей и тоскующей по отцу, Лена выложила полуправду: поссорились и разошлись, ребенок в сердечных делах не помощник. «Все равно Виталик не смог бы переехать сюда, у него там хорошая работа, налаженная жизнь, а я пока поживу здесь, у себя дома, мне терять нечего, все самое главное для меня здесь».

Первое время раздавались звонки и долгое молчание, долетали редкие переводы, а потом все иссякло и плавно сошло на нет. Зато, зайдя с чужой страницы, Лена могла видеть в популярной социальной сети дружную семью на выпускном вечере старшего сына, супругов на отдыхе и много других свидетельств того, что Виталик сделал наконец единственно возможный и правильный выбор, сохранив семью и общий бизнес. Никаких обид не было, думала Лена. Что она, уставшая, окунувшаяся в повседневные заботы, могла бы сейчас ему дать, находясь рядом с горюющей матерью и маленькой дочкой? Ничего, кроме тревог и огорчений. Виталик всегда хотел отдыха и по возможности праздника. В первые годы жизни малышки за этим определенно идти было не к ней.

Лена никогда не могла даже догадываться, какое счастье принесет ей рождение дочки, сколько новых, прежде неизвестных эмоций она ощутит, насколько ее жизнь изменится и станет находиться в полной и неразрывной зависимости от состояния дочери. Это маленькое, растущее на глазах существо, заставило ее бояться за свою собственную жизнь, оберегать себя от глупостей, на которые она бы прежде легко согласилась. Сейчас она знала, что не имеет права ни болеть, ни рисковать собой ни в коем случае, потому что иначе Лиза останется одна. Ребенок ее, не склонную к проявлениям чувств, сделал более эмоциональной. Он помог ей заглянуть в прошлое, вспомнить свое собственное детство, сопоставить, сравнить и порадоваться, обнаружив какое-то сходство. Не было больше «Ленки с ленцой» – она, только справившись со сном и наладив режим дочери, стала думать о возобновлении работы. Несколько часов в день принесли бы ей неплохую сумму, позволившую жить ей и дочери, ни от кого не завися. И тогда вызывалась Даша, которая с удовольствием уводила малышку гулять, в то время как Лена возвращалась к другой, знакомой ей роли, отдыхая от кухни и бесконечных хлопот по дому. Дочка абсолютно изменила Ленину жизнь, хотя некоторое время назад она была чуть ли не уверенная в своем «child-free». Так что же происходит с теми, кто хотел ребенка до сумасшествия? Как же, наверное, им тогда долгожданное материнство сносит голову?

Наверное, не будь этой тревоги в первые годы жизни девочки, Лена все равно бы испытывала невероятную любовь к дочери, но регулярные обследования, визиты к врачам и беспокойство не только навсегда крепкой и нерушимой цепью соединили мать и дочь, но и помогли Лене пережить исчезновение из их жизни Виталика, уход отца и все странности матери. Лена была сфокусирована на другом, и обвинять ее в этом было нельзя. Жизнь маленького хрупкого существа была для нее ценнее и значимее, потому что она целиком и полностью зависела от матери и была абсолютно беспомощна. Лена не просто вплотную соприкоснулась с испытаниями, она жила очень настороженно, не веря в то, что хорошие времена когда-нибудь снова постучатся в ее двери.

Лена рассматривала спящую дочку и не могла отделаться от мысли, что есть в ней нечто такое, что она пока как следует рассмотреть не в силах, некий слабый свет, какое-то свечение вроде того, что исходит от зажженной свечи. Лена, конечно, храбрилась, но по ночам все же плакала, сомневаясь, действительно ли она справится, оставшись одна с ребенком на руках. Ей нужно было быть очень сильной, крепко держать девочку в своих объятьях, чтобы не унесло ветром еще и ее – почему-то на мать Лена не рассчитывала, понимая, какой хрупкой и слабой оказалась она, оставшись после стольких лет совместной жизни без мужа.

Сначала Зинаида Алексеевна замкнулась в себе, а потом стала худеть, терять вес прямо на глазах. Лена удивилась: ей казалось, что в этой связке, в этом долгоиграющем дуэте сильной была именно материнская партия. Улыбающийся и мягкий отец никогда не принимал решения сам, не сердился, не вступал в конфликты, не говорил резкостей, не был недоволен судьбой. Ему всегда всего хватало, его радовали самые простые вещи, даже отдыхать он не любил, всегда копошился по дому, наводил порядок в гараже и с удовольствием отвозил своих девочек на вокзал, когда они ездили навещать родню. Маму вечно нужно было приглушать и успокаивать, и он с этим прекрасно справлялся, оставаясь вполне довольным вкусным воскресным обедом, победой любимой футбольной команды и удачно покрашенной машиной.

Теперь маме громоотвод был не нужен. Она перестала общаться с родней, отворачивалась от назойливых соседей, пряталась от их соболезнований и сочувствия. Ее занимала только жизнь дочери и маленькой внучки, но ее забота о них тоже была весьма своеобразной. Она не стремилась помочь (трудно было не заметить Ленину усталость и напускную храбрость) – ей достаточно было только знать, что у них все хорошо. Они созванивались каждый день, заезжала мама два-три раза в неделю, иногда гуляла с внучкой, но чаще сидела на кухне, видя, как Лена занимается домашними делами, давала советы, делала замечания, но больше говорила о том, как же они хорошо всегда жили с отцом. Лена находилась рядом, ей не стоило рассказывать об этом, но она слушала, зная, что мать хочет высказаться, и видела, как на глазах все недостатки отца, которые прежде возмущали мать, теперь становились неоспоримыми достоинствами. Образ отца идеализировался на глазах.

Возвращаясь в то время, Лена сейчас думала, что зря она беспокоилась о том, как родители примут ее разрыв с Виталиком. После ухода отца мать, занятая собой, могла бы этого даже не заметить, хотя иногда она вспоминала отца внучки с неожиданной злостью и даже агрессией. И даже этот эпизод, как и все остальное, возвращал ее к ушедшему мужу: он был порядочным и любящим человеком, который никогда бы не выкинул такой номер и не оставил бы мать своей дочери без поддержки. Лена в таких случаях молчала – а что ей было сказать? В этой истории виноватой была она и ее сплошное невезенье, вечная беда.

Пропустить мамин недуг, просмотреть начало было немудрено: Лиза совершенно лишила Лену сна и покоя. Врачи успокаивали: с ребенком все в порядке, все идет очень хорошо, гораздо лучше, чем они могли предположить с самого начала. Лена сходила с девочкой к неврологу – та ничего не нашла и прописала ванночки, именно с морской солью. Девочка набирала вес, хорошо ела, каждый день бывала на свежем воздухе – чего ей недоставало, почему она так плохо спала?!?

Зинаида Алексеевна говорила, что с Леной таких проблем не было. Первые несколько месяцев она спала в старом чемодане, заменившем молодым и бедным родителям детскую кроватку. Его обкладывали теплым одеялом, выносили на балкон, и ребенок там прекрасно спал несколько часов подряд. По словам мамы, Лена до года могла спать три часа, не издавая ни единого звука, и родители тревожились, подходили к чемодану с проверкой: все ли в порядке с младенцем, дышит ли?

После года Лиза успокоилась, а к двум годам превратилась в милого уравновешенного ребенка с волосами только что разрезанной тыквы и с крошечной мордашкой, усыпанной абрикосовыми веснушками. Ни дать ни взять – ребенок из старых советских мультфильмов, Антошка в девичьем обличии, которого долго и настойчиво звали друзья копать картошку. Рыжих в их семье не было, Виталика спросить об этом было нельзя, так что подумали на отцовские гены. Со временем тыквенный цвет приглушился, успокоился, но рыжина осталась, и Лене очень нравилась. Веснушки то разбегались и бледнели, то с новой силой высыпали по всему лицу. Лилька очень этим восхищалась, у нее самой были веснушки, и в детстве ее дразнили мальчишки, утверждая, что она «загорала через решето», но до яркости Лизы и бешенства ее волос Лильке было ой как далеко.

Лиля, подруга, одноклассница и врач в одном лице, стала в девять месяцев Лизиной крестной мамой. Крестным записали двоюродного брата Лены. Если Лилька восприняла это с большой гордостью и ответственностью, то Василий отнесся к своему назначению легко и непринужденно. Он появлялся в жизни Лизы аккуратно два раза в год: на день рождения и в Новый год, заваливал крестницу подарками и исчезал еще на полгода. Не избалованная мужским вниманием девочка, а лучше сказать, лишенная его вообще, появлению крестного была всегда рада и совсем не из-за подарков. Однажды, расчувствовавшись после выпитого вина на день рождения дочери, Лена Василию сказала, что была бы рада, если бы он заходил чаще. Для малышки это очень важно. Ей надо знать, что есть кто-то, большой и сильный, кто ее любит, поддерживает и защищает. Вася удивился, что-то пообещал, но обещание так и не выполнил. Неужели у девочек это так бывает? Вася имел двух братьев и про все эти женские сложности даже не догадывался. Не понял он и того, что спокойная и внешне довольная жизнью кузина тоже нуждается в мужском внимании и поддержке: каждый жил в своей вселенной и других не замечал.

После крестин, на которых Лиза орала так, что батюшка сократил церемонию, сказав все необходимое очень быстро, и с облегчением вздохнул, когда девочка наконец перешла в руки родной матери, малышка спокойнее не стала. Честно говоря, сбившаяся с ног и уставшая из-за регулярного недосыпания Лена возлагала большие надежды на крещение. Подружки трещали, что, возможно, Виталикина жена «сделала что-то такое», что ребенок родился беспокойным и нервным. Лена, конечно, не верила, но крестить все равно собиралась. Батюшка, прощаясь, сказал, что «Лизавета будет певицей, больно голос громкий и звучный». Лена улыбнулась и подумала, что просит у Бога для своей дочери только здоровья и защиты. Батюшка с прогнозом, кстати говоря, ошибся. Так думает Лена сейчас, когда дочке почти девять, хотя кто знает? В некотором смысле дочка напоминает Лене ее подругу Лилю: та тоже лет с девяти точно знала, кем хочет быть. Она приняла решение сама, без чьей-либо помощи и оказалась абсолютно права. Наблюдая за подругой, Лена ощущала с большой уверенностью, что та определенно на своем месте: медициной она жила.