Текст книги "Тихий дом"

По просьбе бабы Нюры дети иногда собирали эти самые загадочные стручки, отдавали няне и видели, как она заливает их кипятком и еще чем-то, а потом, спустя какое-то время, пьет. Лена надеялась, что «глядючка», так называла дерево няня, спасет ее и от косточек, и от прочих недугов. Гледичия – так, оказывается, называлась Ленина «акация» на самом деле – щедро усыпала дорожки детского сада, и малыши любили на них наступать, чувствуя под ногами приятный хруст. К весне плоды иссушались, сладость исчезала, и дети наблюдали, как причудливо извиваются стручки, оказавшиеся на земле. В те годы дети были внимательны ко всем чудесам, которыми делилась с ними природа, и видели то, что укрывалось от уставшего взгляда взрослых.

Лениным кошмаром лет в пять стал детсадовский туалет. Поначалу она молчала, боясь, что мама ее тоже будет ругать. Так, как это делала воспитательница. Но в конце этой истории все получилось наоборот хорошо, к большому удивлению Лены. Ей не досталось – наказали ее обидчиков.

Она, наверное, застудилась. Набегалась и насиделась на холодном камне, хотя мама всегда призывала беречь загадочную нижнюю часть организма, предназначенную для чего-то такого, о чем Лена пока не ведала. Чувствуя свою вину в том, что не послушалась, девочка молчала.

Кошмар наступал именно во время дневного сна, когда вдруг очень хотелось в туалет. Поначалу воспитательница ее отпускала без всяких проблем, а потом стала добавлять: «Ты же только ходила!», «Перестань меня дурачить!», «Ложись спать и молчи!», «Спи, как все дети!». Но страшнее воспитательницы был страх намочить постель, и потому девочка настойчиво просилась выйти. Почему никто из взрослых так и не рассказал ничего ее маме – так и осталось для Лены тайной, но закончилось все тем, что та самая злая тетка стала злиться еще больше, увидев, что Лена просится в туалет, мешает ей спать или читать, а выходит-то всего ничего, пару капелек. Позывы были гораздо сильнее, чем оказывалось на самом деле, и злюка Лену ударила, пригрозила, что будет еще хуже, если она не прекратит валять дурака.

Сейчас Лена не помнит, как именно мама обо всем узнала. Скорее всего, поделилась сама Лена, очередной раз устраивая утренний концерт и не желая идти в детский сад. Последние годы перед школой Лена садик уже любила, ей нравились занятия музыкой, липкий пластилин, запах клея, когда они делали аппликации или бумажные цветы. Она любила подготовку к праздникам и с удовольствием читала стихотворения и разучивала вместе со всеми элементы незамысловатых танцев. Скорее всего, мама заподозрила неладное, когда дочка, уже успевшая полюбить детский сад, вдруг стала оказываться туда идти. Она поднажала – и Лена рассказала все. Интересным маме показался тот факт, что дома Лена спала спокойно, в туалет ходила не чаще обычного.

Утром все пошло не так, как всегда. Мама с отцом не довели ее до ворот и не помахали рукой на прощание, как это бывало обычно, и, хотя мама торопилась, – Лена это знала по разговорам родителей – она твердо и решительно вошла на территорию сада, пропуская детей и спешащих на работу родителей. Все, как обычно, играли на участке, катались с горки, обменивались конфетами и демонстрировали принесенные из дома игрушки, а мама Лены подошла к воспитательнице и отвела ее в сторону.

Больше Лену никогда не ругали и, конечно, не били. Злая воспитательница не подобрела, но стала относиться к Лене гораздо лучше, чем раньше. Лучше в ее случае – значит равнодушно. Из обрывков долетающих разговоров взрослых Лена поняла, что Зинаида Алексеевна сказала испуганной женщине только одну фразу: «Если еще хотя бы один раз вы поднимете руку на моего ребенка!..». Вторая часть предложения не сохранилась в девичьей памяти, но Лена поняла, что там было нечто такое страшное, что заставило воспитательницу испугаться и оставить Лену в покое. Лена не помнит, как все недуги прошли, но через некоторое время она стала снова спать вместе с другими детьми спокойно и просыпаться в сухой кровати.

Лена никогда особенно не любила читать, но где-то услышанные фразы, удивительно подходящие к ее эмоциональному состоянию или к текущему моменту, она запоминала и иногда даже записывала. Воспитание маленькой дочки помогло ей еще раз прочесть известные с детства истории и отыскать в них новый, прежде не виданный смысл.

Лена давно поняла, что люди редко помнят главное, чаще они хранят какие-то яркие моменты: запоминающийся наряд, уверенную походку, красоту молодости, мудрость старости. Они легко забудут хорошее, если возникнет такая необходимость, зато спасутся бегством от проблем и предпочтут помнить обиды, нанесенные им когда-то в далеком детстве, а также собственные промахи и нелепости.

Лена обиду на ту воспитательницу не держит, она не помнит даже ее имени, зато, к своему большому удивлению, хранит воспоминания о прогулках во дворе детского сада и разбросанных по дорожкам няниных «глядючках». Ну, конечно же, там росли и другие деревья, летали в воздухе разноцветные осенние листья, пробивались первоцветы, парили парашютики от одуванчиков, хрустел под ногами снег, а она помнит только раннюю осень, позднее лето и высокое, ясное, синее небо с белыми царапинами, следами от реактивных самолетов. Сколько было таких вот тихих солнечных осенних дней? Наверняка, случались они очень редко, а Лена помнит только их.

В ее детском мире солнечные зайчики играли на пестрой листве, земля была покрыта разноцветным ковром, похожим на мокрую гальку на морском берегу. Она собирала цветы и составляла букеты из опавших листьев, с восторгом поддавала их ногой и наблюдала, как они вздымались великолепными осенними радугами вверх. В дальнем тенистом углу сада имелся забытый всеми фонтан, старый, с потрескавшимся ободком, уже успевшим заплесневеть, зазеленеть и почернеть, и Лене нравилось, затаив дыхание, наблюдать, как в этом крошечном, созданном дождями водоеме, плавали искусственные суденышки из темных, упавших листьев или белые кораблики, сделанные неумелой детской рукой.

Когда природа совершала свой головокружительный поворот и полностью иссушала бездействующий фонтан или покрывала его тонким льдом, она не помнит вообще, будто этого никогда и не было. Не шумел в детском саду ветер, не стучали капли дождя, скачущие по бумажной мостовой и старой черепичной крыше, не наступал летний зной, а вот приближение декабря Лена отлично помнит, но уже не применительно к территории детского сада, а к тому, что происходило внутри. Ее вдруг охватывало ощущение полной безопасности и надежности, она была уверена, что снег и ветер не смогут сбить ее с ног и унести прочь, как снежная королева унесла Кая в сказке Андерсена. В детском саду все надежно защищены толстыми стенами и живут в ожидании грядущего праздника и обязательного волшебства – так ей казалось всегда.

Лена помнит блестящий натертый паркет и занятия в музыкальном кабинете. Молоденькая воспитательница разучивала с ними танец снежинок под музыку из известного кинофильма «Берегись автомобиля», а они скользили в своих одинаковых «чешках» по медовому покрытию и воображали себя летящими в ночном небе снежинками. Эти занятия Лена любила больше всего, а также украшение окон причудливыми фигурками, сделанными из салфеток, и гирляндами, что они клеили и дома, и в саду дружным детским коллективом. Конечно, принесенные из дома фонарики и гирлянды всегда выглядели гораздо лучше, так как к детскому энтузиазму добавлялось родительское усердие, но это были такие мелочи по сравнению с ожиданием чудесного праздника!..

7

Когда Лиза стала ходить в детский сад, Лена удивилась тому, как сложно все обстоит в современном мире по сравнению с тем, как было заведено в ее детстве. Бесконечные денежные сборы, родительские собрания и чаты, в которых много и без особого толка обсуждалась любая мелочь. Праздники, казалось, существовали не для того, чтобы порадовать детей, а для удовлетворения родительского тщеславия. Покупались дорогие платья, девочкам сооружали сложные женские прически, делали праздничный макияж. Ничего такого с Лизой она совершать не собиралась. Лена, как могла, старалась оградить дочку от подобных моментов. Платье, конечно, покупала, и туфельки тоже, но обходились собственными усилиями, без парикмахера, а макияжа вообще никакого не делали. «Успеется», – считала Лена, вспоминая добрым словом свое накрахмаленное платье из марли, украшенное «дождиком», самодельную корону на голове, белые колготки и «чешки», которые помогали скользить по натертому паркету, словно по льду, с удовольствием ощущать себя снежинкой и участвовать в веселых играх.

Она, конечно, знала, что Дед Мороз, которого зовут дети, не настоящий, а елочка начинает светиться огоньками не из-за волшебного заклинания, а благодаря щелчку в выключателе. Новогодние огоньки, сияющие в саду, в окнах домов и на городской елке, возможно, только издали кажутся звездами, но вблизи всем становится ясно, что это обман, а тяжелые гирлянды, понятное дело, удерживаются на улице и на потолке только благодаря проводам. «Нет никакого волшебства – это точно!» – говорили взрослые. «Есть, – твердило воображение, – нужно только поверить!». Баба-Яга на утреннике на деле оказывалась совсем не такой злой, как казалось, а потерявшаяся Снегурочка и мешок с подарками обязательно находились, но как сладко было ощущать себя частью этого загадочного мира, как упоительно было включаться в игру! А вот мешочки с конфетами и с обязательными солнечными мандаринами, курица с яблоками и шоколадное полено «Сказка» из ближайшего магазина были, конечно, настоящими, и Лена вместе с другими детьми с нетерпением ожидала новогодних праздников и всегда верила в чудеса.

Лена не уверена, присутствовали ли родители на праздниках, зато отлично помнит, как им после утренников вручались фотографии (одну или две, не больше), некоторые из них до сих пор хранятся в их семейном альбоме. На одной у новогодней елки стоит шестилетняя Лена, в том самом платье, уже ставшем коротким, едва прикрывающем трусики. Волосы собраны, на голове та самая самодельная бумажная корона, руки Лена держит за спиной и выглядит то ли испуганной, то ли смущенной. Рядом стоит безымянная девочка, на голову выше Лены, прямая, неловкая, как мальчишка, которого заставили примерить девичий наряд, с «хвостиками», украшенными белыми бантами, и в длинном платье чуть выше колен. То ли ее юбка выглядела очень длинной, то ли Ленина казалась слишком короткой, но эти две снежинки были определенно разными. Так, как это и бывает в настоящем мире. Нет двух похожих друг на друга листьев, вряд ли можно встретить две одинаковые еловые шишки – обязательно найдется отличие, явное или скрытое…

На второй фотографии, тоже черно-белой (это портрет, наклеенный на плотный картон), Лене года три или четыре. Девочка улыбается, у нее в первый и в последний раз короткая стрижка, еще одна попытка мамы улучшить качество длинных волос. Мягкие волосы блестят, модель кулачком поддерживает подбородок, красоту венчает огромный белый бант, с которым было связано столько горьких слез. Смена времен года и полученные подарки укрылись из детской памяти навсегда, а вот то, что мама забыла принести в назначенный фотографом день белый бант и Лена отказалась из-за этого сниматься, она отлично помнит.

Положение спасла баба Нюра, сбегавшая к медсестре и вернувшаяся с широким бинтом. Из него она сделала для Лены самый что ни на есть настоящий и лучший в мире бант. Никто и никогда бы об этом не догадался, глядя на счастливого улыбающегося ребенка, только недавно заливавшегося горючими слезами. Своих коротких волос она стыдилась – это точно. Вероятно, ей представлялось, что без банта никто не распознает в ней девочку, и потому Лена так настойчиво хотела именно это девичье украшение. Портрет до сих пор прекрасно выглядит, ничуточки не потемнел и не потускнел. Бант получился большим и очень красивым: баба Нюра бинта не пожалела и справилась на славу.

В одной книге Лена как-то прочла о том, что человек никогда не бывает один: с ним по жизни всегда идут его родные, здравствующие или ушедшие, на них он опирается в принятии решения, обращается за советом или ожидает определенную реакцию. Чуть поодаль плетутся друзья детства, первые учителя, бывшие возлюбленные – от них тоже никуда не укрыться, потому что о друзьях вспоминается, когда во дворе резвятся дети, мальчишки гоняют мяч, а девочки заворачивают в платок крошечного котенка. Строгий взгляд Марии Ивановны мгновенно излечивает тебя от желания прогулять работу или соврать, а уроки, усвоенные в прежних отношениях, оберегают от новых ошибок, так, по крайней мере, хотелось бы думать. «Мы никогда не бываем одни, даже если сидим в пустой комнате, – говорилось в той книге, – даже если некоторые люди из прошлого уже утратили свое лицо и превратились в крошечные сияющие пятнышки».

Чужая женщина, воспитательница из другой группы, учившая детей чтению и проводившая запоминающиеся утренники, старушка, о которой Лена не помнит ничего, кроме имени, теплых рук и морщинистого лица, та самая няня из детского сада навсегда останутся в ее воспоминаниях благодаря не только спасенной фотографии с большим белым бантом, но и благодаря еще одному странному эпизоду.

Однажды баба Нюра не просто приняла тарелки из неловких детских рук и опустила их в шумную раковину, в которую била струя из капризного крана. Она вытерла руки о застиранный фартук, присела на маленький детский стульчик, сравнялась с ребенком в росте, и крепко обняла девочку. Лена вначале замерла, испугалась такому проявлению чувств (все привыкли к теплой руке, гладящей детские волосенки, но объятий никогда не было), но потом, услышав хлюпанье носа и с трудом сдерживаемые рыдания, обняла няню в ответ очень крепко. В группе шумели детские голоса, падали вилки, стучали тарелки, задвигались стулья и все готовились ко сну. Что-то строго говорила воспитательница, кого-то поторапливала с едой, кому-то разрешала выпить лишний компот, а здесь время остановилось. Лена почувствовала себя взрослой девочкой, от которой ждут сочувствия и заботы. Няня крепко держала девочку и прятала глаза, стыдясь собственных слез и откровения, а Лена не смела сдвинуться с места. Морщинистые руки гладили девочку по спине, доброе лицо уткнулось в мягкие волосы, и было тепло и одновременно тревожно в этих крепких женских объятьях. Лена тогда почувствовала сразу, что это предназначено не ей, что няню кто-то обидел или кто-то у нее сильно заболел. Возможно, ее беспокоят та самая «косточка» или живот, а «глядючки» на этот раз не помогают. Вот поэтому девочке и достались чужие объятья и горькие слезы.

Из группы доносились детские голоса, по лицу бабы Нюры стекали слезы, которые она вытирала сильной рукой, на минуту ослабившей крепкие объятья. Девочке старушку было очень жаль, но она не знала, чем помочь. «Почему ты плачешь? Ты заболела? Тебя кто-то обидел?» – спросила она, но ответа так и не дождалась. Вошла воспитательница с еще несколькими тарелками. Баба Нюра быстро поднялась, поцеловала девочку в макушку, вытерла слезы и повернулась к раковине с грязной посудой. «Что – опять? – спросила воспитательница. – Ну что за противная девчонка!».

Выходя, Лена обернулась, чтобы убедиться, что последние слова адресованы не ей, но только увидела, как воспитательница (та самая, которую любила Лена, не злой полицейский, а добрый) решительно закрыла кран и усадила бабу Нюру на тот же стул, где она только что сидела. «Сядь, я помою сама. Что она на этот раз натворила?».

Когда все уже спали, Лена долго не могла уснуть. В ее семье мама никогда не плакала. Не помнила Лена и бабушку в слезах, так что ее это очень тронуло. Такая хорошая старушка, как баба Нюра, что крутится как белка в колесе весь день на кухне, в группе, моет, чистит, убирает, не заслуживает того, чтобы ее обижали. На обычном месте, у стола, воспитательницы не было, и Лена рискнула выйти. В маечке и в трусиках было немного прохладно, но девочка твердо решила все разузнать. Она тихо встала и пошла туда, где обычно во время тихого часа пили чай воспитатели. Бесшумно, на цыпочках. Она только хотела знать, что баба Нюра больше не плачет. Взрослые сидели и о чем-то говорили. Больше говорила воспитательница, а няня держала в руках граненый стакан с чаем. Лена поняла главное: бабу Нюру обидела дочка, она ей нагрубила или не позвонила, а няня очень ее любит и скучает.

Воспитательница говорила, что она все поймет, обязательно! Избавится от своего эгоизма и вспомнит о матери, как только возникнут проблемы и трудности, а няня тихонько вытирала бегущие слезы и молчала. Вот, оказывается, почему она работает в садике! Она скучает по временам, когда дочка была маленькая, добрая и отзывчивая! Вот почему она держит в фартуке конфеты и так крепко обнимает Лену! Лена, хотя и была маленькой, лет шести или пяти, но уж точно не глупой. Она сразу поняла, что ничем таких обнимашек не заслужила. Няня обнимала не ее, а свою маленькую любимую дочку, выросшую сейчас, окрепшую и достигшую того ужасного момента, когда для дочери мать перестает быть центром вселенной и становится обычным человеком, совершающим ошибки и ведущим неинтересную жизнь, менее важную, чем ее собственная.

Последние мысли, конечно, принадлежат уже взрослой Лене, которая очень надеется, что с ней и ее маленькой дочкой никогда подобное не произойдет, ведь всегда хочется верить в хорошее…

Как ни крути, все пристрастия, и даже вкусовые, имеют надежную связь с далеким детством. Лена сейчас в этом абсолютно уверена. Лучше и вкуснее борща, который готовили в саду, она в своей жизни не едала. А густой, до состояния пюре, гороховый суп? А творожная запеканка со сметаной, от которой воротили нос дети в начальной школе? Зря, между прочим! Очень и очень было вкусно!

Никакие мюсли и овсянка с фруктами не заменят маминой манной каши. Как известно, Лена капризной не была и ела почти все без разговоров. Манная каша, даже с редкими комками, да еще и с кусочком желтого сливочного масла в самом центре, расплывающимся на глазах, навсегда связана со счастливым детским утром. Взрослая Лена с удовольствием готовит такую кашу себе и маленькой Лизе, которая родилась точно в мать, без капризов и особых проблем с едой. Иногда Лене кажется, что Лиза вообще не замечает таких мелочей, как еда на столе. Ест, потому что поставили на стол. Грызет яблоко, потому что надо. Пьет теплое молоко, чтобы не сердить маму. По-настоящему ее увлекают абсолютно другие вещи. Мамины ожидания оправдались: ни страшные куклы, ни диковинные существа в виде скелетов, вампиров и инопланетян, продающихся в магазине игрушек, ее не привлекают. И это определенно хорошо.

Лена отлично помнит, как в саду натирали мастикой пол в музыкальном зале, как выглядел ее шкафчик с веселым львенком из известного мультфильма, куда она складывала вещи, как интересно было ждать утренника и петь громче всех песни под аккомпанемент старого фортепиано.

Конечно, ей запомнились праздничные родительские пельмени с сюрпризами. Как-то случалось так, что чаще всего сюрпризы доставались именно ей, и малышка загадывала желание или складывала монетку в свою копилку. Она любила по воскресеньям ходить с отцом на рынок и останавливаться у прилавков, за которыми стояли крупные улыбающиеся женщины с белыми колпаками на головах и в накрахмаленных передниках. Они, веселые, румяные, белолицые, все, как на подбор, были похожи на свои крынки с молоком, на белые головки сыра, на ведра со вкуснейшим творогом («Сначала едим, а потом, когда уже немного кислит, готовим сырники», – говорила мама) и с густейшей сметаной, в которой стояла и не падала ложка. Сметану Лена любила особенно и никогда не упускала возможности заглянуть, пробегая мимо, в холодильник, провести пальчиком по стенкам банки и ухватить немного вкусного белого продукта, тающего во рту. Все, конечно, делалось тайком, но родители прекрасно знали, куда исчезает сметана.

Иногда мама, не обращая внимания на недоеденный суп или котлеты, еще имеющиеся в холодильнике, вдруг доставала любимую сковородку в «клеточку» и принималась за дело. Дно было похоже на лист из тетради по математике, поэтому Лена так ее называла. Если мама брала именно эту сковороду, значит, на ужин или на воскресный обед будет жареная курочка с хрустящей корочкой, с луком, с картошкой и зеленью. Впоследствии выяснилось, что это все-таки был цыпленок, а не мама-курица, но Лене было все равно, потому что вкусно. Мама жарила с удовольствием, кухня наполнялась запахами, иногда мама требовала, чтобы Лена принесла тяжелую железяку с полки, где хранились папины инструменты, и безжалостно придавливала несчастного распластанного цыпленка. Потом на время железяку убирали со сковороды в «клеточку», а туда же, в скворчащее масло, опускали картошку, добавляли лук, почищенный и нарезанный старательными руками плачущей Лены, и ждали. В конечном итоге все соединялось, немного тушилось, добавлялась зеленушка – и обед готов!

Больше всего Лена любила ножки и крылышки, мама – белое мясо, папа обожал бедра и хребет, так что все дележом оказывались довольны. Потом, правда, Лена узнала, что на этот счет есть притча о том, как следует правильно делить курицу между членами семьи, но в детстве она ждала, когда ей можно будет собрать весь лук, почистить сковороду хлебом, съесть всю зелень и догрызть все косточки. И не было для нее вкуснее курицы, чем та, что приготавливалась мамой.

Эклеры, купленные тетей Аллой, воскресные пельмени, рыночная сметана, творожная запеканка и густой детсадовский кисель в любое время года, в любом городе мира лучше любой машины времени возвращали ее в детские годы. Как только она до них дотрагивалась, как только ощущала любимый вкус, сразу же вспоминала бабу Нюру с липкими конфетами из застиранного передника, струю воды, бьющую в умывальник, теплые старческие руки, мамину курочку из сковороды в «клеточку» и оранжевые пахучие шарики из новогоднего мешочка с подарками. Это она всегда носила с собой и извлекала по необходимости в любое время.