Текст книги "Человек для себя"

6. Абсолютная в противовес относительной, универсальная в противовес социально имманентной этике

В самом деле, мы видим, что иногда какой-либо один объект действует на людей таким образом, что, хотя он и не существует в наличности, однако они бывают уверены, что имеют его перед собой, и когда это случается с человеком бодрствующим, то мы говорим, что он сумасшествует или безумствует. Не менее безумными считаются и те, которые пылают любовью и дни и ночи мечтают только о своей любовнице или наложнице, так как они обыкновенно возбуждают смех. Но когда скупой ни о чем не думает, кроме наживы и денег, честолюбец – ни о чем, кроме славы, и т. д., то мы не признаем их безумными, так как они обыкновенно тягостны для нас и считаются достойными ненависти. На самом же деле скупость, честолюбие, разврат и т. д. составляют виды сумасшествия, хотя и не причисляются к болезням.

Спиноза[142]142
  Спиноза Б. Избр. произв. в 2 т. Т. 1. Этика. М.: Политиздат, 1957. С. 558–559. Пер. с лат. Н.А. Иванцова под ред. В.В. Соколова.


[Закрыть]

Обсуждение абсолютной этики в противовес относительной было в значительной мере и без необходимости запутано некритическим использованием соответствующих терминов. В этой главе будет предпринята попытка разграничить различные их значения и рассмотреть их по отдельности.

Первое значение, в котором употребляется термин «абсолютная этика», гласит, что этические нормы безусловно и вечно верны и ни в одном из этих аспектов не могут быть пересмотрены. Такое понятие абсолютной этики может быть найдено в авторитарных системах, оно логически вытекает из той предпосылки, что критерием истинности служит неоспоримая высшая власть всезнающего авторитета. Суть этой претензии на превосходство заключается в том, что авторитет не может ошибаться, его повеления и запреты всегда верны. Мы можем с легкостью отбросить идею о том, что этические нормы, для того чтобы быть правильными, должны быть «абсолютными». Эта концепция основывается на богословской предпосылке существования «абсолюта» – совершенной силы, по сравнению с которой человек неизбежно оказывается «относительным», несовершенным; она была отвергнута во всех других областях научной мысли, где признано, что абсолютной истины вообще не существует, но имеют место объективно правильные законы и принципы. Как уже говорилось выше, научное или рационально обоснованное утверждение означает, что сила разума приложена ко всем доступным данным наблюдений и никакие из них не скрываются и не фальсифицируются ради получения желаемого результата. История науки – это история неверных и неполных утверждений, и каждое новое прозрение делает возможным понимание неадекватности предыдущих воззрений и дает отправную точку для создания более точных формулировок. История мысли – это история постоянно растущего приближения к истине. Научное знание не абсолютно, но «оптимально»: оно содержит наиболее точное представление об истине, доступное в данный исторический период. Разные культуры подчеркивали разные аспекты истины, и чем больше человечество объединяется культурно, тем более эти различные аспекты интегрируются в целостную картину.

Этические нормы не абсолютны еще и в другом смысле: они не только подлежат пересмотру, как и все научные утверждения, но существуют ситуации, по своей сути неразрешимые и не предлагающие выбора, который мог бы быть сочтен «правильным». Спенсер в «Основаниях этики» при рассмотрении противоречия между относительной и абсолютной этикой приводит пример такого конфликта. Он сообщает об арендаторе, который хочет принять участие во всеобщих выборах. Он знает, что землевладелец, которому принадлежит его ферма, консерватор и что он рискует лишиться аренды, если проголосует в соответствии со своими либеральными убеждениями. Спенсер указывает, что имеет место конфликт между возможным вредом государству и бедой собственной семьи фермера, и приходит к выводу, что здесь, как и «в бесчисленном количестве случаев, ни один человек не в состоянии решить: который из двух противоположных путей имеет вероятность причинить наименее вреда»[143]143
  Спенсер Г. Основания этики. СПб.: Издатель, 1899. С. 183. Под общ. ред. Н.Ф. Рубакина.


[Закрыть]. В данном случае представляется, что альтернатива показана Спенсером не совсем верно. Этический конфликт существовал бы, даже если бы дело не касалось семьи арендатора, а риску подвергались бы лишь его счастье и безопасность. С другой стороны, под угрозой не только интересы государства, но и целостность личности арендатора. На самом деле он поставлен перед выбором между своим физическим (и тем самым отчасти душевным) благополучием и своей личностной целостностью. Что бы арендатор ни предпринял, это одновременно правильно и неправильно. Он не может сделать выбор, который был бы верен, потому что стоящая перед ним проблема внутренне неразрешима. Такие ситуации неразрешимых этических конфликтов неизбежно возникают в связи с экзистенциальной дихотомией. В данном случае, впрочем, мы имеем дело не с экзистенциальной дихотомией, внутренне присущей человеческой ситуации, а с дихотомией исторической, которая может быть устранена. Арендатор столкнулся с таким неразрешимым конфликтом только потому, что общественный порядок поставил его в положение, в котором удовлетворительное решение невозможно. Если социальные условия изменятся, этический конфликт исчезнет. Однако до тех пор, пока эти условия существуют, любое решение будет и правильным, и неправильным, хотя решение в пользу личностной целостности можно рассматривать как морально превосходящее предпочтение, отданное собственной жизни.

Последним и наиболее важным значением, в котором используются термины «абсолютный» и «относительный», является наиболее адекватно выражающееся различие между универсальной и социально имманентной этикой. Под «универсальной» этикой я понимаю нормы поведения, целью которых служит рост и развитие человека, а под «социально имманентной» – нормы, необходимые для функционирования и выживания специфической формы общества и людей, в нем живущих. Пример понятий универсальной этики может быть найден в таких заповедях, как «Возлюби ближнего, как самого себя» или «Не убий». Действительно, этические системы всех великих культур обнаруживают удивительное сходство в том, что считается необходимым для развития человека, в нормах, вытекающих из природы человека и условий, необходимых для его роста.

Под «социально имманентной» этикой я понимаю нормы любой культуры, содержащие запреты и повеления, необходимые только для функционирования и выживания конкретного общества. Для существования любого общества необходимо, чтобы его члены подчинялись правилам, играющим главную роль при данном способе производства и данном образе жизни. Группа должна стремиться так формировать структуру характера своих членов, чтобы они хотели делать то, что должны в существующих обстоятельствах. Так, например, смелость и инициатива оказываются незаменимыми добродетелями в воинственном обществе, а терпение и взаимопомощь – в том, где преобладает сельскохозяйственная кооперация. В современном обществе усердие поднято до положения одной из высочайших добродетелей, потому что современная промышленная система нуждалась в стремлении к работе как в одной из важнейших производительных сил. Качества, высоко ценимые в определенном обществе, делаются частью его этической системы. Для любого общества жизненно важным является подчинение его правилам и приверженность «добродетелям», потому что от этого зависит его выживание.

Помимо норм, представляющих интересы общества в целом, мы обнаруживаем другие этические нормы, различающиеся от класса к классу. Примером этого служит подчеркивание добродетелей скромности и послушания у низших классов и честолюбия и агрессивности – у высших. Чем более определенна и законодательно закреплена классовая структура, тем более различные наборы норм эксплицитно закреплены за разными классами, как, например, нормы для свободных людей или сервов в феодальной культуре или для белых и негров в южных штатах Америки. В современных демократических странах, где классовые различия не закреплены законодательно в структуре общества, различные совокупности норм существуют бок о бок, например, этика Ветхого Завета и правила поведения успешного бизнесмена. В соответствии со своим социальным положением и способностями каждый индивид выбирает тот набор норм, который может использовать, хотя, возможно, на словах признает противоположный. Различия в воспитании дома и в школе (как, например, в привилегированных частных учебных заведениях для мальчиков в Англии и некоторых частных школах США) подчеркивают значение определенной этики, соответствующей положению высших социальных классов, не отвергая напрямую другие этические нормы.

Функция этической системы каждого данного общества заключается в поддержании жизни именно этого общества. Однако такая социально имманентная этика служит также интересам индивидов; поскольку общество определенным образом структурировано, и этого его члены изменить не могут, собственный интерес каждого связан с интересами общества. Однако в то же время общество может быть организовано таким образом, что нормы, необходимые для выживания, вступают в конфликт с универсальными нормами, необходимыми для полнейшего развития его членов. Это особенно верно для обществ, в которых привилегированные группы подавляют или эксплуатируют остальных. Интересы привилегированной группы противоречат интересам большинства, однако до тех пор, пока общество функционирует на основании такой классовой структуры, нормы, навязанные всем членами привилегированной группы, необходимы для выживания каждого; такая ситуация сохраняется, пока структура общества не изменится фундаментально.

Идеологии, господствующие в такой культуре, стремятся отрицать существование какого-либо противоречия. В первую очередь они утверждают, что этические нормы данного общества имеют равную цену для всех его членов, и подчеркивают, что, поддерживая существующую общественную структуру, они являются универсальными, порождаемыми насущными потребностями человеческого существования. Запрет воровства, например, часто пытаются представить проистекающим из той же «человеческой» необходимости, что и запрет убийства. Таким образом нормам, служащим только интересам выживания определенного общества, придаются достоинства универсальных норм, изначально присущих человеческому существованию и потому применимых универсально. До тех пор, пока определенный тип общественной организации является исторически неизбежным, у индивида нет другого выбора, как принять эти этические нормы в качестве обязательных. Однако когда общество сохраняет структуру, противоречащую интересам большинства, и уже есть почва для изменений, осознание социально заданного характера норм становится важным элементом, способствующим тенденциям изменения общественного порядка. Такие попытки представители прежнего режима обычно называют неэтичными. Тех, кто хочет счастья для себя, называют «эгоистичными», а тех, кто хочет сохранить свои привилегии, – «ответственными». Покорность, с другой стороны, превозносится как добродетель, присущая «бескорыстным» и «преданным».

Хотя противоречия между социально имманентной и универсальной этикой сгладились в процессе общественного развития, конфликт между двумя типами этики сохранится до тех пор, пока человечеству не удастся построить общество, в котором интересы «общества» станут совпадать с интересами всех его членов. Пока эта точка человеческой эволюции не будет достигнута, исторически обусловленные общественные потребности будут приходить в столкновение с универсальными экзистенциальными потребностями индивида. Если бы длительность жизни человека составляла пятьсот или тысячу лет, такого столкновения могло бы не существовать или по крайней мере оно оказалось бы существенно ослабленным. Человек тогда мог бы дожить до того, чтобы с радостью пожать то, что посеял в печали; страдания одного исторического периода, принеся плоды в следующем, окупились бы. Однако человеческий век – шестьдесят или семьдесят лет, и человек может и не дожить до жатвы. Однако человек рождается уникальным существом, заключающим в себе все возможности, осуществление которых – задача человечества. Обязанность того, кто изучает науку о человеке, не искать «гармоничные» решения, маскирующие это противоречие, но отчетливо его видеть. Задача этического мыслителя – поддерживать и укреплять голос человеческой совести, показывать, что хорошо и что плохо для человека, независимо от того, хорошо или плохо это для общества в определенный период его эволюции. Он может оказаться тем, кто «вопиет в пустыне», но только если его голос останется живым и бескомпромиссным, пустыня превратится в плодородную почву. Противоречие между имманентной социальной этикой и этикой универсальной будет сглаживаться и стремиться к исчезновению в той же степени, в какой общество будет делаться истинно гуманным, т. е. заботиться о полном человеческом развитии всех своих членов.

V
Современная моральная проблема

Пока в государствах не будут царствовать философы либо так называемые нынешние цари и владыки не станут благородно и основательно философствовать и это не сольется воедино – государственная власть и философия, и пока не будут в обязательном порядке отстранены те люди – а их много, – которые ныне стремятся порознь либо к власти, либо к философии, до тех пор, дорогой Главкон, государствам не избавиться от зол, да и не станет возможным для рода человеческого и не увидит солнечного света то государственное устройство, которое мы только что описали словесно.

Платон[144]144
  Платон. Соч. в 3 т. Т. 3. Государство. М.: Мысль, 1968. С. 275. Пер. А.Н. Егунова.


[Закрыть]

Существует ли какая-то особая современная моральная проблема? Разве моральная проблема не одна и та же для всех времен и всех людей? Конечно, это так, и все же каждая культура имеет свои особые моральные проблемы, вырастающие из ее конкретной структуры, хотя эти особые проблемы представляют собой всего лишь различные грани моральной проблемы человека. Каждая такая грань может быть понята только в связи с основной общей проблемой человека. В этой заключительной главе я хочу подчеркнуть один специфический аспект общей моральной проблемы, отчасти потому, что он решающий с психологической точки зрения, отчасти потому, что существует искушение избегать его в силу иллюзии, будто именно эта проблема – проблема отношения человека к силе и власти – уже решена.

Отношение человека к силе коренится в самих условиях его существования. Будучи физическими существами, мы подвластны силам – силе природы и силе человека. Физическая сила может лишить нас свободы и убить. Можем ли мы ей противиться или преодолеть ее, зависит от случайных характеристик нашей собственной физической силы и силы нашего оружия. Наш разум, с другой стороны, напрямую силе не подчиняется. Истина, которую мы познали, идеи, в которые верим, не отменяются силой. Могущество и разум существуют в разных плоскостях, и сила никогда не может опровергнуть истину.

Означает ли это, что человек свободен, даже если родился рабом? Значит ли это, что раб духовно так же свободен, как его хозяин, как утверждали св. Павел и Лютер? Будь это так, проблема человеческого существования необыкновенно упростилась бы. Однако такой подход игнорирует тот факт, что идеи и истина не существуют вне и независимо от человека, что на человеческий разум воздействует тело, а на психическое состояние – условия физического и социального существования. Человек способен познать истину и любить, однако если ему – не только его телу, но ему в его целостности – угрожает высшая сила, если он беспомощен и испуган, страдает его разум, поступки становятся беспорядочными, деятельность парализуется. Парализующее действие силы основано не только на страхе, который она вызывает, но в равной мере на имплицитном обещании – обещании того, что обладающие силой могут защитить и позаботиться о «слабых», которые этой силе подчиняются, что они могут освободить человека от груза неуверенности и ответственности за себя, обеспечивая порядок и отводя индивиду место в этом порядке, позволяющее ему чувствовать себя в безопасности.

Подчинение человека этому сочетанию угрозы и обещания и есть его истинное «падение». Подчинившись силе-господству, он лишается силы-возможности. Он теряет свою силу использовать все те возможности, которые делают его в полном смысле слова человеком, его разум перестает функционировать; человек может быть умен, он может быть способен манипулировать предметами и собой, но он приемлет ту истину, которую таковой называют властвующие над ним. Человек лишается силы любви, потому что его эмоции привязаны к тем, от кого он зависит. Он теряет моральное чувство, потому что неспособность подвергать сомнению и критиковать власть имущих сводит на нет возможность выносить моральное суждение по поводу кого-либо или чего-либо. Он становится подвержен предубеждениям и суевериям, потому что не способен исследовать правильность предпосылок, на которых основаны такие ложные воззрения. Его собственный голос не в силах позвать его обратно к себе, потому что человек утратил способность слышать его: он слышит только голоса тех, кто над ним властвует. Поистине, свобода – необходимое условие счастья и добродетели – не в смысле способности принимать произвольные решения и не в смысле свободы от необходимости, но в смысле реализации своих возможностей, проявления истинной природы человека в соответствии с законами его существования.

Если свобода, способность сохранять свою целостность перед лицом силы есть основополагающее условие морали, то разве человек в западном мире не нашел решения своей моральной проблемы? Не осталась ли она проблемой только для народов, живущих в условиях авторитарной диктатуры, лишающей их личной и политической свободы? Действительно, свобода, достигнутая современными демократиями, предполагает обещание развития человека, что невозможно при любой форме диктатуры, несмотря на все заявления о том, что она действует в интересах человека. Однако это только обещание, а еще не его исполнение. Мы скрываем от себя собственную моральную проблему, если сосредоточиваем внимание на сравнении своей культуры с образом жизни, представляющим собой отрицание лучших достижений человечества, и тем самым игнорируем тот факт, что мы тоже склоняемся перед силой, пусть не перед диктатором и связанной с ним бюрократией, но перед анонимной властью рынка, успеха, общественного мнения, «здравого смысла» (скорее, правда, «общепринятой бессмыслицы») – и машины, слугами которой мы стали.

Нашей моральной проблемой является равнодушие человека к самому себе. Она заключается в том факте, что мы утратили чувство значительности и уникальности индивида, что мы превратили себя в инструмент достижения цели, лежащей вне нас, что мы чувствуем себя и обращаемся с собой как с товаром и что наши силы отчуждены от нас. И мы, и наши ближние превратились в вещи. В результате мы чувствуем себя бессильными и презираем себя за бесплодие. Поскольку мы не доверяем собственной силе, мы лишились веры в человека, веры в себя и в то, что наши силы могут создать. У нас нет совести в гуманистическом смысле, поскольку мы не рискуем доверять своим суждениям. Мы – стадо, верящее в то, что дорога, по которой мы идем, должна довести до цели, потому что мы видим, как и все остальные идут этой дорогой. Мы идем в темноте и храбримся, потому что слышим, как все другие, подобно нам, насвистывают.

Достоевский однажды сказал: «Если Бога нет, все позволено». Это именно то, во что верит большинство; различие только в том, что одни делают заключение: нужно сохранять Бога и церковь, чтобы поддерживать моральный порядок, в то время как другие принимают идею вседозволенности и отсутствия обоснованного морального принципа, а удобство рассматривают как единственное правило в жизни.

В отличие от этого гуманистическая этика придерживается мнения, согласно которому если человек жив, он знает, что позволено, а быть живым – значит, быть продуктивным, использовать свои силы не ради какой-то превосходящей человека цели, а для себя, делать свое существование осмысленным, быть гуманным. До тех пор, пока кто-то верит, что его идеал и цель находятся вне его, что они где-то за облаками, в прошлом или в будущем, он будет выходить за пределы собственной личности и искать собственного осуществления там, где найти его нельзя. Он будет искать решения и ответы повсюду, кроме одного места, где они могут быть найдены, – в себе.

«Реалисты» уверяют нас, что проблемы этики – пережиток прошлого. Они утверждают, что психологический и социологический анализы показывают: все ценности имеют отношение только к данной культуре. Они предполагают, что наше личное и общественное будущее гарантировано одной только материальной эффективностью. Однако таким «реалистам» неизвестны некоторые непреложные факты. Они не видят, что пустота и бессистемность индивидуальной жизни, отсутствие продуктивности и вытекающее из него отсутствие веры в себя и в человечество, если будут существовать и дальше, приведут к эмоциональным и психическим нарушениям, которые сделают человека неспособным даже на достижение своих материальных целей.

Предсказания гибели делаются сегодня со все возрастающей частотой. Хотя они выполняют важную функцию – привлекают внимание к опасным сторонам нашей нынешней ситуации, они игнорируют обещание, содержащееся в достижениях человека в естественных науках, в психологии, в медицине и в искусстве. Действительно, эти достижения отражают наличие мощных продуктивных сил, несовместимых с представлением об угасающей культуре. Средневековье не закончилось в XV веке, и современная эра не началась сразу же после этого. Конец и начало говорят о процессе, который длился свыше четырех столетий – очень короткое время, если измерять его историческими мерками, а не длительностью жизни индивида. Наша эпоха – это конец и начало, таящие в себе огромные возможности.

Если вернуться к вопросу, заданному в начале этой книги, – есть ли у нас основания гордиться и надеяться, ответ опять будет положительным, но с одной оговоркой, вытекающей из того, о чем шла речь: ни хороший, ни плохой исход не является автоматическим или предопределенным. Решение остается за человеком. Оно зависит от его способности воспринимать себя, свою жизнь и свое счастье всерьез, от его желания встречать лицом к лицу моральные проблемы – как собственные, так и проблемы общества. Оно зависит от его мужества и решимости быть самим собой и для себя.