Текст книги "Человек для себя"

За последние три столетия концепция своекорыстия все более сужалась, пока не приобрела почти противоположного содержащемуся в трудах Спинозы значения. Своекорыстие стало идентичным эгоизму, стремлению к материальным приобретениям, власти и успеху, вместо того чтобы быть синонимом добродетели; его преодоление сделалось этическим предписанием.

Такое вырождение стало возможным благодаря переходу от объективистского к ошибочно субъективистскому подходу к своекорыстию. Своекорыстие не считалось более определяемым человеческой природой и потребностями человека; соответственно представление о том, что человек мог бы ошибиться в отношении него, было отброшено и заменено идеей о том, что воспринимаемое человеком как интерес его Я неизбежно и есть его истинный личный интерес.

Современное понятие своекорыстия представляет собой странное смешение двух противоположных концепций: с одной стороны, взглядов Кальвина и Лютера, с другой – представлений прогрессивных мыслителей, разделяющих позицию Спинозы. Кальвин и Лютер учили, что человек должен подавлять свое своекорыстие и считать себя всего лишь инструментом Божьего промысла. Прогрессивные мыслители, напротив, полагают, что человек должен быть самоцелью, а не средством достижения какой-либо цели, превосходящей его. Получилось, что человек воспринял суть доктрины Кальвина, отбросив ее религиозные формулировки. Он превратил себя в инструмент – не божественной воли, а экономической машины или государства. Он согласился играть роль орудия – не Бога, а промышленного прогресса; он стал трудиться и зарабатывать деньги, но не ради того, чтобы получать удовольствие, тратя их, и не ради того, чтобы наслаждаться жизнью, а чтобы копить, инвестировать, добиваться успеха. Монашеский аскетизм был, по выражению М. Вебера, заменен аскетизмом внутреннего мира, и личное счастье и удовольствия перестали быть реальными целями жизни. Однако такая установка все дальше расходилась с кальвинистской концепцией и смешивалась с прогрессивным взглядом на своекорыстие, согласно которому человек имел право – и обязанность – сделать преследование собственных интересов высшей нормой жизни. В результате современный человек живет по принципу самоограничения, а мыслит с точки зрения своекорыстия. Он полагает, что действует в своих интересах, в то время как его первоочередной заботой являются деньги и успех; он утаивает от себя тот факт, что его важнейший человеческий потенциал остается нереализованным и что он теряет себя, преследуя цель, достижение которой считает лучшим для себя.

Сужение значения понятия своекорыстия тесно связано с изменением концепции Я. В Средние века человек чувствовал себя неразрывной частью общественной и религиозной общины и воспринимал себя как индивида еще не полностью выделившимся из группы. С начала современной эпохи, когда человек как индивид оказался перед лицом необходимости воспринимать себя как независимую единицу, его идентичность стала для него проблемой. В XVIII и XIX веках концепция Я значительно сузилась: личность стала восприниматься как та собственность, которой она владеет. Формула для нее сделалась не «Я то, что я думаю», а «Я то, чем я владею»[90]90
  У. Джемс очень ясно выразил эту позицию: «Провести черту между тем, что человек называет самим собой, и что просто обозначается словом «мое», затруднительно. Наши чувства и действия относительно вещей, принадлежащих нам, очень сходны с чувствами и поступками, затрагивающими непосредственно нас самих. Наше доброе имя, дети или произведения наших рук могут быть нам столь же дороги, как собственное наше тело. Посягательства на них могут вызывать такие же чувства и деяния, как непосредственное нападение на нас самих… Во всяком случае, эмпирическое Ego в наиболее широком смысле слова есть общий итог того, что человек может назвать своим, т. е. не только собственное тело и собственные психические силы, но и принадлежащее ему – платье и дом, жену и детей, предков и друзей, свою добрую славу и творческие произведения, земельную собственность и лошадей, яхту и текущий счет. Все эти предметы вызывают в нем одинаковые эмоции и чувства. Если эти предметы возрастают и процветают, то вместе с тем и то, что мы назвали термином «мое», торжествует; если же они колеблются и чахнут, оно чувствует себя подавленным. Конечно, не все предметы отражаются одинаково болезненно или радостно в этом Ego, но все оказывают на него воздействие одним и тем же путем». – Научные основы психологии. Минск: Харвест, 2003. С. 185–186.


[Закрыть].

За последние несколько поколений под воздействием растущего влияния рынка концепция Я сместилась от «Я то, чем я владею» к «Я то, чем вы желаете меня видеть»[91]91
  Эта концепция и вытекающее из нее сомнение в себе нашли отражение в пьесах Л. Пиранделло.


[Закрыть]. Человек, живущий в условиях рыночной экономики, чувствует себя товаром. Он оторван от себя, как продавец товара оторван от того, что хочет продать. Несомненно, он заинтересован в самом себе, чрезвычайно заинтересован в своем успехе на рынке, однако «он» – управленец, наниматель, продавец – и одновременно товар. Его своекорыстие оборачивается интересом к «нему» как к субъекту, который «его» нанимает, а также как к товару, за который следует получить оптимальную цену на личностном рынке.

«Противоречивость своекорыстия» современного человека лучше всех описал Ибсен в «Пер Гюнте». Пер Гюнт полагает, что вся его жизнь посвящена удовлетворению интересов его Я. Вот как он описывает это Я:

 
Да, гюнтское «я сам» есть легион
Желаний, и влечений, и страстей;
Есть море замыслов, порывов к цели,
Потребностей… ну, словом, то, чем я
Дышу, живу – таким, каков я есмь[92]92
  Генрик Ибсен. Собр. соч. в 4 т. Т. 2. М.: Искусство, 1956. С. 507. Пер. А. и П. Ганзен.


[Закрыть].
 

В конце жизни Пер Гюнт понимает, что обманывал себя, что, следуя принципу своекорыстия, он не сумел понять, в чем заключаются интересы его настоящего Я, и потерял то самое Я, которое стремился сохранить. Ему говорят, что он никогда не был самим собой и поэтому должен снова отправиться в переплавку как сырье. Пер Гюнт обнаруживает, что жил по принципу тролля: «Будь собой доволен», противоположному человеческому принципу «Будь самим собой». Он испытывает ужас перед пустотой, в которую он, не имеющий собственного Я, не может не погрузиться, когда исчезают или подвергаются серьезным сомнениям подпорки его псевдо-Я, успеха, собственности. Он вынужден признать, что, пытаясь завладеть всем богатством мира, неустанно преследуя то, что он считал своими интересами, он потерял душу – или, как сказал бы я, свое Я.

Искаженное значение концепции своекорыстия, которым проникнуто современное общество, привело к атакам на демократию со стороны различных тоталитарных идеологий. Они утверждают, что капитализм морально порочен, поскольку им управляет принцип эгоизма, и провозглашают моральное превосходство собственных систем, указывая на то, что они руководствуются принципом бескорыстного подчинения индивида «высочайшим» целям государства, «расы» или «социалистического отечества». Их критика на многих производит впечатление, потому что люди чувствуют, что в преследовании частных интересов нет счастья, и испытывают стремление, каким бы смутным оно ни было, к большей солидарности и взаимной ответственности людей.

Нет нужды тратить много времени на опровержение тоталитаристских претензий. Во-первых, они неискренни, поскольку лишь маскируют чрезвычайный эгоизм «элиты», желающей завоевать и сохранить власть над большинством населения. Их идеология бескорыстия имеет целью обмануть тех, кто находится под контролем элиты, и облегчить ей эксплуатацию и манипулирование людьми. Более того, тоталитарные идеологии запутывают своих последователей, притворяясь, будто они олицетворяют принцип бескорыстия, в то время как государство как целое осуществляет принцип безжалостного эгоизма. Каждый гражданин обязан быть преданным общему благополучию, однако государству позволительно заботиться о собственных интересах без оглядки на благополучие других наций. Помимо того факта, что доктрины тоталитаризма служат прикрытием для самого крайнего эгоизма, они воскрешают – в светском изложении – религиозную идею о врожденном бессилии и слабости человека и вытекающей из этого потребности в подчинении, преодоление которой являлось сутью современного духовного и политического прогресса. Авторитарные идеологии не только угрожают самым драгоценным достижениям западной культуры, уважению к уникальности и достоинству индивида, они также стремятся перекрыть дорогу конструктивной критике современного общества и тем самым необходимым изменениям. Недостатки современной культуры кроются не в принципе индивидуализма и не в идее, согласно которой своекорыстие есть моральная добродетель, а в вырождении значения личного интереса; не в том, что люди слишком сосредоточены на своих личных интересах, а в том, что они проявляют недостаточный интерес к настоящему собственному Я, не в том, что они слишком эгоистичны, а в том, что они не любят себя.

Если причины упорного следования ошибочной идее своекорыстия так глубоко укоренены в современной общественной структуре, как это показано выше, шансы того, что значение понятия «своекорыстие» изменится, действительно были бы невелики, если только не обнаружится специфических факторов, содействующих изменению.

Возможно, наиболее важным из таких факторов является внутренняя неудовлетворенность современного человека результатами преследования «личного интереса». Религия успеха рушится, превращается в один лишь фасад. Веру в погоню за личной выгодой в прежней форме подорвали сужение социальных «открытых путей», несбывшиеся надежды на создание лучшего мира после Первой мировой войны, депрессия конца 20-х годов XX века, угроза новой чрезвычайно разрушительной войны вскоре после окончания Второй мировой войны и безграничная неуверенность, вызванная этой угрозой. Помимо этих факторов, поклонение успеху как таковому не смогло удовлетворить неискоренимое стремление человека быть самим собой. Как многие фантазии и мечты, оно тоже выполняло свою функцию какое-то время, пока было новым, пока связанное с ним возбуждение было достаточно сильным, чтобы препятствовать трезвому рассмотрению. Растет число людей, которым все, что они делают, кажется напрасным. Они все еще находятся под очарованием лозунгов, проповедующих веру в светский рай успеха и гламура. Однако сомнение, служащее питательной средой любого прогресса, начало их посещать и сделало готовыми задаться вопросами о том, каковы их настоящие интересы как человеческих существ.

Внутреннее разочарование и готовность пересмотреть собственные интересы едва ли могли бы дать результаты, если бы этого не позволяли экономические условия нашей культуры. Как я уже говорил, хотя направление человеческой энергии в работу и стремление к успеху были необходимыми условиями огромных достижений современного капитализма, была достигнута стадия, когда проблема производства продукции была фактически решена и когда первоочередной задачей человечества стала организация общественной жизни. Человек создал такие источники механической энергии, что освободил себя от необходимости тратить всю свою человеческую энергию на труд для производства материальных средств к существованию и смог обращать значительную часть своей энергии на жизнь как таковую.

Только при наличии этих двух условий – субъективной неудовлетворенности культурно заданной целью и социоэкономического базиса для изменений – может начать действовать третий необходимый фактор – рациональное понимание. Таков принцип социальных и психологических изменений в целом и изменения значения своекорыстия в частности. Пришло время пробуждения к жизни усыпленного стремления к удовлетворению истинных интересов человека. Как только человек поймет, в чем его личный интерес, первый и самый трудный шаг к его реализации будет сделан.

2. Совесть, возврат к себе

Всякий, кто говорит и размышляет о содеянном им зле, думает о совершенной мерзости, а о чем человек думает, тем он и пойман; вся душа его полностью поймана тем, что он думает, и так он все еще остается в плену мерзости. И он наверняка не сможет отвернуться от нее, потому что дух его огрубеет, сердце сгниет, и печаль может овладеть им. Что же делать? Как ни перемешивай грязь, грязью она и останется. Грешить или не грешить – что даст нам это на небесах? Пока я размышляю об этом, я мог бы на радость небесам низать жемчуг. Вот почему написано: «Отвернись от зла и твори добро» – полностью отвратись от зла, не предавайся ему в мыслях, твори добро. Ты поступал неправедно? Так уравновесь зло добрыми делами.

Исаак Мейер из Гера

Не может человек сделать более гордого заявления, чем сказать: «Я буду поступать по совести». На протяжении всей своей истории люди отстаивали принципы справедливости, любви и правды, сопротивляясь любому давлению, направленному на то, чтобы заставить их отказаться от того, что они знали и во что верили. Пророки действовали по совести, когда обличали свое государство и предрекали ему падение из-за развращенности и несправедливости. Сократ предпочел смерть поступкам, идущим наперекор его совести и предполагающим уступку неправде. Если бы не совесть, человечество давно остановилось бы на своем нелегком пути.

От этих людей отличаются другие, тоже утверждающие, что ими движет совесть, – инквизиторы, сжигавшие людей совести на кострах во имя собственной совести, инициаторы захватнических войн, утверждающие, что действуют по зову совести, в то время как превыше всего для них удовлетворение жажды власти. Едва ли найдется акт жестокости или безразличия к другим или себе, который не оправдывался бы велениями совести; эта потребность в умиротворении совести тем самым показывает, какой силой та обладает.

Совесть в своих многочисленных эмпирических проявлениях действительно представляется загадкой. Являются ли различные ее виды одним и тем же, различаясь лишь содержанием? Или же это различные феномены, у которых общее – лишь название «совесть»? Не оказываются ли несостоятельными выводы о существовании совести, когда проблема исследуется эмпирически с точки зрения человеческой мотивации?

На эти вопросы философская литература дает множество ответов. Цицерон и Сенека говорили о совести как о внутреннем голосе, который обвиняет и оправдывает наше поведение в соответствии с его этическими качествами. Философия стоицизма связывает совесть с самосохранением (заботой человека о себе); Хрисипп описывает совесть как осознание собственной гармоничности. В схоластической философии совесть считается законом разума (lex rationes), внушенным человеку Богом. Она отличается от «синдерезиса»; если под последним понимается привычка (способность) выносить суждения, желание поступать правильно, то первая прилагает общий принцип к конкретным действиям. Хотя термин «синдерезис» современными авторами отброшен, термин «совесть» часто употребляется в том же значении, какое придавала синдерезису схоластическая философия, – в значении внутреннего осознания моральных принципов. Английские авторы подчеркивали эмоциональный элемент такого осознания. Э. Шефтсбери, например, предполагал наличие у человека «морального чувства», понимания правильного и неправильного – эмоциональной реакции, основывающейся на том, что сам человеческий разум находится в гармонии с космическим порядком. С. Батлер утверждал, что моральные принципы – врожденная составляющая конституции человека, и отождествлял совесть с внутренним желанием поступать добродетельно. Согласно взглядам А. Смита, ядром совести являются наши чувства по отношению к другим и наша реакция на их одобрение или неодобрение. И. Кант отказывал совести в каком-либо специфическом содержании и отождествлял ее с чувством долга как таковым. Ницше, резкий критик религиозных «угрызений совести», видел корни истинной совести в самоутверждении, способности «сказать «да» своему Я». М. Шелер считал совесть выражением рациональной оценки, однако оценки эмоциональной, а не рассудочной.

Однако без ответа и без рассмотрения остаются многие важные вопросы; к ним относится проблема мотивации, на которую несколько больше света могут пролить психоаналитические исследования. При последующем рассмотрении мы будем, следуя общей линии разделения авторитарной и гуманистической этики, различать совесть «авторитарную» и совесть «гуманистическую».

Авторитарная совесть – это голос интериоризованного внешнего авторитета: родителей, государства или того, кого данная культура признает авторитетом. До тех пор, пока отношение людей к авторитету остается внешним, лишенным этической санкции, говорить о совести едва ли возможно: поведение людей остается соответствующим ситуации и регулируется страхом наказания и надеждой на награду; оно всегда зависит от присутствия представителя власти, его осведомленности о происходящем и его действительной или предполагаемой способности наказывать или награждать. Часто переживание, которое человек принимает за чувство вины, порожденное совестью, оказывается всего лишь страхом перед таким представителем власти; на самом деле человек испытывает не чувство вины, а страх. При формировании совести такие авторитеты, как родители, церковь, государство, общественное мнение, осознанно или бессознательно рассматриваются как этические и моральные законодатели, и их законы и санкции человек воспринимает, тем самым их интернализуя. Законы и санкции внешнего авторитета становятся частью человека, и вместо того чтобы чувствовать ответственность перед чем-то внешним, человек чувствует ответственность перед чем-то внутренним – собственной совестью. Совесть – более эффективный регулятор поведения, чем страх перед внешней властью, потому что если можно убежать от последней, то от себя и тем самым от интернализованного авторитета, ставшего частью Я, не убежишь. Фрейд описывал авторитарную совесть как Супер-эго, однако, как я покажу ниже, это лишь одна из форм совести или, возможно, предварительная стадия в ее развитии.

Хотя авторитарная совесть отличается от страха наказания и надежды на награду, будучи интернализованным отношением к авторитету, в своих главных аспектах она с ними довольно сходна. Наиболее важная черта сходства заключается в том факте, что предписания авторитарной совести определяются не собственными ценностными суждениями, а исключительно тем, что приказы и табу исходят от авторитета. Если эти нормы окажутся направлены ко благу, ко благу будет направлять совесть и поступки человека. Однако эти нормы становятся нормами совести не потому, что они хороши, а потому, что заданы авторитетом; если же они плохи, они все равно становятся частью совести. Поклонник Гитлера, к примеру, совершая поступки, противные человеческой природе, полагал, что действует в согласии с собственной совестью.

Однако даже хотя отношение к авторитету становится интернализованным, такую интернализацию не следует считать настолько полной, чтобы отделить совесть от внешних авторитетов. Подобное полное отделение, которое мы можем изучать на примере навязчивого невроза, скорее исключение, чем правило; обычно человек, чья совесть авторитарна, привязан к внешнему авторитету и его интернализованному эху. На деле между ними имеет место постоянное взаимодействие. Присутствие внешней власти, перед которой человек благоговеет, есть источник, постоянно подпитывающий интернализованный авторитет – совесть. Если бы власть в действительности не существовала, т. е. у человека не было причин ее бояться, то авторитарная совесть ослабла бы и лишилась силы. Одновременно совесть влияет на тот образ внешней власти, который предстает человеку: такая совесть всегда окрашена потребностью человека в объекте обожания, в идеале[93]93
  Это особенно подчеркивалось Фрейдом в его ранней концепции «Эго-идеала».


[Закрыть], в стремлении к какому-то виду совершенства, и этот совершенный образ проецируется на внешнюю власть. В результате такое представление о власти, в свою очередь, окрашивается «идеальным» аспектом совести. Это очень важно, поскольку представление человека о качествах авторитета отличается от его действительных качеств; авторитет все больше и больше идеализируется и тем самым получает все больше оснований для ре-интернализации[94]94
  Более детальный анализ отношений совести и авторитета можно найти в моем обсуждении его в Studien über Autorität and Familie (Paris: Félix Alcan, 1936).


[Закрыть]. Очень часто такое взаимодействие интернализации и проекции приводит к непоколебимой уверенности в идеальном характере власти, уверенности, не поддающейся воздействию любых эмпирических свидетельств противного.

Свое содержание авторитарная совесть черпает из приказаний и табу власти; ее сила коренится в чувствах страха и благоговения перед властью. Чистая совесть – это сознание того, что авторитет (внешний и интериоризованный) доволен, угрызения совести – сознание того, что он недоволен. Чистая (авторитарная) совесть порождает чувство благополучия и безопасности, поскольку предполагает одобрение и большую близость к авторитету.

Больная совесть вызывает страх и неуверенность, поскольку действия вопреки воле власти влекут за собой опасность наказания и, что еще хуже, отвержения авторитетом.

Чтобы в полной мере понять важность последнего обстоятельства, нужно помнить о структуре характера авторитарной личности. Она обретает внутреннюю безопасность, сделавшись – симбиотически – частью авторитета, который ощущается как нечто большее и более могущественное, чем она сама. До тех пор, пока человек остается частью авторитета – ценой собственной целостности, – он чувствует себя причастным к силе авторитета. Его чувство уверенности и идентичности зависит от этого симбиоза, и быть отвергнутым авторитетом – значит, быть выброшенным в пустоту, оказаться лицом к лицу с ужасом небытия. Для авторитарного характера нет ничего хуже. Конечно, любовь и одобрение авторитета приносят величайшее удовлетворение, но даже наказание – лучше, чем отверженность. Карающая власть все еще остается с человеком, и если он «согрешил», наказание по крайней мере свидетельствует о том, что власть все еще о нем заботится. Принятием наказания человек искупает свой грех, и безопасность, обеспечиваемая принадлежностью к авторитету, восстанавливается.

Библейский рассказ о преступлении и наказании Каина представляет собой классическую иллюстрацию того факта, что человек больше всего боится не наказания, а отверженности. Бог принял жертву Авеля, но отверг жертву Каина. Не приводя никакой причины, Бог сделал с Каином худшее, что может быть сделано с человеком, который не может жить, будучи отверженным властью. Бог не принял его жертву и тем самым отверг его самого. Отверженность была для Каина непереносима, поэтому Каин убил соперника, лишившего его необходимого. Как же был Каин наказан? Он не был убит и даже не получил увечья; более того, Бог запретил убивать его кому бы то ни было (знак на Каине должен был защитить его от убийства). Наказание заключалось в том, что Каин стал изгоем, после того как Бог отверг его; он оказался отделен от своих ближних. Воистину должен был Каин сказать о таком наказании: «Наказание мое больше, нежели снести можно»[95]95
  Бытие, 4:13.


[Закрыть].

До сих пор я имел дело с формальной структурой авторитарной совести, показывая, что чистая совесть есть осознание выполнения требований авторитета (внешнего или интернализованного), а нечистая совесть – осознание его недовольства. Теперь мы обратимся к вопросу о том, что составляет содержание чистой или нечистой авторитарной совести. Хотя очевидно, что любое отступление от позитивных норм, заданных авторитетом (независимо от того, хороши или плохи эти нормы сами по себе), является непослушанием и тем самым виной, существуют проступки, существенные для любой авторитарной ситуации.

Как важнейший проступок в авторитарной ситуации рассматривается бунт против власти авторитета. Таким образом, непослушание становится главным грехом, а послушание – главной добродетелью. Послушание предполагает признание верховной власти и мудрости авторитета, его права отдавать приказы, награждать и наказывать по собственному усмотрению. Авторитет требует подчинения не только из страха перед его силой, но и в силу убеждения в его моральном превосходстве и правоте. Положенное авторитету уважение сопровождается запретом на сомнения. Власть может снизойти до того, чтобы дать объяснение своим приказам и запретам, своим поощрениям и наказаниям, но может и воздержаться от этого; однако индивид никогда не получает права задаваться вопросами или критиковать. Если индивиду кажется, что существуют основания критиковать власть, то именно подчиненный власти индивид ошибается, и сам факт того, что он осмелился критиковать, служит доказательством его вины.

Обязательность признания превосходства авторитета приводит к нескольким запретам. Самый важный из них – табу чувствовать себя равным авторитету или даже способным стать таковым, потому что это противоречило бы безоговорочному его превосходству и уникальности. Настоящим грехом Адама и Евы, как уже указывалось выше, была попытка уподобиться Богу, и именно в наказание за такой вызов и одновременно как предупреждение против его повторения они были изгнаны из садов Эдема[96]96
  Идея о том, что человек был создан по образу и подобию Божьему, выходит за пределы авторитарной структуры этой части Ветхого Завета и фактически является другим полюсом, вокруг которого развилась иудео-христианская религия, особенно в трудах ее представителей-мистиков.


[Закрыть]. В авторитарных системах авторитет занимает положение, фундаментально отличное от положения подчиненных ему людей. Он обладает силой, не доступной ни для кого больше: магией, мудростью, могуществом, в которых другие люди не могут с ним сравниться. Каковы бы ни были прерогативы авторитета, является ли он повелителем Вселенной или уникальным вождем, посланным судьбой, принципиальное различие между ним и любым человеком есть основной принцип авторитарной совести. Особенно важным аспектом уникальности авторитета является привилегия быть единственным, кто не подчиняется воле другого, но диктует свою волю сам, кто есть не средство, а самоцель, кто творит, а не сотворен. При авторитарной ориентации волеизъявление и акт творения – привилегии авторитета. Подчиняющиеся ему служат средствами достижения его целей и тем самым оказываются его собственностью, используемой им по своему усмотрению. Верховная власть авторитета ставится под сомнение любой попыткой создания перестать быть вещью и сделаться творцом.

Однако человек никогда не переставал стремиться производить и творить, потому что продуктивность – источник силы, свободы и счастья. Однако в той мере, в какой он чувствует себя зависимым от превосходящих его сил, сама его продуктивность, утверждение его воли заставляют его испытывать чувство вины. Вавилоняне были наказаны за попытку силами объединенного рода людского построить башню, достигающую небес. Прометей был прикован к скале за то, что выдал людям секрет огня, символизирующего продуктивность. Гордость силой и властью человека осуждалась Лютером и Кальвином как греховная гордыня, а политическими диктаторами – как преступный индивидуализм. Человек пытался получить прощение богов за преступление продуктивности, принося жертвы, отдавая им лучшую часть урожая или стада. Обрезание – другой пример попытки умилостивить Бога, отдав ему часть фаллоса, символа мужской плодовитости, чтобы сохранить за собой право им пользоваться. В дополнение к жертвоприношениям, которыми человек признает – пусть лишь символически – монополию богов на продуктивность, человек подрывает собственные силы чувством вины, коренящимся в авторитарном убеждении, что проявление собственной воли и творческих сил есть бунт против прерогатив авторитета как единственного творца и что долг человека – быть его «вещью». Чувство вины, в свою очередь, ослабляет человека, лишает сил, увеличивает его покорность, чтобы оправдаться за попытку быть «собственным творцом и строителем».

Парадоксально, но авторитарная нечистая совесть есть результат чувства силы, независимости, продуктивности и гордости, в то время как чистая совесть проистекает из послушания, зависимости, бессилия и греховности. Св. Павел, Августин, Лютер и Кальвин совершенно недвусмысленно описывают чистую совесть. Осознание собственного бессилия, презрение к себе, отягощенность чувством собственной греховности и подлости – все это признаки добродетели. Сам факт наличия нечистой совести является признаком добропорядочности, потому что нечистая совесть – симптом «страха и трепета» перед авторитетом. Это приводит к парадоксальному результату: авторитарная нечистая совесть оказывается основой чистой совести, в то время как чистая совесть, в случае если человек ею обладает, должна порождать чувство вины.

Интернализация авторитета имеет два следствия: то, которое мы только что рассмотрели, когда человек подчиняется авторитету, и другое – когда человек принимает на себя роль авторитета, относясь к себе с той же строгостью и жестокостью. Таким образом, человек оказывается не только покорным рабом, но и суровым надсмотрщиком, обращающимся с собой как с собственным рабом. Это второе следствие очень важно для понимания психологического механизма авторитарной совести. В авторитарном характере, более или менее ущербном в отношении продуктивности, развивается определенная степень садизма и деструктивности[97]97
  См.: Ницше Ф. Соч. в 2 т. // Генеалогия морали. М.: Мысль, 1990.


[Закрыть]. Эта разрушительная энергия находит выход благодаря принятию роли авторитета и доминированию над собой как над слугой. При анализе Супер-эго Фрейд дал описание деструктивных компонентов, нашедших многочисленные клинические подтверждения, полученные другими наблюдателями. Не имеет значения, предполагается ли, как делал Фрейд в своих ранних работах, что корень агрессивности кроется во фрустрации инстинктов или, как он заключил позднее, в «инстинкте смерти». Важен тот факт, что авторитарная совесть вскармливается деструктивностью, направленной против самой личности, так что разрушительным устремлениям оказывается позволено действовать под маской добродетели. Психоаналитические исследования, в особенности исследования навязчивых состояний, обнаруживают, в какой степени совесть иногда обладает жестокостью и разрушительностью, позволяющими человеку дать выход затаенной ненависти, направив ее против самого себя. Фрейд убедительно показал правильность тезиса Ницше, согласно которому ограничение свободы обращает инстинкты человека «вспять, против самого человека. Вражда, жестокость, радость преследования, нападения, перемены, разрушения – все это повернуто на обладателя самих инстинктов: таково происхождение “нечистой совести”»[98]98
  Ницше Ф. Соч. в 2 т. Т. 2. М.: Мысль, 1990. C. 461. Пер. К.А. Свасьяна.


[Закрыть].

Большинство религиозных и политических систем в истории человечества могли бы послужить иллюстрациями авторитарной совести. Поскольку с этой точки зрения я проанализировал протестантизм и фашизм в «Бегстве от свободы», здесь я не буду приводить исторических примеров и ограничусь обсуждением некоторых аспектов авторитарной совести, которые могут быть обнаружены в детско-родительских отношениях в нашей культуре.

Использование термина «авторитарная совесть» применительно к нашей культуре может удивить читателя, так как мы привыкли считать авторитарные установки характерными только для диктаторских, недемократических культур; однако такой взгляд связан с недооценкой силы авторитарных элементов, в особенности роли анонимного авторитета, действующего в современной семье и в обществе[99]99
  См. обсуждение анонимного авторитета в демократическом обществе в «Бегстве от свободы», гл. V.


[Закрыть].

Психоаналитическая беседа предоставляет хорошую возможность изучения авторитарной совести у представителей городского среднего класса. Здесь родительский авторитет и способы реагирования на него детей раскрываются как ключевая причина неврозов. Аналитик обнаруживает, что многие пациенты не способны критиковать своих родителей вообще; другие, критически относясь к родителям в некоторых аспектах, проявляют неспособность критиковать как раз те родительские качества, от которых страдают; третьи испытывают чувство вины и тревоги, стоит им высказать обоснованные претензии или гнев в адрес родителей. Часто требуется напряженная аналитическая работа, чтобы заставить человека хотя бы вспомнить инциденты, вызвавшие его гнев и критику[100]100
  Письмо Ф. Кафки к отцу, в котором он пытался объяснить, почему всегда его боялся, является в этом отношении классическим документом (Кафка Ф. Избранное. М.: Радуга, 1989).


[Закрыть].

Более тонким и еще более скрытым является то чувство вины у ребенка, которое возникает вследствие недовольства им со стороны родителей. Иногда оно приписывается ребенком тому, что он недостаточно любит родителей, особенно когда родители полагают, что являются средоточием его чувств. Бывает, что чувство вины у ребенка возникает от страха разочаровать родителей. Это обстоятельство особенно важно, поскольку касается одного из ключевых элементов родительской установки в авторитарной семье. Несмотря на огромные различия между римским pater familias[101]101
  Отец семейства (лат.).


[Закрыть], семья которого была его собственностью, и современным отцом, все еще широко распространено мнение, что дети являются на свет, чтобы удовлетворить родителей и компенсировать им разочарование собственной жизнью. Такое отношение нашло классическое выражение в знаменитом монологе Креонта о родительском авторитете из «Антигоны» Софокла: