Текст книги "Тихий дом"

4

Зинаида Алексеевна никогда не думала, что одиночество так мучительно. Кое-кто из ее подруг даже гордился своей самостоятельностью, утверждал, что мужчины им не нужны, да и зачем они в зрелые годы? Чтобы ухаживать за ними, жалеть, кормить и обслуживать? Вместо семейного рабства у них есть полная свобода. Не нужно ни перед кем отчитываться, лететь домой, чтобы подать безрукому обед, постирать немощному белье и потом отгладить до совершенства. Нет необходимости в том, чтобы терпеть нытье, лежание на диване, а о пристрастии к спиртному и говорить нечего – кому все это нужно, если можно жить одной и распоряжаться собственной жизнью по собственному усмотрению?

Подобные разговоры Зинаида Алексеевна всегда пропускала мимо ушей. Считала, что это говорит в людях зависть и одиночество. У нее был муж, и двигалась она по другому маршруту. Идеальных людей, конечно, нет, Бог не создал, но ей с Володей определенно повезло. Да, его всегда нужно было подталкивать и направлять, но человек он был порядочный, честный и во всех отношениях достойный, пусть и мягкотелый и нерешительный. Господь решил, что ей, резкой и взбалмошной, именно такой и нужен. Они сошлись, дополнив друг друга, как две половинки одного целого много лет назад и никогда больше не расставались.

После ухода Володи жизнь как-то сразу изменилась, потеряла смысл что ли. Сейчас Зинаида Алексеевна думала, что все ритуалы, которые необходимо совершить семье после смерти близкого человека, придумали неслучайно. В движении, в бумажной волоките, в посещении церкви и кладбища на третий, девятый, сороковой день и даже в приготовлении обеда есть глубокий смысл. Горюющий человек не должен оставаться наедине со своим горем, и потому движение, действие, общение с другими людьми, которых он вынужденно терпит, его, без сомнения, спасают. Тогда Зинаиду Алексеевну это очень напрягало, и она мечтала, чтобы по возможности ее поскорее оставили в покое, но только после истечения сорока дней поняла, как на самом деле ей плохо и как очень непросто жить одной.

Трудно было осознавать, что дочка выросла и выпорхнула из родного гнезда, но родители успокаивали себя тем, что это вполне естественно. Гораздо хуже, если сорокалетние дети продолжают жить со стареющими родителями и рассчитывать на их помощь. Лена давно уже не жила под одной крышей с родителями, и они это приняли так, как принимают смену времен года или повышение цен на продукты питания. Приняли как неизбежность.

Сегодняшнее одиночество Зинаиды Алексеевны было никак не связано с дочерью и внучкой: она тосковала по мужу. За долгую жизнь у них появилось много общих привычек, выработался общий вкус, они привыкли обсуждать новости, политику, фильмы, хотя, конечно, часто ссорились и не соглашались друг с другом.

Утром он всегда вставал раньше и копошился на кухне. Зинаида Алексеевна сердилась, если он шумел, жарил яичницу на завтрак вместо каши, которую собиралась приготовить она. Володя, конечно, не знал, какой заварочный чайник лучше использовать для травяного чая, не мог запомнить такие мелочи, и брал тот, что попался под руку, а она сердилась. Черный чай нужно заваривать в мятном керамическом чайничке, с длинным узким носиком, а для травяного или горного он не подходит. Листики, стебельки и ягодки застревают в узком носике и мешают – для такого случая есть стеклянный прозрачный чайник, оснащенный специальным широким отверстием и деревянной крышкой. Зина сердилась – Володя уговаривал «мамочку» и просил успокоиться: «Это же такая мелочь! Я сам все помою!». В конечном итоге есть приготовленную яичницу (он любил с сосисками или с зеленым луком) и пить свежезаваренный чай из любого чайника было очень приятно, и Зинаида Алексеевна за едой успокаивалась, но, не желая так быстро сдаваться, продолжала ворчать и требовала открыть настежь окно, чтобы проветрить кухню.

После завтрака Володя несколько раз в неделю уходил на работу. После выхода на пенсию сидеть без дела он никак не соглашался. Первое время искал что-то более основательное, связанное с его специальностью, но ничего не находилось, и он с радостью, благодаря случайным обстоятельствам, устроился в санаторий: работал по благоустройству территории, присматривал за газонами, помогал и ремонтировал, если его об этом просили. Главным для него был сам факт того, что он работает, он нужен, да и прибавка к пенсии лишней, конечно, не была.

Вечерами после ужина супруги прогуливались, обсуждали, как прошел день, и смотрели телевизор. К счастью, у каждого из них был отдельный экран, никто из-за предпочтений не ссорился, но Зинаида Алексеевна категорически не выносила всякого рода новости, политические передачи, фантастику, называла все это «чушью», «детскими сказками» и мужу в этом никогда компанию не составляла. Он, понятное дело, не смотрел бесконечные сериалы о любви, ненависти и предательстве, коих за последние годы развелось немерено. Зинаида Алексеевна не сдавалась: здесь, по крайней мере, никто никого не убивает, не льется кровь, и не выходят из разрушенного дома главные герои с одной царапиной на лбу. Ее мир, состоящий из простых житейских историй и вечных тем, был более реальным и основательным, чем тот, в который верил ее муж.

Сходились и примирялись они в любви к старым советским фильмам и к музыкальным передачам – это был их островок безопасности, без споров и раздражения. Володя иногда варил себе кофе – Зина считала этот напиток чрезвычайно вредным и утверждала, что уснуть после него не может полночи. Жена приносила травяной чай, тарелочку с фруктами, бублики-рогалики для Володи и сладости для себя. Так, тихо-мирно, за беседой и жалобами на здоровье заканчивался их день. По большей части жаловалась Зинаида Алексеевна, у нее с детства было слабое здоровье, а Володя только покашливал и ничем никогда не болел.

Все попытки отучить мужа от курения Зинаида Алексеевна бросила давно, ибо поняла, что это бесполезно. Он пробовал бросать много раз, терпел по несколько месяцев, а потом срывался снова, и причиной тому могло быть все, что угодно: дурная весть, хорошая, теплая дружеская компания или отличный обед. Он терпеливо объяснял жене, что это стало своеобразным ритуалом, привычкой, находящейся в крепкой связи с другими событиями и с течением дня, и иногда устоять было просто невозможно. Сел за руль, завел двигатель – выкурил сигарету; вышел на балкон с кофе – вот и еще один соблазн; рассердился или понервничал – вот она, родимая, успокоительная; выпил с удовольствием рюмочку – как тут не закурить?

Зинаида Алексеевна сердилась, обижалась, объясняла, а потом сдалась. Требовала только одно: не курить дома. И это правило неукоснительно соблюдалось – только на улице или на балконе. Табачный дым, едкий и привязчивый, впитывался в занавески, в мебель, в обшивку дивана – это Зина знала по своей курящей приятельнице, наивно полагающей, что ароматические свечи помогут избавиться от чудовищного запаха. Конечно, это было не так.

Володя обладал множеством достоинств, и Зина решила простить ему эту слабость, ведь он даже не пил! Пара рюмочек за компанию не считается. Сейчас, конечно, жалела, что мало его хвалила и редко обнимала. Именно за этим она ходила на кладбище – сказать то, что не успела, поделиться последними новостями и поплакать. Ей хотелось верить, что Володя ее слышит, все прощает и по-прежнему любит.

Особенно одиноко теперь было в праздники и выходные. У них с Володей имелся свой субботний ритуал и Зинаида Алексеевна его очень любила. Кому-то покажется, что ничего необычного в этих семейных делах не было, но она бы с этим не согласилась.

Володя любил рассказывать историю о том, как он, молодой, красивый и голубоглазый, сумел обратить на себя внимание крупной черноглазой брюнетки. У каждого из супругов имелась своя версия, несколько отличная от противоположной, но Зина в свои юные золотые годы увлеклась не на шутку цыганом Лиманским, проживающим по соседству, и поначалу Володю даже не замечала. Цыган тот имел хороший голос, звучную гитару, всю обклеенную фотографиями красоток, буйный нрав и красивую внешность. Вероятно, Зина напоминала ему по окрасу кого-то из своих или он был просто увлечен ее яркой наружностью, но они встречались недолго, ссорились страстно, музыка их примеряла ненадолго, и, судя по всему, спокойного и рассудительного Володю Зине послал ангел-хранитель, а иначе бы не миновать беды. Зине было необходимо тихое и надежное гнездо, а с Лиманским у них сверкали молнии.

И Зина ни разу не огорчилась, что выбрала Володю. Только его она могла бы поучать, на него могла бы перекладывать свои заботы и дурное настроение. Только с годами она осознала, что его мягкость, заботливость и нерешительность были огромным преимуществом. В молодости она, конечно, выкидывала еще те фортеля, обижалась и даже возвратилась один единственный раз домой с маленькой Леной на руках.

Нужно сказать, что в ее семье Володю приняли прекрасно. Он вошел тихо и достойно, и родителям очень понравился. Отец-фронтовик, вернувшийся домой на одной ноге, дочь знал слишком хорошо и понимал, что ее строптивый нрав может вытерпеть не каждый. С Лиманским была бы вечная битва, тут уж нашла коса на камень, а Володя вызывал полнейшую симпатию, и с первого взгляда было понятно, что дочь попала в хорошие руки. Если она по молодости и глупости этого вначале не осознавала, то родителям это виделось так же ясно, как картина, открывающаяся с высоты их девятиэтажного дома в безоблачный день, с чудесным видом на весь город, вплоть до полей, уходящих за линию горизонта.

Отец Зины был мужчиной сильным и правильным и, увидев однажды на пороге обиженную дочь с ребенком на руках, метнул в нее костыль и приказал не являться в родительский дом без мужа. Никогда. Через полчаса за ней приехал Володя, семья уселась ужинать, и все сделали вид, что дочка с мужем пришла к родителям в гости с обычным визитом. Мужчины выпили чай, поговорили о том, о сем, и через пару часов Зина с мужем, поцеловав родителей, уехала домой. Отец смотрел на нее так, что все было ясно и без слов, мама испуганно пожала дочке руку и приобняла чуть сильнее обычного, будто просила не совершать глупости. Тот урок Зина хорошо усвоила и к родителям больше не сбегала: знала, что ее не примут, не поддержат и все проблемы нужно решать у себя дома, в своей семье.

Подруги, по большей части разбежавшиеся со своими вторыми половинками, успевшие за долгую жизнь сделать не одну попытку свить семейное гнездо и все же оставшиеся в одиночестве, ей, конечно, завидовали. Володя в молодости ей доверял, согласен был посидеть с дочкой, если жена шла на день рождения к одинокой подруге, и даже отпускал по путевке в пансионат или в дом отдыха. А в зрелые годы их пара вообще вызывала только уважение и восхищение. Володя традиционно нес тяжелые пакеты, занимался ремонтом в квартире, даже нашел себе работу после выхода на пенсию, а не завалился на продавленный диван. У Зины характер с годами лучше не становился, но, живя в любви и согласии, имея под рукой хорошего мужа, она справлялась со всеми, терзавшими ее страстями и недовольствами, главным образом сконцентрировавшись уже на дочери, ее замужестве и будущих внуках. Несколько раз она предпринимала провальные попытки познакомить Лену, приехавшую в отпуск, с неженатыми сыновьями своих подруг, но из этой затеи не выходило ничего путного. По просьбе мужа Зинаида Алексеевна оставила дочь в покое и стала ждать.

В праздничные дни они с Володей усаживались делать пельмени. Могли налепить их огромное количество, но это их ничуть не напрягало. Устраивались на кухне перед включенным телевизором, выбирали безопасную музыкальную программу или находили старый советский фильм. Они отдавались лепке самозабвенно, делали это с удовольствием и довольно долго. Жаль, не готовили уже пельмень с сюрпризом, но верили, что скоро обязательно вернутся к этой семейной традиции, так веселившей маленькую дочку, с появлением внуков.

Володя больше молчал, а Зина довольно много говорила. Потом убирали со стола, большую часть пельменей прятали в морозилку, немного отваривали, приносили с балкона соленье, доставали из холодильника рыночную сметану, уксус, графинчик с водочкой и с удовольствием за разговорами проводили вечер. Если было настроение, приглашали друзей, звонили дочери и сожалели, что она так далеко. Звали, конечно, в гости, и мать задавала свой традиционный вопрос, на который всегда получала неизменный ответ: «Скоро, очень скоро».

Иногда Зина обижалась на дочь из-за пустяков: Лена могла быть не очень разговорчивой и неприветливой, торопилась по делам, не звонила на выходных, пропускала их традиционное запланированное общение или вдруг сообщала, что приедет на неделю вместо обещанного месяца. Но муж Зинулю успокаивал, объяснял, что жизнь у дочки веселая и молодая, не без трудностей, о которых девочка умалчивает, потому как их бережет, так чего же еще надо? Зина нехотя соглашалась, а потом и сама, спустя время, понимала, как хорошо, что она сдержалась и не наговорила дочери резкостей. Хотя, если на чистоту, такие мысли у нее появлялись крайне редко, да и то с мужниной подачей. Без него она считала себя во всем правой, рвалась на передовую и всегда была готова доказывать свою точку зрения, как говорил Зинин покойный отец, «до усрачки».

Субботний день она любила больше воскресного. После выхода на пенсию она поняла, как же хорошо никуда не торопиться и все делать медленно, в удовольствие. Зина, всегда любившая себя, полюбила себя еще сильнее. С этого самого события, с выхода на пенсию, которая так огорчала других, и началось обновление жизни. Тридцать лет ее бухгалтерской каторги закончились и удивительным образом перевоплотились в удовольствие – вот такая вот сложилась линия судьбы. Не нужно было больше думать о движении вперед – только наслаждаться сегодняшним днем. Дочка выросла, с карьерой покончено, в семье есть какие-никакие сбережения – живи не хочу. В этом убеждал ее муж, но Зинаида Алексеевна периодически все же вела тихую подпольную борьбу с соседкой, выговаривала обиды родственникам, не упускала возможность объяснить окружающим, кто и в чем виноват. Но делала она это редко и часто тайком от Володи: знала, что он не выносит ни сплетен, ни бабских разборок, ни крика. Он морщился так, будто его беспокоила назойливая зубная боль. Пока рядом был муж, Зинаида Алексеевна, чувствуя его присутствие и осуждающий взгляд, себя сдерживала.

Итак, в субботу они поднимались около восьми. Зинаида Алексеевна готовила свою традиционную овсянку, для Володи отваривала два яйца всмятку, он ходил в магазинчик во дворе за свежим хлебом и варил себе кофе. Ели медленно, никуда не торопясь, наслаждались утром и вкусным завтраком. Потом одевались, брали все необходимое для долгой прогулки и шли в парк. С одеждой у них всегда были разногласия, еще с самой юности. Зинаида Алексеевна любила яркость, блеск и золото (тут, очевидно, наследил Лиманский со своей цыганщиной) – Владимир Иванович предпочитал не выделяться. Супруги пришли к соглашению и в этом вопросе: выбирали сдержанную и достойную тихой супружеской прогулки одежду, качественную и приятную глазу. Долго прогуливались по аллеям, встречали знакомых, обсуждали погоду, цены на жилье и продукты питания, что сегодня будет на обед, какой лучше выбрать фильм, и прочие семейные мелочи.

Часам к двенадцати они наконец добирались до кафе, которое очень нравилось мужу своей демократичностью и тем, что там подавали отличный кофе. В самых простых коричневых керамических чашках, кособоких, пузатых, совершенно разных, будто сделанных неумелой рукой начинающего. Джезвы, медные и потемневшие, были совсем такими, какие водились у них дома. Никакого баловства и без всяких излишеств. Опытная женская рука водила джезвы по песку, будто корабли, рассекающие морскую гладь, дожидалась появления пенки и разливала ароматный напиток по чашкам.

В погожие деньки пара усаживалась на веранде, где стулья и диваны были сделаны из пеньков и стволов дерева, а в холодные и ненастные дни размещались внутри. На пеньки укладывались бараньи шкуры, гостям предлагались пледы, а внутри играла тихая музыка их молодости, голоса, уже давно забытые, спрятанные где-то в глубинах памяти, там, где супруги хранили дорогие им воспоминания счастливого, молодого и беззаботного бытия. Зинаиде Алексеевне кафе нравилось тоже, но по большей части тем, что их там уже знали, принимали уважительно, как завсегдатаев, расспрашивали о мелочах, рассматривали и, похоже, восхищались. Как же хорошо иметь рядом близкого человека в зрелые годы, сохранить семью, несмотря на все разногласия, и чувствовать поддержку и любовь! Владимир Иванович вел супругу под руку бережно, как драгоценную вазу, приноравливаясь к ее тихому шагу, и всегда улыбался. В кафе заботливо помогал присесть, наливал ей чай и спрашивал, не замерзла ли. Все это не могло укрыться от внимания завсегдатаев и, конечно, вызывало умиление.

Зинаида Алексеевна всегда заказывала себе сладости и чай – то с базиликом, то с мятой, то с чабрецом. Отдохнув и перебросившись несколькими словами с официантами, супруги отправлялись на рынок. Там всегда разделялись. Зинаида Алексеевна ныряла в ряды, где можно отыскать обновки, недорогие, но интересные. Она не переставала чувствовать себя привлекательной женщиной и всегда радовалась покупкам. Муж выбирал продукты строго по списку, который они составляли заранее вместе. Потом созванивались, встречались, обходили продуктовые ряды еще раз. Зинаида Алексеевна иногда находила что-то, не входящее в заготовленный список, сумки тяжелели на глазах. Супруги вызывали такси и ехали домой. По пути уже обсуждалось меню воскресного обеда, удачные покупки и огорчения, но в целом оба были очень довольны и возвращались домой часам к трем или четырем. Насытившись друг другом и прогулкой, после обеда расходились по разным комнатам. Зинаида Алексеевна смотрела телевизор и раздумывала над воскресным кулинарным рецептом, Владимир Иванович читал новости, усевшись перед компьютером, или дремал на диване.

Впереди был воскресный день дома, тихий, вкусный, размеренный, если только Володя не собирался с друзьями на рыбалку, вечный кошмар Зинаиды Алексеевны, категорически не выносившей рыбу, особенно если ее приходилось чистить самой. Рыбалки в другом смысле она не остерегалась, – Володя не пил, как большинство его друзей, – но рыбу готовить отказывалась. За долгие годы супруги, конечно, решили и этот вопрос, договорились, что по возможности домой улов приноситься не будет. Мужчины часть улова действительно съедали на природе с большим удовольствием. Оставшееся Володя чистил и жарил сам, а Зинаида Алексеевна заходила на кухню только тогда, когда все уже было пожарено, готово и вымыто. Съедала кусочек-другой с аппетитом, угощала кошку и по традиции ворчала – запах рыбий стойкий, избавиться от него не так-то просто!

Всего этого, такого простого и внешне ничем не примечательного, но все же очень дорогого сердцу быта, Зинаиде Алексеевне сейчас очень не хватало. Она плохо спала и теряла вес, потому что теперь не с кем и не для кого было лепить пельмени, ходить по субботам на рынок, пить в охотку чай по вечерам за просмотром фильма, даже завтрак, который она особенно любила, теперь не доставлял ей никакого удовольствия. Любимое кафе она теперь тщательно обходила – боялась своих воспоминаний. Лишь однажды, через месяц-полтора после ухода Володи она как-то незаметно для себя оказалась в том месте парка, где они обычно останавливались с Володей. Только переступив порог кафе, она сразу же отпрянула, так резко, будто увидела привидение. Официантка, женщина средних лет, Зинаиду Алексеевну, однако, заметила и окрикнула. К счастью, объяснять ничего не пришлось: черная повязка на седеющих волосах рассказала все сама, но женщина все же ее догнала и сказала все, что положено в таких случаях. Она, конечно, заметила и осунувшееся лицо, и некрашеные волосы, и дрожащие губы. Зинаида Алексеевна знала, что ей лучше не слушать утешения, она размягчается, слабеет и становится особенно уязвимой, а ей этого никак нельзя.

Дочке она, конечно, была рада. И она, и малышка возвращали ее к жизни, но эта суета с младенцем была ей уже не под силу, ей бы хотелось, чтобы сейчас кто-то молодой и сильный позаботился о ней, а дочке самой была нужна помощь. Зинаида Алексеевна понимала, что ее можно обвинить в эгоизме (какое-то время назад она так мечтала о внуках и истязала дочь настойчивыми расспросами), а сейчас ей все это стало вдруг не нужно.

Подруги советовали погрузиться в домашние хлопоты, в работу, которой у нее не было, в воспитание внучки, но это было вне ее сил и возможностей. И она стала сердиться на дочь за то, что она так бездарно распорядилась своей молодой жизнью и сделала такой неверный выбор. Ее раздражало то, что дочь плохо выглядит, не следит за собой, что дома у нее ужасный беспорядок, а малышка всегда такая беспокойная. То пищит и плачет, как котенок, то заливается оглушительным криком. Капризничает без перерыва, хотя причин для ее беспокойства внешне будто бы и нет. Зинаида Алексеевна уже изобрела свою теорию, оправдывающую нервозность внучки: все с самого начала шло, наверное, не так хорошо, как хотела представить дочь. Она носила малышку вовсе не безоблачно, скрывала от родителей неприятности, потому девочка так плохо спит и не набирает вес.

Зинаида Алексеевна твердо, как она привыкла это делать с мужем, высказала свою позицию касаемо молока: «Оно у тебя плохое! Нужно переходить на другое питание. Лиза не наедается и потому плохо спит!». Напрасно дочь убеждала ее в обратном: у девочки хороший вес. Бабушка сердилась, говорила, что она «прожила жизнь», она «знает все» и «откуда вы все такие грамотные взялись?».

Вместо помощи выходил маленький скандал. Зинаида Алексеевна вставала, хваталась за сумку, обиженно хлопала дверьми и пару дней не брала трубку, зная, что звонит дочь. Такие моменты ей нравились особенно: она находилась в оппозиции ко всему миру, была обижена на его несовершенство, на глупую дочь, несостоявшегося зятя, на двух соседок, с которыми вспыхивали, время от времени, локальные войны. Натянув маску, рассердившись на всех, она шла по магазинам, и, купив себе что-нибудь, чувствовала себя лучше, чем обычно.

Через несколько дней обида отпускала. Зинаида Алексеевна мирилась с дочерью и думала, какой бы счастливой могла бы быть ее жизнь, если бы муж ее не бросил, не ушел из жизни раньше времени. Он бы с радостью возился с внучкой, катал коляску по аллеям парка, чуть подросшую Лизоньку они бы брали к себе на выходные, у них бы снова стали появляться пельмени с сюрпризом. Может быть, летом они бы возили внучку на море, дав Лене небольшой отдых. Прикрывали бы нежные плечики от солнца футболкой, следили за тем, чтобы она не нахлебалась морской воды и не тянула в рот грязные фрукты. На праздники собирались бы большой и дружной семьей на кухне, приглашали бы родных и соседей. А может быть Лена и не рассорилась бы с Виталиком – кто знает?.. Как-то все в их семье разрушилось сразу, и они вдруг остались своим женским царством без мужчин, без воскресных обедов и летнего отдыха.

И еще об одном сейчас очень жалела Зинаида Алексеевна: о том, что не родила еще одного ребенка. Возможно, именно он и был бы тем самым удачливым, сильным и молодым, кто помог бы и поддержал ее в трудный момент? Она как-то видела сон, и ей всегда казалось, что тот неродившийся ребенок был мальчиком.

Получилось все как-то очень глупо и странно. Лене было тогда лет семь или восемь. Она уже вполне самостоятельно приходила со школы домой, открывала дверь болтающимся на шее ключом, доставала укутанную в старенькое одеяло картошку с котлетами или разогревала суп, который готовили обычно на неделю. Все вроде бы пошло на лад. Они переехали от родителей в свою первую однокомнатную квартиру и постепенно налаживали быт. Как все остальные советские семьи, жили они тихо и скромно. Кое-что из посуды дали им родители, мебель взяли в рассрочку, на сапоги и цветной телевизор терпеливо и безропотно копили. И вдруг в ее многолетней бухгалтерской каторге засияла тонким светом надежда на временное освобождение: ее посылали на два месяца в командировку. Курсы по повышению квалификации в самой Москве!

Ехать очень хотелось, но было немного страшновато: она никогда не была в столице, тем более одна, без мужа, и тревожилась за Ленку, только научившуюся делать домашнее задание самостоятельно.

Впоследствии, конечно, оказалось, что тревожилась зря. Девочек поселили в общежитие, было их много, из разных уголков необъятной страны, и они быстро сдружились. Днем учились, а вечерами гуляли по столице, с восхищением рассматривали достопримечательности и широкие проспекты. А Володя с дочерью управился сам, да так умело, что потом долгое время мамочки из Ленкиного класса не могли успокоиться и сдержать свой восторг. Мужчина не спасовал перед женскими обязанностями, а справился на славу. На школьный утренник он приодел и причесал дочку сам, украсил блестками корону и даже купил учительнице цветы. Вручил, конечно, робко, всю красоту мужского поступка скомкал и смазал, но впечатлил всех. Его застенчивость ничуть не помешала. Голубые глаза, чистые и искренние, смотрели на дочку с любовью.

То, что в женском организме нелады, Зина поняла не сразу, да и как ей было об этом помнить, если все нахлынуло сразу: и курсы, и столица, и зарождающаяся женская дружба. Опомнилась и прислушалась, когда сроки уже поджимали, и сразу же написала мужу письмо: что, мол, мне делать? Он ответил как-то неубедительно: решай сама, я не против, справимся. Интересно, чего она тогда хотела? Какой бы ответ ее убедил?

В пятницу она сходила и со злости все сделала. На выходных отлежалась в пустом общежитии, пропустив все намеченные прогулки и экскурсии, а в понедельник уже была на курсах. Дома-то, конечно, во всем разобрались, но Зина любила при случае, если ссора была очень обидной и серьезной, припомнить это Володе и обвинить во всех смертных грехах. Нравилось ей подчеркивать, что он совсем не святой и по его милости, из-за его молчаливого согласия, они так и не родили второго ребенка. Ей думалось, что это должен был быть мальчик…