Текст книги "Кайсё"

Кодзо пожал плечами.

– Вероятно, Оками-сан получил послание. Кто знает?

Вытащив руки из-за спины, он потер их одна о другую.

– Во всяком случае, у меня есть послание для вас, Нанги-сан.

– Оно от вас?

– От меня? Нанги-сан, я просто скромный посыльный.

– Тогда вы избрали странный способ, чтобы организовать нашу встречу.

Нанги посмотрел на людей, которые привели его сюда. Они стояли в тени по углам комнаты. Он не знал еще, каким враждебным может сделаться Кодзо, но факт, что Оками исчез и, вероятно, мертв, был очень плохим признаком.

– Вы могли бы позвонить мне.

– Позвонить вам? – Человечек с длинными руками вновь хихикнул, издав резкий, раздражающий звук. – Нет, этого нельзя было делать. Мы не разглашаем наши отношения, не так ли? И, кроме того, у меня есть старший, для которого строжайшая безопасность имеет чрезвычайно важное значение.

– И кто же это может быть?

– Вы не узнаете? – раздался голос.

Нанги увидел фигуру человека, вышедшего из тени к овалу света, льющегося из окна на потолке. Через мгновение он разглядел невысокого мужчину со стройной выправкой офицера. Падающий сверху свет придавал его облику угрожающий вид.

– Ушида-сан, – произнес Нанги полушепотом.

Наохиро Ушида слегка поклонился. Ему было на вид около сорока пяти лет. Он был подтянут и суров, с лицом, которое можно было назвать красивым. В других странах его могли бы посчитать женственным, и он мог стать объектом насмешек. В Японии же было наоборот. Существовала легенда о японских героях, известных как бишонен, молодых Адонисах, которые всегда находились под крылышком более старших покровителей.

Однако Наохиро Ушида, хотя и был во многом похож на бишонен, не нуждался в старшем покровителе. В японском обществе власть обычно находится в руках общины, а не отдельной личности. Ушида представлял собой, по-видимому, исключение, что, как известно, только доказывает правильность правила.

Он был Дайдзин, главный министр ММТП, Министерства международной торговли и промышленности, которое контролирует и координирует всю экспортную политику Японии. В этом министерстве работал много лет тому назад и сам Нанги, до своей «отставки» из государственного аппарата и перехода в область бизнеса.

Строгий, почти болезненный педантизм Ушида резко контрастировал с индивидуальностью Кодзо. Он был одет в черный костюм из шерсти и шелка, начищенные до глянца остроносые туфли, белоснежную рубашку с галстуком со стилизованной черно-белой спиралью и красным пятном внизу, который придавал всему его облику праздничный вид. Волосы цвета черного перца с солью были коротко подстрижены по бокам, чуть не до самой макушки. Наконец, его красивое лицо, нежное, как у девушки, совершенно не имело резких или тяжелых черт, которые портили бы его почти хрупкий облик.

– В ММТП еще имеются люди, которые вспоминают о ваших достижениях, Нанги-сан, – сказал Ушида, тщательно подбирая слова, – хотя это и было много лет тому назад.

«Это соответствовало внешности самого Ушида, – подумал Нанги, – спрятать укол под личиной комплимента. Будь осторожен, старина, означали слова Ушида, я знаю, что ты был умен, но это было так давно».

– Я рад, что то, что я сделал, выдержало проверку временем, – заметил Нанги с улыбкой, сознавая, что только он один понимал искусственность его улыбки.

– Мы давно собирались поговорить с вами, – продолжал Ушида, находясь по другую сторону сверкающего бассейна, – за завтраком, в спокойной обстановке, где-нибудь вдали от шума. – Он передернул плечами. – Но наш распорядок дня настолько насыщен. – Он изобразил на лице чисто японскую улыбку, не открывая зубов. – Вероятно, вы уже забыли, что представляет собой жизнь в министерстве.

Это оскорбление было равносильно удару по лицу. Однако Нанги сдержался, так как знал, что как враг этот человек может создать непреодолимые трудности в его деле.

– Если побывал там однажды, – заметил Нанги, не проявляя эмоций, – то этого никогда не забудешь. – Его улыбка была такой же, как и у Ушида. – Наступит день, у меня в этом нет никакого сомнения, когда Дайдзин будет понимать это лучше, чем он делает сейчас. Могу сказать по своему опыту, что невежество существует как внутри него, так и вне.

Улыбка на лице Ушида расползлась несколько шире, а его красивая голова слегка наклонилась, как бы одобряя ответ Нанги, в котором было умно спрятано жало. «Может быть, он и не является, в конце концов, моим врагом», – подумал Нанги. Но, посмотрев на Кодзо, устремившего взгляд в глубину бассейна, он осознал, что ошибается.

– Мы можем только согласиться с вами, – произнес Ушида. Улыбка оставалась как бы приклеенной к лицу. – Хотя бы потому, что должны иметь дело с подобным невежеством каждый день.

Как кинозвезда при съемке фильма, Дайдзин выбрал наилучшее для себя освещение. Поток солнечных лучей, проходя через стекла верхнего окна, выгодно выхватывал его фигуру из мрачной атмосферы этой необычной, вызывающей неприятное ощущение комнаты.

– Нам надо о многом поговорить, – продолжал Ушида, сморщив губы. – О проекте «Хайв», который так важен для нас, и о причинах, почему задерживают его осуществление. Об обвинениях самого серьезного характера, которые выдвигаются против вашей компании и особенно против Линнера-сан.

Казалось, что он специально отвлекает внимание Нанги, и это сразу вызвало у него подозрение. Продолжая слушать Ушида, он боковым зрением наблюдал за Кодзо, тая как считал, что реакция оябуна может сказать ему гораздо больше о том, что здесь происходит, чем слова главного министра.

– Мы находим все это ужасно неприятным, – заявил Ушида, изобразив на лице боль, которую могла бы испытывать девушка-подросток, обманутая своим ухажером. – На самом деле это позорно. Мы рассчитывали, что Линнер обеспечит для «Сато» контракт на осуществление американского проекта «Хайв», а затем поглотит «Хайротек инкорпорейтед». Это был бы удачный ход для Японии в области международных общественных отношений, а также в развитии технологии. Теперь, однако, мы должны начинать формулировать другие планы, без включения в них «Сато».

– Но Линнер-сан сделал все это и даже больше, – возразил Нанги.

– Тогда почему правительство Соединенных Штатов заблокировало попытку «Сато» приобрести «Хайротек»? Почему вашего американского представителя Харли Гаунта вызвала самая могущественная и наводящая страх комиссия конгресса по обвинению в незаконных деловых операциях и измене? Почему сам Линнер прячется от вызова на слушание в комиссию? – Ушида покачал красивой головой. – Эти вопросы имеют исключительно серьезное значение, Нанги-сан. От них нельзя отделаться несколькими умными фразами.

– Линнер-сан не прячется, – заявил Нанги, зная, что его слова так же легковесны, как листочек бумаги.

– Нет? – Ушида склонил набок голову, и солнечный свет озарил его лицо.

– Его выезд из страны не имеет абсолютно никакого отношения к слушанию, проводимому американской комиссией.

Нанги понимал, что никто этому не поверит.

– Я очень рад услышать это, Нанги-сан. Скажите мне, где он находится? Вы знаете это? Можете вы представить его мне сегодня, завтра или даже послезавтра? – Он издал звук, похожий на хрюканье. – Как вы это сможете сделать? Службы американского правительства разыскивают его с тех пор, как ваш офис ответил на их вызов.

Чувство удовлетворения осветило его лицо, прямо как у девушки, которая, гуляя со своим новым ухажером, встречается со старым обожателем.

– Да, кстати, они полностью держат нас в курсе своих расследований. Почему бы и нет? Я уверен, что комиссии конгресса необходимо наше сотрудничество при расследовании дела «Сато-Томкин», и я полностью готов пойти на это.

Свет сгладил черты лица Ушида, и оно стало похожим на двухмерное изображение, на иллюстрацию на глянцевой бумаге в каком-либо журнале мод.

– Видите ли, Нанги-сан, мы находимся в процессе чрезвычайно тонкой игры установления взаимопонимания с Соединенными Штатами, и мы твердо намерены победить в ней. А для этого мы вынуждены пожертвовать там или здесь пешкой или даже ладьей или словом. И мы пойдем на это. В данный момент американцы хотят убрать с дороги «Сато-Томкин» и Николаса Линнера. Мы согласны – пусть они это делают. А почему бы и нет? Компания «Сато» разочаровала нас. Она превратила потенциальный удачный ход в полное поражение.

– Вы не учитываете того, что действительно происходит за кулисами, – отреагировал на это Нанги с отчаянием, которого он не хотел проявлять. – Линнер-сан считает, что правительство США...

– Все это меня не касается, – решительно заявил Дайдзин. – Это просто рассуждения. Любой ценой мы должны избегать какой-либо негативной реакции со стороны американцев.

Главный министр принял позу, как перед объективами фотокорреспондентов. Около него Кодзо заметил замечательную кой, которая сразу приковала его внимание.

– Общественные отношения, Нанги-сан, – это игра, в которую мы вступили довольно поздно. Но мы твердо намерены добиться в ней совершенства как можно быстрее. Поверьте мне, что бы ни понадобилось для этого, будет сделано. Фактически это делается сейчас постоянно, даже в то самое время, когда мы беседуем с вами. Американский сенатор Рэнс Бэйн получает все досье с материалами, которые он запросил у нас. И мы передаем их с полной оглаской. – Ушида поднял руку. – Фотографии имеют первостепенное значение в нашей стратегии. Чем откровеннее и полезнее мы будем для сенатора, тем больше ветра мы отвлечем от его антияпонских парусов и покажем всему миру, насколько мы стали другими.

Нанги сделалось страшно. Кровь застыла в его жилах при мысли, что Дайдзин и вся Япония делают с ним и Николасом.

– Так что, вы бросаете мою компанию, всю мою жизнь кошке под хвост?

Это патетическое заявление, такое слабое и беспомощное, наполнило Нанги омерзением и отвращением к самому себе.

Ушида, очевидно, почувствовал это.

– Какие горькие слова вы говорите, Нанги-сан. Конечно, мы позаботимся о вас. Вы – бывший министр ММТП, в конце концов, вы были одним из нас. Линнер, однако, это другое дело.

Дайдзин проявлял ледяное спокойствие. Он был эпицентром циклона, от которого отходили страшные ответвления, рушившие все на своем пути, вонзавшиеся в тело Нанги и Николаса, разбивавшие все, что было им дорого. С упавшим сердцем Нанги понимал, что он не может сделать абсолютно ничего, чтобы помешать этому. И все же он должен попытаться.

– Что сделал Линнер-сан, чтобы заслужить такую несправедливость? Лично подвергаясь риску, он боролся много раз против врагов Японии, как в Соединенных Штатах, так и в России.

– Мы знаем это, – заявил Ушида. – В министерстве есть люди, которые боролись и пытались спасти его в память о его отце и его прошлых заслугах. Но в конечном счете настоящее должно перевешивать прошлое. Таково наше решение.

Страх сковал Нанги целиком. У него возникло предчувствие, что теперь они подошли к самой сути, к действительной причине того, почему Ушида вызвал его таким унизительным способом.

– Настоящее! Что вы имеете в виду?

– Мы говорим теперь о проекте «Ти», секретной программе, которая является детищем ума Линнера-сан. Она завершена и действует, Нанги-сан, без вашего ведома. Части изделия изготовлены и собраны на сайгонских предприятиях, принадлежащих «Сато», и ваш человек Винсент Тинь совершенно спокойно сбывает продукцию вот уже несколько месяцев тем, кто больше за нее заплатит.

Нанги почувствовал, как у него замерло сердце. Дайдзин знал о прототипе «Ти».

– Я ничего не знаю об этом, – сказал он.

– К сожалению, это еще не все, – холодно продолжил Дайдзин. – Технология «Ти» оказалась использованной в новом поколении ракет, управляемых компьютером, предназначенных для Ирака, Сирии и Афганистана. Благодаря технологии «Ти» эти новые виды оружия, которые продает ваша компания, способны думать, перехитрить любую самую сложную увертку даже наиболее быстрой цели.

Нанги открыл рот, но не произнес ни слова. Это были самые плохие новости, какие он мог только услышать. Логика рассуждений Ушида была устрашающей.

– Проект «Ти» осуществлялся под руководством Лайнера, этот факт широко освещался средствами массовой информации. Теперь вы видите, что, жертвуя Линнером, передавая его Бэйну и комиссии, которую он возглавляет, мы добьемся чрезвычайно важного психологического успеха, и это также окажет благоприятное воздействие на наши общественные отношения. Линнер, если отвлечься от всего сказанного, является прекрасным козлом отпущения, и мы используем его до конца, пока он не исчезнет совсем, пока его не сожрут сенатор Бэйн и его очень неприятная комиссия.

* * *

Харли Гаунт держал в руке пистолет тридцать восьмого калибра и вспоминал, как отец брал его с собой на охоту. Прохладный осенний уик-энд, запах дыма от сжигаемых в костре листьев, тихий шелест леса на холмах Виргинии, россыпи золотых, оранжевых и желтых пятен на деревьях и под ногами, сладковатый аромат, исходящий от пружинящего покрове земли, который, как сказал однажды отец, является следствием процесса гниения.

Манни Манхайм, толстый, лысеющий человек со щеками, покрытыми двухдневной порослью, в брюках, которые спускались так низко, что чуть не открывали верхнюю часть его зада, спросил:

– Ты знаешь, как обращаться с этой штукой, Харли? Я никогда раньше не видел тебя с оружием. Не хотел бы видеть, как ты нажимаешь на спусковой крючок и разбиваешь вдребезги палец на своей ноге или же другую штуку, несколько более важную для тебя.

Гаунт улыбнулся, оглядывая ломбард Манни. Здесь мало что изменилось с тех пор, когда он впервые пришел сюда со своей матерью. К тому времени спиртное стало для нее такой необходимостью, что она распродавала бесценные для нее вещи: платиновое ожерелье с бриллиантами от Тиффани, которое подарил ей отец Гаунта на десятую годовщину их свадьбы, фамильную брешь с сапфирами, доставшуюся ей после смерти ее матери, и даже свое обручальное кольцо.

Когда мать Гаунта начала много пить, она потеряла работу. Чувствуя себя униженной, она стала закладывать ценные вещи, лишь бы никто из родственников не узнал о ее позоре.

Прошло уже очень много лет с тех пор, как Гаунт повстречался с Мании, застенчивым, скромным юношей, который помогал своему отцу в его закладной лавке. Они стали если не совсем друзьями, то, во всяком случае, чем-то большим, чем просто знакомыми. Им доставляло удовольствие помогать друг другу в трудные времена. Манни следил за тем, чтобы ни одна из вещей, которые оставила в залог мать Гаунта, не была продана. Годы спустя Мании обратился за помощью к Гаунту, рассказав ему, что уголовники угрожают его отцу. Гаунт переговорил с парой своих друзей в ФБР, я с тех пор никто не беспокоил больше отца Манни.

Глаза Манни часто и близоруко моргали в скудном свете лавки.

– Пистолет в прекрасном состояния, – сказал он, – я чистил его сам. – Он засмеялся, поправляя очки, которые соскальзывали с его не раз перебитого носа. – Это мастерство необходимо приобрести, занимаясь моей профессией.

– Не беспокойся, – заявил Гаунт, тщательно заправляя патроны в пистолет. – Я знаю, как пользоваться этой штукой.

Нос Манни задергался.

– Только, ради Христа, не попади в какую-нибудь заварушку. Ладно? Обещай мне.

– Обещаю. – Гаунт спрятал пистолет во внутренний карман пиджака. – Вероятно, я никогда и не выстрелю из него. Это только для того, чтобы попугать, правда.

Манни фыркнул, вышел из-за застекленного прилавка, распахнул металлическую решетчатую дверь и провел Гаунта к передней двери с обсиженной мухами треснутой стеклянной панелью, укрепленной железной сеткой.

– Теперь, раз уж мы встретились, давай пообедаем вместе.

– Конечно, Манни. Я этого очень хочу.

Они вышли в сумерки, опустившиеся на Вашингтон.

Ночь Гаунт провел в мотеле в Бетезде, просматривая фотографии, которые дала ему Рената, и обдумывая, каким образом лучше представить эти компрометирующие документы Уильяму Джастису Лиллехаммеру. Он потратил целый день, рассматривая все возможные осмотрительные варианты, и отбрасывал их один за другим, пока наконец не решил, как он должен поступить. Позднее, в тот же день, он вышел из мотеля, чтобы сделать необходимые приготовления. Последней его остановкой был ломбард Мании.

«Они называют себя Рыцарями, – сказала ему Рената во время ночной прогулки около Вьетнамского мемориала. – Кто они или под чьей защитой они действуют, я не могу сказать. Сомневаюсь, что даже президент смог бы это сделать. Они имеют очень большое влияние, очень глубокие карманы, хотя у меня нет данных о том, кто их финансирует. Они были очень активны во время войны во Вьетнаме и, вероятно, задолго до этого».

«Какова их цель?» – спросил Гаунт.

"Переделать мир на свой лад, – ответила тогда Рената. – Постепенно привести к власти своих людей и удержать их там, потом заменять, когда придет время, на других, симпатизирующих их целям. В основном они консервативны, занимают протекционистские позиции, враждебно настроены против иностранцев, до крайности праведны. Они верят в то, что они делают, хотя принадлежат к миру тех, кто не считается со всеми существующими законами.

Кто-то однажды мне говорил, что разум начинает наносить вред, когда он приобретает больше знаний, чем может выдержать его честность. Думаю, что это можно отнести и к Сети. Они действовали так долго в своих беззаконных лабиринтах власти, что уже не могут отличать правое от неправого, справедливость от несправедливости".

Гаунт удивительно быстро выбрался из обветшалого района Вашингтона, где находился ломбард Манни, и подошел к тщательно обихоженной излучине Дюпон Сёркл с особняками в викторианском стиле, с черными чугунными воротами. Дождь, прошедший в предыдущую ночь, вымыл улицы и тротуары. Это еще больше усилило различия между обветшалыми трущобами и аристократическими домами этого района. Сосуществование жестокого и бесформенного распада в одних местах с шикарными кварталами, патрулируемыми полицейскими, где, как правило, жизнь протекала спокойно, было вызывающим удавление фактом жизни города.

Гаунт пошел вдоль авеню Нью-Гемпшир до улицы "М", повернул налево и направился к мосту, ведущему в Джорджтаун.

Лиллехаммер жил в большом доме, построенном Андреа Палладио в классическом римском стиле, из которого были видны Думбартон Окс и, несколько выше, – военно-морская обсерватория США, а также дом вице-президента.

Эта короткая часть улицы "S", последней перед обширным парком, была похожа на дорогу небольшого городка, пригорода, за которым открывалась пышная панорама сельской местности. Здесь не было ни одной машины, никакого движения пешеходов в это время дня; когда наступала темнота, а воздух становился довольно прохладным.

Медленно проезжая на взятой напрокат машине мимо дома Лиллехаммера, Гаунт увидел, что там горит свет, отражающийся на стоявшем на гранитной дорожке американском автомобиле типа «стейшн-вагон». Он припарковал свою машину на углу и пешком вернулся обратно.

Четырехэтажный дом из белого камня стоял на некотором расстоянии в глубь от улицы. Подъезд с крытой галереей и фасад, обрамленный колоннами, придавали ему более массивный и величественный вид, чем это было на самом деле. По обе стороны поднимались выше крыше стройные груши Брадфорд, которые как бы охраняли, как стражи, вход, создавали некую театральность.

Подъездная дорога, образуя полукружье, резко поднималась вверх. Сладковатый запах земли в вечернем воздухе вновь напомнил Гаунту о тех, давно ушедших в прошлое, охотничьих прогулках с отцом. Он поднялся по ступеням, постучал в резную деревянную дверь, покрытую блестящей черной краской.

Прошло порядочное время, прежде чем дверь открылась и перед Гаунтом предстал высокий худой человек с красными щеками, темными бровями и пронизывающими голубыми глазами, которые холодно, но с любопытством оценивали Гаунта. На нем были темно-синие шерстяные брюки и белая рубашка с пуговицами на кончиках воротника и с закатанными выше локтей рукавами.

– Да?

– Уильям Лиллехаммер?

Он кивнул головой.

– Чем могу служить?

Гаунт представился. По его виду было ясно, что Лиллехаммер прошел суровую военную подготовку. Поэтому Гаунт изменил характер своей речи и стал говорить точными, отрывистыми фразами.

– Надеюсь, у вас найдется свободная минута? Я проделал длинный путь, чтобы поговорить с вами о вендетте сенатора Рэнса Бэйна и его комиссии по отношению к компании «Томкин индастриз» и Николасу Линнеру, в частности.

Брови Лиллехаммера слегка поднялись вверх.

– Оставим в стороне мотивы Бэйна. Каким образом, по-вашему, я могу быть полезным сенатским слушаниям? Я не имею никакого отношения к законодательным органам.

– Да... но вы должны, – проговорил Гаунт, стараясь успокоиться и с этой целью ухватив правой рукой рукоятку пистолета, засунутого за поясной ремень его брюк. – Вы – Рыцарь, не правда ли?

В последовавшей тишине Гаунту казалось, что он слышит шелест верхушек грушевых деревьев Брадфорд, отдаленный шум движения машин по Висконсин-авеню.

– Простите? – Лиллехаммер моргнул, как если бы Гаунт направил ему в лицо сноп яркого света.

– Думаю, вы понимаете меня, – заявил Гаунт, крепче сжимая рукоятку пистолета.

Светлые голубые глаза хозяина дома, как рентгеновские лучи, прощупывали лицо Гаунта.

– Да, в самом деле, – отрывисто произнес Лиллехаммер. Он улыбнулся, отступил назад к входу. – Не войдете ли в дом?

В его лице не было заметно никакой напряженности, никакого беспокойства. Он провел Гаунта мимо изогнутой лестницы в колониальном стиле из полированного клена в покрытый ковром зал с развешенными по стенам фотографиями сцеп охоты на лис и конных состязаний.

Рената говорила ему, что Лиллехаммер жил один. Гаунт действительно не заметил даже намека на женское присутствие в оформлении комнат. Мебель была массивной, сделанной из кожи, замши, металла. Некоторые предметы были покрыты толстой хлопчатобумажной материей с яркими рисунками, выполненными в импрессионистской манере и напоминающими шкуры животных.

Кабинет, в который его провел хозяин, выходил окнами в маленький ухоженный садик с хвойными деревьями, находившийся позади дома. Это была комната с высоким потолком, стенами, облицованными широкими панелями темно-зеленого цвета, между которыми располагались декоративные деревянные полуколонны, выкрашенные в цвет густых славок. Потолок имел форму неглубокого купола с резным орнаментом по краям.

Лиллехаммер прошел мимо пары больших кожаных диванов к зеркальному бару.

– Хотите выпить?

– Не отказался бы от пива, – сказал Гаунт.

Лиллехаммер наклонился, достал из невысокого холодильника под стойкой бара бутылку с янтарным напитком, снял с нее колпачок и осторожно вылил содержимое в фирменный пльзеньский стакан. Затем налил себе виски с содовой в громадный старомодный сосуд.

Вернувшись к месту, где стоял Гаунт, он передал ему пиво, зашел за инкрустированный позолотой секретер и уселся на стул с высокой спинкой.

Гаунт взглянул на ближайший стул. Это было довольно неудобное на вид сооружение с откидывающейся спинкой, сделанное из бронзы и переплетенных кожаных полос цвета меда. Он решил остаться стоять.

Комната была теплой и уютной, с коврами, мягким светом от нескольких бра с медными колпачками. В целом создавалась домашняя, полузабытая, атмосфера старинного дома.

Лиллехаммер поставил стакан на столик секретера и обратился к Гаунту, как добрый дядюшка.

– Мой дорогой друг, вы должны рассказать мне, каким образом, черт побери, вы добрались до этого названия – «Рыцарь».

Гаунт колебался, раздумывая, согласиться ли ему на определенный Лиллехаммером метод защиты – этой весьма любопытной техники, когда меняются местами допрашиваемый в тот, кто допрашивает, или же сразу грубо вцепиться ему в горло. Было ясно, что это в решающей степени зависит отличных качеств Лиллехаммера.

Гаунт отставил в сторону свой стакан.

– Давайте бросим ко всем чертям эту игру, хорошо?

Вы – Рыцарь. Как я узнал об этом, не имеет никакого значения в данной ситуации.

– Конечно же, имеет, – решительно возразил Лиллехаммер. – В течение своей довольно пестрой карьеры я приобрел изрядное число врагов. С каждым такое случается в этом городе, раньше или позже. И если один из моих врагов наговорил вам какие-то небылицы, я очень хотел бы знать, кто он, чтобы иметь возможность поставить все на свои места. – Он широко расставил руки. – Вы не будете упираться и дадите мне шанс опровергнуть это обвинение, не правда ли?

Гаунт увидел слишком поздно, как сверкнул металл в левой руке Лиллехаммера. Правой рукой он стал вытаскивать оружие из-за пояса, но в это время пуля из маленького пистолета двадцать пятого калибра поразила его в лоб. Ощущение было, как если бы женщина ударила его по лицу. Гаунт заморгал, не в силах вспомнить, почему его рука ухватилась за рукоятку пистолета.

Гаунт смотрел в блестевшие голубые глаза, безразличные, почти невозмутимые. Лиллехаммер стоял в позе героя, которая напоминала бронзовую статую доблестных солдат Вьетнамского мемориала. Гаунт знал, что видел это недавно, был там с кем-то. С кем? Шел дождь, холодный дождь и сейчас на его лице.

Его внимание привлек несильный взрыв. Голова опрокинулась назад. Он поскользнулся и упал на одно колено, как будто почва под ногами оказалась внезапно ненадежной. Холодный дождь. Может быть, это лед на земле?

Где-то внутри головы за глазом появилось пульсирование. Он больше ничего не чувствовал, лишь небольшую головную боль, скорее, головокружение. Но видеть больше не мог. Это было странно. Его отец никогда не взял бы его на охоту в темноте. Слишком опасно. Отец всегда говорил ему, насколько опасным может быть огнестрельное оружие, как необходимо всегда очень осторожно обращаться с ним. Даже когда ты уверен, что оно незаряжено, особенно тогда, говорил он, потому что именно в этом случае человек бывает неосторожным.

«Где я? – думал Гаунт. – В лесу ночью. Где отец?» Он пытался крикнуть, но изо рта не вылетело ни звука. Прогремел резкий выстрел в упор. Гаунт упал навзничь. В его носу смешалось зловоние бездымного пороха с бесподобным сладковатым ароматом земли в лесу осенью, когда она отдает последние свои богатства перед тем, как ударят первые зимние морозы и погрузят в соя все: оленя и перепелку, кедр и лиственницу, клены и...

Банг!

– Бог милостивый, я должен был иметь шанс защитить себя от обвинений, – промолвил Лиллехаммер, склонившись над распростертым телом Гаунта, где пиво и кровь смешивались друг с другом. – Что же, таков американский обычай.

* * *

Монмартр. Холм Мучеников. Приходская церковь Сен-Пьер-де-Монмартр, несколько севернее Плас ди Тетр, где когда-то был театр на открытом воздухе, где играли самые известные артисты Парижа. Теперь это местечко заполнено делягами, для которых вид автобуса с туристами все равно что мед для медведя.

Снаружи церковь Сен-Пьер не привлекала внимания, казалась незначительной по сравнению с ее близким соседом – известным собором Сакре-Кёр. Но Николас знал, что на самом деле все обстоит не так. Церковь была построена на руинах прекрасного римского храма седьмого века. Вначале здесь обосновался женский монастырь бенедиктинок. Из-за пожаров она подвергалась неоднократным перестройкам. Затем монахиня переселились на другое место, ниже по холму, что позволило прихожанам совершать службы в оставленной церкви.

Николас заметил кого-то в тени, отбрасываемой церковью, и, когда этот человек повернул голову, он узнал Оками. Он не знал, следил ли кто за Оками, и если да, то сколько их было. Настоятельная необходимость встретиться с Оками взяла верх над чувством осторожности.

Николас стал подбираться к Оками, прячась за группкой немцев, спорящих за право быть первым, кого нарисовал бы уличный художник. Затем, в последнюю минуту, когда он был уже совсем близко от фасада церкви, он перестал прятаться и устремился к Оками. Он настиг его за три длинных прыжка и обхватил руками.

– Оками-сан...

Лицо Оками исказила гримаса, его тело изогнулось с неожиданной силой. Он высвободился из объятий Николаса и побежал в направлении Плас ди Тетр, где его мгновенно поглотил поток туристов и суетливых начинающих художников, которые неустанно пытались сбыть туристам свой сомнительный товар. Какой-то веселый нигериец пытался всучить Николасу трехметровый шар в форме сосиски, на котором всюду розовой краской было написано «Я люблю Париж». Николас бежал, не останавливаясь.

Он посмотрел на место выше на холме, на котором по договоренности должна была быть Челеста. Она стояла там и показывала рукой направление, куда побежал Оками.

Николас обернулся и увидел Оками, продирающегося через толпу. Он ринулся за ним, проталкиваясь через поток японцев и немцев, проскочил ряд туристских автобусов. Оками исчез за углом, повернул на улицу Кортот. Николас последовал за ним, заметил, как тот еще раз завернул за угол и побежал прямо на более широкую улицу де Соль. Подбежав туда, Николас увидел, что это была улица-лестница со множеством ступенек, разделенных на ряд пролетов, спускающихся вниз от самой верхушки холма.

Оками быстро бежал по ступенькам вниз. Николас преследовал его. Между пролетами ступенек были широкие площадки, а по обе стороны улицы стояли приземистые жилые здания из белого камня, спускавшиеся до широкой улицы Коленкурт, где находились заполненные людьми магазины, двигались потоки автомобилей и где была станция метро. Николас понимал, что он должен настичь Оками до того, как он исчезнет в этом городском лесу, где не останется никаких следов.

Топот ботинок двух человек, бегущих по каменным ступенькам, отражался от фасадов зданий, поднял в воздух тучу голубей, оторвав их от дневной трапезы.

Николас открыл свой глаз тандзяна и услышал тихие удары по мембране кокоро, которые приводили в движение мысли, превращали психический импульс в реальность.

Он полетел вниз, устремив глаза на исчезающую внизу фигуру. Одновременно его глаз тандзяна осматривал более широкое пространство вокруг, пытаясь обнаружить западню, которая, как он все время чувствовал, дожидалась его.

Как это случалось неоднократно и раньше, после того как он увидел его впервые, образ Мессулете в Венеции, нагибающегося, чтобы поднять свою шляпу, возник мысленно наподобие облака, закрывающего солнце. Что-то в этом образе было необычным? Что-то вызывало беспокойство, что-то было не на своем месте, как если бы это было в кинофильме, а же в действительности.

Николас коснулся одной из площадок лестницы и полетел дальше через следующий пролет ступенек. Он настигал Оками. Внизу под ними уже была видна улица Коленкурт, медленно ползущие по ней автобусы, плотный поток автомобилей, густой водоворот пешеходов. Там внизу был большой город с лабиринтом улиц, в которых легко было укрыться.