Текст книги "Человек для себя"

В первый раз К. представил себе солидарность человечества, возможность дружбы, обязательства человека перед самим собой. Он задается вопросом о том, что представляет собой высокий суд, однако тот высокий суд, о котором он задумывается, – это не иррациональная власть, в которую он верил, а высокий суд его собственной совести, являющейся настоящим его обвинителем, которого он не сумел распознать. К. осознавал только свою авторитарную совесть и пытался манипулировать авторитетами, которых она представляет. Он был так занят такой самозащитой против кого-то, кто выше его, что совершенно упустил из виду свою настоящую моральную проблему. Он сознательно признает себя виноватым, потому что его обвиняют авторитеты, но виновен он потому, что впустую растратил свою жизнь; он не мог измениться, потому что был не способен понять свою вину. Трагедия заключается в том, что видение того, как все могло быть, посещает его, когда уже поздно.

Необходимо подчеркнуть, что различие между гуманистической и авторитарной совестью заключается не в том, что первая развивается независимо, а вторая формируется культурной традицией. Напротив, они сходны с нашими способностями мыслить и говорить, которые, хотя и являются врожденными, развиваются только в социальном и культурном контексте. Человечество за последние пять или шесть тысячелетий своего культурного развития сформулировало этические нормы в рамках религиозных и философских систем, на которые и должна ориентироваться совесть каждого индивида, если он не хочет начинать с самого начала. Однако в интересах каждой такой системы их представители стремились сильнее подчеркнуть различия, а не их общее ядро. Тем не менее с человеческой точки зрения общие элементы учений гораздо важнее, чем их различия. Если понимать ограничения и искажения учений как следствие конкретных исторических, социоэкономических и культурных условий, в которых они выросли, обнаруживается удивительное совпадение взглядов всех тех мыслителей, чьей целью были рост и счастье человека.

3. Удовольствие и счастье

Блаженство не есть награда за добродетель, но сама добродетель; а мы наслаждаемся им не потому, что обуздываем свои страсти, но, наоборот, вследствие того, что мы наслаждаемся им, мы в состоянии обуздывать свои страсти.

Спиноза[110]110
  Спиноза Б. Избр. произв. в 2 т. Т. 1. Этика. М.: Политиздат, 1957. С. 617. Пер. с лат. Н.А. Иванцова под ред. В.В. Соколова.


[Закрыть]

Авторитарная этика обладает преимуществом простоты; ее критерии добра и зла определяются диктатом авторитета, добродетель человека заключается в повиновении им. Гуманистической этике приходится справляться с трудностью, о которой я уже говорил выше: для человека, ставшего единственным судьей, удовольствие или боль представляются конечными критериями добра и зла. Будь такая альтернатива единственной, действительно гуманистический принцип не мог бы стать основанием этических норм. Мы ведь знаем, что кто-то находит удовольствие в пьянстве, в обогащении, в славе, в причинении страданий людям, хотя другим приятно любить, делиться всем с друзьями, мыслить, творить. Как можем мы руководствоваться мотивом, одинаковым для животного и человека, для благодетеля и преступника, для здорового и больного? Даже если мы ограничим принцип удовольствия, сведя его к тому, что не причиняет вреда и не ущемляет законных интересов других, едва ли он окажется адекватным как руководящий принцип наших поступков.

Однако выбор между подчинением авторитету и откликом на удовольствие в качестве ведущего принципа ошибочен. Я постараюсь показать, что эмпирический анализ природы удовольствия, удовлетворения, счастья и радости свидетельствует, что они различные и отчасти противоречивые феномены. Такой анализ указывает на то, что счастье и радость, хотя и являются в определенном смысле субъективными переживаниями, есть исход взаимодействия с объективными условиями, от которых они зависят; их не следует смешивать с обычным субъективным ощущением удовольствия. Эти объективные условия в целом можно суммировать как продуктивность.

Значимость качественного анализа удовольствия была опознана еще в самом начале развития гуманистической этической мысли. Удовлетворительного разрешения проблемы, впрочем, не было найдено, поскольку отсутствовало понимание бессознательной динамики ощущения удовольствия. Психоаналитические исследования дают новые данные и предлагают новое решение этой древней проблемы гуманистической этики. Для лучшего понимания полученных данных и их приложения к этической теории представляется желательным кратко рассмотреть самые важные этические теории удовольствия и счастья.

Гедонизм утверждает, что направляющим принципом человеческих действий является удовольствие, как фактически, так и нормативно. Аристипп, первый представитель этого направления, полагал, что достижение удовольствия и избегание боли служат целью жизни и критерием добродетели. Для него удовольствие было удовольствием момента.

Такая радикальная – и наивная – гедонистическая точка зрения обладает тем достоинством, что бескомпромиссно подчеркивает значимость индивида и конкретную концепцию удовольствия, отождествляя счастье с непосредственным переживанием[111]111
  См.: Маркузе Г. К критике гедонизма (Marcuse H. Zur Kritik des Hedonismus // Zeitschrift für Sozialforschung, VII, 1938).


[Закрыть]. Однако подобный подход сталкивается с уже упоминавшейся явной трудностью, преодолеть которую гедонистам не удалось: их принцип носил совершенно субъективный характер. Первая попытка пересмотреть гедонистическую традицию, введя объективный критерий в рассмотрение понятия счастья, была сделана Эпикуром, который, продолжая настаивать на том, что цель жизни – удовольствие, утверждал, что хотя всякое удовольствие – благо, не всякое удовольствие следует выбирать, поскольку некоторые из них позднее приносят неприятности большие, чем само удовольствие; согласно учению Эпикура, только правильные удовольствия позволяют жить мудро, приятно и праведно. «Истинное» удовольствие заключается в спокойствии ума и отсутствии страха и достижимо только для человека, обладающего благоразумием и предусмотрительностью, а следовательно, готового отказаться от немедленного удовлетворения ради удовлетворения постоянного и безмятежного. Эпикур старался показать, что его представление об удовольствии как цели жизни согласуется с такими добродетелями, как умеренность, мужество, справедливость и дружба. Однако использование ощущения как мерила всякого блага не позволило ему преодолеть основную теоретическую трудность: соединить субъективное чувство удовольствия с объективным критерием «правильности» и «неправильности» удовольствия. Его попытка гармонизировать субъективный и объективный критерии не вышла за пределы утверждения, что такая гармония существует.

Гуманистические философы – не гедонисты – рассматривали ту же проблему, пытаясь сохранить критерии истины и универсальности, не теряя при этом из виду счастье индивида как главную цель жизни.

Первым, кто приложил критерий истинности и ложности к желаниям и удовольствиям, был Платон. Удовольствие, как и мысль, может быть истинным или ложным. Платон не отрицал реальность субъективного ощущения удовольствия, но указывал на то, что чувство удовольствия может быть «ошибочным» и что удовольствие, как и мышление, имеет познавательную функцию. Платон обосновывал этот взгляд теорией, согласно которой удовольствие порождается не только изолированной, чувственной частью человека, а личностью в целом. Отсюда он делал вывод: хороший человек испытывает истинные удовольствия, а плохой – ложные.

Аристотель, как и Платон, утверждал, что субъективное ощущение удовольствия не может быть критерием добродетельных поступков и тем самым их ценности. Он считал, что «если людям с порочными наклонностями что-то доставляет удовольствие, не надо думать, что это доставляет его кому-либо, кроме них, подобно тому как не является здоровым сладким и горьким то, что таково для недужных, и не бело то, что кажется белым больным глазам»[112]112
  Аристотель. Собр. соч. в 4 т. Т. 4. Никомахова этика. М.: Мысль, 1983. С. 271. Пер. Н.В. Брагинской.


[Закрыть]. Порочные удовольствия на самом деле удовольствиями не являются, «кроме как для растленных людей», а удовольствия, заслуживающие этого названия, это те, что сопутствуют «деятельностям, которые свойственны человеку. Удовольствия ведь сопутствуют деятельностям»[113]113
  Там же, с. 278–279.


[Закрыть]. Для Аристотеля существуют два вида законных удовольствий: связанные с удовлетворением потребностей и осознания собственных сил и связанные с употреблением обретенных сил. Второй тип удовольствия – высший. Удовольствие есть деятельность (энергия) человека в его естественном состоянии. Наиболее удовлетворительное и полное удовольствие проистекает из активного использования приобретенных или реализованных сил. Оно предполагает радость и спонтанность или беспрепятственную («не заблокированную», «не фрустрированную») деятельность. Таким образом, удовольствие доводит до совершенства деятельность и тем самым жизнь. Удовольствие и жизнь соединены вместе, разделить их нельзя. Высочайшее и самое стойкое счастье есть следствие величайшей активности человека, которая сродни божественной: это активность разума, и в той мере, в какой в человеке присутствует божественный элемент, он стремится к такой деятельности. Так Аристотель приходит к концепции истинного удовольствия, которое идентично субъективному ощущению удовольствия, испытываемому здоровым зрелым человеком.

Теория удовольствия Спинозы в некоторых аспектах сходна с теориями Платона и Аристотеля, однако он пошел дальше. Спиноза тоже полагал, что радость есть результат правильной или добродетельной жизни, а вовсе не указание на греховность, как утверждала школа противников удовольствия. Спиноза расширил теорию, дав более эмпирическое и конкретное определение радости, основанное на всей его антропологической концепции. Понятие радости у Спинозы связано с понятием потенции (силы). «Удовольствие есть переход человека от меньшего совершенства к большему; неудовольствие есть переход человека от большего совершенства к меньшему»[114]114
  Спиноза Б. Избр. произв. В 2 т. Т. 1. Этика. М.: Политиздат, 1957. С. 508. Пер. с лат. Н.А. Иванцова под ред. В.В. Соколова.


[Закрыть]. Большее или меньшее совершенство – то же самое, что большая или меньшая сила для реализации потенций человека и тем самым для большего приближения к образцу человеческой природы. Удовольствие не является целью жизни, но неизбежно сопровождает продуктивную деятельность человека. «Блаженство не есть награда за добродетель, но сама добродетель»[115]115
  Там же, с. 617.


[Закрыть]. Значение взгляда Спинозы на счастье заключается в его динамической концепции силы. Гёте, Гюйо, Ницше, если упомянуть только наиболее выдающихся мыслителей, строили свои этические теории на той же идее: удовольствие не является первичным мотивом поступка, но сопровождает продуктивную деятельность.

В «Основаниях этики» Г. Спенсера мы находим наиболее полное и систематическое обсуждение принципа удовольствия, которое можно использовать в качестве прекрасной отправной точки для дальнейшей дискуссии.

Ключом к взглядам Спенсера на принцип удовольствия/страдания является концепция эволюции. Он утверждал, что удовольствие и боль выполняют биологическую функцию, побуждая человека действовать в соответствии с тем, что благодетельно и для него лично, и для человечества; таким образом, они являются необходимыми факторами эволюционного процесса. «Страдания необходимым образом соотносительны вредным для организма действиям; а удовольствия столь же необходимо соотносительны действиям, ведущим к его благополучию»[116]116
  Спенсер Г. Основания этики. СПб.: Издатель, 1899. С. 52. Под общ. ред. Н.Ф. Рубакина.


[Закрыть]. «Каждая особь и каждый вид изо дня в день остаются живыми только вследствие преследования приятного и избегания неприятного»[117]117
  Там же, с. 54.


[Закрыть]. Удовольствие, хотя и является субъективным переживанием, не может оцениваться только в терминах субъективного элемента; оно имеет и объективный аспект, а именно физическое и психическое благополучие человека.

Спенсер признает, что в нашей современной культуре встречаются многочисленные примеры «извращенного» удовольствия или боли; этот феномен он объясняет противоречиями и несовершенством общества. Он утверждает: «Мы часто должны пренебрегать ближайшими и специальными удовольствиями и страданиями ради удовольствий и страданий более отдаленного и общего свойства, а также признав вполне, что в нынешнем человечестве, при современном складе его натуры, руководство ближайшими удовольствиями и страданиями оказывается неудовлетворительным в очень обширной области случаев»[118]118
  Там же, с. 56.


[Закрыть]. По мнению Спенсера, те, кто считает страдание благодетельным или удовольствие – пагубным, виновны в искажении, представляющем исключение правилом.

Спенсер проводил параллель между своей теорией биологической функции и социологической теорией. Он полагал, что «переформировка человеческой природы, в видах приспособления ее к требованиям общественной жизни, должна дойти под конец до того, что все нужные для этой жизни деятельности станут приятными, а все деятельности, находящиеся в разногласии с этими требованиями, – неприятными»[119]119
  Спенсер Г. Основания этики. СПб.: Издатель, 1899. С. 125. Под общ. ред. Н.Ф. Рубакина.


[Закрыть]. Более того: «Удовольствие, сопровождающее пользование средствами для достижения какой-либо цели, становится со временем само целью»[120]120
  Там же, с. 107.


[Закрыть].

Для концепций Платона, Аристотеля, Спинозы и Спенсера общими являются следующие идеи: (1) субъективное ощущение удовольствия само по себе не является достаточным критерием ценности; (2) счастье сопутствует добродетели; (3) объективный критерий для оценки удовольствия может быть найден. Для Платона критерием правильного удовольствия являлся «хороший человек», для Аристотеля – «функция человека», для Спинозы, как и Аристотеля, – реализация природы человека благодаря использованию его сил, для Спенсера – биологическая и социальная эволюция человека.

Рассмотренные теории удовольствия и его роли в этике имели тот недостаток, что в них отсутствовали достаточно проверенные данные, полученные с использованием точных методов изучения и наблюдения. Психоанализ с его детальным исследованием бессознательной мотивации и динамики характера заложил основу для разработки таких точных методов и тем самым позволил нам вывести обсуждение удовольствия как нормы жизни за традиционные границы.

Психоанализ подтверждает взгляд, которого придерживаются противники гедонистической этики: субъективное ощущение удовлетворения само по себе обманчиво и не служит надежным критерием ценности. Психоаналитическое проникновение в природу мазохистских влечений показывает правильность антигедонистической позиции. Все мазохистские желания могут быть описаны как стремление к тому, что вредоносно для целостной личности. В своих более очевидных формах мазохизм стремится к физической боли и к последующему наслаждению этой болью. Будучи извращением, мазохизм связан с сексуальным возбуждением и удовлетворением; желание испытывать боль является осознанным. «Моральный мазохизм» есть стремление к психологическому вреду, унижению, подчинению; обычно такое желание не является осознанным и рационализируется как преданность, любовь, самоотверженность или как подчинение законам природы, судьбе или другим трансцендентным силам. Психоанализ показывает, каким глубоко подавленным и искусно рационализированным может быть мазохистское влечение.

Феномен мазохизма, впрочем, есть лишь особенно яркий пример бессознательных желаний, объективно вредоносных; все неврозы могут рассматриваться как следствие бессознательных устремлений, имеющих тенденцию причинять вред и препятствовать росту индивида. Жажда того, что вредоносно, – самая суть психической болезни. Каждый невроз, таким образом, подтверждает тот факт, что удовольствие может противоречить истинным интересам человека.

Удовольствие, доставляемое удовлетворением невротических устремлений, может быть неосознанным, но является таковым не обязательно. Мазохистское извращение служит примером осознанного получения удовольствия от невротического влечения. Садист, наслаждающийся унижением людей, или скупец, извлекающий удовольствие из пересчета накопленных денег, могут осознавать или нет то удовольствие, которое приносит удовлетворение устремления. Будет ли такое удовольствие осознанным или подавленным, зависит от двух факторов: от величины тех сил в человеке, которые противостоят его иррациональным влечениям, и от степени, в которой нравы общества допускают или ставят вне закона наслаждение подобным удовольствием. Подавление удовольствия может иметь два различных значения; при менее полной и более распространенной форме подавления удовольствие испытывается осознанно, но не в связи с иррациональными влечениями как таковыми, а скорее с их рационализированным выражением. Скупец, например, может считать, что испытывает удовлетворение от благоразумной заботы о своей семье; садист может видеть источник удовольствия в том, что он дает выход своему моральному возмущению. Более радикальный тип подавления связан с отсутствием осознания какого-либо удовольствия. Многие садисты искренне отрицают, что унижение других доставляет им удовольствие. Однако анализ сновидений и свободных ассоциаций такого человека раскрывает наличие неосознанного удовольствия.

Боль и несчастье также могут быть неосознаваемыми, и их подавление может принимать те же формы, что и только что описанные в отношении удовольствия. Человек может чувствовать себя несчастным, потому что не достиг того успеха, какого хотел, или потому, что его здоровье не в порядке, или в силу множества внешних обстоятельств его жизни; главная же причина его несчастья может заключаться в отсутствии продуктивности, в пустоте жизни, в неспособности любить или в разнообразных внутренних дефектах, которые и делают его несчастным. Человек рационализирует свое несчастье и тем самым не обнаруживает связи с его настоящей причиной. Опять же наиболее полная разновидность подавления несчастливости имеет место, когда отсутствует осознание несчастья вообще. В этом случае человек считает, что совершенно счастлив, хотя в действительности он не удовлетворен и несчастен.

Концепция неосознанного счастья или несчастья встречает серьезное возражение: если счастье и несчастье тождественны нашему осознанному ощущению того, что мы счастливы или несчастны, то испытывать удовольствие или огорчение, не зная об этом, равнозначно тому, чтобы не испытывать их. Этот аргумент имеет не только теоретическое значение, его социальные и этические последствия чрезвычайно важны. Если рабы не осознают, что страдают от своего положения, как может сторонний наблюдатель выступать против рабства во имя человеческого счастья? Если современный человек настолько счастлив, как притворяется, разве это не значит, что мы построили лучший из возможных миров? Разве иллюзии счастья не достаточно или, скорее, не является ли «иллюзия счастья» концепцией, которая сама себе противоречит?

Эти возражения игнорируют тот факт, что счастье, как и несчастье, – это более чем состояние ума. На самом деле счастье и несчастье есть выражение состояния всего организма, личности в целом. Счастье связано с ростом жизнеспособности, интенсивностью чувств и мышления и продуктивностью; несчастье означает ослабление этих способностей и функций. Счастье и несчастье настолько являются состоянием всей нашей личности, что телесные реакции часто яснее выражают их, чем осознанное чувство. Осунувшееся лицо, вялость, усталость или такие соматические симптомы, как головная боль или даже более серьезные заболевания, являются частым выражением несчастливости, так же как физическое благополучие может оказаться одним из «симптомов» счастья. Действительно, нашему телу труднее обмануться насчет состояния счастья, чем уму, и можно предположить, что когда-нибудь в будущем наличие и степень счастья или несчастья могли бы определяться на основании анализа химических процессов, происходящих в теле. Подобным же образом счастье или несчастье влияют на проявление наших психических и эмоциональных возможностей. От них зависят острота ума и интенсивность чувств. Несчастье ослабляет или даже парализует все наши психические функции, а счастье их усиливает. Субъективное ощущение счастья, когда оно не является состоянием благополучия человека в целом, всего лишь иллюзорная мысль о таком ощущении и совершенно не связано с истинным счастьем.

Удовольствие или счастье, существующие только в голове человека, но не являющиеся состоянием его личности, я предлагаю называть псевдоудовольствием или псевдосчастьем. Например, человек, отправившийся в путешествие, осознанно считает себя счастливым, однако это чувство может возникнуть потому, что счастье – это то, что полагается испытывать во время увеселительной поездки; на самом же деле он неосознанно может быть разочарованным и несчастным. Истину ему может открыть сновидение, или позднее он поймет, что счастье его не было настоящим. Во многих ситуациях, в которых традиционно ожидаются (а потому и испытываются) печаль или несчастье, можно наблюдать псевдоболь. Псевдоудовольствие и псевдоболь в действительности лишь вымышленные чувства; они представляют собой мысли о чувствах, а не искренние эмоциональные переживания.