Текст книги "Кайсё"

Откуда у Рока такие навыки? В Первой пехотной такому не учат. Не человек, а раздразненный питбуль, вцепившийся в живую плоть.

Видимо, и у Леонфорте это зрелище вызвало подобные же ассоциации:

– Этому дерьму он научился у «оборотней»?

– Никогда не видел ничего подобного. Меня этому не обучали, – буркнул До Дук.

Разговор происходил в низинке, служащей отхожим местом.

– Твой старший офицер наверняка большой дока в подобного рода делах?

– Бауэл? Не замечал. Не понимаю, какого черта он торчит в этой задрипанной «Научной фантастике», вместо того чтобы пригреться в Пентагоне.

– В этом нет ничего удивительного. Стереотипное мышление власть имущих: здесь он повелевает и не обязан отвечать на вопросы. Нет никому дела до того, кто он на самом деле, – предположил Мак, застегивая ширинку.

– Возможно, – До Дук также застегнул брюки. – Но по-моему, эти пердуны видятся тебе на каждом дереве. Они же не бананы.

– Позволю тебе заметить, – сказал Леонфорте, когда они возвращались к площадке, где Рок приводил в сознание измученного Шляпника, – что в этом деле тебе и твоему приятелю придется высматривать всякую нечисть и на банановых деревьях. В противном случае вы окажетесь на электрическом стуле еще до того, как придумаете себе оправдание.

В воздухе витал запах страха, пота и фекалий. Перед ними тугими буграми мышц дыбилась спина Рока. Работая над своим пленником, он даже скинул куртку.

До Дук разглядел в руке Рока лезвие опасной бритвы. С ловкостью хирурга Рок уродовал ею лицо Шляпника.

Услышав звук приближающихся шагов, он прокомментировал:

– Хочу быть уверенным в тем, что он не забудет о допросе в необходимой нам информации.

Всхлипы и стоны смешивались с рычанием какого-то хищника. Подойдя к Року, До Дук узрел всю операцию. Сжатый рот пленника расширялся по мере того, как лезвие взрезало уголки губы; из-под щек пузырилась кровь.

До Доку опротивело смотреть на истязание. Он сделал знак Леонфорте, и они отошли в сторону от этой бойни. Над ними радостно вновь засияло солнышко.

– Твой друг явный трудоголик.

– Ты не знаешь его даже наполовину, – ответил До Дук. – Но янки более других чувствительны к запаху денег.

Леонфорте усмехнулся.

– Ты прямо как мой отец. Тот всегда говорил, что запах денег перешибить невозможно.

– Рок же, как мне кажется, жаждет либо власти, либо денег.

Леонфорте вытер пот со лба.

– Для него это вопрос веры: нечто вроде чаши Святого Грааля, – закончил свою мысль До Дук.

– Твоя идея мне абсолютно ясна. По-моему, над Безумным Шляпником он поработает еще пару дней.

– Я не думаю, чтобы в этом была какая-либо нужда, – заметил До Дук. – Какой в этом смысл?

– По правде говоря, мне это абсолютно безразлично, – бросил Леонфорте.

Допрос закончился. Леонфорте, гуаи и их пленник отправились по своим местам. Шляпника предполагалось отпустить завтра утром.

– Пора заняться делом, парни, – сказал он, когда Леонфорте отпустил гуаи. – Мне бы хотелось знать, когда ты сможешь оторвать чарли от этой золотой жилы.

Откинув голову назад, Леонфорте расхохотался.

– Неужели до тебя так и не дошло, а?

– Дойти и до дурака сможет, – с досадой на себя бросил До Дук.

– Ты принял очень серьезное решение. До Дук. Из Золотого Треугольника путь ведет только в Штаты. Чарли к нему и носа не совали. Всем этим треугольным дерьмом заправлял долбанный Дядя Сэм. Вся война держится на этом золоте и на наркоте.

– Ты хочешь сказать, что правительство Соединенных Штатов проложило этот опиумный путепровод? Ты что, рехнулся?

– Если под правительством ты имеешь в виду Конгресс или Комитет начальников штабов – то нет, – ответил ему Леонфорте. – Всем этим делом заправляют шишки из разных министерств: обороны, юстиции – одним словом, из исполнительных органов, у которых есть власть тащить все, что они могут.

– То есть?

– Власть. Сила, – ответил Леонфорте. – Этих говнюков только власть и беспокоит: манипуляция правительством, событиями, людьми, состоянием экономики. Власть и игры с законом. У этого клана есть даже собственное имя – Сеть.

– Откуда тебе все это известно?

– Именно эта Сеть меня сюда закинула, но, оглядевшись, я понял, что поставленная передо мной задача слишком масштабна, поэтому я решил выполнять ее, сообразуясь только со своим собственным мнением.

Леонфорте вновь усмехнулся.

– Я сам возьму от этой Сети больше, чем она от меня. Именно поэтому Болванщик так ищет меня в джунглях и хочет вернуть назад.

– Какое дерьмо, – бросил До Дук. – Неужели Сеть, зная о тебе все, положилась именно на тебя в деле транспортировки наркотиков в Штаты?

Блеснув глазами, Леонфорте рассмеялся.

– У меня есть кое-какие высокопоставленные друзья. Во всяком случае, были. К тому же и братец у меня – ангел-хранитель.

С лица неподвижно стоящего До Дука градом катил пот. На некоторое время мозг его был парализован. Услышанное поразило его, особенно то, что вместо слова «отец», которого он ждал, прозвучало «брат». Имена многих Леонфорте перемешались у него в голове, – кто же из них главарь мафии?

– А сейчас ты обманываешь своих же людей. Для чего?

Леонфорте пожал плечами.

– Не тебе говорить про джунгли. Ты же вьетнамец и прожил в них всю жизнь. В этих горах только сила и власть что-либо значат. Это как укус вампира. И я подумал, для чего мне быть каким-то мальчиком на посылках у Сети, в то время как я сам смогу править своей империей. – Он опять засмеялся. – К тому же, До Дук, это просто глупо – имея свою голову на плечах, зависеть от безмозглых толстосумов.

– Если все то, что ты мне говоришь, – правда, то Сеть не оставит тебя в покое. Они готовят против тебя целую дивизию.

Леонфорте фыркнул.

– Неужели? И сколько же именно батальонов они вышлют? Сколько дураков-офицеров найдется, чтобы возглавить эти подразделения? Особенно в такой горячей точке, как Лаос? Сомневаюсь.

На его губах появилась кривая улыбка.

– К тому же я должен решить кое-что с братом. Это меня не очень обременит.

До Дук тщательно обдумывал услышанное. Он размышлял: каким образом военная разведка вышла на досье Леонфорте и сделала ставку именно на этого лейтенанта? Как случилось, что Бауэл, возглавивший «оборотней», послал его, чтобы вызволить Леонфорте? До Дуку вновь вспомнилась инструкция полковника о том, что Мика необходимо приволочь к нему живым или мертвым.

Он вздохнул и признался:

– Хочу тебе кое-что сказать. Мне было приказано доставить тебя назад, на базу, – хотя бы и мертвого.

Леонфорте кивнул.

– Сеть и до тебя посылала за мной. Ну и что из этого?

– Первая группа, может быть, и была Сетью, – сказал До Дук. – Мой же полковник Бад Пауэлл выразился совершенно однозначно: он приказал мне доставить тебя лично к нему, а не в отдел Пентагона по ЮВА, мне показалось это странным в...

Леонфорте, задумавшись, посмотрел на До Дука. Поморгал, как бы не веря своим ушам. Наконец негромко сказал:

– И кто же давал тебе эти приказы?

– Мой полковник. Бад Пауэлл.

– Брат. – Прозвучало это так, будто Леонфорте произнес имя Бога. – Пауэлл работает на моего брата в Сети. Значит, братец пошел против меня.

Он отвернулся в сторону; плечи его вздрогнули как бы от порыва ветра, озноб от которого ощутил только он. Когда он вновь повернулся к До Дуку, глаза его неестественно блестели, и До Дук услышал:

– Это все меняет. В том числе и твою роль в этом деле.

Таких слов До Дук не ожидал.

Книга 2
Старые враги

Правда о человеке заключается прежде всего и именно в том, что он пытается скрыть.

Андре Мальро

Венеция – Токио – Вашингтон – Париж

Когда Челеста пришла в сознание, то ни демона, ни моста Канфа уже не было. Она глубоко и судорожно вздохнула, как бы пробуждаясь от ночного кошмара. Очнулась она на сыром полу в огромной холодной комнате без окон, находившейся, казалось, в самом центре здания. Никакой мебели в помещении не было, только семь огромных медных канделябров, в воздухе витал отвратительный запах ядовитого гриба, о котором ей рассказывал Николас.

Наконец она увидела его – сгорбившуюся спину на том месте, где в видениях им представлялся этот ужасный мост из костей и черепов. Николас был обнажен по пояс – будто рубашку и куртку он потерял в этой схватке.

Челесту удивил его могучий торс, увитый сплошными спиралями тугих мышц.

– Николас?

Ответа не последовало.

Наконец ей удалось восстановить дыхание. На одном из пожухлых от времени гобеленов, которыми была увешана комната, Челеста смогла рассмотреть вытканные на нем сцены охоты, восходящие к древности: несущийся в серебряном ореоле единорог и рогатый дракон, изрыгающий ядовитые огненные струи.

Как зачарованная, она долго вглядывалась в глаза охотников, затуманенные пеленой страха и запахом крови.

Особенно трагично то, думал Тандзан Нанги, что все это так страшно закончилось в Токио, в стране, которую она не понимала и которая в конечном счете стала причиной их разрыва с Николасом.

Нанги молча смотрел на закрытый гроб, установленный в храме Святой Терезы – единственной римско-католической церкви в районе Синдзюку, расположенной в пяти кварталах к западу от Мэйдзи-дори. Именно в этот храм, когда Жюстине стало совсем невмоготу, Нанги впервые привел ее.

С тех пор церквушка стала ее постоянным местом, где она молилась своему Богу; в ней же ее и отпоют. Вместе с Риком Милларом.

Как сквозь туман, перед глазами Нанги проплывало ее лицо – вечно напряженное в жизни и успокоившееся после смерти. Сверлили мозг воспоминания рева полицейских машин, свет их фар и фигуры санитаров, извлекающих из покореженного автомобиля то, что осталось от Жюстины и Рика.

Кто бы мог подумать, что Рик Миллар, обратившись к нему с просьбой разыскать Жюстину, имел тайное намерение увезти ее назад в Америку? Откуда было знать, что, переспав с ним, та согласится?

Вновь перед глазами Нанги возникло лицо Жюстины – это было как наваждение.

Он гнал от себя ее образ – слишком много страданий она причинила его другу, – но не мог. Нанги не был истовым синтоистом, тем паче христианином, он просто умел хорошо понимать человеческие взаимоотношения, и его самого немного коробило от стремления Николаса обратить в другую веру свою жену.

На секунду звук ритуальных псалмов прервал ход его мыслей.

Отчасти Нанги понимал Николаса: Тау-тау. Он чувствовал, что стоит Николасу убедить себя в своей причастности к тандзянам – происхождение его матери не оставляло в этом сомнений – и он станет другим человеком. Именно эта мысль приводила Жюстину в ужас.

Даже Нанги почти ничего не знал о тех тайнах, в которые посвящал Николаса его наставник и враг Канзацу на заснеженных просторах Ходаки, этих японских Альп. Нанги был уверен лишь в одном: что бы там ни происходило, вернулся оттуда уже не прежний Николас.

Теперь тот был всецело поглощен познанием секретов его предков, какими бы мрачными и жуткими эти тайны ни были. Нанги с Николасом часто говорили о многих вещах, были друзьями, вместе радовались успехам и разделяли горечь неудач, у них не было секретов друг от друга, лишь одна тема была запретной – Тау-тау. Непосвященные туда не допускались.

Нанги понимал это, даже восхищался внутренней дисциплиной Николаса, позволявшей ему не раскрывать своей сущности, даже самым близким друзьям и жене. Жюстина же этого явно осознать не могла. Николас доверял ей как никому другому и поэтому считал само собой разумеющимся, что она поймет его, он также был уверен – рано или поздно она полюбит Японию, как любил эту страну он сам. То, что Николас ошибался в обоих случаях, было не столько неожиданным, сколько трагичным.

И вот закономерный результат, глядя на гроб, размышлял Нанги. Такова ее карма. Этого и следовало ожидать. Он почувствовал, как слезы обожгли его глаза, но не сделал ни малейшего движения, чтобы вытереть их. Нанги хотел чувствовать их тепло, их вес, их горечь на своих щеках, ему было обидно за себя, но в большей мере жалко Николаса, которого не было в Японии и который никогда не узнает истину о последних тридцати часах жизни своей жены.

Он тяжело оперся на палку, в ладонь врезалась вырезанная в форме головы дракона мощная рукоятка. Я ведь все это видел, подумал он, но ведь ничего не предпринял. А что я мог сделать? Кто бы меня послушал? Разве можно предвидеть свою судьбу? Случилось то, что и должно было случиться.

Звуки хора, усиленные блестящей акустикой храма, нарастали крещендо – слишком громко даже для привычных ушей святых отцов и кающихся грешников.

Неожиданно Нанги ощутил, что кроме него с Жюстиной в церкви есть еще кто-то. Он повернулся, испытав приступ боли в ноге, и увидел Сэйко, помощницу Николаса. Ее присутствие каким-то образом напомнило ему о Гельде – сестре Жюстины и ее единственной из живых родственнице. Все утро Нанги пытался дозвониться до нее в Штаты, но безрезультатно. Видимо, она куда-то переехала.

Только убедившись в том, что Нанги узнал ее, Сэйко медленно подошла к нему.

– Извините, что беспокою вас, Нанги-сан, – сказала она, поклонившись, – но вы желали знать все новости о Линнере-сан, если таковые появятся.

Внимательно ее слушая, Нанги заметил, что Сэйко отводит глаза от гроба. Выло ли в этом неприятие буддистами предания тел умерших земле вместо очистительной кремации, или же здесь крылось нечто иное? Поскольку Нанги был другом Жюстины и та делилась с ним своими сомнениями, он знал о ее подозрениях относительно связи Николаса с Сэйко. Нанги всячески разуверял ее, убеждал в верности мужа, но сейчас, видя и чувствуя беспокойство и тревогу Сэйко, не мог не задуматься об истинном положении дел.

– Линнера-сан больше нет в Венеции.

– Что?

– Он выписался из отеля и куда-то поспешно уехал.

– Какой адрес он оставил?

– Никакого, – нижняя губа Сэйко мелко дрожала, обнажая маленькие белые зубки. – Портье гостиницы ответил, что не имеет понятия, куда он отправился.

Некоторое время Нанги молча смотрел на нее, и этот испытующий взгляд заставлял Сэйко нервничать еще сильнее. Ей явно хотелось продолжить разговор на солнечной улице, однако Нанги, только сейчас осознавший, сколь многое из-за постоянной поглощенности работой оказалось вне поля его зрения, не предлагал ей выйти из храма. Напряжение, всегда замечал он, – самая плодотворная среда для нечаянных оплошностей, позволяющих получить неожиданную информацию.

– Сколько раз ты пыталась связаться с ним?

– Три.

– И он ни разу не ответил?

– Нет, сэр.

– Следовательно, последний раз ты беседовала с ним перед его уходом из офиса, когда он вылетал в Венецию?

Нанги уловил в ее взгляде некоторое замешательство и попытался оценить его, подобно знатоку, пригубливающему дорогое вино.

– Нет, сэр. Перед вылетом я встречалась с Николасом-сан в аэропорту.

– Он сам потребовал этого?

– Нет, сэр.

Сэйко переминалась с ноги на ногу. Ее глубокие карие глаза забегали, и Нанги еще глубже осознал, какая стена пролегала между ней и Жюстиной.

– В день отъезда Линнера-сан я получила зашифрованный факс от Винсента Тиня из Сайгона. Сообщение было срочным и важным – перед отъездом Линнера-сан в Венецию он должен был с ним ознакомиться.

Нанги заметил, как на лбу девушки выступил пот, хотя в храме не было жарко, скорее даже прохладно.

Сэйко протянула ему копию факса. Он прочитал его два раза, никак не прокомментировав, впрочем, он никогда не комментировал никаких документов. Собственно, особых причин для паники нет. Николас наверняка согласился, хоть и не имел возможности проконсультироваться с Нанги.

– Что ты с этим сделала? – неожиданно спросил он.

На сей раз Сэйко была готова к этому вопросу.

– В отсутствии Линнера-сан я отправила факс Винсенту Тиню с просьбой уточнить этот пункт относительно теневого правительства в Сайгоне, – шепнула она. – Ответа не получила.

– Это меня не удивляет, – сказал Нанги, оценив про себя ее инициативность. Именно подобному стилю работы учил ее Николас. – Слишком мало времени для того, чтобы раздобыть достоверную информацию. Не будет же он кормить нас слухами.

– Я не это имела в виду, – заметила Сэйко, облизывая губы. – От него вообще не пришло ответного факса.

Голоса певчих, теперь все сопрано, вновь начали нарастать крещендо, затем звуки стали постепенно затихать, и наконец в стенах храма ненадолго воцарилось лишь эхо.

Некоторое время Нанги переваривал услышанную новость и искал возможные пути решения возникшей проблемы.

– Мне кажется, лучше нам немедленно возвратиться в офис и попытаться связаться с Тинем.

Выбравшись на залитую светом улицу – на небе не было ни облачка – они как бы очутились в гигантской стеклянной сфере постмодернового мегаполиса, окруженные стеклом и сталью небоскребов.

Тем не менее, они были рады короткой прогулке к припаркованному у обочины «БМВ» с шофером; Нанги терпеливо ждал, пока водитель откроет заднюю дверцу.

Жюстина откровенно говорила Нанги, что ее постоянно мучает мысль о возможном романе Николаса с Сэйко.

Нанги делал все возможное, чтобы разубедить ее в этом, но, похоже, Жюстина не хотела прислушиваться к голосу здравого смысла.

А, собственно, почему она должна была принимать на веру все его аргументы? Из собственного опыта Нанги знал, что любовь не такая уж эфемерная штуковина, как считает большинство людей. Это нечто цельное, даже весомое, ко многому обязывающее, ненасытное. Прикосновение любви подобно поцелую ангела, невидимому, но подсознательно ощутимому, нечто вроде намека на приобщение к чему-то очень возвышенному.

Внешняя невозмутимость в выражении лица Сэйко вовсе не свидетельствовала о ее внутреннем спокойствии – навык, выработанный годами. Ему как-то сразу стали понятны все переживания Жюстины. В отношении Сэйко к Николасу лежало нечто большее, чем просто преданность своему боссу. Что именно? На этот вопрос он был бессилен ответить. Впрочем, и сам Николас был чрезмерно учтив и внимателен по отношению к ней.

Нанги повернул голову в ее сторону.

– Если в Сайгоне возникли какие-нибудь проблемы, то мне потребуется твоя помощь как эксперта. Будь к этому готова.

С любопытством в глазах она вежливо поклонилась.

– Сочту за честь, Нанги-сан.

Автомобиль бесшумно скользил по улицам Токио. Неожиданно Нанги протянул Сэйко небольшую изящную, но довольно увесистую серебряную коробочку для пилюль. Она была изготовлена в Англии и являла собой блестящий пример филигранной работы серебряных дел мастеров прошлых веков. Это был подарок Николаса, и Нанги им очень дорожил. Но в любом случае человеческая жизнь дороже.

Держа коробочку на ладони, Сэйко наслаждалась ее красотой. Она знала о существовании этой вещицы, ей было даже кое-что известно из предыстории этого подарка, и ее рука слегка подрагивала.

– Сэйко-сан, – пояснил Нанги. – Мне хочется, чтобы ты сохранила ее для меня. – Увидев вопрос в ее глазах, он продолжил. – Эта коробочка уже давно пустует. Мне больше не нужны пилюли, которые я в ней держал, и, думаю, ты со мной согласишься, – без содержимого она многое теряет.

В густом потоке машин их автомобиль замедлил скорость. Яркий свет дня начинал сменяться туманом ранних зимних сумерек – новые краски уже господствовали над городом: голубые, серые, коричневые. Где-то неподалеку раздался вой полицейской сирены, отзвуки которой просочились даже сквозь надежную звуконепроницаемую систему, которой был оборудован «БМВ».

– Мне думается, тебе есть чем ее заполнить, – после некоторого молчания вновь прозвучал в тишине голос Нанги. – Драгоценностями или просто дорогими для тебя вещами, которые следует отложить до поры до времени или даже спрятать, но не забыть где.

По выражению лица Сэйко Нанги понял – она догадалась, что он имеет в виду: разделяет ее любовь к Николасу, не осуждает, и все это никак не связано с ее продолжением работы в «Сато интернэшнл»... с ним и Николасом.

Сэйко благоговейно, медленно раскрыла коробочку, долго смотрела на нее, затем захлопнула. Осторожно отложила в сторону.

– Я не нахожу слов, чтобы выразить свои чувства, Нанги-сан, – тихо поблагодарила она.

Оба были настолько захвачены торжественностью момента, что не заметили, как у перекрестка Мэйдзи-дори к ним в хвост пристроилась белая «тойота» и не отставала от них до Синдзюку Суйрю билдинг, штаб-квартиры «Сато интернэшнл».

* * *

Не так уж легко добраться до этого Дэвиса Манча, подумал Гаунт по истечении третьего часа бесплодных попыток пробиться сквозь федеральные бюрократические препоны. Даже при всей своей энергичности и обширных знакомствах с нужными людьми ему никак не удавалось прорвать заслон.

Манч, специальный следователь, прикомандированный Пентагоном к комиссии Рэнса Бэйна, был занятым человеком. Гаунт понимал, что в явном решении Манча отказать ему во встрече кроется еще и тактический замысел – запугать его, однако, тем не менее, он дал клятву во что бы то ни стало увидеться с ним.

После обстоятельной неприятной беседы с Терри Макнотоном Гаунт долго обдумывал варианты решений, которые предложил ему лоббист. Выйдя из его офиса, он направился в сторону реки – к своему излюбленному месту, выбранному им для того, чтобы прочистить мозги от двусмысленностей политиканов и самому выбрать угол атаки.

Он вспоминал те блаженные времена, когда все его помыслы были устремлены на то, чтобы забраться на более высокую ступеньку в правительственной иерархии, и как день за днем эти его мечты становились все безосновательней. Вашингтон охватила эпидемия жажды власти, город превратился в стаю акул, где даже тот, кого ты считал другом, предавал тебя при малейшем давлении сверху.

В глубокой задумчивости Гаунт брел вдоль набережной Потомака. Несмотря на все недвусмысленные предупреждения Макнотона, Гаунту претила сама мысль сбежать с тонущего корабля. Бросить друга – а он по-прежнему считал Николаса своим другом – на растерзание своре волков, это было не в его правилах. С одной стороны – что сказал бы об этом его отец? С другой – он многим обязан Николасу за то, что тот поверил в него, когда к горлу подступало отчаяние и казалось, что кет выхода. С Николасом они встретились вскоре после какой-то отвратительной очередной политической чистки, в результате которой Гаунта лишили уютной синекуры в Белом доме.

Глупо, конечно, но тогда он воспринял это как личную обиду. И вновь, вопреки здравому смыслу и разумным советам, он попытался перейти в контратаку. В ходе этих боевых действий он нажил нескольких очень влиятельных врагов, и перед ним закрылись даже двери департамента по делам штатов и торговли – единственного места, куда могли еще взять его, оказавшегося политическим сиротой. Оставался один незначительный пост в военном отделе, который ему и предложили: какой-то бухгалтерский учет поставок оружия странам «третьего мира». О том, чтобы принять эту унизительную должность, не могло быть и речи.

В те времена, насколько Гаунт помнил, Вашингтон он считал единственным городом, который что-то значит. Николас доказал ему ошибочность такого мнения. Естественно, о политической карьере пришлось забыть: впрочем, еще до того как Николас предложил ему переехать в Нью-Йорк, у него было ощущение, что ниточка, связывающая его с Вашингтоном, уже оборвалась. Как это ни парадоксально, чтобы спасти Николаса, ему вновь пришлось приехать в столицу.

Гаунт остановившимся взглядом наблюдал за медленно текущими водами Потомака и уже точно знал – тонущий корабль он не бросит. Так же точно он знал, что этот выбор приведет его вместе с кораблем на дно. Что же ему остается?

Путь перед ним один, и он вступил на этот путь: искать Дэвиса Манча.

В конечном счете он все-таки вышел на Манча. Тот скрывался во вьетнамском ресторанчике на Фоллс Черч, Виргиния. После того как в Пентагоне Гаунту сказали, что у Манча сегодня в полдень деловая встреча, Гаунт обратился к своему старинному другу Джози Рэнду, одному из мириад вторых помощников. Тот сумел выяснить, что у Манча встреча с заместителем секретаря по вопросам стран ЮВА и региона Тихого океана, однако, насколько ему удалось определить, в здании министерства их нет.

Добрых двадцать минут ушло у Гаунта на обдумывание подходов к офису заместителя секретаря и на необходимые приготовления. Здание являло собой подобие средневекового феодального замка; мудрые правители, обитающие в этих хоромах, явно не могли отказать себе в роскоши – это было признаком их влияния и власти. На визитеров здесь смотрели либо с насмешкой, либо с презрением, либо – и чаще всего – с презрительной насмешкой.

Второй помощник заместителя секретаря оказался молодым человеком, блондином со свеженьким личиком. Все его мысли, видимо, были заняты проблемой, как вовремя уловить направление ветра – ход мыслей своего начальства. Для Гаунта он был просто находкой. Вальяжной походкой человека, привыкшего к коридорам власти, он подошел к чиновнику. Властную манеру говорить, слегка подзабытую во время работы в Нью-Йорке, Гаунт припомнил тоже весьма быстро.

– Брок Питерс, специальный представитель президента, – бросил он, протягивая второму помощнику руку и одновременно сверля его стальными глазами.

Затем постучал пальцем по изящному «дипломату», позаимствованному у Джози Рэнда.

– Бумаги заместителю секретаря от ПСШ.

Аббревиатура ПСШ – Президент Соединенных Штатов – употреблялась только высокопоставленными сотрудниками Белого дома и людьми, близкими к президенту.

Второй помощник так резво вскочил со стула, что Гаунт с трудом сдержал усмешку.

– Э... Заместитель секретаря в настоящий момент временно отсутствует. Материалы вы можете оставить у меня.

Сталь, вновь блеснувшая в глазах Гаунта, казалось, обратила служащего в ледяную статую.

– Сынок, эти бумаги с грифом «Особой важности». Немедленно свяжи меня с заместителем секретаря. Быстро.

Второй секретарь с трудом проглотил слюну.

– Но его временно нет в здании. У меня не было информации из Белого дома, извещающей, что...

– Документы особой важности? Не выставляй себя на посмешище, сынок, – усмехнулся Гаунт. – Белый дом не привык трезвонить о директивах с подобным грифом.

Второй помощник, подобно ретивому солдату, выслушивал наставления Гаунта. Он был очень напуган.

– Да, сэр. Но я не...

– Перевари в своих хилых мозгах все то, что я сказал, сынок. Когда ПСШ рассылает документы особой важности, то он предполагает, что их будут читать и принимать к сведению. Немедленно. Я достаточно ясно выражаюсь?

Гаунт добился своего. Через пятнадцать секунд он уже знал название и адрес вьетнамского ресторанчика, где завтракали заместитель секретаря и Дэвис Манч.

Ресторан – увитое плющом каменное здание некогда было, видимо, мельницей – располагался в живописном местечке среди липовых и ольховых деревьев, невдалеке весело журчал ручей, скрытый кустами и ветками, только сквозь невысокую живую изгородь из туи можно было заметить лопасть водяного колеса. Проход от места парковки к входу в ресторан был усажен олеандрами и ломоносами.

В самом зале с низкими сводчатыми потолками и каменным полом царил необычный полумрак. На стенах расположились фигурки Будды и других восточных божеств.

К Гаунту скользнул вьетнамец-метрдотель, и он спросил его, где сидит Манч, – не было сомнений, что заказ был сделан заранее. Большинство посетителей уже закончили завтрак и приступили к кофе и десерту. Официанты убирали со столов грязную посуду.

– Прошу меня простить. Мистера Манча нельзя беспокоить, – ответил метрдотель с ужасающим акцентом.

Особого сожаления в голосе метрдотеля Гаунт не уловил.

– Со мной он увидится, – сказал Гаунт, просовывая в ладонь вьетнамца пятидесятидолларовую бумажку.

– Несомненно, – улыбнулся тот, кивнул в сторону столика в дальнем левом углу и мгновенно исчез на кухне.

Гаунт остановился у стойки, заказал пиво в, медленно потягивая его, принялся рассматривать мужчин. Заместителя секретаря узнать было легко. Лощеный вид, весьма типичный для их Конторы: высокий, коротко стриженный, орлиный нос, голубые глаза патриция. Его собеседник – Дэвис Манч – был невысоким брюнетом с мрачным выражением лица и фигурой профессионального борца. Когда он говорил, то немного горбился и вытягивал голову. Исходящую от него энергию Гаунт ощутил сразу, еще не успев подойти к стойке. Лучше уж иметь дело с заместителем секретаря, мелькнула у него мысль.

Он ждал, скрестив ноги, как тот Будда в ресторанной нише недалеко от столика, где беседовали двое мужчин. В какое-то мгновение Гаунт заметил, как заместитель секретаря вытащил из дипломата пачку тонких листов бумаги, расчерченных по вертикали голубыми линиями. Гаунт сразу понял, что это документы под грифом «Особой важности».

Заместитель секретаря протянул пачку следователю, тот быстро просмотрел их. Гаунт заметил, что четвертую страницу Манч прочитал более внимательно.

В следующее мгновение на заместителя секретаря обрушилась лавина вопросов.

Наконец завтрак был закончен. Манч отложил документы в попросил официанта принести счет. Он расплатился наличными и листок со счетом положил в карман. Поднявшись, мужчины пожали друг другу руки. Заместитель секретаря направился в туалет, а Манч пошел к выходу, где была припаркована его машина.

Гаунт проследовал за ним до самых дверей. На пороге он окликнул его. Манч остановился и посмотрел на мужчину, который неторопливо приближался к нему.

Гаунт представился. Услышав его имя, Манч выдавил из себя улыбку – в ней было что-то змеиное.

– Что занесло тебя сюда, Гаунт, в Вашингтон, за неделю до того, как Комиссия начнет обсуждать ситуацию с вашей конторой?

Гаунт почувствовал, что Манча будет трудно раскусить. Но этого и следовало ожидать. У парня большой опыт тыкать людей носом в их собственное дерьмо. Может быть, он даже думал, что в этом а заключается основной смысл его работы.

– Необходимость разговора с вами не в последнюю очередь, – ответил ему Гаунт.

Манч нахмурился, хмыкнул, повернулся и заспешил к своей машине.

– Боюсь, ты выбрал неудачное время для беседы. Я спешу на важное совещание в Пентагоне. Продолжим разговор в моем офисе.

– Вы же прекрасно понимаете, что это безнадежно. Ваш секретарь уже который раз пичкает меня отговорками, что вы, дескать, все время заняты на каких-то совещаниях.

– Стало быть, слушай моего секретаря.

Стоянка была безлюдной. В неподвижном воздухе была разлита какая-то сонливость, будто время повернулось вспять и поздняя осень сменилась летом. Однако отсутствие щебета птиц или хотя бы звона комаров делало общую картину почти сюрреалистичной.

– Но я ослушался его, и вот я – здесь.

– Интересно, как ты проделал этот трюк, впрочем, не имеет значения.

Манч вынул из кармана ключи зажигания правительственного «форда».

– Разыскивая меня, ты просто потратил время зря. Больше мне сказать нечего.

Он открыл дверцу. Гаунт перегнулся и захлопнул ее.