Текст книги "Роковой мужчина"

– Это будет нелегко. Прикосновения являются неотъемлемой частью любых взаимоотношений.

– Я знаю.

– Но ты все-таки настаиваешь?

– Да.

– Вполне справедливо. Не забудь связаться с агентом по недвижимости.

– Не забуду.

– И с врачом.

– Хорошо.

Когда он ушел, она так и не смогла понять: что, она была с ним непростительно глупой? Выиграл ли он? Месяц без прикосновений будет ужасно, отчаянно трудным. Она уже успела почувствовать, как между ними начинает расти физическое напряжение, но в настоящий момент прикосновения были единственным, что их связывало. Ей же хотелось, чтобы их связывало нечто гораздо большее. А если этого никогда не произойдет? Что ж, тогда она уедет. И вырастит ребенка одна.

Они продержались неделю. Исполненную опасностей, труднейшую неделю. Гита никогда до этого не осознавала в реальности, как часто люди касаются друг друга в течение дня: вы притрагиваетесь к чужой руке, чтобы обратить на себя внимание, берете человека под локоть, переходя с ним через дорогу, притрагиваетесь, чтобы снять пылинку с рукава, приветствуете, друг друга рукопожатием, обнимаетесь, целуетесь. А теперь ничего этого не было. Не могло быть. Она сама так захотела.

К пятнице следующей недели она чувствовала себя, как выжатый лимон, нервы ее были натянуты до предела, она была взвинченной и дерганой, как молодая, необъезженная лошадка. Ей казалось, будто грудь ее стянута тугой лентой, которая сжимает и сдавливает ей ребра, не давая нормально дышать легким. Генри же выглядел так, словно вот-вот готов взорваться. В первый день это было немного забавно, на седьмой – ничуть.

Они побывали в театре, в ресторане, и ни разу наедине. Сейчас, через несколько минут, он должен был заехать за ней и отвезти на литературный прием в гостиницу «Шератон», где проходило чествование одного из известных писателей, удостоенного престижной премии. И Гита чувствовала себя больной от напряжения и нервозности.

Глядя на себя в зеркало, она подумала, что похоронные дроги были бы для нее сейчас гораздо лучшим средством передвижения, чем такси. Определенно она выглядела и ощущала себя так, будто собирается на собственную казнь. Ее изысканное черное платье стоило баснословных денег – наследие работы в «Верлейн косметике», – но пройдет еще совсем немного времени, и она уже не сможет его надевать.

Еще чуть-чуть, и ее беременность станет заметной. Обследование у врача подтвердило результаты домашнего теста, в следующем месяце у нее назначен ультразвук, и она сможет впервые увидеть своего ребенка. Но пока что это казалось нереальным, и никакие округлости не портили изящных, струящихся линий длинного, обтягивающего ее стройную фигуру черного платья, которое сидело на ней, как влитое, открывало одно слегка загорелое плечо и ниспадало до самых туфелек.

Черные с золотом туфельки на высоких каблуках, черная с золотом крошечная сумочка. Золотые серьги и сверкающая золотая цепочка на шее дополняли ее вечерний наряд. Она выглядела сногсшибательно. Роскошные волосы мягко колыхались от каждого движения. Макияж наложен с совершенством. Дорогая кукла, подумала она о себе со слабой улыбкой, она совсем не походила на саму себя. Если там будут фотографы и корреспонденты, если они ее узнают… А что, если они видели ее фотографию в газете?

Зазвенел звонок у двери, и она вздрогнула, лихорадочно пытаясь взять себя в руки. Не может же она жить в постоянном страхе, что ее узнают! К тому же близость Генри была для нее гораздо, большим испытанием, чем любой фотограф с камерой наготове.

Глубоко вздохнув, она медленно сошла вниз, открыла дверь, и Генри молча уставился на нее. В его глазах сверкнуло голодное выражение. Так же, наверное, как и в ее собственном взгляде.

– О Господи, – хрипло пробормотал он.

Ей хотелось эхом повторить его слова, она ощутила, что ее неодолимо, словно магнитом, тянет к нему. Тело невольно качнулось в его сторону, и она торопливо ухватилась за дверной косяк. Она сама создала эти правила. И она должна их придерживаться. Должна и обязана. Ей еще ни разу не доводилось видеть его таким официальным, в смокинге, и теперь она не могла оторвать от него взгляда. Он выглядел потрясающе, и если умудриться проигнорировать выражение его глаз, легкий румянец на скулах, то можно сказать, что сдержанно. Недоступно.

Шофер такси посигналил, и оба они вздрогнули, приходя в себя.

– Едем? – нетвердо спросил он.

– Да, – прошептала она.

Вечер оказался кошмаром. Она не помнила ничего из того, что говорилось вокруг нее, и даже не была уверена, что вообще что-либо слышала. Не имела ни малейшего понятия, какой именно писатель получил премию. Не обратила внимания, ни на каких фотографов! Она ела то, что лежало у нее на тарелке, но ее глаза оставались прикованными к Генри, только к Генри. Каждый нерв, каждая клеточка ее тела были настроены на него, на его волну, ощущаемую только ею. Когда бесконечный ужин, наконец подошел к завершению, и они смешались с толпой прочих приглашенных, кто-то случайно толкнул ее. Она инстинктивно ухватилась за руку Генри, чтобы сохранить равновесие, и тут из его горла вырвался низкий звук, похожий на рык раненого зверя, и он резко, со свистом втянул в себя воздух.

– Не надо, – пробормотал он приглушенно. – Ради Бога, не прикасайся ко мне. Не сейчас, не здесь.

Обратив к ней взгляд, выдающий страшное внутреннее напряжение, он решительно поставил свой недопитый бокал на ближайший поднос и вынул из ее пальцев бокал.

– Я возьму для нас номер.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

– Нет, – дрожа, прошептала Гита, но в ее голосе не слышалось убежденности.

– Да.

Отвернувшись от нее, Генри подозвал официанта, негромко сказал ему пару слов, передал несколько банкнот. Официант кивнул и поспешно удалился. Генри взял Гиту за руку, и она ощутила, как дрожат его пальцы и он – в точности, как и она сама – тяжело и с трудом дышит. Он вывел ее в вестибюль, и они направились к лифту, где уже стоял тот самый официант, держа наготове ключ от номера. Генри взял ключ, взглянул на него, кивнул и чуть ли не втолкнул Гиту в лифт.

– Генри…

– Не надо, молчи. – Он нажал на кнопку, прислонился к гладкой обивке лифта, неотрывно глядя на панель, а Гита смотрела на него со страхом во взгляде. Со страхом – и с жаждой. Голова кружилась, во всем теле она ощущала страшную слабость, ноги едва держали ее.

Лифт остановился, и Генри выпрямился, не глядя на нее, не касаясь ее. Он просто вышел из лифта, придерживая для Гиты дверцу. Как автомат, дрожа, не чувствуя пола под ногами, она последовала за ним и пошла по тихому, застеленному коврами коридору. Невидящими глазами она смотрела, как он отпирает дверь номера и распахивает ее перед ней, потом вошла внутрь.

– Генри, – слабо прошептала Гита и повернулась к нему. Он застонал, кинулся к ней и рывком притянул к себе.

– Я дал слово, – глухо произнес он в ее волосы и прижал ее к себе до невозможности крепко. – Но я не в силах его сдержать. Каждая минута убивает меня. – Он отогнул ее голову назад, посмотрел в ее прекрасное лицо – и начал целовать со страстью и жадностью, со всем нетерпением, накопившимся за неделю.

И она поняла, что пропала.

Обхватив его так же крепко, как он обнимал ее, она отвечала на его поцелуи с такой лихорадочной необузданностью, с такой страстью, что сама испугалась. Она едва помнила, как они избавились от одежды, только осознала, что она уже обнажена, что он тоже обнажен и делает с ней именно то, что ей так нужно, то, чего ей так хочется, и то, что, казалось, длится бесконечность. Они бормотали что-то бессвязное, невнятное, оба, охваченные отчаянной потребностью стать еще ближе, слиться в одно целое.

Его поцелуи были обжигающими, и она отвечала ему тем же, не уступая его страсти жаром и накалом своей собственной. Они казались двумя животными, двумя безрассудными созданиями, которые осознавали только одно: это им нужно больше, чем что-либо еще в мире, – вот это восхождение по стремительной спирали, начисто лишающее их мыслей и разума.

Он овладел ею прямо там, на ковре, напротив входной двери. И вознес ее на небеса. А она вознесла его. Потому что она нуждалась в нем так же, как и он – в ней. И когда по его телу пробежала дрожь, и он судорожно втянул в себя воздух, она закрыла глаза, прижимая его к себе, отказываясь отпустить его от себя. Точно так же, как это уже было раньше. В тот самый первый раз.

Ей казалось, что она не чувствует своего тела. Трясущимися руками и ногами, все еще обвитыми вокруг его талии, она крепко прижимала его к себе.

Зарывшись лицом в ее шею, ее волосы, приглушенным голосом он пробормотал, еще тяжело дыша:

– Гита…

– Только не говори, что тебе очень жаль, – попросила она нетвердо.

– Не буду.

– Не говори, что ничего не мог поделать, что мне не следовало притрагиваться к тебе. Не говори ничего такого, Генри, прошу…

– Не буду.

Они лежали на ковре еще несколько минут, заключенные в невероятно тесное объятие слившихся воедино тел. И, вероятно, с ужасно дурацким видом, в легкой истерике вдруг подумала она.

– Генри!

– Да?

– Что ты все-таки собирался сказать?

– Только то, что я не могу дышать.

Она хмыкнула – короткий звук, похожий на икоту. Ослабив руки на его спине, она позволила ему пошевелиться и поднять голову.

Он посмотрел в ее зеленовато-карие затуманенные глаза, и уголки его рта чуть дрогнули. Ее губы тоже, и невольная слабая улыбка озарила ее лицо и заставила засветиться глаза.

– Ты не злишься?

– Я безумно хотела тебя уже на крыльце, когда ты приехал за мной, – призналась она.

– А я всю неделю не мог работать, не мог прочитать ни одной рукописи. Все, к чему я прикасался, казалось мне тобой. Все, что я видел вокруг, напоминало мне о тебе. Я даже пошел к врачу, спросил его, можно ли заниматься любовью с беременной женщиной.

– И что он сказал? – тихо произнесла она.

– Сказал, что можно и это нормально. Мне показалось, что ему было смешно.

– Да. Но мне кажется, что вот так – не нормально, как ты думаешь? – спросила она, слегка нахмурив брови.

Он фыркнул, улыбнулся медленной, совершенно потрясающей улыбкой и начал смеяться. Опустив голову на ее плечо не в силах справиться со смехом, он попробовал заговорить, но не смог.

– Это совсем не смешно, знаешь ли. Нам наверняка нужна консультация у специалиста. Это уже выходит за все рамки.

Он засмеялся еще сильнее – смехом, наполненным таким счастьем и радостью, что она тоже улыбнулась, затем улыбнулась еще шире и наконец, засмеялась вместе с ним.

– Вот как происходит свержение с пьедестала. Я считал себя таким хладнокровным, трезвым и рассудительным парнем, а на самом деле был самовлюбленным дураком, – сказал он негромко. В глазах его светилась нежность – почти любовь, подумала она с внезапной тоской, – и он пробормотал: – Уж не знаю, что ты сделала со мной, но ведь на этом дело не закончится, не так ли?

– Нет. А что ты сказал официанту?

– Что ты не очень хорошо себя чувствуешь и хочешь прилечь.

– Он тебе поверил?

– Сомневаюсь. Давай поедем домой. Ты ведь даже не видела, где я живу, верно?

– Нет, не видела.

– Тогда поехали со мной. Пожалуйста!

Она тряхнула головой.

– Я приму душ…

– Мы примем душ.

– Генри…

– Шшш, Гита. Я не могу тебя отпустить. Пожалуйста, выходи за меня замуж.

Господи, как она хотела выйти за него замуж! Стать его женой, родить его ребенка…

– Не отвечай мне сейчас.

Мягко высвободившись из ее объятий, он поднялся на ноги, нежно помог подняться ей и провел в ванную комнату. Нашел пластиковую шапочку для волос, надел Гите на голову и улыбнулся.

– Почему они всегда их делают такими большущими?

– Я не знаю, – сказала она беспомощно.

– Ты похожа на очень печального зайчика.

– Правда?

– Моего собственного, родного, любимого, самого печального зайчика.

Включив душ, он подождал, пока не потекла теплая вода, затем втянул ее за собой под струи воды. И нежно, ласково принялся намыливать ее тело – и все началось заново. Это безумное, горячее чувство, это таяние изнутри, когда все предметы вокруг сливаются воедино, становятся нереальными. Глядя на него, она видела, что его глаза становятся темнее, дремотнее, из горла ее вырвался стон, и она протянула к нему руки.

– Абсурд какой-то, – прошептала она, уткнувшись ему в грудь.

Не обращая внимания, просто не замечая, что вода заливает ей лицо, смывает изысканный макияж, проникая под плохо сидящую пластиковую шапочку, она нетерпеливо сорвала ее с головы, отбросила в сторону и вся отдалась экстазу – их намыленные тела прильнули друг к другу так чудесно!

– А теперь нам придется все начать заново, – заявил он глухо и протянул руку к куску мыла.

– Да. Но тебе не кажется, что тогда мы вообще никогда не вылезем из-под душа?

– Вылезем, потому что я хочу с тобой в постель, – сказал он хрипло.

Смыв с тела мыльную пену, Генри вышел из-под душа, схватил полотенце и обернул его вокруг бедер. Взяв другое полотенце, вытер мокрые волосы, глубоко вздохнул и вышел в спальню, не оборачиваясь.

Когда она появилась из ванной комнаты, он уже был одет, а ее вечернее платье аккуратно висело на спинке стула.

– Я не буду смотреть, как ты одеваешься, – все еще хриплым голосом произнес он. – Не могу. Поэтому я повернусь к тебе спиной, как и положено истинному джентльмену, и выпью что-нибудь, мне сейчас это очень необходимо.

Склонившись над мини-баром, он вынул маленькую бутылочку шотландского виски и налил немного в бокал.

– Только делай это тихо, Гита, – предупредил он ее.

– Извини, о чем ты?

– Я слышу, как ты натягиваешь чулки…

– Прости, – извинилась она поспешно, стараясь одеваться, как можно бесшумнее, но руки тряслись, дыхание перехватило, и она вспомнила, как однажды, не так много времени тому назад, в Блэйкборо-Холл, он сказал, что это очень возбуждающе – быть полностью одетым, когда твой партнер совершенно обнажен. Но быть совершенно, обнаженной, в то время, как партнер был полностью одет, тоже показалось Гите удивительно возбуждающим. И она захотела его. Снова. Безумие какое-то.

Подавляя свои чувства, сражаясь с ними, ощущая себя слабой и растерянной, она поспешно натянула платье, разгладила его складки и направилась к фену для волос, прикрепленному к стене около туалетного столика. От ее макияжа давно ничего не осталось, у нее не было даже щетки, чтобы расчесать волосы, но был мужчина, от которого она не могла оторваться, и было тело, которое все еще стонало и трепетало от его горячих ласк. Она не могла ощущать радость, не могла посмеяться над собой, не могла даже говорить. Просушив кое-как волосы, она надела туфли и нашла сумочку.

– Я готова, – сказала она тихо, и он обернулся, чтобы посмотреть на нее.

Допив виски, он оставил пустой бокал на стойке бара и подошел к Гите. Он не притронулся к ней, просто посмотрел в ее расширенные глаза.

– Выходи за меня замуж, – негромко попросил он. – Пожалуйста, выходи за меня замуж. Я не переживу еще одну такую неделю. Все эти чувства, которые я подавлял так много лет, теперь затопили меня. Я люблю тебя, Гита. Я не хочу провести остаток моей жизни без тебя… И не плачь, – попросил он хрипло. – Ради Бога, Гита, любимая моя, только не плачь.

Обняв, он прижал ее к себе, прикоснулся щекой к ее волосам.

– Всю неделю я хотел положить руку на твой живот, где растет эта маленькая жизнь, которую мы создали. Я хочу пойти с тобой на ультразвук, хочу увидеть своего ребенка. И я хочу, чтобы вы оба жили в моем доме, чтобы оберегать вас, защищать и любить. Я больше не желаю быть один, Гита…

Прижавшись лицом к его смокингу, закрыв глаза, заливая слезами – бесшумными слезами счастья – дорогой материал, она обвила руками его талию.

– О, Генри…

– Скажи «да», – умолял он. – Я не могу представить себе жизни без тебя теперь, но я могу представить счастье, смех и любовь, нашего маленького, которого буду держать на руках. И больше всего на свете я хочу, чтобы этот малыш знал, кто я такой. Я думал, что мне этого не нужно, потому что был высокомерен и эгоистичен, но сейчас я действительно этого хочу, Гита. Я хочу этого больше всего на свете. Пожалуйста, скажи мне «да».

Люди начинали и с меньшего, не так ли? И у них все получалось. Она так этого хотела!.. Чуть отстранившись от него, она молча смотрела ему в лицо. Лицо не самоуверенное, как обычно, но странно нежное, умоляющее, даже беспомощное. Его серебристые глаза смотрели на нее в мучительном ожидании, и было так чудесно чувствовать себя в надежном, сильном кольце его рук. Генри был не из тех мужчин, которые лицемерят. Он мог быть высокомерным, равнодушным, жестким, но если он действительно любит ее…

– Да, – прошептала она.

Он закрыл глаза, облегченно вздохнул, притянул Гиту к себе и зарылся лицом в ее душистые волосы.

– Потому что… – подбодрил он ее.

– Потому что я люблю тебя, – просто сказала она.

Подняв голову, он посмотрел в прекрасное лицо любимой еще раз.

– Улыбнись мне, Гита, – робко попросил он.

Она попробовала, но попытка вышла не очень удачной.

– Я не хочу, чтобы ты уехала из опасения, что вдруг передумаешь, начнешь сомневаться, снова задумываться…

– Я покончила со всеми сомнениями.

– Правда?

– Да. С этого момента я намерена прислушиваться только к первым своим побуждениям и не поддаваться никаким сомнениям, – пообещала она.

– Отлично. Может, останемся здесь на ночь?

– Будем здесь спать?

– О, нет, – сказал он хрипловато и ласково покачал головой. – Я вовсе не собираюсь спать.

И, не отрывая своих глаз от его глаз, она, наконец, сумела улыбнуться по-настоящему.