Текст книги "Французская косичка"

Лили ужинать не пришла. Она сидела в комнате за закрытой дверью. Ее звали дважды, она не откликалась, и Мерси даже постучала в дверь. Никакого ответа. Мать решилась заглянуть:

– Дорогая?

Лили ответила что-то. Мерси помолчала, потом вздохнула:

– Ну, дело твое. – Прикрыла дверь и вернулась за стол. Ее эта ситуация, кажется, не столько огорчила, сколько позабавила. – Первая любовь, – улыбнулась она Робину, берясь за вилку.

– И что, неужели ты позволишь ей пропустить ужин? – возмутился Робин.

– Все будет в порядке. – Мерси беззаботно наколола на вилку ломтик помидора.

– Почему ты ей потакаешь, Мерси? Это последний вечер нашего отпуска! У нас праздничный ужин! Она должна выйти к нам и присоединиться к семейному событию, как нормальный цивилизованный человек!

– Ну, Робин. Она страдает, ее сердце разбито. Ты же помнишь, каково это.

– Нет, я не помню. Ей пятнадцать лет. Она втюрится в следующего парня еще до конца недели, вот увидишь.

– Она говорит, что ее никто не понимает и ей незачем жить, – пояснила Мерси. – Можно я доем твой салат?

Она имела в виду три кусочка авокадо, сиротливо лежавшие на его тарелке. Робин аккуратно объедал салат вокруг них так же брезгливо, как Кэп обходил любые овощи в своей миске.

– На здоровье. – И чуть отодвинулся, чтобы жене удобнее было орудовать вилкой в его тарелке.

Итак, о Лили забыли, и это, наверное, к лучшему. Сидела бы тут, надутая и зареванная, портила всем настроение. А оно было по-настоящему праздничным. Мерси дразнила Робина кусочком авокадо на вилке, Робин отстранялся в притворном ужасе, а Дэвид смеялся над ними обоими.

«Элис откусила кусочек отбивной, – произнес внутренний рассказчик, – и наслаждалась изысканным вкусом приправ».

3

Утром 6 сентября 1970 года – воскресенье, солнечное и прохладное, но пока ничуть не похоже на осень – Робин и Мерси Гарретт отвезли своего сына Дэвида, новоиспеченного первокурсника, в Ислингтон, штат Пенсильвания, в Ислингтонский колледж. Они помогли ему заселиться в общежитие, познакомились с соседом по комнате (с виду милый мальчик, но, конечно, совсем не такой славный, как ее малыш, подумала Мерси), попрощались и уехали.

По пути домой они по большей части молчали. Время от времени произносили вдруг что-нибудь вроде «Стены можно было бы покрасить, как по мне» (это Робин) и «Интересно, Дэвид запомнил хоть слово из моих инструкций по стирке» (Мерси). Но в целом погрузились в то молчание, которое источают невысказанные мысли, – сложные, противоречивые мысли клубились в салоне автомобиля.

На Балтиморской окружной, в пятнадцати минутах от дома, Робин сказал:

– Думаю, сегодня вечером нам вроде надо бы оторваться по полной, мы ведь вновь остались только вдвоем, ты и я. Сходить куда-нибудь поужинать или, не знаю, заняться безумным сексом на полу в гостиной или вроде того. – Сухой короткий смешок. – Но знаешь что? Честно говоря, я чувствую себя опустошенным.

– Ну конечно, дорогой, так и должно быть, – успокоила мужа Мерси. – От нас улетел последний птенчик, остававшийся в гнезде. Естественно, нам грустно.

И она вправду печалилась, несомненно. Дэвид был самым близким ей ребенком, хотя раньше она представляла, что дочери должны быть ближе. Когда Элис и Лили уехали из дома, с родителями остался один Дэвид, привычный хаос угас, все затихло, и иногда Мерси даже удавалось поговорить с сыном по душам. Кроме того, Элис всегда была такой уверенной в себе, такой властной, Лили же такой, ну право слово, взбалмошной, а Дэвид оказался таким спокойным, невозмутимым, он умел внимательно слушать – качество, которое Мерси начала очень ценить в последние годы.

Но. Тем не менее. У Мерси в голове имелся план, и среди множества эмоций, которые она переживала по пути домой, доминирующим чувством было предвкушение.

* * *

Утром в понедельник, как только Робин ушел на работу, Мерси ринулась в свою гардеробную и вытащила оттуда картонную коробку от упаковки газировки, которую прихватила в супермаркете. Открыла, укрепила дно клейкой лентой и начала заполнять коробку одеждой.

Не всей одеждой. Нет-нет. Заглянув в ящики ее комода, после того как она уже порылась в них, вы бы ни за что не заподозрили, будто что-то пропало. Вязаные маечки на месте, но только те, которые она редко носила – выцветшие, некрасивые. Трусы тоже остались, однако исключительно те, что с растянутыми резинками. Коробка не то чтобы очень большая, но ведь придется нести ее несколько кварталов, и Мерси набивала не слишком плотно. Почти все наряды остались висеть на вешалках в шкафу, куда Мерси пока не заглядывала.

Но в ее распоряжении сколько угодно времени.

Она аккуратно сложила створки крышки, закрыла коробку, вскинула на бедро, дотащила до кухни и вышла из дома через заднюю дверь.

Был День труда, и хотя Робин, как обычно, пошел на работу, соседи все еще спали. Мерси до самого конца улицы не встретила ни единого человека, а прохожие на Бельведере были ей незнакомы и только скользнули по ней взглядом.

На Перт-роуд она свернула направо к третьему дому от угла – белый, обшитый вагонкой коттедж с сиротливой заплаткой газона у входа – и прошла по выщербленной дорожке к гаражу за домом. Ветхая на вид лестница вела вдоль наружной стены наверх. Мерси вскарабкалась по ней и отперла дверь в свою студию.

Это не такая студия, в какой предполагается жить постоянно. Возможно, ее соорудили для сына-подростка, который рвался уйти из дома, или, может, построил для себя муж, тосковавший по собственной берлоге. Не считая крошечной ванной в дальнем углу, пространство представляло собой одну большую комнату с окном, выходившим во внутренний дворик. Вся кухня – покрытая линолеумом стойка с раковиной, небольшая электрическая плитка над ней и миниатюрный холодильник сбоку. Еще имелся маленький пластиковый стол и одинокий стул, на который Мерси никогда не садилась, потому что любила рисовать стоя. На столе были разбросаны тюбики с краской и куски холста разного размера, стояли банки с кистями – единственный вид беспорядка, который она себе позволяла. Диваном служила кушетка с выцветшей коричневой вельветовой обивкой и вельветовым же покрывалом, а для лампы с абажуром, что стояла на комоде рядом с кушеткой, годилась лишь лампочка не больше сорока ватт. Пол тоже покрыт линолеумом, но не таким, как кухонная стойка. Никаких штор – только желтые бумажные жалюзи. Никаких ковров. Никаких шкафов.

Мерси тут нравилось.

Робин сначала уперся, когда она предложила снять эту студию. Это было три года назад, обе девочки тогда уже давно съехали. Он сказал:

– Почему ты не можешь рисовать в комнате девочек? Она же пустует!

– Комната девочек – это наша гостевая, – возражала она.

Гости у Гарреттов никогда не оставались на ночь. Немногочисленные родственники Мерси жили совсем рядом, а из родни Робина почти все умерли, и за пределами города у них друзей не было.

Робин не стал спорить дальше, поскольку пусть только он в семье и зарабатывал, но магазин принадлежал Мерси, и потому она имела право распоряжаться семейными деньгами. Неизвестно, чем бы закончился этот спор, если бы дело обстояло иначе. Он, конечно, гордился женой, которая пишет картины, но считал это просто хобби – вроде вышивания или вязания крючком.

Ситуация вот-вот изменится, если Мерси отважится объясниться.

Она вытащила кое-что из комода – разные мелочи для рисования и старые журналы «Лайф» – и положила на их место принесенную с собой одежду. Мерси захватила еще зубную щетку и тюбик пасты, шапочку для душа, расческу и бутылочку шампуня. Все это она отнесла в ванную, в которой прежде имелся только кусок мыла да полотенце. Потом села на кушетку и уставилась в окно. Именно этим она и планировала здесь заниматься: сидеть и думать, в полном одиночестве. Или не думать. Быть пустой. Это кроме рисования, разумеется.

Со своего места она видела только верхушку дуба, торчавшую над задним двором Моттов. А за ним только небо, но сейчас неба не видно, потому что дуб пока покрыт листвой, и листья даже не начали желтеть. Глубокий глянцевый зеленый вселял чувство умиротворения.

В конце концов она встала, собрала свою пустую коробку и вернулась домой.

* * *

Во вторник Мерси принесла банное полотенце, мочалку, постельное белье и фланелевое одеяло. Она стянула покрывало с кушетки, застелила ее и снова накрыла покрывалом, оставив на комоде наволочки до того времени, как появятся подушки. Она и позабыла, что здесь нет подушек – только ряд диванных валиков, прислоненных к стене. Надо будет купить в субботу, когда ей достанется машина.

А если в субботу Робин будет возиться в своей мастерской в подвале, ей, может, удастся прихватить и что-нибудь тяжелое из дома – несколько тарелок, пару кастрюлек, радиоприемник из комнаты девочек – и по пути забросить все это в студию.

При этой мысли она даже мысленно захлопала в ладоши. Такого воодушевления Мерси не испытывала уже много лет.

Среда была первым днем, когда можно было надеяться получить письмо от Дэвида. Это если считать, что письмо из Пенсильвании идет всего один день. Но поскольку там Западная Пенсильвания, то, возможно, и дольше. Ну и нет уверенности, что он напишет прямо сразу. Хотя она его просила, практически умоляла. «Черкни нам хоть строчку, как устроишься, – говорила она. – Просто сообщи, что все в порядке». А Робин добавил: «Ты же помнишь, какая беспокойная у тебя мать, сынок». Но с Дэвидом никогда не знаешь наверняка.

В общем, так или иначе, с утра она торчала дома в ожидании почтальона. Напрасно, как выяснилось. Даже Робин позвонил с работы – выходит, не одна она такая беспокойная.

– Жаль, что мы не можем ему позвонить, – сказала она. – Хотя я записала номер его комнаты.

– Вот еще, – возмутился Робин. – И слушать, как щелкают в телефонной трубке наши денежки, пока они там будут его разыскивать и звать к телефону?

– Да, знаю, ты прав, – вздохнула она.

Вместо этого Мерси позвонила девочкам. Элис теперь была матерью-домохозяйкой – их с Кевином малышке исполнилось девять месяцев, – поэтому до нее легко дозвониться, но трудно разговаривать.

– А чего ты ожидаешь? Дэвид же парень, – поучала дочь. – Еще повезет, если сможешь… нет! Робби! Вынь это изо рта! (Они назвали ребенка Робин, хотя она девочка.) Отдай это маме, дорогая. Мам, мне нужно бежать. Она ест сухой корм из собачьей миски.

До Лили дозвониться гораздо труднее. Что удивительно, поскольку сейчас дочь сидит без работы. (Мерси казалось, что Лили чертовски часто сидит без работы.) Но, может, ей подвернется что-нибудь новенькое. Как бы то ни было, в телефонной трубке звучали бесконечные длинные гудки, и в конце концов Мерси сдалась и отправилась к себе в студию.

Сегодня она захватила с собой целый набор юбок. Она никогда не любила брюки, носила юбки или платья. Но для платьев нужны вешалки, шкафа в студии нет, а юбки можно просто разложить на полке. Мерси все обдумала и уже освободила место для них в длинном нижнем ящике комода.

Со вчерашнего дня в студии пахло по-другому. В ней поселился легкий цветочный аромат, который Мерси называла своим запахом. Или как минимум запахом ее стирального порошка.

Из студии она попыталась еще раз позвонить Лили. На этот раз Лили сняла трубку.

– Алло? – В голосе чудилось какое-то напряжение, как будто она боялась услышать дурные новости.

– Привет, дорогая! – радостно воскликнула Мерси. – Как дела?

Пауза. И потом:

– Я как раз собиралась тебе сказать, мам… Я в положении.

– О! – Мерси помедлила. – В положении… в смысле, ждешь ребенка?

Фырканье в трубке отдаленно напоминало смех.

– Но это же чудесно, дорогая! – обрадовалась Мерси. Лили всегда заявляла, что их с БиДжеем не интересуют дети, но люди же меняются.

– Я хотела сообщить об этом на прощальном ужине Дэвида, – призналась Лили, – но потом струсила.

– Представляю, как БиДжей рад… – прозондировала почву Мерси.

– Это не от него.

Мерси онемела.

– Я знала, что ты именно так отреагируешь, – сказала Лили.

– Да ты что! Никак я не реагирую! Я просто привыкаю к новости, и все. Что ты собираешься делать?

– А что я могу сделать?

– Он знает?

– Нет.

– Он не знает, что ты в положении, или не знает, что ребенок не его?

– Ни то, ни другое.

– Что ж, – сухо проговорила Мерси, – это, конечно, объясняет, почему ты не захотела сообщить нам эту новость в его присутствии.

– Именно поэтому я хотела сообщить ее при всех. Чтобы все вы стали… не знаю… буферной зоной.

– Другими словами, он может взбелениться? – поинтересовалась Мерси.

– БиДжей? Никогда.

С чего она так уверена? – усомнилась Мерси. БиДжей был мотоциклетным механиком, обожал черные кожаные жилеты и кожаные башмаки с цепочкой. Но вслух сказала:

– Ладно, это немного утешает.

– Почему, черт побери, – взорвалась Лили, – ты всегда, всегда умудряешься не понимать самое главное!

– Не понимать главное! А что главное? Ты сообщаешь мне, что ждешь ребенка, и я, естественно, интересуюсь реакцией его отца… В смысле, формального отца.

– Вообще-то БиДжей и не отец, и не формальный отец.

– Ладно, тогда кто отец?

Мерси была довольна, что сумела говорить так невозмутимо. Но на Лили это, похоже, не произвело впечатления.

– Ой, он просто парень из «Додд», – безмятежно бросила она.

– Из… агентства недвижимости? – переспросила Мерси. Это было последнее место работы Лили, откуда она ушла или ее уволили, – секретарша в «Додд».

– Ага. Он там агентом работает.

– А, – ошарашенно произнесла Мерси. Агент по недвижимости совсем не похож на тот тип мужчин, что нравятся Лили. – А как его зовут?

– Мам!

– Что? Он отец моего внука! Я должна знать его имя!

– О господи. – И Лили расплакалась.

– Лили, дорогая, – принялась утешать Мерси. – Лили. Перестань. Нам нужно все обсудить. Надо обдумать спокойно и вместе. Ты ему уже сказала о ребенке?

– Он женат.

«Он же гад» – вот так это прозвучало сквозь рыдания.

Настал черед Мерси выдохнуть «О господи».

– Ну разумеется, ты возмущена и шокирована.

Мерси пропустила выпад мимо ушей. Подождала, пока Лили высморкается.

– Итак, – заговорила она наконец, – если рассмотреть проблему с разных сторон… БиДжею действительно нужно знать, что не он отец ребенка?

– Что?! Хочешь сказать, я должна ему солгать?

Мерси почувствовала, что краснеет.

– Не солгать. Просто не рассказывать всей правды. По отношению к нему это… забота.

– Но это неправильно!

– Да, прости, я…

– Кроме того, – продолжала Лили, – если бы БиДжей оказался отцом, это было бы непорочное зачатие.

– Ох.

– Мы как бы разошлись.

Мерси удивилась, почему сама этого не заметила. С родственниками молодые редко виделись – поженились потихоньку, когда Лили училась на втором курсе муниципального колледжа, куда БиДжей даже не думал поступать, и поселились в маленькой квартире в центре, – но она всегда думала, что у них все хорошо.

Ладно, как бы там ни было…

– Если бы я могла просто сбежать отсюда, – говорила Лили. – Сбежать куда-нибудь и немножко подумать. В круиз или типа того.

– Круиз! – воскликнула Мерси. Идея была настолько дикой и абсурдной, что ей на миг показалось, что она ослышалась.

– Ну или хотя бы сбежать от них обоих, от БиДжея и Морриса, пока в голове не прояснится.

Моррис. Мерси мысленно записала имя. Столько разных неожиданных людей проникают в жизнь, если у человека есть дети.

– Я тут ночью думала, могу ли я попроситься пожить немножко в твоей студии, – сказала Лили. – Спать на кушетке, разогревать на плитке консервированный суп…

Мерси нервно передернулась.

– Ну вообще-то ваша с Элис старая комната гораздо больше подойдет. Там хотя бы есть нормальные кровати.

– Моя комната! Ты что, не понимаешь, насколько раздавленной я себя буду чувствовать, вернувшись в свою детскую комнату?

– В любом случае не стоит принимать поспешных решений, – осторожно произнесла Мерси. – Послушай! А может, тебе сходить к врачу, выяснить, ты на самом деле беременна или нет. Вдруг у тебя просто задержка.

– Три месяца задержки?

– Ой.

В голове пронеслись последние визиты Лили: вот Лили заскакивает за блендером, вот на прощальном ужине Дэвида. На ней была какая-то особенно свободная одежда? Но Лили всегда носит балахоны.

– Ладно, все равно надо сходить к врачу. Как ты себя чувствуешь, кстати?

– Нормально. От Дэвида что-нибудь слышно?

Мерси вспомнила, почему, собственно, позвонила.

– Ни словечка. Думала, сегодня получим письмо, но почтальон уже приходил и ничего не принес.

– Я бы не обольщалась на твоем месте.

– Ну…

– Так, обещай, что ничего не скажешь папе насчет сама-знаешь-чего, да? Подожди, пока я решу, что делать.

– Хорошо, дорогая, – согласилась Мерси. – Я знаю, ты со всем разберешься.

И они распрощались.

Сколько всего надо переварить, размышляла Мерси, – не только беременность Лили, но и катастрофическое состояние ее брака и внезапное появление… как там его?

Моррис, да.

И стыдно было признаться самой себе, что больше всего ее заботило, как бы отговорить Лили переезжать в студию.

* * *

Когда и в четверг от Дэвида не пришло вестей, Мерси отправила ему открытку из своих запасов музейных открыток – Сера. «Мы скучаем по тебе! – написала она. – Нам нужно знать, что все в порядке! Напиши, пожалуйста». Она намеренно ни словом не упомянула об их новостях, чтобы он сам поинтересовался. Кроме того, и не нашлось никаких новостей, которыми можно было бы поделиться. Положение Лили пока секрет, а о своем переезде в студию нужно сначала объявить его отцу.

И это вселяло ужас.

Мерси опустила открытку в почтовый ящик на углу по пути в студию. Сегодня она переносила обувь. На смену картонной упаковке пришла холщовая сумка, в которую поместились пара выходных туфель, пара босоножек и шлепанцы. А вот о чем Мерси не подумала заранее, так это где будет их хранить. Она оглядела комнату, по-прежнему умиротворяюще голую. Принципиально важно не добавлять никакой мебели. В итоге она затолкала все в самый глубокий ящик под кухонной стойкой. В конце концов, готовить всерьез она здесь не собирается. Можно пожертвовать одним ящиком.

Сегодня, впервые за всю неделю, Мерси подошла к столу и внимательно рассмотрела единственную картину, которая стояла, прислоненная к банке с кистями. Не набросок. Полностью законченная работа. Изображен ее собственный дом – точнее, столовая. Смутные контуры обеденного стола, размытое пятно ковра и лес тонких ножек стульев, за исключением одного – высокого детского стульчика, на котором когда-то сидели все ее дети, вот его ножки были микроскопически детально выписаны, каждый бугорок, каждая царапина, как и игрушечный заяц в комбинезоне, зайчик малышки Робби, повисший мордочкой вниз на перекладине, куда Робби его уронила.

Рядом лежала стопка открыток с уменьшенной копией этой картины. На белой полоске внизу написано имя Мерси и номер телефона студии, а дальше: «Профессиональный художник напишет портрет вашего дома».

Она же и вправду профессионал. Разве нет? Или нужно было написать «опытный художник»? Мерси довольно долго обмозговывала варианты и не была уверена, что выбрала правильный.

Она училась в «Школе Ласалля» на 26-й улице, целых полтора года, мечтала когда-нибудь стажироваться в Париже. Сейчас она и представить не могла, каким образом это могло бы осуществиться. Ее отец с любой точки зрения был человеком небогатым. Может, она думала, что получит какой-нибудь грант? Или пойдет в ученицы к знаменитому французскому художнику? Мерси припоминала лишь образ мансарды, в которой, как она нафантазировала, она могла бы жить, – наклонный потолок и узкое окно с видом на парижские крыши.

Но все же «Школа Ласалля» была очень уважаемым заведением.

Мерси планировала разложить открытки по соседним магазинам, прикрепить на досках объявлений в прачечных и рядом с кассой в «Сантехническом оборудовании Веллингтона». Но сначала надо обо всем рассказать Робину.

* * *

В пятницу пришло письмо от Дэвида. Наконец-то! Сын написал его на линованном тетрадном листке и отправил в одном из тех конвертов, которые Мерси заранее подписала и наклеила марку, – она затолкала стопку таких конвертов в карман его чемодана. «Дорогие мама и папа, – писал он, – мне тут очень нравится, но мне пришлось дополнительно заниматься математикой, и я расстроен. С любовью, Дэвид».

Она позвонила в магазин Робину и прочла письмо вслух.

– Что ж, – хмыкнул он, – полагаю, теперь парень жалеет, что недостаточно уделял внимание математике.

– Он уделял! – возмутилась Мерси. – Он не виноват, что у него нет склонности к математике!

– Угу.

Робин все еще переживал, что Дэвид выбрал специализацией английскую литературу. (Он хотел стать драматургом.) Послушать Робина, так литература самый бесполезный предмет из всех возможных. (Насчет драматургии даже не начинайте.)

Потом она позвонила Лили. Письмо от Дэвида, помимо прочего, давало благоприличный повод поговорить с дочерью.

– Ну вот, – сказала она, зачитав письмо вслух. – Как ты себя чувствуешь, солнышко?

– Я чувствую себя прекрасно.

– Я имею в виду…

– Да, я понимаю, что ты имеешь в виду.

– Так ты… ты подумала насчет…

– Не дави на меня, мам! Ладно? Я в состоянии разобраться сама!

– Конечно, в состоянии, просто…

– Я уже жалею, что рассказала тебе.

Ну хотя бы больше не рыдает. Уже лучше. Мерси кашлянула и осторожно проговорила:

– Я просто интересуюсь, не думала ли ты по душам поговорить с БиДжеем, рассказать ему всю правду и предложить начать все сначала.

– Мам, ты не имеешь ни малейшего понятия, каково мне тут.

– Нет, – согласилась Мерси. – Не имею. Совершенно верно. Но тебе нужен рядом человек, который тебя поддержит, милая. И я отлично знаю: брак проходит разные стадии. И порой переживает новое рождение. У тебя может быть прекрасный брак, у тебя может быть ужасный брак, и это может быть один и тот же брак, просто в разное время.

– Мой брак ужасен и с каждым днем становится все ужаснее, – заявила Лили.

– О, это неправда!

– У нас нет абсолютно ничего общего.

– У многих пар нет ничего общего.

– Может, для тебя это нормально, мам, но я не собираюсь смиряться с этим.

– Смиряться! – взорвалась Мерси. Ее здорово задело. – Можно подумать, ты особенная!

В трубке щелкнуло. Лили повесила трубку.

Ну и слава богу, подумала Мерси. А потом некоторое время металась по дому, огорченно цокая языком и придумывая, какие еще, гораздо более резкие и точные слова она могла бы сказать Лили.

* * *

С тех пор как Робин смог позволить себе помощника, он взял за правило устраивать выходной в субботу. Это была идея Мерси. Она заявила, что он должен больше времени проводить со своими детьми. Впрочем, выяснилось, что дети постоянно заняты собственными делами, и в итоге Робин спускался в подвал, где радостно копошился с разной ерундой, пока Мерси, взяв машину, разъезжала по делам. А потом вечером они мило ужинали, иногда в ресторане, но чаще дома. Робин говорил, что рестораторы с такими ценами ведут себя как грабители с большой дороги.

В эту субботу они остались дома. Мерси приготовила его любимые польские сардельки с хаш-брауном и без лишних вопросов открыла бутылку «Нэтти Бог»[9]9
  Местное пиво из Балтимора.


[Закрыть]. Себе она налила бокал кьянти, включила запись Фрэнка Синатры, а еще надела платье с V-образным вырезом, которое ему нравилось, и слегка подкрасилась – ровно настолько, чтобы он мог сказать, что предпочитает ее естественный вид. Робин заметил ее старания.

– О, какая прелесть, – сказал он, усаживаясь за стол. – И даже ваза с цветами!

– Это ведь наша первая суббота в статусе пожилой пары, – пошутила она. – Я подумала, это надо отметить.

– Дорогая, ты никогда не станешь пожилой.

Мерси развернула салфетку, расстелила на коленях.

– Кстати, о старости, – заметила она. – Боюсь, мне предстоит слоняться без дела, раз уж больше не о ком заботиться.

– Но у тебя есть я!

– Да, но… мне пришло в голову, что я могла бы заняться развитием своих художественных навыков.

– Великолепная идея, – согласился он, накладывая себе горчицы.

– Даже попробовать зарабатывать этим, если получится.

Робин отставил баночку с горчицей:

– Мерси, у нас нет проблем с деньгами. Тебе незачем работать.

– О, я же не собираюсь выходить на работу! Я просто подумала, что могла бы продавать свои картины.

Робин нахмурился:

– Ладно, дорогая, но я не уверен…

– Давай я тебе объясню. Ты же знаешь, как люди гордятся своими домами. Даже мы с тобой! Как я радовалась, когда наша глициния у крыльца начала цвести и прохожие останавливались и говорили, какая красота.

– Помню, но…

– Ну вот! Портрет дома! Понимаешь? Портреты домов! Я придумала рекламу, вроде, скажем, «Художник придет в ваш дом и откроет его ауру».

– Это что за штука такая?

– Это особые, уникальные черты. Как тебе объяснить… Ну вот, к примеру, если бы я рисовала наш дом, то изобразила бы ту самую глицинию. Или помнишь ту картину, со стульчиком Робби в столовой?

Он вопросительно вскинул голову.

– Там сама комната очень приблизительно изображена, в общих чертах, а акцент на высоком стульчике, его ножках, которые прорисованы детально, будто бы выгравированы.

– Выточены, – вставил Робин.

– Правильно, выточены, и плюшевый зайчик Робби валяется внизу.

– Я понимаю, о какой картине ты говоришь, – сказал Робин, но все еще продолжал хмуриться.

– Я показала бы ее клиентам и спросила: «А что есть такого особенного в вашем доме? Хотите, я это нарисую?» И, думаю, им было бы важнее, чтобы я сама уловила дух дома. Чтобы я прочла их дом, как читают гороскоп или линии на ладонях, и сказала бы: «Вот она, душа вашего дома. Его отличительная черта. Его суть».

– Ясно. – Лоб Робина разгладился, он кивнул: – Да, конечно, дорогая. Отлично, займись этим.

И, подхватив вилку, принялся намазывать горчицей сардельки.

– К сожалению, это означает, что мне придется больше времени проводить в студии, – осторожно произнесла Мерси.

– Ну, у тебя теперь полно времени.

– Может, иногда даже оставаться там на ночь.

– Для чего это? – Он отложил вилку.

Так, самая сложная часть.

– Понимаешь, когда я начинаю работу и вся поглощена ею, погружена в нее…

– Хм.

– Вот я и подумала, что если у меня под рукой в студии будет одеяло, я могу просто прилечь на кушетку и вздремнуть, вместо того чтобы тащиться домой по темноте.

За столом повисло молчание, если не принимать в расчет Синатру, напевавшего Strangers in the Night.

– Мерси, – наконец проговорил Робин. – Ты уходишь от меня?

– Нет, что ты! – И она потянулась через стол нежно взять его за руку. – Нет, дорогой, я никогда от тебя не уйду! Как ты мог такое подумать?

– Но ты говоришь, что больше не хочешь спать со мной.

– Я имела в виду – только иногда. Если у меня вдруг будет срочный заказ или в этом роде.

Робин молчал, внимательно изучая ее лицо. Губы его слегка приоткрылись, он явно был потрясен услышанным. Ей стало ужасно жалко мужа. Мерси крепче сжала его руку:

– Родной мой. Ты же мой муж. Неужели я могу оставить тебя?

– Но никто не устанавливает жесткие сроки для какой-то картины, – возразил он.

Жалость мгновенно улетучилась. Она отпустила руку Робина.

– У художников тоже бывают дедлайны.

– Это просто твой способ меня бросить.

– Вовсе нет, это мой способ обрести немного… независимости.

– Ты хочешь быть независимой? – поразился он. Само слово он произносил так, словно брезговал им, считал его непристойным.

– Робин. Послушай. Помнишь свадьбу Элис, когда она составляла список гостей? И она мне сказала: «Новая жена отца Кевина, кажется, совсем простушка, не могла бы ты взять ее под крыло, развлечь всякими разговорами о хозяйстве, хорошо?»

– И что…

– Как будто бы я тоже совсем простушка! Понимаешь?

– Она вовсе не имела в виду…

– Она пригласила других учителей и даже директрису школы, «но слава богу, ты будешь рядом», говорила она, потому что я-то всего лишь домохозяйка.

– Это просто слова, – постарался успокоить жену Робин. – Она не хотела тебя обидеть. А я просто сантехник, и что? Мы все наклеиваем ярлыки на других людей. Это лишь символ, обозначение, и ничего больше.

– Это символ, означающий «никто». Понимаешь?

Хватит уже повторять «понимаешь», поскольку проблема именно в том, что он не понимает, вообще не соображает, о чем речь.

– Я не переживу, если ты бросишь меня, Мерси.

– Да не собираюсь я тебя бросать. Обещаю.

– Не уверен.

«Дуби-дуби-дуу», – напевал Синатра.

Болван.

* * *

Какое-то время Мерси продолжала ночевать дома. Она вставала утром, готовила Робину завтрак, прибиралась и хлопотала, пока муж не отправлялся на работу. «Да иди уже, иди! – мысленно внушала ему она. – Сколько можно собираться?» А едва он выходил за порог, она срывалась к себе в студию. Перевозить туда больше ничего не нужно было. Все существенные вещи уже на месте, и даже те, что она считала излишними, поскольку представляла течение своей будущей жизни исключительно в пространстве пустой комнаты. С некоторым раздражением Мерси обнаружила, что часть барахла все же просочилась, по необходимости: чайник на плитке, посудное полотенце на краю раковины.

Она успела распространить довольно много своих открыток. И даже получила ответ, не по телефону, а лично, когда одна из покупательниц случайно заметила, как Мерси прикрепляет свою визитку в химчистке.

– Вы рисуете портреты домов? – спросила женщина.

– Да! – радостно ответила Мерси. – А вам это интересно?

– Знаете, я спрашиваю, потому что мы с мужем только что купили дом в Гилфорде.

– Я могла бы его нарисовать! – предложила Мерси. – Приеду к вам, пройдусь по дому, почувствую его индивидуальность…

– О, я пока только думаю об этом…

– Возьмите визитку. – Мерси вложила даме в руку одну из своих открыток. – Здесь номер телефона моей студии, почти всегда меня можно там застать. Если сразу не отвечу, просто перезвоните еще разок.

И ушла, чтобы не показаться слишком навязчивой. Но два дня спустя дама и в самом деле перезвонила. Сказала, что как только они сделают в доме ремонт и устроят там все так, как им хочется, они, вероятно, пригласят Мерси, и Мерси согласилась, что это прекрасный вариант, что нужно дать дому время обрести его истинную сущность.

– Истинную сущность, – задумчиво повторила дама, и одобрение, прозвучавшее в ее тоне, вселило в Мерси надежду.

А Дэвид меж тем так и не писал. Мерси отправила пару писем с конкретными вопросами: «Как у тебя с математикой?»; «Ты ладишь с соседом по комнате?» – но не получила ответа. Обычное дело, как сказал Робин. «Мальчик хочет отстраниться от нас, – объяснял он. – Я тебе говорил, что так и будет».

– О, Робин! Как ты можешь даже произносить подобное! Он всегда был так близок с нами!

– Да сразу после начальной школы не был он близок, – возразил Робин, и Мерси сменила тему, потому что насчет Дэвида они с Робином никогда не сходились во мнениях.

Элис и Лили тоже не получали от него вестей. Но сестры беспокоились гораздо меньше, поскольку у каждой были свои проблемы. Маленькая Робби заболела краснухой, и Элис три ночи подряд не спала. До Лили почти невозможно было дозвониться, а когда она все же снимала трубку, то отвечала коротко «нет» – нет, она не получала писем от Дэвида, и нет, она не приняла никакого решения. До свидания.