Текст книги "Гений. История человека, открывшего миру Хемингуэя и Фицджеральда"

Перкинсу доставляли удовольствие эти предположения, так как мистер Татт напоминал ему многих из его родственников, ставших адвокатами в маленьком городке в Новой Англии.

Несмотря на то что Перкинсу нравилась серия о Татте, он находил большее удовольствие, работая над другими произведениями Трейна. Тот был идеальным автором, пытливым и любознательным, способным разобраться в сложном сюжете новой книги, который стряпал для него Макс. Ее сюжет включал историю двух археологов, которые раскапывают старинный манускрипт – Пятое Евангелие, в котором кто-то расспрашивает Иисуса Христа о Его экономических и политических взглядах и записывает ответы на папирусе. Учение, изложенное в свитке, имеет настолько революционный или, по крайней мере, антагонистичный характер относительно социальных и экономических вопросов современности, что его первооткрыватели приходят к выводу: лучше уничтожить свиток, чем погрузить цивилизацию в хаос.

Эта идея восхитила Трейна и захватила его на целых два года. Когда «Потерянное Евангелие» появилось в «Post», оно произвело такой ажиотаж, что Скрайбнеры переиздали его отдельной книгой в голубой обложке. Какой-то рецензент назвал это произведение «одним из наиболее ошеломляющих рассказов всех времен». Скотт Фицджеральд сказал, что он «получился просто гениальным», и признал, что сам и за тысячу лет не справился бы с таким сложным сюжетом.

Остальные тоже захотели узнать идеи Макса Перкинса. Несмотря на то что он все еще считался новичком в Scribners, редактор стал ядром всего издательства, центром притяжения силы, хотя и сам не понимал почему.

«Я пытался объяснить писателю и его жене, как он должен писать. Разве это не забавно, если учесть, что сам я этого делать совершенно не умею. Я просил его написать историю, которую сам же и придумал, – и ему это понравилось! Довольно сложно вечерами напролет говорить о вещах, о которых ты и понятия не имеешь», – вскоре после этого писал Макс своей дочери Берте.

На Рождество 1923 года Перкинс отвез семью в Виндзор. Он прихватил и несколько рукописей. Когда редактор вернулся, решил поговорить с Чарльзом Скрайбнером на тему, которая в последнее время занимала все его мысли. За последние годы работа штата возросла в несколько раз, отмечал он. Только за один год издательство получило около пятисот рукописей – больше, чем за предвоенный период. По словам Перкинса, ему была нужна помощь, так как редактирование отвлекала от основной работы – поиска и открытия новых авторов.

В штате уже было несколько молодых людей, для которых Перкинс был лидером. Когда Байрон Декстер пришел в издательство Scribners на должность редактора, поэтесса Беатрис Кеньон, работавшая в то время в журнале, сказала ему:

– У нас здесь есть свой гений – Максвелл Перкинс. Был еще Роджер Берлингейм и ближайший коллега Макса Джон Холл Уилок, которого Перкинс знал с тех пор, как они вместе работали над «Harvard Advocate». В 1913 году, во время случайной встречи в дешевой закусочной на углу Двадцать третьей улицы, Макс проинформировал высокого тощего поэта с усами щеточкой, что в книжном магазине его компании открылась вакансия. Уилок был нанят и впоследствии переехал на пятый этаж. Тогда Макс и сказал Скрайбнеру о необходимости в новых редакторах, чтобы как-то распределить нагрузку.

– От меня было бы больше пользы, если бы я был свободнее, – храбро заявил Перкинс. И вскоре Скрайбнер удовлетворил его запрос.

Как писал под конец карьеры Джон Холл Уилок, работа редактором – «самая скучная, трудная, захватывающая, несносная и полная наград работа в мире». И в самом деле, в двадцатые годы литература вышла на новый виток и захватила внимание публики. Новеллист Роберт Натан[67]67
  Родился в 1894 году в Нью-Йорке. Начал писать, будучи студентом Гарвардского университета. Первый роман опубликовал в 1919 году. В 1940 году написал свою самую успешную книгу «Портрет Дженни» («Portrait of Jennie»), которая является шедевром в жанре фэнтези. Умер в 1985 году.


[Закрыть] однажды сказал:

«Это была настоящая выставка новых прекрасных авторов. Работа в издательстве в те дни переполняла надеждой и восторгом и внушала ощущение, что в сутках слишком мало часов, потому что казалось, будто каждый, кого встречаешь, прячет за пазухой новую хорошую книжку».

V
Новый дом

Апрель 1924 года. Ф. Скотт Фицджеральд откладывал работу над новым романом около двенадцати раз. Максвелл Перкинс считал, что Скотту нужно поднапрячься и закончить. Но он был тактичным. Скрайбнеры как раз готовят список осенних изданий, сказал Макс, и ему бы очень хотелось, чтобы там оказался и новый роман Фицджеральда. Это заставило автора снова раствориться в работе, и это был тот случай, когда он согласился на нее исключительно ради обогащения своих писательских навыков, а не банковского счета. Книга называлась «Среди мусорных куч и миллионеров». Он сообщил, что очень надеется завершить ее к июню.

– Однако ты же знаешь, как это… Даже если у меня уйдет на это в десять раз больше времени, я не отдам книгу, пока не буду уверен, что вложил в нее все, на что способен, или даже больше этого, как уже бывало, – сказал он Перкинсу.

Фицджеральд был доволен тем, что написал прошлым летом, но работа над этой книгой была неровной, так как многократно прерывалась. Фицджеральд сглаживал неровные углы, выкидывая из текста слабые или неподходящие куски. Один из таких кусков – размером в восемнадцать тысяч слов – превратился в короткий рассказ под названием «Отпущение грехов».[68]68
  Оригинальное название «Absolution».


[Закрыть] Религиозная тема придала особой мрачности этой истории о бедном парне со Среднего Запада, который, ступив в пору первых сексуальных переживаний и романтических мечтаний, находит утешение в воображаемом альтер эго. Перкинс прочитал ее в «The American Mercury» и написал Фицджеральду:

«Это произведение демонстрирует большую уверенность и мастерство, как по мне. Я бы даже сказал большую зрелость. В любом случае оно внушает мне отчетливое осознание того, на что вы способны».

Скотт был рад, что Максу понравилась история, потому что она включала в себя сцену, которая могла пригодиться для нового романа. Первое время она была фактически прологом романа, заявлял Фицджеральд, но после стала выбиваться из схемы, которой автор следовал. Как и юный Рудольф Миллер из «Отпущения грехов», Скотт Фицджеральд тоже часто мысленно обращался к своим католическим корням. Однажды на Пасху у него состоялась беседа с Перкинсом, после которой он прислал редактору сбивчивое признание в письме: «Только четыре месяца назад я наконец осознал, как сильно пал, ну или почти пал, за последние три года, с тех пор как закончил работу над “Прекрасными и проклятыми”». Он признавал ущербность своей работы последних двух лет: одна пьеса, полдюжины рассказов и три-четыре статьи – в среднем он писал по сто слов в день.

«Если бы только я провел это время, читая, путешествуя или, по крайней мере, оставаясь здоровым, все было бы иначе. Но я потратил его впустую – не на учебу или созерцание мира, а на пьянство и постоянное повышение градуса в своем аду. Если бы я писал «П и П» со скоростью сто слов в день, она заняла бы у меня четыре года! Так что вы можете представить себе глубину моральной пропасти, которая передо мной раскрылась. И поэтому я прошу вас проявить терпение касательно новой рукописи и поверить, что я наконец-то, или по крайней мере первый раз за четыре года, стараюсь изо всех сил», – писал он Перкинсу.

Фицджеральд осознавал, что у него появилось множество вредных привычек, от которых он старательно пытался избавиться. Среди них можно было выделить:

1) лень;

2) привычку показывать все Зельде – это ужасная привычка, нельзя ничего показывать, пока не будет готово;

3) неуверенность, самокопание и т. д. и т. п.

Внезапно снизошедшее озарение подстегнуло Скотта.

Он писал Максу:

«Никогда еще я не чувствовал в себе такой могучей силы, как сейчас. Я работаю на полную мощность, и что ни удар – все в десятку, а все потому, что я только и делал, что болтал без умолку и жил, не особо вникая в себя самого, чтобы познать весь свой потенциал. К тому же я не знаю никого, у кого в возрасте двадцати семи лет был бы такой жизненный опыт, какой есть у меня».

И Перкинс тоже не знал.

«Если я когда-либо снова заслужу право на отдых, то наверняка не потрачу его так бесполезно, как в прошлый раз. Именно поэтому в своем новом романе я погрузился в чистое творчество – не в дрянную мазню воображения, которой наполнял свои рассказы, а в сгущенное воображение об искреннем и лучезарном мире. Я ступаю медленно и осторожно, временами в полнейшем отчаянии. В отличие от первой книги эта станет поистине осознанным художественным произведением».

Перкинс отвечал ему:

«Я прекрасно понимаю, какая задача перед вами стоит. И я точно знаю, что все эти поверхностные рабочие вопросы не идут ни в какое сравнение с важностью и значимостью того, что вы прекрасно выполняете свою работу, причем так, как считаете нужным и в зависимости от требований ситуации».

И по мере того как беспокойство Скрайбнеров росло, Макс заверял Фицджеральда:

«Вы вольны работать в удобном для вас темпе, и если вы считаете, что должны завершить книгу в определенный срок, то, как мне кажется, совершите невероятный вклад, даже с точки зрения самого времени». Перкинс сказал Фицджеральду, что ему не очень по душе название «Среди мусорных куч и миллионеров», и, если бы он смог придумать другое название, Scribners успело бы подготовить обложку и держать ее наготове, выиграв таким образом несколько недель, если он успеет закончить до осени.

– Мне нравится идея, которую вы пытаетесь выразить, – пояснял свою точку зрения Перкинс. – Слабое место – это название «Мусорные кучи»; мне кажется, оно не может в полной мере выразить эту идею.

Перкинс почти ничего не знал о книге и ее главном герое, но у него в голове засело одно название, которое Фицджеральд отверг несколько месяцев назад. И тогда он сказал Скотту:

– Мне кажется, «Великий Гэтсби» было более броским и эффектным названием.

Как и жизнь самого Фицджеральда, сюжет его книги перебрался со Среднего Запада рубежа веков на то место, которое он назвал «небольшой, но бурный остров, протянувшийся на восток в сторону от Нью-Йорка». Фантазировать о жизни своих гламурных соседей было непросто, но он справился с этим затруднением в своей манере.

«Я вдохнул в себя знакомую мне жизнь Лонг-Айленда и наполнил ею чужие небеса», – писал он позже в статье «Мой затерянный город».

Фицджеральды отплыли во Францию.

Перкинс отправил им туда экземпляр «Войны и мира», но с пометкой, чтобы Фицджеральд не чувствовал себя обязанным непременно ее прочесть. Он подарил ее с тем же настроением, с каким «Гедеоны»[69]69
  «Гедеоновы братья», ассоциация евангельских христиан «Гедеон» – межцерковное содружество христиан, занимающееся распространением бесплатных экземпляров Библии.


[Закрыть] дарили людям Библию. Перкинс вручил по одному экземпляру всем своим друзьям и авторам, одна из них всегда была у него под рукой на работе, и еще одна – дома, и он читал ее снова и снова, от начала и до конца.

«Каждый раз, когда я читаю эту книгу, мне кажется, что она становится еще больше, чем прежде, и все ее подробности вдруг обретают новые смыслы. Я всегда стараюсь внушить интерес к ней и другим людям, но, похоже, их уже в самом начале пугает огромное количество персонажей с незапоминаемыми именами», – писал Перкинс Голсуорси.

Тем летом Скотт так увлекся чтением и работой над книгой, что и не заметил, какой интерес его жена проявляет к французскому летчику по имени Эдуард Жозен. Вскоре их интрижка была обнаружена, но Фицджеральды все же помирились, и Скот отправил редактору список из шестнадцати пунктов, посвященный его труду. В пункте под номером шесть значилось решительное требование не создавать больше ни для одной книги макета суперобложки, подобную которой Макс показал ему несколько месяцев назад. На нем было изображено два гигантских глаза, предположительно принадлежащих его героине, Дейзи Фей Бьюкенен, взирающих на Нью-Йорк. Этот рисунок вдохновил Фицджеральда на описание – билборд окулиста, доктора Т. Дж. Экелберга. На билборде были изображены огромные глаза, наблюдающие за событиями романа.

Другими пунктами, изложенными в письме Фицджеральда, были следующие:

1. Роман будет закончен на следующей неделе. Но это не значит, что я доберусь до Америки раньше первого октября, так как нам с Зельдой нужно все тщательно переосмыслить после недель абсолютного покоя.

2. Я считаю, что мой роман – лучшее из когда-либо написанного в американской литературе. Местами это жесткая штучка, и притом всего на пятьдесят тысяч слов, но я надеюсь, что вас это не смущает.

3. Это было хорошее лето. Да, я был несчастлив, но моя работа от этого не пострадала. В конце концов, я вырос. В заключение, исписав несколько страниц названиями книг и авторами, которые привлекли его внимание в течение года, Скотт написал Максу:

«Я чертовски хочу с вами встретиться».

И ведущий молодой автор Фицджеральд продолжал отправлять к Максу молодые дарования.

Редактор высоко ценил внимание Скотта к начинающим авторам, но лишь немногие из его протеже последних лет смогли преуспеть. В начале октября 1924 года Скотт прислал Перкинсу еще одно имя – юного американца, живущего во Франции и пишущего для «Transatlantic Review».

– У него блестящее будущее, – убеждал его Скотт. – Эзра Паунд[70]70
  Родился в 1885 году в Хэйли, Айдахо. По окончании учебы преподавал, но в 1908 году был уволен за провокационное поведение в крайне консервативном учебном заведении. Уехал в Лондон, где познакомился с У. Б. Йейтсом и некоторое время был его секретарем. Первые публикации – стихи собственного сочинения и переводы итальянских, китайских и японских поэтов. Один из «открывателей» верлибра для Америки. Представитель имажизма, он в 1915 году опубликовал «Des Imagistes» – антологию поэзии и теории имажизма. Занимался также литературной критикой, анализировал произведения современников: Т. С. Элиота, Джеймса Джойса, Роберта Фроста, Д. Г. Лоуренса и Эрнеста Хемингуэя. С 1917 года сотрудничал с «The Egoist» и «The Little Review», а также писал музыкальные рецензии в «New Age» под псевдонимом Уильям Атлинг. С 1925 года жил в Италии. Пришел к выводу, что причиной Первой мировой войны является финансовый капитализм, который назвал «ростовщичеством», а фашизм считал средством реформы. Мировые войны объявил конфликтами «между ростовщиками и теми, кто желает трудиться на совесть». Хотя Хемингуэй отговаривал его от встречи с Муссолини, встреча все же состоялась в 1933 году. Во время Второй мировой войны вел программы итальянского радио на английском языке, в том числе антиамериканского и антисемитского характера, критиковал внешнеполитический курс Рузвельта, призывая последнего перейти на сторону Третьего рейха, который называл «естественным цивилизатором России», и поддерживал войну против СССР. С 1945 по 1948 год находился в лагере для военнопленных в Пизе, в 1948 году был отправлен в США и отдан под суд за пропаганду фашизма, однако был признан недееспособным и помещен в психиатрическую больницу. В 1949 году был удостоен Боллингеновской премии библиотеки Конгресса за книгу «Пизанские песни». После длительных споров, расколовших американскую литературную элиту, премию ему оставили, но право присуждения на последующие годы передали Йельскому университету. В 1958 году, после многочисленных просьб о помиловании со стороны известных писателей (антифашист Эрнест Хемингуэй, получая Нобелевскую премию, сказал, что она по праву принадлежит Паунду и поэта стоит освободить), был выпущен из больницы и вернулся в Италию. Последние годы провел в добровольном молчании. Умер в 1972 году.


[Закрыть] опубликовал сборник его зарисовок в Париже. В оригинале я его не читал, но там он на слуху, и я сразу же его разыскал. Он достойный малый.

Фицджеральд представил его имя как «Эрнест Хемингвей» и в течение долгих лет так и не смог избавиться от этой ошибки.

В качестве благодарности за подсказку Перкинс отправил запрос по поводу книг «Хемингвея» в Париж. Понадобилось несколько месяцев, прежде чем рассказы Хемингуэя прибыли, но через три недели Перкинс получил другую посылку из Франции – третий роман Фицджеральда «Великий Гэтсби».

«Я думаю, что мне наконец-то удалось создать что-то совершенно и абсолютно мое. Но насколько хорошим оно получилось, это нам еще предстоит выяснить», – говорилось в приложенном к посылке письме.

В книге было всего пятьдесят тысяч слов, но Скотт считал, что Уитни Дарроу, директор по продажам Скрайбнеров, имеет неправильное представление о ценах и о том, из какой публики нынче складывается класс покупателей книг, в то время как всякая деревенщина в поисках развлечений выстраивается в очереди в кино.

Фицджеральд хотел назначить за роман цену в два доллара и опубликовать его в формате полноценной книги. Кроме того, он не желал, чтобы на обложке была реклама, которая связывала бы этот роман с прошлым.

«Я устал быть автором книги “По эту сторону рая”.

Хочу начать все сначала», – писал он Максу.

Почти одновременно с этим Перкинс получил и другое письмо, в котором говорилось о решении автора остановиться на заголовке, который он выбрал для книги в последний момент, – «Трималхион[71]71
  Имя Άηδής с др. – греч. – противный, tri-malchio – трижды противный. Персонаж древнеримского романа «Сатирикон», до наших дней дошедшего в фрагментах. Трималхион – разбогатевший вольноотпущенник, отталкивающе невежественный, окруживший себя множеством прихлебателей.


[Закрыть] в Уэст-Эгге». Существовало и несколько других, которые он тоже серьезно рассматривал. Более того, Фицджеральд был не вполне доволен рукописью, особенно серединой, но ему казалось, что он слишком долго пробыл с ней один на один.

«Я не смогу уснуть, пока не получу от вас новостей, но прошу, скажите мне правду, опишите первое впечатление от книги и все, что вам в ней не понравилось», – просил он.

Перкинс погрузился в роман и прочитал его за один присест. После немедленно телеграфировал: «ДУМАЮ, РОМАН ПРЕКРАСЕН».

Ему хотелось сказать о нем намного больше, поэтому на следующий же день он написал Фицджеральду письмо:

«Этот роман – настоящее чудо. Я возьму его домой перечитать еще раз и после распишу свои впечатления более подробно. Пока могу сказать, что он полон экстраординарной энергии и блеска и, что наиболее важно, в нем сокрыта необычная глубина и мистика, которую вы уже однажды вложили в «Рай» и не использовали с тех пор. Это великолепное слияние всех несообразностей жизни, освещенных с разных точек зрения. И к тому же, он написан просто превосходным языком».

Однако, как он сообщил Скотту, никому в издательстве Скрайбнеров, кроме самого Макса, не понравилось название «Трималхион в Уэст-Эгге».

«Странная несочетаемость слов в этом названии – это голос самой книги. Но те, кто ему отказал, более практичные люди, чем я», – писал редактор.

Перкинс сказал, что покупатели могут и не понять, что Уэст-Эгг относится к месту действия самого романа и что оно очень напоминает Грейт-Нек. Или что Трималхион – это отсыл к персонажу из «Сатирикона» Петрония Арбитра, который был знаменит своими масштабными и экстраординарными вечеринками.

«Подумайте, как скоро вы смогли бы его изменить. Постарайтесь взглянуть на заголовок независимо от самого текста», – призывал автора Макс.

Книга описывала трагическую историю буржуа из Среднего Запада по имени Джеймс Гетц, который сколотил состояние на теневых сделках и сменил имя на Джей Гэтсби, а после перебрался на Лонг-Айленд, чтобы быть ближе к женщине, по которой он тосковал много лет – Дейзи Фей, которая на тот момент уже была замужем за Томом Бьюкененом.

Еще через несколько дней, проведенных с машинописным текстом, Перкинс написал Фицджеральду: «Я думаю, у вас есть все основания гордиться этой книгой. Она невероятна и сочетает в себе множество мыслей и чувств».

Он также оценил ее объем, но все же у редактора было несколько замечаний относительно самого Гэтсби.

Перкинс писал:

«Среди множества персонажей, на удивление осязаемых и живых, я бы наверняка узнал Тома Бьюкенена, если бы встретил его на улице, и, уж конечно, попытался бы избежать встречи. А вот Гэтсби выглядит слегка расплывчатым. Его очертания настолько неясны, что читателю трудно на нем сосредоточиться. Все, что касается Гэтсби, – более или менее загадочно, то есть более или менее размыто. Даже если такова художественная задумка, мне кажется, подобный подход ошибочен».

И чтобы его письмо звучало более корректно, он предложил следующее:

«Вы могли бы описать его внешность более подробно, так же, как и внешность других героев. К тому же можно присвоить ему несколько привычек – таких, например, как выражение «старина», но не вербальных, а скорее физических. Я думаю, что по какой-то причине у читателя – и тут я согласен с мистером Скрайбнером и Луизой – возникает ощущение, что Гэтсби намного старше, чем он есть, добавьте к этому слова писателя о том, что он старше самого себя. Но этого можно избежать, если при первой встрече он будет описан так же детально, как Дейзи и Том. Я уверен, что конструкция романа не пострадает, если вы на это пойдете».

Перкинс знал, что занятия Гэтсби должны оставаться в тени, но в то же время не хотел, чтобы Фицджеральд обманывал читателей.

«Всем захочется узнать, как же Гэтсби нажил состояние, и они будут уверены, что имеют право знать правду. Конечно, четкий и однозначный ответ на этот вопрос будет звучать абсурдно», – писал он Скотту. А затем добавлял:

«Вы могли бы использовать наводящие фразочки то там, то здесь, какие-нибудь события, маленькие точки соприкосновения с возможными вариантами, которые давали бы понять, что он активно в чем-то задействован. Вы показываете, как он разговаривает по телефону, но вы также могли бы описать его беседы во время вечеринок с людьми загадочного происхождения, принадлежащими к разного рода политическим, игорным, спортивным и тому подобным кругам. Я знаю, что выражаюсь расплывчато, но надеюсь, вы все же сможете понять, что я имею в виду. Такая огромная нехватка объяснений, лежащая в основе значительной части произведения, кажется мне существенным недостатком. И даже не объяснений, а скорее намеков на объяснения. Как бы мне хотелось, чтобы вы были сейчас здесь и я мог поговорить с вами обо всем этом лично, чтобы вы поняли, о чем я толкую. О том, что Гэтсби никогда не должен раскрываться по-настоящему, даже если бы мог. Вы не должны открывать читателю, был ли он невинной жертвой и орудием в руках кого-то, и если да, то до какой степени. Но если бы вы сделали намек на его деятельность, это придало бы истории правдоподобности».

Небольшие исправления, которые внес Фицджеральд, вызвали провисание сюжета в шестой и седьмой главах, которое тут же отметили и редактор, и сам автор. В этих сценах открывается любовь Гэтсби к Дейзи. Все основные персонажи встречаются и вместе едут в отель «Плаза». Их стычка в Нью-Йорке – кульминация романа, момент, надламывающий их жизни. Решающий диалог Тома Бьюкенена и Гэтсби, в котором первый называет второго «фасадом», не звучал так эффектно, как мог бы, а все потому, что Бьюкенен сражался с противником, постоянно находящимся в тени.

«Не знаю, какое лекарство можно найти, чтобы подлечить это место. Сомневаюсь, что знаете и вы. Я пишу вам только затем, чтобы сказать: постарайтесь придумать что-нибудь, что сможет удержать повествование в нужном темпе и подвести к завершению», – писал Перкинс автору.

Его финальные замечания по поводу книги касались того, как именно Фицджеральд передал момент откровения Гэтсби о своем прошлом – слепил их в один кусок.

«Описывая, как Гэтсби раскрывает свою биографию рассказчику, вы действительно в какой-то степени отклоняетесь от привычного стиля повествования, но, с другой стороны, все уже сказано, и сказано прекрасно, так, как и должно было – мы видим успешное слияние событий и течения времени», – писал Макс Скотту. Макс знал, что Скотт вынужден раскрыть некоторые подробности прошлого Гэтсби, но предложил более хитрый способ решения задачи:

«Я подумал, что вы можете найти способ постепенно раскрывать правду о его утверждениях насчет учебы в Оксфорде или карьере в армии, делать это шаг за шагом, медленно продвигаясь по тексту. В любом случае у вас есть время поразмыслить над этим до того, как я пришлю вам утвержденные экземпляры».

И, выполнив свой долг как критик, он поспешил тут же успокоить автора:

«Мне поистине стыдно делать замечания, пусть даже и небольшие, такой потрясающей книге.

Тот огромный смысл, который вы вкладываете в каждое предложение, то напряжение, которое несет в себе каждый абзац, – вот что потрясает меня больше всего. Рукопись переполнена фразами, которые озаряют каждую сцену жизненным светом. Я бы сравнил количество и разнообразие тех картин, которые вы рисуете словами, с теми, что пролетают за окном поезда. Когда читаешь эту книгу, кажется, что она еще меньше, чем есть, но в то же время сознание сотрясает ряд таких впечатлений, что их хватило бы на книгу в три раза больше этой. Знакомство с Томом и его домом, Дейзи и Джордан, раскрытие их характеров просто не имеют себе равных, по крайней мере для меня. Описание Долины шлака, прилегающей к живописному пригороду, разговор и события в квартирке Миртл, великолепный калейдоскоп персонажей в особняке Гэтсби – это то, что и приносит писателю славу. Все эти вещи, насколько в целом трогательна история, которую вы вынесли в само пространство и время с помощью образа Т. Дж. Эклберга и случайного взгляда, брошенного на небо, и море, и город, все это позволяет говорить, что вы воплотили в романе саму вечность».

Перкинс никак не мог выбросить из головы слова Фицджеральда о том, что тот никогда не считал себя «прирожденным писателем».

«О мой бог! Мастерством вы точно овладели, но для создания такой книги одним мастерством не обойтись», – говорил по этому поводу Макс.

«Ваши телеграммы и письма заставили меня почувствовать себя просто на миллион долларов», – отвечал ему Скотт из Рима. Писатель отмечал, что одобрение Макса для него куда весомее, чем одобрение любого из его знакомых, и что он признает справедливыми все замечания редактора.

Он приступил к переработке рукописи, начав с первой страницы, а точнее – с заголовка. Теперь он думал, что книга должна называться просто «Трималхион». Или просто «Гэтсби». Но затем, в течение нескольких недель Фицджеральд вернул тот заголовок, который очень понравился Перкинсу, – «Великий Гэтсби».

Сообщив эти новости, Скотт попросил Перкинса об одолжении – не мог бы тот положить несколько сотен долларов на его счет в банке и повысить аванс до пяти тысяч долларов? На эту просьбу Перкинс согласился, но признался, что его очень смутила другая: почему в этот раз автор запросил куда меньший процент с продаж, чем за предыдущую книгу? Скотт объяснил это тем, что таким образом хочет вернуть Scribners долг за последние два года. Макс выдвинул встречное предложение, и они торговались до тех пор, пока не пришли к компромиссу – пятнадцать процентов розничной цены (два доллара) за первые сорок тысяч экземпляров и двадцать процентов после. На тот момент деньги уже не были для Фицджеральда на первом месте. Они с Зельдой переехали в маленький и совсем не модный, но вполне уютный отель в Риме и планировали оставаться там до тех пор, пока он не закончит роман.

«Лекарство, которое вы предложили, может сделать “Гэтсби” идеальным», – писал Скотт Максу. Однако он выделил болезненную сцену в отеле «Плаза» и сказал редактору:

«Боюсь не вытянуть ее до нужного уровня. Слишком много я о ней беспокоился и теперь не могу пристроить туда реакцию Дейзи. Но все же я могу ее улучшить. Дело не в недостатке воображения, просто я инстинктивно сопротивляюсь тому, чтобы снова ломать над ней голову».

Он столько раз катал своих персонажей по дороге от Лонг-Айленда до города и обратно, подводя к сюжетному пику, что «не осталось никаких шансов вернуть свежесть, которая свойственна первоначальной задумке. В остальном у меня нет никаких трудностей, и я вижу свой путь так ясно, что порой замечаю даже те психологические зазубрины, на которых застревал раньше», – писал Скотт Максу. Полные правок письма Перкинса заставили его чувствовать себя так, словно он играет с читателем в нечестную игру. Он признался Максу:

«Я и сам не знал, как выглядит Гэтсби и чем занимается, и вы это почувствовали. Если бы я знал и хотел утаить это от вас, вы бы поразились тому, как я умею упрямствовать. Это сложная идея, но я надеюсь, вы ее поймете. Но теперь я знаю – считайте это пенальти за мою первоначальную неосведомленность. Другими словами, я хочу заверить вас, что собираюсь сказать о нем больше».

Для Фицджеральда имело почти мистическое значение то, что Перкинс представлял Гэтсби пожилым мужчиной, потому что фактически прототипом, на который он бессознательно опирался, был человек по имени Эдвард М. Фуллер, один из соседей по Грейт-Нек, а также его партнер по брокерской компании Уильям Ф. Мак-Ги, который после четырех судебных процессов был осужден за кражу клиентских вложений. Через месяц после получения Фицджеральдом письма Макса с правками он написал ему:

«Теперь, тщательно перебрав в уме все файлы, ознакомившись с делами Фуллера и Мак-Ги и заставив Зельду рисовать портреты до боли в пальцах, я уверен, что знаю Гэтсби лучше, чем своего собственного ребенка. Моим первым порывом после прочтения вашего письма было отпустить его и сделать ведущим персонажем Тома Бьюкенена (мне кажется, он лучший персонаж из всех, которых я когда-либо создавал; и, может быть, так, а может, и нет, он, а также… Герствуд из “Сестры Керри” – … лучшие персонажи в американской литературе за последние двадцать лет). Но Гэтсби все же крепко засел в моем сердце. Я носил его там очень долго, затем потерял, но теперь чувствую, что вновь обрел его».

Ф. Скотт Фицджеральд всегда считался самым лучшим редактором для самого себя, у него хватало терпения и объективности перечитывать собственные тексты снова и снова, устраняя все недостатки и совершенствуя написанное. Большая часть текста из черновика «Великого Гэтсби» была приведена в порядок, но окончательный блеск рукопись обрела только к моменту финальной правки. И хотя Фицджеральду пришлось частично урезать историю – он выкинул некоторые несущественные для главного сюжета сцены, включая и описание любви Гэтсби и Дейзи, – большая часть его работы представляла собой дополнение текста. Не считая шестой главы, которую Фицджеральд полностью убрал за ненадобностью, а затем полностью переписал в утвержденной версии, он уложился в двадцать совершенно новых страниц, которые в совокупности составляли около пятнадцати процентов новой версии текста. Это усиление было особенно ощутимо в работе, которую он проделал над отрывком, где описывалась внешность Гэтсби. В черновой версии устами Ника Каррауэйя, от лица которого идет повествование, Фицджеральд описал лицо Гэтсби в одном предложении:

«Он, вне всякого сомнения, был одним из самых красивых мужчин, каких мне когда-либо доводилось встречать: блеск темно-голубых глаз в обрамлении ресниц пленил своей незабываемостью». Фицджеральд перефразировал описание внешности юноши из рассказа «Отпущение грехов». Теперь, переделывая роман, Фицджеральд снова обратился к портрету Гэтсби и превратил простое наблюдение в главное впечатление, производимое персонажем:

«Его улыбка была более чем понимающей. Такую улыбку, полную неиссякаемой ободряющей силы, можно встретить всего четыре, ну пять раз в жизни. В ту секунду в его лице отразился весь мир, а затем он сосредоточился на вас, убежденный в вашей исключительности. Он понимал вас настолько, насколько бы вы хотели быть понятым, верил так, как вы бы верили в самого себя, и как будто убеждал вас в том, что вы производите то самое впечатление, которое и хотели произвести. Но затем улыбка исчезла, и я понял, что смотрю на элегантного хлыща, на год или два старше тридцати, чья тщательно отполированная, изысканная речь просто не могла не показаться абсурдной».

Фицджеральд менял отрывок об улыбке Гэтсби несколько раз, пока она не стала доминирующей чертой его внешности и характерным отличием персонажа. Автор творчески отозвался на все предложения Перкинса. Как и просил редактор, Фицджеральд убрал кусок, посвященный прошлому Гэтсби, и рассеял эту информацию маленькими отрывками по первым главам. Также, прислушавшись к замечанию Перкинса, автор сделал предполагаемую учебу Гэтсби в Оксфорде главным предметом дискуссии, и когда тема его достижений всплывает, его загадка все больше приближается к разоблачению. Под впечатлением от сказанного Перкинсом, Скотт сотворил маленькое чудо – еще одну «привычку» Гэтсби. В оригинальной рукописи Гэтсби использовал обращение «старик», «старина» и множество других выразительных слов. Фицджеральд сократил перечень до одного, которое понравилось Перкинсу больше всего и повторялось дюжину раз. Автор превратил его в лейтмотив всего произведения. Это выражение было таким манерным, что во время сцены в отеле «Плаза» спровоцировало Тома Бьюкенена на несдержанное:

– Что это за словечко, «старина», вы все время повторяете? Где вы его подцепили?

Фицджеральд проделал огромную работу над тем, что Перкинс считал наиболее важным, – описанием источников дохода Гэтсби. Три разговора на эту тему были добавлены в пятую главу, а чуть позже в книге, после смерти Гэтсби, звучит телефонный звонок от его делового партнера по имени Слейгл по поводу каких-то операций с ложными облигациями.